4779
Привет, меня зовут Юра @seroslov. В этом канале пишу обо всем, что люблю. Я не размещаю рекламу.
1/2
В последней квартире, которую мы навещаем с участковым, жила 45-летняя Светлана Демина. Здесь горит всего одна лампочка. Лица сына Светланы, Евгения, почти не разобрать. В соседней комнате кто-то храпит, на кухне орет собака. В кресле сидит подвыпившая женщина, дальняя родственница Евгения. На стенах ковры и грамота «Лучший водитель» — Евгений работает шофером у местного депутата, стоит на учете в полиции за хулиганство и героин. «Боярышник» они пили всей семьей — брали его с собой в гости. Только Светлана на следующее утро вместо запланированного похода к стоматологу умерла, а Евгений с родственницей выжили.
Официально Евгений потерял маму еще в детстве — ее лишили родительских прав за пьянство, но они продолжали жить вместе. Иногда Светлана уходила в общежитие к своей второй семье — там тоже был ребенок, и ее тоже лишили родительских прав на него. Веселых детских воспоминаний у Евгения не много: «В школе была пара хороших моментов. Мне нравилась алгебра и геометрия. А так... Маму таскал через плечо пьяной — вот вам и момент из детства».
Воспитанием Евгения занималась бабушка: когда он отказывался убирать свою комнату, она вызывала полицию. Идея получить математическое образование Евгения не посещала: «Семейные обстоятельства не те и круг общения не тот». Пару раз Евгений получал условный срок, один из них — за драку: он пришел в гости, там ему воткнули в ногу нож, а он всех побил. Евгений говорит, что его лучшее качество — это умение дружить, но практиковать его не на ком — все его друзья уже умерли.
Евгений в разводе, жена с сыном уехали в деревню. Его большая цель — «создать ячейку общества», вернуть сына и дать ему то, чего не получил сам: «Кем я хочу, чтобы он вырос? Не знаю, мир станет уже другим тогда. Но я бы хотел, чтобы он стал юристом и сидел в кабинете, где тепло, а не на морозе гайки крутил, как я». Сам он выбираться из Иркутска не собирается: «Куда бы я поехал, если бы мог выбрать любое место на земле? Никуда. Это надо изучать законы страны, чтобы куда-то ехать, чтобы в тюрьму не попасть в незнакомой стране и не остаться там навсегда. Не хочу».
Когда мы вышли от Евгения, участковый сказал, что слова о будущем и ребенке — «мечты, утопия». И добавил: «Они говорят, что пошли в гости с “Боярышником” так, будто это торт».
Страшный текст Полины Еременко о жизни в иркутском спальном районе Ново-Ленино, где в декабре 2016 года от отравления концентратом для ванн «Боярышник» умерло 78 человек. Поражает банальность причин трагедии: людей убивает не какой-то неизлечимый вирус, а характерные для российской провинции нищета и скука.
В обособленном от центра Иркутска Ново-Ленине живет 150 тысяч человек. Здесь нет супермаркетов, зато есть ларьки из 1990-х и кассы микрозаймов; единственный оставшийся работодатель — РЖД, а средняя зарплата по району — 12 тысяч рублей. В Ново-Ленине ничего не происходит и нет развлечений, и в свободное время ты просто пьешь. Нет комьюнити и психологической поддержки, и если у тебя закончились отношения или умер близкий, ты просто пьешь. Нет работы и перспектив, и тебе остается только пить. А так как нет денег, ты пьешь не дорогую водку, а дешевые заменители.
Я раз за разом пишу о подобных историях (на окраине Парижа дети мигрантов устраивают беспорядки, на окраине Иркутска травятся метиловым спиртом, — а причины-то сходные), но самое дурацкое, что половину этих проблем как раз должны решать урбанисты и городские активисты. Вообще урбанистика — это не когда рисуют велодорожки, ведущие из ниоткуда в никуда, а когда делают так, что люди не убивают себя от безысходности.
Общественное пространство в Риполе, Испания. RCR Arquitectes, 2011.
Читать полностью…
Притцкеровскую премию 2017 года получили каталонцы из бюро RCR Arquitectes.
Читать полностью…
По поводу закрытия ресторана Noma (с которым, конечно, все хорошо: Рене Редзепи просто экспериментирует, и в конце года в Копенгагене откроется Noma 2.0 с собственной городской фермой) можно вспомнить классический круглый стол «Афиши», посвященный будущему северной кухни в Москве.
Полтора года назад многим (и мне в том числе) казалось, что вот сейчас откроется ресторан «Северяне», и нас всех ждет бум неонордика. В итоге все случилось ровно наоборот: «Северяне» открылись, но это не ресторан северной кухни; Андрей Коробяк оставил MØS и уехал в Эстонию; на месте «Оранж 3» теперь противоречивая «Волна»; в Bjørn сменился шеф-повар (но это и хорошо: в 2016 году Станислав Песоцкий стал лучшим молодым шеф-поваром России).
При этом герои материала прямо говорят: лучше не стоит открывать ресторан нордической кухни в России. Во-первых, северная кухня не может быть дешевой; во-вторых, в России все плохо с локальными продуктами — их либо нет вообще, либо они стоят неоправданно дорого. Интересно, улучшилась ли ситуация за год.
С Ренцо Пиано, который в ближайшие три года будет переделывать ГЭС-2, косвенно связана кровавая история.
Подобно тому, как в начале 1950-х годов СССР подарил сталинскую высотку Польше, один из «больших проектов» Франсуа Миттерана был построен не в Париже, а в Новой Каледонии. Это культурный центр имени Жана-Мари Тжибау, посвященный искусству и быту коренных народов Меланезии.
Жан-Мари Тжибау — лидер освободительного движения канаков, которые обитали на Новой Каледонии до ее захвата Францией. В XIX веке европейцы угоняли канаков в рабство для работы на сахарных плантациях; с ними же пришли корь и оспа, выкосившие к концу века две трети местного населения. Потом на островах нашли примерно четверть всех мировых запасов никеля, и из-за притока рабочих из Азии к концу 1960-х годов канаки оказались на архипелаге в меньшинстве. Напряжение между французской администрацией и коренным населением возрастало, пока в 1980-е годы не вылилось в массовые протесты и партизанскую войну. Возглавляемый Тжибау Канакский социалистический фронт национального освобождения потребовал независимости от Франции.
Осенью 1987 года власти решили провести референдум о независимости архипелага. Фронт национального освобождения агитировал за бойкот голосования, и 60 % избирателей просто не пришли на участки; остальные проголосовали за сохранение островов в составе Франции. Все это лишь подлило масла в огонь: в апреле 1988 года группа радикальных канаков напала на полицейский участок на острове Увеа; они убили четырех жандармов и взяли в заложники еще три десятка полицейских, требуя немедленной независимости.
Захват заложников совпал с президентскими выборами в самой Франции. Французские власти отказались от переговоров с боевиками-канаками и отправили на архипелаг 300 спецназовцев. Всех заложников спасли; во время штурма погибли двое спецназовцев и 19 канаков. Впоследствии оказалось, что 12 боевиков были расстреляны уже после освобождения заложников, — спецназ просто расправился с ними. Победа властей стала же их поражением, и Франция пошла на уступки.
В июне 1988 года премьер-министр Мишель Рокар подписал соглашения с Тжибау: была упразднена должность верховного комиссара, в ведении которого находилось непосредственное управление архипелагом. Французские власти объявили о переходном периоде, который должен был завершиться вторым референдумом о независимости Новой Каледонии. Провозглашался курс на сохранение канакской национальной культуры; фронт национального освобождения отказывался от противостояния. Впрочем, всего через 10 месяцев лидер канаков был убит боевиком-радикалом, считавшим, что Тжибау слил протест.
Жан-Мари Тжибау, изучавший в Сорбонне этнологию, при жизни выступал за создание музея канакской культуры. После его смерти создание музея стало частью политики замирения коренного населения. Архитектурный конкурс 1991 года выиграл Ренцо Пиано: он предложил построить здание в виде десяти усеченных конусов, напоминающих хижины канаков. В 1998 году музей из дерева, стекла и металла завершили — получился удивительный постколониальный хай-тек. В том же году Пиано получил Притцкеровскую премию, а жители Новой Каледонии проголосовали против независимости, получив при этом значительную автономию: в ведении центра остался лишь силовой блок и внешняя политика.
Иронично, что после распада СССР в Польше предлагали снести сталинскую высотку. Культурный центр Тжибау тоже не вызвал восторга у канаков: музей коренных народов — шаг к признанию их культуры, но это все равно здание угнетателей; его спроектировал белый человек, металлические конструкции для здания произвели во Франции, и дерево ироко, используемое в отделке фасадов и олицетворяющее традиционный уклад жизни островов, доставили из Африки.
В 2018 году на архипелаге пройдет новый референдум.
Летний павильон галереи Серпентайн 2016 года построил Бьярке Ингельс.
Читать полностью…
Of all the armed factions in the region, the Kurdistan Worker's Party, or PKK, is the most crucial to understanding the Rojava Revolution. Beginning in 1978, the PKK waged a communist insurgency against the government of Turkey, and was designated a terrorist group by the U.S. in 1997. Two years later, Turkish security forces captured the party's founder, Abdullah Öcalan. Sentenced to life on an island prison, Öcalan underwent a political conversion. He gave up Marx and Lenin and started reading about anarchism, feminism and ecology, especially the works of Murray Bookchin, a libertarian socialist who used to rub shoulders with Bernie Sanders in Vermont.
In 2011, Öcalan wrote a pamphlet called "Democratic Confederalism," which outlines a sort of Athenian-style direct democracy based on voluntary participation in neighborhood councils, placing a special emphasis on the equality of women. The 47-page blueprint for a society without a formal government might never have mattered had the regime of Bashar al-Assad not pulled its forces from northern Syria in 2012, allowing local Kurdish militias (the YPG – a Kurmanji acronym for People's Protection Units) – allied with the PKK and devoted to Öcalan – to take over. The Syrian Kurds declared Rojava's autonomy and adopted a constitution based on Öcalan's "Democratic Confederalism." For the first time since the Spanish Civil War, anarchists controlled a nation-size territory, and Rojava soon became a celebrated cause of the international left.
Классно: из репортажа Rolling Stone о воюющих в Сирии западных анархистах узнал, что существует социалистическая автономия Рожава, живущая по принципам секуляризма, гендерного равенства и либертарного муниципализма. При этом, конечно, все не слава богу: на западе и юге левое государство курдов, арабов и ассирийцев ведет бои с ИГИЛ и исламистами, а с севера ей в спину бьет Турция.
It's impossible to say whether the Rojava Revolution has succeeded as a model of civil society because the country is so thoroughly mobilized for war. There are soldiers and police everywhere, fires burning in the streets. The bullet-riddled buildings are drafty and cold, with only sporadic electricity. The Kurds' chief pleasure, though, aside from tea and tobacco, seems to be one another's company. Their food is monotonous – bread, tomatoes, beans, sometimes mutton – but every meal is eaten communally, with second portions, and the place of honor, forced on any guest present. I was there two weeks and barely spent any money. I shared in whatever people were eating and slept wherever they slept. They are desperate for imports, yet if I ever so much as took a dollar bill from my wallet the Kurds would ward it off like a talisman of evil. I saw no rich people, no corporations, no banks, no big houses, no fancy cars, no one homeless or begging or starving. The people were of one class and improbably cheerful. They were united in support of the YPG and seemed to worship Öcalan, whose portrait hung in every building.
В начале февраля дизайнер Вирджил Абло выступил с двухчасовой лекцией в Колумбийском университете. У лекции было говорящее название «Young Architects Can Change the World by Not Building Buildings», что Абло, получивший архитектурное образование, своим примером и подтверждает.
Абло — креативный директор Канье Уэста и основатель марки OFF-WHITE (вот его профайл в GQ). При этом иронично, что из тени старшего товарища он вышел буквально в последние пару лет; и если к одежде Канье есть вопросы, то Вирджил — самый хайповый дизайнер настоящего момента.
В лекции Абло рассказывает много всего о своей работе (например, что сверхминималистичная обложка «Yeezus» символизирует смерть CD) и при этом проговаривает какие-то простые и правильные вещи: ирония и юмор важны для творчества (а мемы это супер), не нужно бояться импровизировать, любое понятие можно закавычить и поставить под вопрос. Ну и если хочешь добиться успеха, нужно все время что-то делать.
В «Фаланстере» продается новая монография «Архитектура Юга России эпохи авангарда» — первая попытка описания и систематизации конструктивизма в Крыму, Ростовской области, Краснодарском крае и Кавказских Минеральных Водах (ростовский архитектор и историк Артур Токарев ловко обходит вопрос территориальной принадлежности Крыма, объясняя во введении, что он пишет об архитектуре конца 1920-х — начала 1930-х годов и поэтому использует границы того времени).
С одной стороны, это просто красивая книжка с кучей картинок малоизвестных проектов времен первых пятилеток (вы знали, что в Таганроге есть круглый жилой дом?). А с другой стороны, она здорово меняет фокус восприятия: такую архитектуру легко ассоциировать, например, с промышленным Уралом, но уже не так очевидно, что она появлялась и на сельскохозяйственном юге, где пришлось строить экспериментальные колхозы, заводы по производству уборочной техники и жилье для рабочих рядом с ними.
К тому же, и это самое важное, конструктивизм разный, неоднородный и совсем не обязательно такой, каким мы привыкли его видеть в Москве и Ленинграде: условный дом Наркомфина — это все же элитарная штука от топ-звезды, а не рядовая застройка. Токарев не разделяет большое и малое и в монографии часто описывает как раз рядовые, не самые выдающиеся, а иногда и в буквальном смысле кустарные проекты. И эта всеядность и внимание к заурядному еще лучше передает противоречивый дух 1920-х с их большими идеями и дефицитом: окей, у нас есть говно и три палки, но сейчас мы построим общество будущего.
Однако от самой книги не стоит ждать чего-то фантастического. В недавнем справочнике «Москва: Архитектура советского модернизма 1955-1991» были собраны десятки известных и классных проектов, а остроумные авторские комментарии Анны Броновицкой и Николая Малинина сливались в единую историю позднесоветской архитектуры. Монография же Токарева — тоже каталог проектов, но в определенном смысле противоположность книги Броновицкой и Малинина: ее цель не в том, чтобы рассказать историю или показать лучшее, а в том, чтобы хоть как-то систематизировать прежде неизвестное. Какие уж тут развлечения.
Посттрамповский мир:
1. 18 февраля Дональд Трамп выступает на митинге во Флориде, где упоминает, что накануне вечером в Швеции произошел некий инцидент с беженцами, и поэтому нужно крепить безопасность США. Все смеются над Трампом, потому что на самом деле в Швеции ничего не произошло.
2. 20 февраля в спальном районе Ринкебю на северо-западе Стокгольма полиция задерживает одного из жителей по подозрению в торговле наркотиками, и это вызывает беспорядки: несколько десятков людей бьют витрины и поджигают автомобили. 90 % жителей Ринкебю — мигранты или их потомки.
Когда я смотрю на фотографии Ринкебю, я вижу Северное Купчино, в котором прожил 20 лет: в 1960-е — 1970-е годы в Швеции тоже массово строили микрорайоны. Ринкебю — это также аналог парижского Ла Гранд Борн, о котором я писал пару недель назад: спальник, который из-за своей удаленности от центра превратился в гетто. Хотите создать в городе бомбу замедленного действия? Отправьте бедняков и беженцев подальше на окраину, чтобы они еще вдобавок и не могли найти работу.
Андрей Кармацкий @urbandata поделился визуализацией Геофа Боинга, сравнившего уличные сети Нью-Йорка, Парижа, Рима и других городов: https://goo.gl/mQn2Mi
Читать полностью…
Первый лауреат Притцкеровской премии Филип Джонсон был открытым геем. Первая женщина получила Притцкера лишь спустя 25 лет после Джонсона. Ей оказалась Заха Хадид, которая никогда не была замужем и не имела детей.
Читать полностью…
In this day and age, there is an important question that people all over the world are asking, and it is not just about architecture; it is about law, politics, and government as well. We live in a globalized world where we must rely on international influences, trade, discussion, transactions, etc. But more and more people fear that, because of this international influence, we will lose our local values, our local art, and our local customs. They are concerned and sometimes frightened. Rafael Aranda, Carme Pigem and Ramon Vilalta tell us that it may be possible to have both. They help us to see, in a most beautiful and poetic way, that the answer to the question is not ‘either/or’ and that we can, at least in architecture, aspire to have both; our roots firmly in place and our arms outstretched to the rest of the world. And that is such a wonderfully reassuring answer, particularly if it applies in other areas of modern human life as well.
Это ключевая цитата из пояснительной записки притцкеровского жюри. Таким образом, Рафаэль Аранда, Карме Пигем и Рамон Вилалта из RCR Arquitectes награждены самой важной архитектурной премией на планете за «их способность выражать как местное, так и всеобщее, через архитектуру объединяя нас друг с другом». Привет, посттрамповский мир!
Интересны две вещи: во-первых, Притцкер продолжает гнуть общественно-политическую линию, и постфактум вопрос о соотношении локального/глобального кажется как никогда более актуальным в 2017 году (за беженцев и бедных уже дали премии Шигеру Бану и Алехандро Аравене в 2014 и 2016 годах). Во-вторых, RCR Arquitectes — совсем не медийные фигуры: честно говоря, до сегодняшнего дня я ничего о них не знал (разве что видел краем глаза пару их проектов). И пока я пишу эту заметку, в английской Википедии все еще нет о RCR статьи, — вполне себе повод для интересного разговора о том, как медиа искажают архитектурный процесс.
GQ выложил видеоверсию интервью с Хаски.
Одной из песен, которую я чаще всего в прошлом году слышал на улице, был «Выпускной» Басты — скорее всего вы ее тоже слышали много раз, а если нет, то это такая надрывно-слезливая история о Басте-школьнике, который влюбился в свою одноклассницу и сочинил для нее балладу, чтобы добиться взаимности (и не добился).
Я думаю, что одна из причин популярности этой песни — в неявном сопротивлении навязанным гендерным ролям: российский мужчина не может просто так рассказать о своих переживаниях, сомнениях и неуверенности, иначе он скорее всего будет осужден и осмеян обществом. Взрослый лирический герой Басты не может облажаться или проиграть, мачистский нарратив приписывает ему всегда быть победителем. А вот у лирического героя-подростка есть индульгенция, он может быть слабым и проигравшим. Так рэпер говорит о том, о чем говорить скорее не принято, хотя правила игры сохранены, а слушатель-мужчина, сопереживая подростку, получает возможность частично реализовать свою потребность, сохранив серьезный вид.
Причем здесь Хаски? А вот причем. Даже Скриптонит, напиваясь коньяком из-за отсутствия любви, остается в победном нарративе, ведь он трахает и трахал, даже будучи одет как бооумж. А Хаски вне его. «Черным-черно» рассказывает о паническом страхе потери отношений, «Панелька» — о том, как безотцовщина порождает безотцовщину и страх ответственности, а в «Пуле-дуре» герой не находит себе места в окружающем мире и поэтому хочет его уничтожить. Лирический герой Хаски растерянный, сомневающийся, не скрывающий своего страха и слабости; при этом тексты произносит не мягкий мальчик из интеллигентной московской семьи, а подчеркнуто простой парень с окраины. Сам того не замечая, Хаски перемалывает гендерные стереотипы о российском мужчине, и это очень классно.
В 2017 году новый летний павильон галереи Серпентайн построит африканский архитектор Дьебедо Франсис Кере.
Временные постройки в Кенсингтонских садах появляются каждое лето, начиная с 2000 года, причем почетным правом возвести новый павильон руководство галереи награждает архитекторов-инноваторов, у которых пока еще нет завершенных проектов в Лондоне. Первый павильон создала Заха Хадид (можно пошутить, что эту традицию специально создали под нее: все 1990-е Хадид не удавалось почти ничего построить), потом были Тойо Ито, Рем Колхас и куча других классных людей. В общем, эта традиция интересна не только как вещь в себе, но и как показатель архитектурной моды, и, судя по выбору Кере, тут Серпентайн следует за социальной повесткой Притцкеровского жюри.
Кере родился в Буркина-Фасо, учился по гранту в Берлине, там же сейчас находится его мастерская. При этом известен он своими социальными проектами в Африке: например, когда Кере был ребенком, ближайшая школа находилась в 40 километрах от его родной деревни Гандо, поэтому, получив архитектурное образование в Европе, он первым делом построил на родине начальную школу.
Это такая очень неказистая архитектура: высушенный на солнце кирпич и каркасные крыши, приподнятые над основным зданием, чтобы улучшить вентиляцию, — но зато она стоит дешево, не требует кондиционеров и меняет быт простых людей. В Буркина-Фасо постоянная жара и засухи, 90 % населения живут в селах, денег нет, социальной инфраструктуры нет, квалифицированных специалистов нет, современных технологий и строительных материалов нет, — и хорошо, что хоть кто-то запускает процесс модернизации.
Самое болезненное место в репортаже — сравнения с гражданской войной в Испании: в 1930-е годы против Франко на стороне левых боролись десятки тысяч добровольцев; сейчас тысячи западных добровольцев едут в ИГИЛ, а левая утопия нужна лишь единицам.
Back home, Zerdest (a Kurdish war moniker), a blue-eyed boy of 20 whose father is a doctor in Bavaria, hung out with a crowd of "bobos" – bourgeois bohemians, rich hipsters, professional-class liberals – who talked up the Rojava Revolution but never did anything to support it. One day he told himself, "OK, now you have to stop bullshitting."
Альма Бушер училась у Клее и Кандинского, а после, закончив Баухаус, по просьбе Вальтера Гропиуса в 1920-е годы занималась созданием мебели для детей (и между делом придумала этот игровой набор из 22 кубиков). В 1926 году она вышла за актера Вернера Сиедхоффа, родила двух детей и вскоре покинула школу, посвятив себя в основном семье и, как бы сейчас сказали, фрилансу. Она погибла во время бомбардировок Франкфурта осенью 1944 года.
Бушер считала, что детские сказки — бесполезная штука, а вот простой и гармоничный дизайн может оказать значительное воздействие на развитие ребенка.
Макс Корж продолжает эксплуатировать эстетику простых парней из спальников и частного сектора. И правильно, потому что в ней столько витальности и силы, что на всех хватит.
Читать полностью…
Virgil Abloh: "Young Architects Can Change the World by Not Building Buildings"
Читать полностью…
А вот один из примеров «кустарного авангарда» 1920-х годов, который описал в своей монографии Артур Токарев: у больницы в Нефтегорске Краснодарского края скорее всего не было даже архитектора, а каркас здания собрали из труб. Несложно представить, как инженеры, работающие на нефтяных скважинах, сами для себя построили в поселке больницу, вдохновляясь смутными воспоминаниями о модерне. Скорее всего, они даже не слышали слова «конструктивизм».
Читать полностью…
Польский архитектор Куба Снопек в своей книге «Беляево навсегда» описал забавный случай. В 2008 году московские краеведы выступили с инициативой внести 9-й квартал Новых Черемушек в список объектов культурного наследия Москвы. В качестве причины его сохранения была указана уникальность: квартал послужил моделью для всех прочих микрорайонов страны. По иронии судьбы, заявка краеведов была отклонена на том основании, что все строения в квартале являются серийными и никакой уникальностью не обладают.
Написал для «Медузы» о всем самом родном и любимом; спасибо @thedailyprophet за возможность.
Во время президентской кампании в США подростки из Македонии создали сотню сайтов с фейковыми политическими новостями, чтобы заработать на рекламе — это известная история; после выборов корреспондент Wired отправился в македонский город Велес и поговорил со школьником, который это затеял. Все оказалось очень предсказуемо и просто: в Велесе нет работы и нечего делать, заводы закрылись еще в начале 1990-х, а последний кинотеатр — 15 лет назад; молодежь просто хочет свалить из этой дыры.
Сайты с фейками из Македонии — это забавное совпадение, потому что сама по себе Македония — как будто немножко фейковая страна, позаимствовавшая свое название у Греции. Из-за этого два государства спорят уже миллион лет: греки резонно замечают, что вообще-то их славянские оппоненты не имеют никакого отношения к исторической Македонии (поэтому, кстати, официальное название страны в ООН — Бывшая Югославская Республика Македония), а македонцы, празднуя двадцатилетие собственной независимости, в ответ открывают в центре Скопье 15-метровую статую всадника на коне, которая подозрительно напоминает образ Александра Македонского.
Думаете, это все? Нет. В 2010 году правительство Македонии представило программу развития столицы «Скопье-2014» и в следующие пять лет потратило полмиллиарда евро на десятки неоклассических статуй и зданий, чтобы наглядно показать связь республики и исторической Македонии. Так в центре балканского города с красными черепичными крышами появились фейковые достопримечательности с железобетоном под мрамор; Юрий Лужков был бы доволен результатом.
Кстати, увидеть весь этот нацбилдинг можно в нашумевшем фотопроекте Михала Сярека «Александр».
А вот спустя несколько месяцев ребята из петербургского The Village вновь вернулись в Выборг и сделали на удивление позитивный материал о людях, которые пытаются что-то изменить в городе.
Читать полностью…