4779
Привет, меня зовут Юра @seroslov. В этом канале пишу обо всем, что люблю. Я не размещаю рекламу.
А сейчас расскажу историю.
За день до нашего материала о самом старом доме России на сайте радио «Свобода» вышел довольно грустный текст о том, как Выборг приходит в упадок (по иронии судьбы похожий текст с тем же спикером планировали выпустить и мы через пару недель, но теперь будем искать иной заход). То есть, конечно, пару лет назад реконструировали иконическую библиотеку Аалто и художественную школу Уно Ульберга, но правда жизни заключается в том, что Выборг, как и многие другие небольшие российские города, находится в очень неприглядном виде. Например, в минуте ходьбы от того же самого старого дома находятся руины модернового дома Говинга – памятника архитектуры регионального значения. К началу нулевых он пришел в аварийное состояние, жильцов выселили, произошел пожар и, вуаля, через пятилетку от дома остались только стены. Перспектива выдающихся руин туманна.
С Выборгом вообще довольно парадоксальная история. Для петербуржцев он – такая российская Европа со средневековым замком и городом (и замок, и старый город при этом, скажем мягко, не вполне средневековые), а для финнов – место, куда можно приехать на выходные, чтобы дешево напиться и купить сигарет. А город вообще про другое – и смотреть в нем надо, раз уж на то пошло, северный модерн и функционализм (хотя в том же Хельсинки всего этого в разы больше и оно в несравнимо лучшем состоянии).
Еще в 1930-е годы финский Выборг быстро рос и был благополучным промышленным и торговым центром. Город сильно пострадал во время штурма Красной армией в самом конце Зимней войны, но спустя год его снова заняли финны, началось восстановление, и в Выборге даже достроили первый небоскреб – 11-этажное здание страховой компании «Карьяла». В 1944 году город снова заняла Красная армия, к 1948 году самое важное кое-как восстановили – и все, конец истории: никакой новаторской архитектуры, никакого развития, только панельные пятиэтажки на окраинах. Из второго по величине города Финляндии Выборг стал рядовым советским райцентром.
И это то как раз грустно: причина упадка Выборга – не война, которая закончилась еще 70 лет назад, а обычные российские бедность и безразличие.
Fun fact: в начале 2000-х все модные неомодернистские дома Юрия Григоряна и Сергея Скуратова в Бутиковском переулке построил прораб Бэтмен. Владислав Семенович Бетман.
Читать полностью…
У позднесоветской архитектуры 1980-х годов есть одна неприятная особенность: это зачастую интересные и необычные здания, и в то же время в глобальном смысле все эти постройки — анахронизм. В Гонконге Норман Фостер собрал как конструктор небоскреб банка HSBC и запустил моду на хай-тек, Фрэнк Гери получил Притцера, немецкие феминистки добились того, чтобы Заха Хадид спроектировала в западном Берлине свой первый жилой дом, — в общем, мир убежал вперед, а в СССР только доделывают проекты рубежа 1960-1970-х.
Это не столько вина архитекторов, сколько следствие проблем советской экономики, помноженных на подготовку к Олимпиаде-1980, а затем войну в Афганистане. Забавно, что из нашего времени игры в Москве воспринимаются сугубо положительно; на самом же деле из-за них многие проекты стали чудовищными долгостроями. А, например, Северное Чертаново, создание которого ошибочно считают следствием Олимпиады, еще вдобавок и не доделали.
Нынешнюю моду на советский модернизм часто связывают с общей ностальгией по СССР, да и вообще советский строй как-то проще всего воспринимать через архитектуру. Ирония же ситуации заключается в том, что интересная советская архитектура — наоборот следствие постоянной (и неравной) борьбы архитекторов с советской же бюрократией и стройкомплексом. Да и потом, в самом выражении «советский модернизм» главное слово — «модернизм»: глобальный послевоенный проект, который на определенной части суши лишь пострадал от идеологических и экономических ограничений.
В СССР строили интересные здания, но это вовсе не значит, что СССР был сколько-нибудь хорошей страной. Советский модернизм — классный, Советский Союз — нет.
Жилой дом «Кит», Амстердам. De Architekten Cie, 2000.
Читать полностью…
Миллион раз смотрел великий клип Tame Impala «The Less I Know The Better» и не мог понять, что же меня в нем сводит с ума.
Оказалось — разноцветная плитка на стене спортивного зала: подобный рисунок можно встретить, например, во Дворце Пионеров на Воробьевых горах. Клип снимали в Барселоне; игру с плиткой я еще как минимум видел в стокгольмском метро, да и вообще это распространенный модернистский прием.
И это важно: очень многие вещи, которые воспринимаются как часть сугубо советского быта, на самом деле общемодернистские, лишенные затхлого идеологического налета. В конце концов, старая плитка ёлочкой не должна ассоциироваться с плохой советской столовой, побитой посудой и гнутыми алюминиевыми ложками, а стеклоблоки — с убогими привокзальными туалетами. Одно из достижений Рема Колхаса в «Гараже» как раз в том, что он десоветизировал архитектурный образ 1960-х.
А в прошлом году Петер Цумтор открыл небольшой музей заброшенной цинковой шахты в долине Алльманаювет рядом с городом Сёуда.
Это тоже часть программы по развитию туристических маршрутов Норвегии. Цумтор занимался скромным проектом 15 лет; чтобы отразить тяжелый и опасный быт шахтеров, он поставил грубые черные павильоны музея, кафе и туалетов на высоких сосновых сваях над ущельем.
Классно, что в Норвегии работает подобная программа (и плохо, что ее нет в России). Но есть в этом проекте и прямой расчет: кому интересны горняки, которые добывали цинк сотню лет назад? В общем, никому. А вот архитектурный минимализм Петера Цумтора очень привлекателен для туристов.
В первой половине XVII века в маленьком рыбацком городе Вардё на самом севере Норвегии прошло полторы сотни процессов против ведьм. По решению гражданского суда 91 человека сожгли за колдовство — в основном были убиты мужчины-саамы и женщины-норвежки.
В начале XXI века на месте казней в Вардё Петер Цумтор создал мемориал сожженным ведьмам в виде протяженной галереи с 91 окном. А рядом с ним разместилась последняя инсталляция Луиз Буржуа — окруженный зеркалами стул, из которого вырываются языки пламени.
Ирония в том, что мемориал построили в рамках правительственной программы по развитию туристических маршрутов Норвегии для привлечения внимания путешественников к северной провинции.
Самый интересный из молодых российских архитекторов — Рубен Аракелян: он учился в МАРХИ, потом работал у Юрия Григоряна в «Меганоме», а два года назад вместе с бывшим одногруппником Айком Навасардяном основал бюро WALL (у них классный инстаграм со схемами и макетами проектов).
Прошлым летом WALL построили павильон «Умный город» на ВДНХ — экспозиция так себе (буквально выставка IT-достижений мэрии), а само здание интересное: минималистичное, отделанное бетонными плитами с барельефами в виде микросхем.
Сейчас WALL занимаются проектом реконструкции Павелецкой площади: где-то к 2020 году там появится новый терминал «Аэроэкспресса», перед вокзалом разобьют парк с модненькими параметрическими кривыми, а все коммерческие функции запихнут на шесть подземных уровней. Круто.
Самый старый дом России построен в XVI веке. А стоит он в Выборге: http://www.the-village.ru/village/city/where/247299-old-house
Читать полностью…
В «Фаланстере» продается новая монография «Архитектура Юга России эпохи авангарда» — первая попытка описания и систематизации конструктивизма в Крыму, Ростовской области, Краснодарском крае и Кавказских Минеральных Водах (ростовский архитектор и историк Артур Токарев ловко обходит вопрос территориальной принадлежности Крыма, объясняя во введении, что он пишет об архитектуре конца 1920-х — начала 1930-х годов и поэтому использует границы того времени).
С одной стороны, это просто красивая книжка с кучей картинок малоизвестных проектов времен первых пятилеток (вы знали, что в Таганроге есть круглый жилой дом?). А с другой стороны, она здорово меняет фокус восприятия: такую архитектуру легко ассоциировать, например, с промышленным Уралом, но уже не так очевидно, что она появлялась и на сельскохозяйственном юге, где пришлось строить экспериментальные колхозы, заводы по производству уборочной техники и жилье для рабочих рядом с ними.
К тому же, и это самое важное, конструктивизм разный, неоднородный и совсем не обязательно такой, каким мы привыкли его видеть в Москве и Ленинграде: условный дом Наркомфина — это все же элитарная штука от топ-звезды, а не рядовая застройка. Токарев не разделяет большое и малое и в монографии часто описывает как раз рядовые, не самые выдающиеся, а иногда и в буквальном смысле кустарные проекты. И эта всеядность и внимание к заурядному еще лучше передает противоречивый дух 1920-х с их большими идеями и дефицитом: окей, у нас есть говно и три палки, но сейчас мы построим общество будущего.
Однако от самой книги не стоит ждать чего-то фантастического. В недавнем справочнике «Москва: Архитектура советского модернизма 1955-1991» были собраны десятки известных и классных проектов, а остроумные авторские комментарии Анны Броновицкой и Николая Малинина сливались в единую историю позднесоветской архитектуры. Монография же Токарева — тоже каталог проектов, но в определенном смысле противоположность книги Броновицкой и Малинина: ее цель не в том, чтобы рассказать историю или показать лучшее, а в том, чтобы хоть как-то систематизировать прежде неизвестное. Какие уж тут развлечения.
А вот музыкальный театр в Ростове-на-Дону открыли не в начале 1970-х, а в 1999 году.
Читать полностью…
Эмпирическое правило: если вы встретили в Москве какую-то необычную панельку, то скорее всего она относится к серии-конструктору КМС-101 и построена на закате советской эпохи в 1980-е годы. Таковы, например, эпический военный дом цвета хаки напротив метро «Щукино», фиолетовые здания на Марксистской улице от Таганки до «Пролетарской», а также эта партноменклатурная башня на Большой Черкизовской. 27 этажей!
Читать полностью…
Идея для стартапа: Foodfox для алкоголя, крафтового пива и коктейлей.
Читать полностью…
Бросайте все на этих выходных: на Netflix вышел третий (технически четвертый) сезон Chef’s Table — лучшего на свете шоу о еде. Одна из шести серий посвящена Владимиру Мухину из White Rabbit (ну и, например, моего любимого «Техникума»).
Вот тут режиссер Дэвид Гелб объясняет, как они снимают шоу. Съемочная группа состоит из десятка человек, работают без сценария. На съемки уходит две недели, у главного героя берут многочасовое интервью, при этом стараются не мешать работе ресторана — иногда на кухне остаются только режиссер, оператор и звукооператор. А уже вся история рождается на монтажном столе.
Я с детства очень люблю изучать карты, и каждый день что-то смотрю на Wikimapia. А еще постоянно сохраняю точки в Google Maps: Амстердам, Париж, Копенгаген и другие города у меня утыканы ⭐️.
Я вижу интересное здание на архитектурном сайте и ставлю на карте ⭐️. Я узнаю о классном новом месте с едой и развлечениями и отмечаю его ⭐️. Я нахожу что-то необычное на Wikimapia и сохраняю это ⭐️. Очень многие истории привязаны к географии, и после чтения очередной статьи или просмотра шоу на моей карте появляются ворох новых точек.
Это очень полезная функция Google Maps — одновременно и сборник закладок, и список целей для прогулок и путешествий. Но люблю я ее не поэтому: я никогда не увижу всех мест на Земле, но эти ⭐️ на карте — что-то вроде реперных точек моего знания, благодаря которым окружающий мир уже не кажется таким огромным и неизвестным.
Если вы не сохраняете точки, то самое время начать: нажмите вот тут ⭐️, и пусть на вашей карте появится дом «Кит» в Восточных доках Амстердама. В конце апреля нет места лучше для велосипедных прогулок, чем рядом с ним и дальше вдоль пролива Эй на запад.
Самая красивая станция метро — вот эта, Вильгельм-Лойшнер-платц в Лейпциге. Швейцарец Макс Дудлер вообще очень хороший минималист (если вы были в Берлине, то точно проезжали на электричке мимо его библиотеки Якоба и Вильгельма Гримм у Фридрихштрассе), а тут он ограничился бетоном и стеклоблоками, за которыми установлены светильники. Проект был придуман еще в 1997 году, но новую линию метро под центром Лейпцига копали так долго, что открытие станции состоялось только в 2013 году. Сейчас постмодернизм, деконструктивизм и даже хай-тек 1990-х кажутся банально outdated, а эта станция — нет, потрясающе вневременная штука.
Читать полностью…
Написал вчера про Цумтора и весь день мучился от резкости и неточности формулировки: «Есть в этом проекте и прямой расчет: кому интересны горняки, которые добывали цинк сотню лет назад? В общем, никому. А вот архитектурный минимализм Петера Цумтора очень привлекателен для туристов».
А смущает меня вот что.
Петер Цумтор — живой гений, притцкеровский лауреат и любимый архитектор молодых студентов МАРХИ. А главное — масштабный художник с очень ярко выраженным стилем. Музей заброшенной цинковой шахты — скромный проект, и хотя он расположен не в родных архитектору швейцарских горах, а Норвегии, все это выглядит как типичное цумторовское пространство.
Это, с одной стороны, классно (потому что Цумтор и правда человек с выдающимся вкусом), а, с другой стороны, появляется тонкий этический момент: имя архитектора привлекает внимание к теме авторской рефлексии, но не отодвигает ли его фигура и самобытный стиль саму эту тему на второй план, не подавляет ли ее? Если смотреть через оптику медиа, то да, для меня подавляет: наверно интересно, что в норвежской Сёуде сто лет назад добывали цинк, и горное дело запустило экономическое развитие региона, но съездить туда хочется именно из-за имени архитектора. И еще из-за видов, конечно.
В своих «Цюрихских лекциях» Зебальд немного проговаривается на тему поэта и поэзии и признается, что хочет «хотя бы отчасти понять, каким образом индивидуальная, коллективная и культурная память обращаются с опытом, превышающим предельную нагрузку».
Хотим мы того или нет, но биография каждого из нас и практически любого окружающего предмета — всё имеет некоторые точки пересечения с прошлым, подчас трагическим. Провинциальная мостовая может быть причудливым образом одновременно связана с колониальной политикой в Конго и расстрелом членов Ирландской республиканской армии, а парк, в котором много лет соседи выгуливают собак, — с бомбардировкой немецких городов.
Границы между живыми и мертвыми не запечатаны герметично — и отсюда рождается следующая важная установка Зебальда: писатели (а не историки или социальные ученые) несут ответственность за сохранение коллективной памяти, потому что именно литература способна дать голос мертвым и поместить их в культурный фон.
Обратите внимание на хорошую заметку Виталия Васильченко о жизни и, кхм, творчестве Зебальда для тех, кто только услышал об «Аустерлице» и «Кольцах Сатурна». Виталий пишет в @sturmdrang, и это один из моих самых любимых каналов.
📹📹📹
Аня Сотникова и Артем Макарский недавно завели великий и уже культовый канал @nevergoodenough, в котором они рассказывают о кино почти каждый день (и при этом вообще ни на что не претендуют, что просто топ). Если вам надоел Антон Долин, вы знаете, что нужно сделать.
Павелецкая площадь в 2020 году, проект бюро WALL.
Читать полностью…
Как мы помним из «Капитала в XXI веке» Тома Пикетти, глобальный уровень экономического неравенства последние 30 лет растет, и в дальней перспективе нас ждет еще большая концентрация сверхбогатства в руках сверхменьшинства, а также обеднение, размывание и исчезновение современного среднего класса. Богатые станут богаче, бедные беднее, а демократия, которая и зиждется на крепком среднем классе, начнет расшатываться (привет Трампу, дальше будет весело и страшно).
Репортаж Wired с конференции, посвященной этической стороне развития искусственного интеллекта, лишь усугубляет картину:
In the US, the number of manufacturing jobs peaked in 1979 and has steadily decreased ever since. At the same time, manufacturing has steadily increased, with the US now producing more goods than any other country but China. Machines aren’t just taking the place of humans on the assembly line. They’re doing a better job. And all this before the coming wave of AI upends so many other sectors of the economy. “I am less concerned with Terminator scenarios,” MIT economist Andrew McAfee said on the first day at Asilomar. “If current trends continue, people are going to rise up well before the machines do.”
McAfee pointed to newly collected data that shows a sharp decline in middle class job creation since the 1980s. Now, most new jobs are either at the very low end of the pay scale or the very high end. He also argued that these trends are reversible, that improved education and a greater emphasis on entrepreneurship and research can help feed new engines of growth, that economies have overcome the rise of new technologies before. But after his talk, in the hallways at Asilomar, so many of the researchers warned him that the coming revolution in AI would eliminate far more jobs far more quickly than he expected.
Indeed, the rise of driverless cars and trucks is just a start. New AI techniques are poised to reinvent everything from manufacturing to healthcare to Wall Street. In other words, it’s not just blue-collar jobs that AI endangers. “Several of the rock stars in this field came up to me and said: ‘I think you’re low-balling this one. I think you are underestimating the rate of change,'” McAfee says.
В общем, развитие технологий добьет средний класс еще быстрее, чем можно было представить. XXI век будет суперинтересным временем для жизни; другое дело, что читать мрачный киберпанковый роман все-таки приятнее, чем быть его героем.