4779
Привет, меня зовут Юра @seroslov. В этом канале пишу обо всем, что люблю. Я не размещаю рекламу.
Я учился в хорошей петербургской матшколе: не в тройке, но в десятке лучших школ города точно.
Пятый класс был сборным, туда брали не столько местных, сколько самых сильных детей из полумиллионного района. Почти никто никого не знал, у нас был новый классный руководитель. Мы притирались друг к другу год, кто-то сразу вылетел, а в шестом классе появились новенькие. Среди них была Юля — замкнутая, бедно одетая, с акне, обычная девочка. Как я понимаю сейчас, она с самого начала была обречена стать жертвой травли; странно, что этого не смогла предусмотреть наша классная.
Несколько активных ребят постоянно смеялись над юлиной внешностью, дразнили и переиначивали её слова, делали мелкие гадости; от травли она сбегала в женский туалет. Остальной класс наблюдал за этим, но не вмешивался: никто не хотел заступиться за неклассную девочку и самому стать неклассным. Я тоже молчал: я сам был маргиналом, статус отличника принес мне дивиденды уже в старшей школе. Однажды Юля допустила какую-то оплошность, и к ней прилипла новая кличка: в классе ее больше не называли Юлей, только Эклером. Через год Юля перешла в другую школу. Пару раз я мельком видел её на городских олимпиадах.
С годами я просто забыл эту историю. Свой первый эклер в жизни я съел в двадцать с чем-то лет, и тогда же вспомнил, что у нас в классе когда-то была девочка Эклер, над которой издевались (наверно, я и не ел так долго эклеры, потому что в глубине души связывал их с чем-то постыдным). В любом случае, я правда не помню деталей: носила она очки или нет? а она точно пришла к нам в шестом классе? или в седьмом? или даже в пятом? а что за оплошность она совершила? может, она была неуклюжей и уронила коробку с эклерами? или сказала что-то не то?
Поиск по ее имени выдает несколько давних ссылок: вот она в числе победителей олимпиады по математике за N-й класс (в списке нахожу и свое имя, и имена моих будущих одногруппников по матмеху), а вот она сдала вступительный экзамен по физике в университет. Значит, я не выдумал это все для собственного успокоения: она и правда перешла в более престижную гимназию, и потом я еще раз встречал ее. Поиск по соцсетям не дает результатов, но я и не упорствую. Надеюсь, у нее все теперь хорошо.
Ребята, которые смеялись над Юлей, давно выросли в примерных граждан. Оба ответственные мужчины, у обоих уже семьи, и у каждого свое дело, которое они прилежно делают. Скорее всего они как и я просто забыли об этих событиях — так бывает. Дети злые, а взрослые иногда просто не помнят, какими они были раньше.
Я мог вступиться за Юлю тогда, но не сделал этого, и бесполезно об этом думать. Но теперь меня мучает вопрос: а не забыл ли я чего-то еще в своей жизни? Я часто ощущал себя изгоем и жертвой, но что если я сам был агрессором?
И вновь про Бьярке Ингельса.
Сегодня 10 февраля, а это значит, что на Netflix доступен документальный сериал Abstract: The Art of Design, над которым работал главред Wired Скотт Дадич. В сериале рассказывают о восьми инноваторах и визионерах в мире дизайна, трактуя это понятие максимально широко; Ингельсу посвящена четвертая серия.
Archdaily подвели архитектурные итоги года, и туда среди прочего попал амстердамский проект бюро MVRDV — в буквальном смысле стеклянный магазин Chanel в паре минут ходьбы от Музейной площади.
Вини Маасу и его команде нужно было создать удобное пространство для бутика с огромной витриной и в то же время сохранить традиционную топологию голландских домов. В итоге они не стали вырубать старый фасад, а разобрали дом и потом построили его заново, увеличив высоту здания и сложив уличный фасад из стеклянных блоков (в видео показано, как шел процесс строительства).
Среди других победителей — (ожидаемо) мой любимый Бьярке Ингельс и, например, Херцог и де Мёрон с Гамбургской филармонией.
Сегодня впервые после завершения бесконечного ремонта побывал на Даниловском рынке, и он производит очень приятное впечатление. Когда летом 2015 года Stay Hungry по заказу Ginza только начали работать над преобразованием Даниловского, к этому проекту можно было относиться с иронией; сейчас же он выглядит ничуть не хуже копенгагенского Торвехаллерне, роттердамского Маркталя или любого другого западного рынка, который вы вспомните.
Я говорю, конечно, скорее о внешней подаче и фудкорте; с продуктами в России понятно все как, и хотя та же Moscow Fresh Льва Воложа — классная доставка, я не помню, когда в последний раз покупал вкусные помидоры за вменяемые деньги (зато легко вспоминаю миллион ситуаций, когда я покупал невкусные и дорого).
Кстати, на фудкорте Даниловского рынка продолжают открываться новые места. Вместо того, чтобы в очередной раз брать фо бо, зашел в только что открывшееся кафе Chowder & Pie — предлагают наваристые супы и пирожки, очень хорошо.
В парижском чайнатауне у Olympiades: https://en.wikipedia.org/wiki/Italie_13
Читать полностью…
Вид с дрона на почти готовый Apple Campus 2, который уже четыре года строят в Купертино по проекту Нормана Фостера.
Читать полностью…
Фэшн тип: в сухую февральскую погоду изибусты просто отлично сочетаются с шерстяными носками, связанными бабушкой. Cause she a fashion killa, and I’m a trendy nigga.
Читать полностью…
Хайпбисты — логическое продолжение хипстерской культуры. Обе остро обеспокоены тем, что популярно в настоящий момент, и тем, как заполучить определенный набор статусных символов. Просто для хипстеров это была идеальная борода, клетчатая рубашка American Apparel и очки без линз, а для хайпбистов эти символы — новая капсульная коллекция Канье Уэста и ограниченное издание кед adidas. Одним словом, хайпбисты — мажоры; в отличие от хипстеров с их любовью с малоизвестной и «самодельной» культуре, хайпбист хочет быть мейнстримщиком — более того, хочет этим мейнстримом управлять.
Хайпбистовская идеология именно что детская: большие яркие логотипы, просторная, как будто на вырост, одежда, разноцветные кроссовки, футболки и бейсболки с логотипами, смешные анимационные маскоты. Эта поверхностная инфантильная культура — закономерная реакция на все более удручающее и сложное положение дел в обществе, уход в иллюзорный мир, где твоя новая майка Supreme означает (хотя бы для тебя самого), что ты успешен.
Чем в мире все хуже, тем молодое поколение увереннее отходит от реальности, — так было и с клубными детьми конца 80-х, с гранжевыми подростками и моделями героинового шика 90-х, так получилось и с хипстерами. Так что не спрашивайте, что с ними стало: хипстеры никуда не пропали, они просто научились защищаться от действительности эффектнее.
Кек.
Быть трубочистом куда интереснее, чем быть обычным рабочим. Меня прельщает в этой работе больше всего то, что я не привязан к одному месту: я мир вижу. Мне даже не столько интересны трубы, сколько люди. Трубы-то, они одинаковые везде, а люди все разные. Бывают хорошие, средние, и бывают еще люди категории «размазня-кашка». «Размазня-кашка» — это тот, кто хочет меня учить ершиком работать. Я таким отвечаю: «Вы неправы, потому что я больше знаю про трубы, я видел их миллионами, всех возможных конструкций, они мне даже снятся». Такие люди шарахаются от этих слов. А с умным человеком мне всегда приятно. Как я определяю умного человека? Это тот, кто стоит в сторонке молча.
Зарисовка Полины Еременко о жизни петербургского трубочиста — всего в пятимиллионном городе их осталось около трех сотен. В буквальном смысле умирающая профессия: каждый год десяток трубочистов падает с крыши и разбивается насмерть. Эталонный текст The Village о маленьком человеке.
А вот еще один фотопроект о жизни в парижских пригородах, даже есть Сарсель: http://www.cyruscornut.com/cities/--travelling-to-the-outskirts/
Читать полностью…
Ну и чтобы закрыть для себя тему парижских спальных районов, расскажу и про башни Айо.
Эмиль Айо с середины 1950-х до середины 1970-х построил в пригородах Парижа целых четыре микрорайона: один на севере, один на юге, один далеко на западе, а последний поближе, в студенческом Нантере, прямо на задворках Дефанса. Всего башен Айо 18, из них две высотки по 100 метров, а остальные здания в 2-3 раза ниже. Раньше их можно было увидеть прямо от большой арки Дефанса, но в последние несколько лет деловой район шагнул дальше, и теперь новые офисы заслоняют жилье.
Айо любил две вещи: он предпочитал криволинейные поверхности прямым углам и старался почаще размещать около жилых зданий скульптуры, — все это, на его взгляд, здорово оживляло среду. В своем последнем проекте в Нантере архитектор дошел до предела и превратил в произведение искусства весь микрорайон. Во дворе насыпали рельеф, напоминающий песчаные дюны. А фасады криволинейных башен выложили разноцветной плиткой, чтобы имитировать движение облаков по небу. Айо хотелось, чтобы у стороннего наблюдателя терялось ощущение границ земли и зданий, а дома как бы растворялись в воздухе.
(Кстати, подобную штуку в середине 2000-х успешно провернул Жан Нувель с башней «Агбар» в Барселоне. Но только у Нувеля были современные технологии, а у Айо нет, поэтому в жизни башни Айо выглядят так себе. Тем более, что за ними, кажется, никто не ухаживает.)
Это скорее хорошая история: башни в Нантере — вполне себе парижская достопримечательность; съездите и посмотрите, это несложно. А плохая история ниже.
Айо застроил Шантлуп-Ле-Винь, западный пригород Парижа. Знаете, чем известен этот пригород? Именно в нем Матьё Кассовиц и снимал «Ненависть». А еще по проекту Айо возвели спальник La Grande Borne (то есть «Большой отбойник») в южном пригороде Гриньи. Этот микрорайон еще интереснее: он граничит с самой большой в Европе тюрьмой «Флери-Мерожи» (скоро, впрочем, она уступит первое место «Крестам-2»); в La Grande Borne половина жителей — безработные; наконец, именно в Гриньи впервые стали стрелять в полицейских во время массовых беспорядков осени 2005 года.
В чем же дело? Чем эти проекты хуже башен в Нантере? Ничем: просто и Шантлуп-Ле-Винь, и Гриньи — труднодоступные окраины; чтобы доехать от них до Лувра, нужно потратить по полтора часа. Это и спровоцировало появление гетто.
На архитектуру часто возлагаются очень большие надежды (или наоборот ее объявляют причиной всех проблем), но на самом деле она никого не спасает и не проклинает, а лишь даёт обществу определенные возможности. В конце концов, парижские спальные районы не виноваты, что их жители сидят без работы: в этом виноваты другие люди.
В России известен проект Лорана Кроненталя «Воспоминания о будущем», рассказывающий о жизни в необычных домах в пригородах Парижа. Проект скорее печальный: эффектные здания когда-то были символами прогресса, а сейчас пришли в упадок и состарились, как и их жители — обычные французские старики, чья молодость выпала на 1968 год.
Я решил узнать, как появились эти здания, и в ноябре, находясь в Париже, специально увидел их все своими глазами. История этих домов оказалась удивительно знакомой.
В середине 1950-х годов во Франции началось массовое строительство так называемых «больших ансамблей», или, говоря русским языком, спальных микрорайонов. Они должны были разрешить послевоенный жилищный кризис, и пока на юге Москвы пятиэтажками застраивали Черемушки, к северу от Парижа из все тех же пятиэтажек возводили Сарсель.
Сарсель и другие французские микрорайоны первой волны имели довольно скучные планировки, напоминающие микросхемы: параллельные и перпендикулярные ряды типовых домов, длинные пятиэтажки разбавлены точечными башнями, кое-где оставлены лакуны для будущих общественных зданий, которые в итоге так и не построили (привет Купчину и десяткам других спальных районов бывшего СССР). Уже к середине 1960-х стало ясно, что так дело не пойдет, а городская среда должна быть более живой.
Как это сделать? Из нашего времени ответ кажется предсказуемым, но было предложено насыщать новые микрорайоны общественными пространствами: пешеходными зонами, домами культуры, детскими, спортивными и социальными центрами — в общем, всем тем, что должно подталкивать местных жителей к совместным активностям и создавать общекультурную повестку района. (Кстати, если вы, гуляя по эспланаде Дефанса, удивлялись, зачем там так много скульптур, то знайте, что это тоже следствие этой политики.)
В общем, со временем «большие ансамбли» становились сложнее и разнообразнее, а на смену скучным прямоугольным коробкам постепенно пришли и брутализм, и постмодернизм. В теории все классно, да? Да, а на практике парижские спальные районы с каждым годом становились объектом все большей критики.
Недостаток социальной инфраструктуры и плохая транспортная доступность к началу 1980-х годов усугубились деиндустриализацией пригородов, отсутствием рабочих мест, оттоком обеспеченных жителей и притоком мигрантов. Все это привело к появлению бедных гетто. Если в 1960-е годы Годар снимал многоэтажки Ла-Курнёв в своем фильме «Две или три вещи, которые я знаю о ней» как символ современного Парижа, то всего двадцать лет спустя их начали взрывать как градостроительную ошибку.
Можно подумать, что Кроненталь критически изображает микрорайоны в духе «Ненависти» Матьё Кассовица и другого французского кино, но вообще наоборот: он воспевает их.
Башни Айо и «Шашки» в Дефансе, «Пространства Абраксас» и «Арена Пикассо» в Нуази-ле-Гран, «Органы Фландрии» в XIX округе и другие упомянутые в проекте здания — это последняя волна спальных районов, построенных на рубеже 1970-1980-х годов и более-менее благополучных; не обычные пятиэтажки, а что-то типа французского Северного Чертанова. Кроненталь очарован утопическими образами, и это очарование сродни моде на советский модернизм.
Классно, что «Медуза» поднимает тему школьной травли.
Читать полностью…
Медиазона — самое классное из нишевых медиа прямо сейчас.
Читать полностью…
Флагманский бутик Chanel в Амстердаме, архитектурное бюро MVRDV, 2016.
Читать полностью…
The visual identity of “post-Soviet” fashion was initially taken largely from Russian “gopniks” (although it has evolved with passing seasons) — aggressive, often neo-fascist, working-class louts comparable to “chavs” in Britain or “white trash” in America, both of which, incidentally, have been re-appropriated by the middle class.
The gopnik is an archetype that exists all across Europe: in Serbia, young men who fit the exact same profile and dress pretty much identically to their Russian counterparts are called “dizelaši.” “Racailles” are the French version, and if you take a look at the clothing in 1995 hit La Haine, Vincent Cassel’s character wouldn’t look out of place in a Gosha editorial.
From Poland to the Ukraine via Bosnia and Bulgaria, this image of snarling dudes with their trackie bottoms tucked into white socks, loitering in packs in the shadow of concrete tower blocks is ubiquitous and has been for nearly 30 years now. What’s new is its commodification.
But in Eastern Europe, just like in working-class communities in the West, there’s nothing fashionable about it: it’s a thoroughly utilitarian anti-fashion statement that reflects the aggressively hyper-masculine environment that spawned it. And behind its subversive appeal sits a hopeless reality of crime, poverty and social alienation — common hallmarks of modern life across much of the former Eastern Bloc.
А пацаны-то и не знают. В общем, интересный текст Highsnobiety о том, насколько вообще этична постсоветская мода. Ну и про глобальное неравенство там тоже есть:
The East always been far less prosperous than the imperial West, which parasitically enriched itself at the expense of its colonies. We have always been viewed as Western Europe’s savage cousins and even now, within the EU, there is a caste system: the Polish are stereotyped as cheap manual labor; Romanians are stigmatized as gypsy pickpockets; Russians and Serbs are bigoted thugs that need to be quarantined through xenophobic visa restrictions.
Before our poverty became cool and edgy, it relegated us to second-class citizen status on the continent. Our culture is widely considered “lesser.” You might buy Danish furniture, wear Italian clothes, eat Spanish food, listen to English music, or watch French movies, but those are sophisticated things that few associate with Eastern Europe. West is always best unless you need plumbers, vodka or kalashnikovs.
На @strelkamagazine — хороший материал о 600-километровом Большом Московском кольце, которое проходит по Московской и Владимирской областям. Строительство первых участков железной дороги началось в 1870 году, а замкнули трассу в 1944 году. Кольцо используется для транзитной перевозки грузов, минуя Москву, но по нему можно прокатиться и на электричках — правда, придется сделать четыре пересадки; в основном ездят сами железнодорожники. Трасса проходит через всякую российскую глушь, хотя от нее до МКАД иногда всего пару десятков километров.
Читать полностью…
Мне кажется скучной новая линейка Yeezy Boost 350 V2 (хотя я все равно записался на розыгрыш в KM20), зато меня просто завораживает феномен разноцветных поддельных изибустов, которые шьют в Китае и Вьетнаме.
Они бывают совершенно сумасшедших цветов: фиолетовые, кислотно-зеленые, желто-голубые, — последние точно понравятся ребятам из Киева 🇺🇦. Когда я гулял по блошиному рынку в Порт де Клиньанкур, крепкие и настойчивые парни африканского происхождения показали мне палёные изибусты всех цветов радуги, и отбился я лишь потому, что предусмотрительно не стал брать с собой наличных (и дурак, конечно).
Канье Уэст и Вирджил Абло продвигают эстетику униженных и оскорбленных, беженцев, бедняков и маргиналов, и это очень круто. Но в этой парадигме кастомные фейковые изибусты, собранные в силу своих представлений о прекрасном вьетнамскими дизайнерами-энтузиастами на подпольных заводах (или на заводах официальных, но во вторую смену), оказываются честнее тех, что куплены в концепт-сторе, потому что это и есть голос третьего мира.
Прошлым летом на Казанском вокзале я увидел десяток таджикских рабочих, с тюками ожидавших поезда до Душанбе; почти все они были обуты в фейковые изибусты очень плохого качества. Не думаю, что кто-то из рабочих слышал о Канье Уэсте, они просто купили первую попавшуюся обувь на вещевом рынке. Те пару минут, что я пил свой кофе и наблюдал за ними, они скучали и молчаливо переминались с ноги на ногу в своей поношенной рабочей одежде, изредка проверяя время на телефонах; последовательности и цельности в их образах было больше, чем у моделей на показе YEEZY SEASON 3.
«Дом под часами», Новосибирск. Архитекторы Борис Гордеев и Сергей Тургенев, 1934.
Читать полностью…
Открытое в 2016 году здание администрации порта Антверпена в память о Захе Хадид имеет адрес Zaha Hadidplein, 1.
Читать полностью…
Вывеска в Кривоколенном переулке, где пару лет назад сидел LAM. Неплохая подборка дореволюционных московских надписей от @moskvafishki: https://goo.gl/wTGwkZ
Читать полностью…
Все, кто хотели, уже посмотрели «Притяжение» Бондарчука, поэтому можно написать со спойлерами.
1. Классно, что фильм от и до эксплуатирует модную эстетику спальных районов и New East: через много лет его можно будет использовать как эталонную картинку 2010-х.
2. Забавно, как за три года зацементировался ультраположительный медийный образ вежливых людей: военные молчаливы и справедливы, а ещё у них куча офигенных игрушек, никак иначе. У Шойгу и в 1990-е все было хорошо с пиаром.
3. Интересно, что актер Риналь Мухаметов довольно прямолинейно играет не инопланетянина, а условного прогрессивного европейца, заблудившегося в России.
Если выкинуть космическую шелуху, то сюжет фильма несложно пересказать вот так. Экоактивист из Осло, изучающий в университете славистику, решает на велосипеде проехать через всю Россию, чтобы лучше понять русскую душу. Его случайно сбивают на федеральной трассе, но на помощь приходит живущая по соседству школьница, которая, узнав сознательного и со всех сторон положительного европейца получше, влюбляется в него. Местные пацаны хотят навалять норвежцу из зависти и ревности, но оказываются в итоге неправы.
«Притяжение» — фильм антифашистский, но он также и о том, что Россия — это в конечном счете все равно Европа. И ирония 2017 года в том, что подростковой аудитории, не знающей жизни без Путина, это объясняет режиссер, состоящий в высшем совете «Единой России».
Рубрика «В этот день»: три года назад, в другой жизни, еще до Крыма, санкций и падения рубля, девушка Дашенька 1991 года рождения завела в комьюнити The Village тему «Где купить хороший кокаин». Сытое время было, лоснящееся.
Читать полностью…
Если вам хочется увидеть по-настоящему странное дерьмо, то нужно садиться на RER и из Парижа ехать на восток, в Нуази-ле-Гран: именно там находятся «Пространства Абраксас» Рикардо Бофилла и «Арена Пикассо» Мануэля Нуньес-Яновского из фотопроекта «Воспоминание о будущем».
Нуази-ле-Гран — локальный центр восточных пригородов, продукт программы децентрализации Парижа. Ты едешь на скоростной электричке по типичной сабербии с частными домами в один-два этажа, потом поезд ныряет под землю и останавливается на темной станции метро. Из метро пойдешь налево — по переходу попадешь на нижний уровень торгового центра, направо — и по разбитой железобетонной лестнице со следами мочи выйдешь на заваленную мусором бетонную эспланаду. Рядом с ней огромный пруд, а еще гостиницы, офисы и жилые многоэтажки 1970-1980-х годов. В общем, все это могло бы выглядеть как современный спальный район Москвы, если бы не здания двух каталонских архитекторов.
Бофиллу и Нуньес-Яновскому нужно было избавиться от скуки типовых прямоугольных домов, все равно используя сборный железобетон. В результате у них получились такие псевдоисторические многоэтажки: «Пространства Абраксас» отсылают к античному театру, а «Арена Пикассо» к готике (сама круглая форма башен — постмодернистская роза). При этом на картинках здания выглядят неожиданно, а в жизни, когда приглядываешься к деталям, скорее комично: несмотря на намеренную постмодернистскую вычурность, это все равно панельки, такое социальное жилье для не самых обеспеченных горожан.
К тому же с «Пространствами Абраксас» вышла парадоксальная штука. Здание не то что не выглядит дружелюбно, оно напоминает деформированную сталинку из ночного кошмара, огромную декорацию какого-нибудь фильма о жизни в тоталитарном обществе. «Абраксас» сдали в 1983 году, а уже через год Терри Гиллиам использовал его для съемок пары сцен «Бразилии». А пару лет назад «Абраксас» снимали в финальной серии «Голодных игр» — там микрорайон изображал полицейский Капитолий.
Интересно еще вот что. В 1980-е годы, на пике моды на постмодернизм, Бофилл и Нуньес-Яновский построили кучу подобного жилья в Европе — прошлым летом я даже видел полукилометровую лежачую арку Бофилла в Стокгольме; в масштабе и общем градусе безумия угадывалась рука мастера. А уже к концу 1990-х годов все это на Западе стало никому особо не нужно.
Зато стало нужно в России. В последнее десятилетие у Рикардо Бофилла было несколько проектов в Москве и Петербурге, а сейчас он среди прочего рисует фасады для типовых многоэтажек московского ДСК-1. А свободно говорящий по-русски Мануэль Нуньес-Яновский (он провел детство в Одессе — его семья уехала из Испании во время гражданской войны) собирается построить в Крыму завод сборного железобетона и дальше фигачить из него псевдоисторическое жилье. В общем, никого время не щадит.
«Арена Пикассо», Нуази-ле-Гран. Архитектор Мануэль Нуньес-Яновский, 1984.
Читать полностью…