4779
Привет, меня зовут Юра @seroslov. В этом канале пишу обо всем, что люблю. Я не размещаю рекламу.
Исследовательский центр короля Абдаллы в Саудовской Аравии, 2017. Заха Хадид умерла, а параметрическая архитектура нет.
Читать полностью…
Сан-Франциско за 30 лет до того, как он стал модным.
Читать полностью…
На этой неделе «Секрет фирмы» выпустил рассказ о том, как в течение XX века постепенно опустел прежде богатый Русский Север — то ли из-за коллективизации, войны, урбанизации и распада советской экономики, то ли из-за самой несовместимости традиционного быта с новым временем. Чтобы выжить, северным деревням нужно меняться, но никто ничего не хочет менять; всегда проще уехать в город.
При этом Русский Север пришел в упадок не сегодня и даже не вчера, а еще в 1950-1960-е годы. Интересный пример того, что по-настоящему глобальные катастрофы никто и никогда не замечает, потому что тянутся они очень медленно и долго. Люди просто живут, живут, живут, мир незаметно меняется, пока внезапно не оказывается, что «Юра, мы все потеряли». Бить в набат или еще преждевременно, или уже поздно.
А вот еще пять материалов на мои любимые темы упадка российской провинции, памяти и смерти.
1. В Esquire — монолог Валентины Фоминой, последней жительницы деревни Мягозеро на глухом востоке Ленинградской области (тоже ведь Русский Север), которая каждый день ходит на могилу к сыну. Гениальный текст Полины Еременко о смерти.
2. В «Таких делах» — описание быта Новоржевского района Псковской области, население которого сокращается быстрее всего в России. Со времени Гражданской войны Псковская область усохла в три раза; на границе с Евросоюзом находится огромная демографическая дыра с распадом базовых социальных сервисов государства.
3. В The Village — фиксация упадка «Америки», масштабных торфоразработок в Ленобласти. По плану ГОЭЛРО в начале 1930-х годов под Ленинградом была построена Государственная электростанция №8, работавшая на торфе; топливо добывали в паре десятков километров от станции. Спустя полвека ТЭЦ перевели на газ, и после этого ненужные рабочие поселки быстро умерли. Брошенные карьеры, бараки, узкоколейки — универсальный для России кейс.
4. В «Бумаге» — история деревни Засосье, все мужское население которой в 1930-е годы было раскулачено или отправлено в лагеря. Сейчас потомки жителей пытаются привлечь внимание к Засосью, основав Музей утерянных деревень и поставив в селе памятник, посвященный женам врагов народа.
5. В Furfur — интервью с нижегородским художником Владимиром Чернышевым, который с 2013 года занимается проектом «Заброшенная деревня». Чернышев путешествует по вымершей глубинке и изучает исчезающую деревенскую культуру, рисуя на пустых избах и создавая из старых досок инсталляции.
Когда-то по нашу сторону железного занавеса сила бессильных была в осознании того, что какая-то высшая сила — Бог или Правда, пусть затемненные, спрятанные, даже убитые, могут воскреснуть; они вовсе не были субъективной иллюзией. Но и на противоположной стороне занавеса шла борьба с тотальностью, и там была своя сила бессильных. Модернистскому проекту тотальной переделки всей жизни противостоял постмодернизм, живая левацкая сила которого была в отмене любой тотальности, Бога и Правды в том числе. Противостоять лжи ведь можно двумя путями: утверждением, что правда где-то есть, пусть ее и не удается сейчас открыть, и утверждением, что правды не существует вовсе. По иронии судьбы левацкую идею отмены взял на вооружение российский режим, считающий себя правым и консервативным.
И получилось то, что вокруг нас есть сейчас. Правоты как таковой не должно быть — ни у кого. Чтобы не было правоты, то есть правды (а «правда» — это изначально и значит «правота», «правильность», «справедливость») в борьбе с системой, не нужно системы. Чтобы не было пафоса противостояния идеологии, не нужно идеологии. Чтобы не нужно было прорываться через железный занавес, занавес должен быть пористым. Чтобы никто не мог называть режим жестоким, нужно самим себя называть «чекистами» и «кровавой гэбней».
Чтобы никого нельзя было вывести на чистую воду, нужно избегать чистой воды. Чтобы никакая публикация журналиста-расследователя не сорвала маски и не вскрыла правду, нужно поставить под сомнение саму журналистику и саму возможность расследования (материал подбрасывают конкуренты), а также его мотивы (заказ). У вас такие факты, а у нас — такие. Все факты возможны. Все — пиар. Сталин — неоднозначная фигура. Правда не может дать морального превосходства, потому что морального превосходства вообще не должно быть — ни у кого. Такой сложился в России «антирежим».
Эта конструкция, возможно, не самая приятная, но тем не менее это один из вариантов ответа на травму ХХ века — на непроговоренную память массовых убийств, войн, тьмы и жути прошлого столетия. Диссиденты высмеивали ложь диктаторов. Гениальный способ предотвратить возрождение диссидентской философии правды — сделать смешной не ложь, а правду.
Великий Максим Трудолюбов.
Кстати, главный обман российского рэпа в том, что в Петербурге нет магазина Gucci (только секция в ДЛТ, а это не считается).
Читать полностью…
Мой любимый fun fact: в 2013 году Крымскую набережную не успели завершить ко дню города, и её открыли с опозданием в две недели. В августе оказалось, что на все московские проекты просто не хватает материалов: российские заводы не успевали напилить нужное количество камня. В итоге рабочих с набережной кинули на реконструкцию Большой Дмитровки, которую Собянин открывал в канун дня города. А через два дня он выиграл на выборах мэра Москвы.
Это все к тому, что на «Медузе» вышел материал с отличным заголовком «В Москве уложили больше гранита, чем добывают в России. Из-за этого в Сибири дефицит камня для надгробий».
1. LEGO заказали Бьярке Ингельсу здание игрового центра в датском Биллунне, где находится завод компании.
2. В сентябре BIG достроили LEGO House, и музей выглядит так, словно его собрали из конструктора серии LEGO Architecture.
3. Теперь LEGO выпустят новый набор LEGO Architecture, посвященный зданию. Смекалочка!
Я придумала снимать московские НИИ, идя холодным мартовским днем по улице Косыгина за хачапури мимо каких-то закрытых институтов. В нашем районе — между Шаболовкой и Академической — множество НИИ, все они — уходящая натура, окутанная ностальгическим флером, а я люблю все исчезающее. Поэтому вскоре я оказалась в первом таком институте — биоорганической химии, знаменитом своим зданием в виде спирали ДНК. Оказалось, внутри там интерьеры будто из «Соляриса» Тарковского: мебель в стиле ретрофутуризм, длинные темные коридоры с номерами отсеков, закрытые лаборатории и симпатичные люди, готовые рассказывать обо всем, но больше всего о науке.
Люблю, как снимает Оля Иванова.
Чарльз Ренфро, автор нью-йоркского High Line и концепции Зарядья.
Читать полностью…
Классный (хотя и неровный) проект InLiberty в жанре альтернативной истории: 6 эссе о том, что случилось бы, если революция 1917 года пошла другим путем.
Революция не была неизбежна — но она решала те задачи, которые пришлось бы решать все равно, при любой власти. Если бы революции не было, ее не стоило бы придумывать — но с тех пор, как она произошла, мы не в силах ее из себя вытравить. Можно лишь жалеть о том, что вечером 24 октября 1917-го — как в рассказе Пелевина — юнкера, стоявшие в дозоре на Шпалерной, не смогли остановить на пути к Смольному принимавшую разные обличья неведомую злую силу и не сберегли свой хрустальный мир, такой прекрасный, хрупкий и безнадежно обреченный.
На «Медузе» вышел текст Дани о расстреле в Новочеркасске в 1962 году. Нет ничего важнее темы памяти, и каждая такая история — это политика.
Читать полностью…
Новый KM20 открылся в Столешниковом переулке. Как вам?
Читать полностью…
Где ты живёшь? В капсульной башне «Накагин» Кисё Курокавы.
Читать полностью…
И еще одна история об упадке российской глубинки. Березники в прямом смысле уходят под землю.
Читать полностью…
К слову, в Париже была похожая история.
В конце 1960-х годов там реконструировали XIII округ: снесли историческую малоэтажную застройку, возвели десятки жилых высоток и соединили их эспланадой. Предполагалось, что в «Олимпиадах» будут жить молодые и успешные специалисты, но они-то как раз там жить не захотели. Сверхсовременный район оказался никому не нужен, его страшно критиковали за разрушение небесной линии Парижа и даже предлагали снести. Но потом случилось чудо: в пустующих зданиях стали селиться беженцы из охваченного войной Индокитая, и в Париже появился свой чайнатаун.
Люблю «Олимпиады», это одно из самых лучших и живых мест Парижа (а еще именно там жил герой «Покорности» Уэльбека).
В начале 1960-х годов в советской интеллектуальной среде была популярна мысль, что с помощью кибернетики можно сбалансировать плановую экономику и ускорить экономический рост. (Идея эта не была лишена оснований: позднее, в 1975 году, ленинградский математик Леонид Канторович получил Нобелевскую премию по экономике за свои работы, посвященные оптимальному распределению ресурсов.)
Тогда же в Москве основали Центральный экономико-математический институт, который должен был внедрять компьютерные вычисления в жизнь, а для занимающих много места ламповых компьютеров архитектор Леонид Павлов стал проектировать отдельные здания. Павлов создал целую серию вычислительных центров, самый известный из них — как раз ЦЭМИ на «Профсоюзной» с лентой Мёбиуса на фасаде. Архитектор предложил составить здание из двух пластин: стеклянная, с просторными залами и высокими этажами — для ламповых компьютеров, массивная, с кабинетами — для людей.
Из-за проблем с бюджетом и материалами строительство института растянулось на дюжину лет: начинали его во время косыгинских реформ, заканчивали в глухой застой, в 1978 году. А когда институт кое-как достроили, оказалось, что здание, конечно, очень красивое, но абсолютно не функциональное. Во-первых, Павлов был идеалистом и считал, что математики будут обсуждать классные идеи в условном слэке, а потому забил на общественные зоны внутри института. Во-вторых, еще в 1968 году запустили в производство БЭСМ-6, первый советский суперкомпьютер на полупроводниковых транзисторах. Компьютеры стремительно уменьшались в размерах, а здание устаревало быстрее, чем его успевали строить.
Раньше я бы написал, что это история о советской уловке-22: чтобы сделать плановую экономику эффективнее, нужно построить научный институт, однако экономика настолько неэффективна, что даже институт нормально не построить. А теперь мне кажется, что эта история о другом: даже если ты живой гений, все равно нужно проверять свои гипотезы.
The Village рассказывает о доме авиаторов на Беговой, советской версии жилой единицы Ле Корбюзье. Иронично, что автор здания Андрей Меерсон в 1960-70-е делал классный брутализм и кирпичный модернизм, а уже при Лужкове построил на месте снесенного «Интуриста» бездарный «Ритц-Карлтон». Обычная судьба для советского архитектора.
Читать полностью…
Ещё одно хорошее интервью с Алексеем Гинзбургом, который приступил к реставрации дома Наркомфина.
Читать полностью…
Семимиллионный Нинбо — рядовая китайская провинция.
Читать полностью…
5. Пять лет назад, когда Путин предложил разбить у Кремля парк, Зарядье фактически было тупиком среди малолюдных городских кварталов. Теперь же парк становится частью огромного пешеходного маршрута, который стянет воедино и оживит центр: от парка Горького через Крымскую набережную, Кремль, Китай-город, Лубянку и Кузнецкий мост к Цветному бульвару или Триумфальной площади.
6. В России почти нет хороших площадей: есть либо пустыри, зачастую отведенные под парковку, либо просторные модернистские перекрестки. Приятное исключение — Триумфальная площадь, которая стала живой и уютной после обновления в 2015 году. Надеюсь, что классной станет и Лубянка: кажется, проект Snøhetta сильно порезали из-за ФСБ, но к площади сходятся новые пешеходные маршруты, а в следующем году завершится и реконструкция Политеха.
7. Все сказанное выше не делает Собянина сколько-нибудь лучше. Собянинская Москва — региональная автократия, в которой ни горожане, ни эксперты почти не могут влиять на решения властей по развитию города. И хотя московская мэрия иногда делает актуальные и прогрессивные вещи (а развитие общественных пространств — именно такая вещь), это не отменяет директивной сути режима.
При этом я убежден, что после ухода Лужкова Москва была обречена на урбанистическую революцию при любом мэре. К 2010 году появился запрос на обновление города, а с ним The Village и «Стрелка», продвигающие международную повестку. Ничего другого новый мэр глобального города, вынужденный отделить себя от предшественника, и не мог бы выбрать.
8. Многие пешеходные зоны, появившиеся до принятия единых уличных гайдлайнов, — плохие: достаточно вспомнить Большую Никитскую с велодорожкой, идущей посередине тротуара.
Но и Тверская, и другие проекты 2016 и 2017 годов — все равно следствие компромисса: Москва — город автомобилистов, окей, давайте их не злить сильно, оптимизируем проезжую часть, не сокращая толком число полос, а освободившее место отдадим пешеходам и посадим деревья. После реконструкции условное Садовое кольцо все равно остается многополосным шоссе, а не бульваром, и хочется более радикальной городской трансформации. Какой, например, должна быть Тверская в эпоху самоуправляемых автомобилей? Скоро придется отвечать и на этот вопрос.
К хорошему быстро привыкаешь, и позитивная урбанистическая повестка с нами надолго — просто дальше фокус скорее всего сместится в сторону экологии и устойчивого развития. Когда-нибудь на очередной день города мэр Москвы будет принимать очищенную Москву-реку и пляжи вдоль неё.
