Как уже могли понять дорогие читатели, я немного интересуюсь современной (да и несовременной) историей Камбоджи, ну и вот — репортаж в The Guardian о том, как Анджелина Джоли снимает там свой новый фильм, экранизацию книги «First They Killed My Father», написанной Лоунг Унг, которая ребенком прошла через кхмерские трудовые лагеря, потеряла почти всех родственников, выжила и уехала в Америку, а там в какой-то момент подружилась с Джоли.
Репортаж со съемочной площадки — не самый мой любимый жанр (видимо, была их передозировка в «Афише» в свое время), но этот интересен самой спецификой проекта. Джоли делает кино не столько для западной аудитории, сколько для местной — потому что вокруг эпохи красных кхмеров в Камбодже добровольный заговор молчания, о ней мало вспоминают и мало говорят. Тут текст становится немного манипулятивным — например, говорится, что в стране всего один военный музей — ну да, но в Пномпене сразу два больших мемориальных комплекса, посвященных зверствам режима, например; все-таки говорить о том, что страна совсем забыла про Пол Пота, некорректно, скорее она использует самую страшную часть своей истории как маркетинговый инструмент, но про это автор почему-то не пишет.
Ну так вот, возвращаясь к Джоли, — в соответствии со своей задачей, инспирированной одним из ее приемных детей (он камбоджиец), она снимает фильм полностью на камбоджийском языке с камбоджийскими актерами, и выйдет он тоже в Камбодже первым делом, и показывать его будут в том числе в далеких деревнях с последующим обсуждением. Про все про это артисты рассказывают в репортаже. Конечно, возникают вопросы, которых автор, к сожалению, толком не задает. Ну ок, если хочется избежать colonial gaze, зачем тогда снимать самой, не зная языка и толком культуры? Почему, например, не спродюсировать фильм, отдав его местному режиссеру? И вообще — насколько это уместно, когда белая богатая иностранка как бы заставляет камбоджийцев разговаривать о своей травме?
К слову, есть вопросы и к книге «First They Killed My Father» — во всяком случае, если читать ее как сугубо документальную (я читал именно так, потому что нам ее задали по одному из журналистских курсов в Америке). Унг во время описываемых событий было совсем мало лет, пять-шесть, кажется, и непонятно, насколько можно доверять точности описаний, например. Или — вначале она описывает радостный и свободный Пномпень, который потом захватывают и выселяют красные кхмеры, но вообще-то режим Лол Нола, который сверг Пол Пот, сложно было назвать просвещенным и демократическим. Все это, разумеется, не отменяет общепризнанных чудовищных средств режима красных кхмеров — но задавать такие вопросы, по-моему, все-таки стоит. Впрочем, это все же уже в сторону — хотя про саму Унг и то, как она преодолевала свою детскую травму и ужас бытия, в тексте тоже много.
https://www.theguardian.com/world/2017/jan/11/angelina-jolie-cambodia-first-they-killed-my-father
Вся Россия почему-то отмечает юбилей Филипа Гласса. Поискал текстов про то, почему Филип Гласс — плохой композитор, нашел вот такое; если кому попадалось что-то более основательное — сообщайте.
(Ну то есть на третьем курсе мне тоже нравилось, и «Einstein on the Beach» — хорошее произведение, но как-то э.)
http://nymag.com/arts/classicaldance/classical/reviews/philip-glass-2012-2/
Наверное, самый популярный лонгрид прошлой недели на английском — очень (местами неоправданно) длинный текст «Нью-Йоркера» про то, как новое поколение американских богачей из Кремниевой долины и с Уолл-стрит готовится встретить апокалипсис, который, как многим из них кажется, в нынешних обстоятельствах политически разделенной нации и неизбежной климатической катастрофы, неминуем. Сограждан они спасать совершенно не собираются — наоборот, собираются спасаться от них.
Делают они это по-разному. Одни просто бессистемно начинают собирать некие запасы на черный день. Другие придумывают общий план: нужен самолет; нужно позаботиться о семье пилота; нужно, чтобы было куда лететь (люди покупают себе маленькие острова); нужно просчитывать условия (люди делают себе операции на глазах, потому что близоруким после разрушения цивилизации придется худо).
Третьи покупают готовые варианты — большая часть текста посвящена Survival Condo Project, бывшей шахте для хранения ядерных ракет в Канзасе, которую смекнувший тренд предприниматель превратил в люксовую долговременную гостиницу для желающих пережить конец света. В ней 15 апартаментов; все уже якобы распроданы; у администрации есть запасы еды на пять лет и технологии, позволяющие ее выращивать в течение неограниченного периода времени, а также протокол действий в случае, когда «начнется».
Четвертые просто покупают землю в Новой Зеландии, будучи уверенными, что уж до тех бесконечно спокойных и красивых мест условный Трамп или кризис энергоносителей не доберутся. Разумеется, среди новозеландцев уже существует движение против этой люксовой иммиграции, но пока участки земли (прицельно выбранные так, чтобы им не угрожало затопление после поднятия уровня мирового океана) разбираются, как горячие пирожки.
Плюс к тому в материале куча идеологического контекста (как увеличение разрыва между доходами разных групп населения способно привести к социальной катастрофе), психологического (технологической элите свойственно просчитывать даже маловероятные риски и вкладываться в страховку от них, если она потенциально выгодна) и исторического (как богатеи готовились к неминуемому апокалипсису в начале 20-го века и во время ядерной гонки 60-х). И могу признаться честно: помимо общей увлекательности темы, основная моя эмоция по отношению к этому тексту — зависть. Разумеется, не ко всем этим антрпренерам-футуристам, а к автору — которому издание выделило бюджет на то, чтобы тот съездил в Новую Зеландию, повстречался с местным элитным риэлтором, поездил с ним по местному побережью и удостоверился: да, там действительно рай, очутившись в котором, забываешь о Трампе и прочих погибелях.
http://www.newyorker.com/magazine/2017/01/30/doomsday-prep-for-the-super-rich
Довольно много откликов на текст про пираха, так что вот вам еще: неведомый мне канал с незаслуженно малым количеством подписчиков красочно рассказывает подробности и про Эверетта, и про лингвистические баталии. Не помешает и подписаться!
(А «пирахан» — это так в русской википедии написано, но автору верю больше, чем ей, так что отсюда и далее будем говорить «пираха».)
Очень длинный прогон лингвиста Дэниэла Эверетта, который, оказывается, считает, что десять лет назад опроверг своим полевым исследованием ключевую лингвистическую идею Ноама Хомского — за что его теперь значительная часть лингвистического сообщества травит и объявляет «нерелевантным». Про этот конфликт написал в прошлом году книгу «The Kingdom of Speech» Том наш Вулф.
Это, конечно, во многом про внутрилингвистические разборки, но много и ценного — просто потому что полемика идет вокруг базовых представлений о языке и о том, чем человек отличается от животного (грубо говоря). Не буду притворяться специалистом, хоть и дипломированный филолог; перескажу то, что прочитал. Это можно сделать очень кратко:
1) Хомский считает, что базовым свойством языка является рекурсия, то есть способность одних языковых единиц включать в себя другие и реферировать к ним.
2) Эверетт 20 лет исследовал язык амазонского племени пирахан и пришел к выводу, что в нем рекурсии нет. Вообще. А если ее нет, то и исходная гипотеза Хомского, на которой построено множество современных лингвистических работ, неверна. Отсюда и конфликт со взаимными оскорблениями и прочими неприятностями.
В тексте довольно подробно обсуждается то, как именно Хомский определяет язык через рекурсивность и почему он может быть неправ, но меня, если честно, больше всего заинтересовало племя пирахан. То есть где-то в джунглях Амазонки живут люди, говорящие на таком удивительном языке без рекурсии — ну надо же. И поскольку аргумент Эверетта сводится к тому, что человеческий язык определяется культурой, а не строением мозга (опять же, очень грубо говоря), становится страшно интересно, что уже у пирахан за культура. Увы, про это Эверетт ничего почти не пишет — но наверняка пишет кто-нибудь другой (буду благодарен за подсказки).
https://aeon.co/essays/why-language-is-not-everything-that-noam-chomsky-said-it-is
Два текста про людей странных профессий, связанных с животными, которые (тексты) объединяет также то, что журналистам очень хочется связать динамику работы героев с глобальным изменением климата. Вполне возможно, небезосновательно — но нарочитость связки все же бросается в глаза.
Первая история — для любителей бердвотчинга: про единственного в Америке эксперта по криминальной орнитологической экспертизе. Иными словами — про человека, к которому обращаются правоохранительные органы, если их расследования каким-то образом связаны с птицами: например, с контрабандой запрещенных перьев. Зовут героя довольно уморительным именем Пеппер Трэйл (Перечный Путь; при этом имя настоящее), и за несколько десятилетий, проведенных на своем посту в городе Эшленд, штат Орегон, он повидал всякого и теперь умеет максимально точно определять виды птиц по малейшим деталям — ну по перьям, например.
Трэйл принимает участие в разных расследованиях: пытается установить, как повлиял разлив нефти на ту или иную популяцию (очень негативно; вот тебе и про изменение климата); устанавливает точную причину проблем с самолетом, анализируя то, что осталось от попавшей в турбину птицы; разбирается с артифактами, сделанные из перьев редких гокко и так далее. Подробнее всего в материале разбирается один кейс — соответствующие службы стали все чаще изымать в Америке талисманы с обмотанными нитками трупиками колибри: в Мексике есть поверье, что такие могут помочь одинокому человеку найти любовь. Кейс сначала кажется страшно любопытным (до тех пор, пока не выясняется, что это талисманы), потом — довольно безысходным: судя по всему, производство подобных амулетов в Мексике — целая индустрия; сделать с этим Трэйл явно ничего не может; колибри жалко.
То есть уникальная, конечно, профессия, но не самая веселая.
http://www.audubon.org/magazine/winter-2016/behind-scenes-worlds-top-feather-detective
Грандиозный довольно текст Андрея Шенталя (не знаю, кто это) про русскую поп-музыку 90-х в контексте сексуальной эмансипации в условиях дикого капитализма — а также про то, как и почему призраки и фантомы этой поп-музыки так настойчиво возвращаются в нынешнюю культуру.
Репортажная вводка откровенно неудачная; автор местами злоупотребляет птичьим языком, которое свойственно письму, стремящемуся маркировать свою интеллектуальность (вот узнал новое для себя слово «интерпелляция»), слишком резво проскакивает 2000-е и местами предсказуемо поддается искушению избыточными обобщениями, но это все мелкие придирки — вообще-то давно не помню таких текстов про музыку на русском языке; браво.
http://www.colta.ru/articles/raznoglasiya/13743
Посмотрел вчера «One: Life on the Limit» — хороший документальный фильм про «Формулу-1» (был душевный запрос на что-то спортивное). Статусность картины подтверждается хотя бы тем, что закадровым голосом там работает Майкл Фассбендер; ну и говорят тоже все главные люди — от Джеки Стюарта и Жаки Икса до Берни, Макса Мосли и еще здорового Шумахера.
Сюжет четкий, хотя сначала в паре моментов и размывается (ну не удержались авторы от того, чтобы показать полный квалификационный круг Сенны в Монако, бывает), — про «Формулу-1» как спорт, в котором человек тестирует предел своих возможностей; и про то, к чему может приводить нарушение этих пределов. Иными словами — про риски, безопасность и про то, как пилоты и команды в какой-то момент начали бороться за право не умирать на трассе. Соответствуют сюжету и хронологические пропорции — больше всего про конец 60-х — начало 70-х; совсем ничего про последние 20 лет (фильм был выпущен до гибели Жюля Бианки; думаю, будь эта смерть тут учтена, пафос был бы чуть другой). И хотя именно эта эпоха довольно неплохо описана и канонизирована в том числе в художественном кино (см. прекрасный фильм «Rush»), все равно интересно и много всяких занятных подробностей: например, про то, как в 60-х, до того, как в гонки пришел большой бизнес и телевидение, время прохождения круга измеряли женщины гонщиков, то есть буквально сидели с секундомером на финише. Ну и сделано здорово. Это, наверное, немного спойлер, но что-то я сомневаюсь, что среди читателей много интересующихся темой, поэтому расскажу. Там круто обставлено появление Ники Лауды. До какого-то момента говорят все большие гонщики, дожившие до наших дней, кроме него, и даже начинаешь немного недоумевать — и тут его голос появляется ровно в тот момент, когда на экране показывают его страшную аварию, как будто опровергая собственную смерть, которую зритель, не знающий историю спорта, уже наверняка предположил. Очень красиво.
https://www.youtube.com/watch?v=GUR6ZWoVBs0
Никто не обидится, надеюсь, но по-настоящему стоящие и умные тексты про музыку на русском языке сейчас появляются довольно редко. Вот один из таких — Лев Ганкин начинает с объяснения того, какие вопросы возникают к тому, как понимает джаз режиссер «Одержимости» и «Ла Ла Лэнда», через это переходит к рассуждениям о том, как джаз становится каноническим искусством, и заканчивает на моей любимой теме про стирание многозначности как своего рода эскапизме от сложности мира. Очень хорошо.
https://meduza.io/feature/2017/01/19/muzyka-v-la-la-lende-i-oderzhimosti-pochemu-k-realnomu-dzhazu-eto-vse-ne-imeet-nikakogo-otnosheniya?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
Там еще много всего интересного — и про то, как устроена работа хосписа и какую роль в этом играет буддизм; и про то, как конкретно Слоан строил планы на последние дни (и насколько ему это удалось); и про то, как Миллер в итоге принял стратегическое жизненное решение, исходя из тех же вопросов, на которые он просил ответить Слоана, — и ушел с должности директора хосписа, сосредоточившись не на привлечении финансирования, а на работе с людьми. Ну и так далее.
Первый по-настоящему грандиозный текст 2017 года — и это при том, что такого рода материалы я обычно читаю с осторожностью; тут еще очень круто и то, как это написано, — абсолютно без надрыва и так, что если местами глаза и оказываются на мокром месте, то скорее от того, насколько все происходящее трогательно, чем от того, насколько ужасно.
https://www.nytimes.com/2017/01/03/magazine/one-mans-quest-to-change-the-way-we-die.html?_r=0
Ежегодно до 100 тысяч японцев "испаряются" - добровольно покидают общество из-за пережитых унижений разного масштаба: развода, долга, увольнения с работы, проваленного экзамена.
Французская журналистка Лена Може пять лет исследовала этот феномен и осенью выпустила книгу "Исчезнувшие". В интервью New York Post она рассказала об этом удивительном явлении.
"«Это табу. Об этом нельзя говорить. Но люди исчезают, потому что знают: они смогут выжить на дне японского социума», — говорит Може. Эти потерянные люди живут в городах-призраках, которые сами же и построили.
Город Санья не отмечен ни на одной карте. С технической точки зрения его вообще нет. Это трущобы в пределах Токио, о существовании которых власти предпочитают молчать. Территория находится под контролем якудза, преступной организации, которая нанимает людей для выполнения нелегальной работы. «Испарившиеся» живут в крошечных убогих номерах гостиниц, зачастую с общими туалетами и без доступа в Интернет. В большинстве таких отелей запрещается разговаривать после шести вечера.
Здесь Може повстречала Норихиро, 50-летнего мужчину, который устроил свое исчезновение 10 лет назад. Он изменял своей жене, но настоящим позором для мужчины было то, что он потерял свою работу инженера.
Из-за чувства стыда он не мог сообщить об этом своей семье. На протяжении недели Норихиро вел себя так же, как и обычно: вставал рано утром, надевал костюм и галстук, брал портфель, целовал жену на прощание, после чего ехал к офисному зданию своей прежней работы и сидел в машине весь день, ничего не ел и ни с кем не разговаривал. Страх того, что его ложь раскроется, был невыносим.
«Это не могло продолжаться вечно. После семи вечера мне все еще приходилось ждать в машине, потому что часто после работы я ходил выпивать с начальством и коллегами. Когда я возвращался домой, мне казалось, что жена и сын начинают что-то подозревать. Я чувствовал себя виноватым. Я больше не мог их содержать», — говорит Норихиро.
В день получения зарплаты он надел чистую выглаженную одежду и сел на поезд в сторону Санья. Он не оставил семье никакой записки, и все его родственники считают, что мужчина ушел в лес Аокигахара, где покончил жизнь самоубийством.
Сегодня он живет под чужим именем, в комнате без окон, а дверь запирает на навесной замок. Он очень много пьет и курит. Практикуя такую мазохистскую форму наказания, мужчина решил прожить остаток своих дней.
«Спустя все эти годы я мог бы вернуться. Но я не хочу, чтобы близкие видели меня в таком состоянии. Посмотрите на меня. Я выгляжу как ничтожество. Я и есть ничтожество. Если я завтра умру, то не хочу, чтобы меня опознали», — признается Норихиро."
http://nypost.com/2016/12/10/the-chilling-stories-behind-japans-evaporating-people/
перевод: http://openreporter.ru/news/u-nih/isparyayushchiesya-lyudi-na-chto-idut-yapontsy-chtoby-smyt-pozor-so-svoey-semi/
Два сюжета про американскую пенитенциарную систему. Первый — душераздирающая история человека, который установил рекорд США по сроку нахождения в одиночной камере, — Альберт Вудфокс просидел в соответствующем корпусе печально знаменитой луизианской тюрьмы Ангола почти сорок. А все потому, что был — вместе с еще двумя своими единомышленниками — убежденным сторонником Черных Пантер.
Текст в The New Yorker еще и душераздирающе длинный — начинаешь даже подозревать, что это прием, чтобы читатель тоже почувствовал, как мимо проходит время, — и при этом чуть обманчивый: вначале кажется, что сейчас будет про то, как человек, сорок лет проведший в четырех застенках, пытается приспособиться к свободе, но в итоге про это в конце и немного, а про застенки в основном и много. Судьба у Вудфокса нетипичная только по масштабам, а так вполне характерная: вырос в бедности; начал воровать и барагозить; с пятнадцати лет попадал в тюрьмы; когда попал надолго — начал интересоваться движением за права афро-американцев и превратился в убежденного сторонника Черных Пантер. Это в итоге сыграло с ним злую шутку: в середине 70-х его и еще несколько «ангольских» Пантер обвинили в убийстве охранника, сильно продлили срок и упекли в одиночку. Понятно, что убийство «своего» для тюремного начальства — смертный грех, и все последующие годы Вудфоксу неизбежно продляли срок содержания в одиночке, хотя никаких формальных поводов для этого не было: он вел себя образцово, не буянил, отговаривал других сокамерников творить беспредел и вообще (вместе с теми же двумя товарищами их называли Ангольская тройка) превратился в местного гуру.
Из текста неясно, точно ли Вудфокс не убивал охранника (он, разумеется, говорит, что не убивал), но ясно, что суд по его делу был максимально некорректно организован, а права обвиняемых совершенно не соблюдались, — благодаря чему в конце концов уже в 2015-2016-м адвокатам, взявшимся за дело Вудфокса, удалось добиться его освобождения в обмен на то, что заключенный пообещал не оспаривать обвинение (Вудфокс по этому поводу горюет, но решил, что ему важнее провести хоть какое-то время с уже выросшей дочерью). Теперь он, разумеется, превратился в активиста, агитирующего за реформу американского правосудия и ездящего по стране с выступлениями и лекциями; но жизнь за пределами решетки дается ему все равно непросто — Вудфокс не может уснуть больше, чем на два часа, не умеет смотреть людям в глаза и постоянно чувствует себя на стреме, хоть ему ничего и не угрожает.
Интереснее всего читать этот материал как историю про силу идеологии: Вудфокс многократно и убежденно повторяет, что пережить весь этот чудовищный опыт и сохранить ясный разум и душевное равновесие ему помогла партия Черных Пантер и вера в их идеалы. Это при том, что уже к тому времени, когда Вудфокса и друзей судили за убийство охранника, Черные Пантеры были в разобранном состоянии, а потом и тем более. Очевидно, когда идеи отрываются от рутины реальной политической борьбы, они становятся только сильнее.
http://www.newyorker.com/magazine/2017/01/16/how-albert-woodfox-survived-solitary
Что происходит после того, как падает или взрывается самолет? Кто занимается сбором останков жертв и остатков их вещей? Ну, наверное, авиакомпании или правительства — так я раньше думал, во всяком случае. Но выясняется, что далеко не всегда. Существует в Англии специальное предприятие — оно называется Kenyon International Emergency Services, — сотрудников которых часто привлекают для того, чтобы они добрались до места крушения, собрали то, что осталось от людей, проанализировали это и распределили по конкретным жертвам, а также поговорили с родственникам и выдали останки им. Работа, с одной стороны, полная приключений — людям из Kenyon часто приходится добираться в самые труднодоступные места, — с другой, конечно, очень психологически сложная: попробуй расскажи безутешным близким покойного, что все, что осталось от родного человека, — это несколько разрозненных фрагментов тела.
GQ подробно рассказывает о том, как работают Kenyon, сосредоточившись для удобства на одном герое — директоре компании Роберте Дженсене. Вместе с тем это все-таки текст именно про странную профессию, а не про человека, — например, про историю Kenyon, которая была основана еще в начале ХХ века, тут рассказано больше, чем про жизненный путь, приведший Дженсена к таким неочевидным занятиям. Ну и, разумеется, множество тяжелых, но познавательных подробностей того, как устроены попытки хоть как-то обеспечить людям достойное погребение в таких обстоятельствах: тут и ДНК-анализ, и почти детективная работа по сличению указанных в соцсетях обстоятельствах с найденными на месте катастрофы вещами, и так далее.
В сущности, это очень гуманистический пафос: тратить ресурсы на то, чтобы обеспечить человеку достоинство, необходимо даже в самых тяжелых технологических обстоятельствах. Неизбежно возникает вопрос, а как с такими вещами обращаются у нас, и вчера на него был дан предсказуемый ответ — см. материал на «Медузе» про то, как Минобороны не дает родственникам погибших в крушении Ту-154 участников ансамбля Александрова провести нормальную панихиду по близким.
(Хотя это, конечно, на все вопросы не отвечает — тут все-таки был военный рейс; а как это было устроено, например, со взрывом самолета в Египте?)
http://www.gq.com/story/man-who-cleans-up-plane-crashes
Одна из любимых вещей в журналистике — про углы зрения: когда люди умеют всмотреться в резонансную тему и вынуть оттуда неочевидную, но интересную историю. Вот было нашумевшее расследование Навального про Шувалова и корги. Ну понятно — коррупция, полное бесстыдство чиновников и так далее. Но в журнале GQ решили задаться другим вопросом: а что это вообще за выставки такие, на которые собак возят частными самолетами? Зачем это надо? Как это устроено? Много ли таких собаководов в России? И действительно ли корги такая специальная порода?
Выясняется, что да — много; и да — специальная; и да — эти самые выставки — целый огромный отдельный мир, большая индустрия, в которой есть место самым разным профессиям: и хендлерам, которые помогают собакам красиво ходить перед судьями, и заводчикам, которые обеспечивают наилучшую породистость, и каким-то кремам для шерсти, которые на одних выставках легальны, а на других нет. Есть и свои проблемы: скажем, пятнышко на носу сразу же сильно понижает выставочный потенциал корги. Есть и хитрости: когда хозяева не самой образцовой собаки, чтобы выиграть хоть какой-нибудь титул, едут куда-нибудь на чемпионат в Румынию или улучают момент, когда все лучшие российские корги соревнуются за рубежом. Все это отнимает у хозяев очень много времени и денег; впрочем, корги давно уже стали любимыми собаками российской элиты, так что как минимум с последним проблемы нет.
Захватывающий и, помимо прочего, ужасно обаятельный текст Нины Назаровой. Главный герой — натурально пес; даже положенное описание внешности и повадок имеется.
«Обладатель сине-зеленых глаз и трогательного пятна на носу выглядывает из-под стола и, не теряя собственного достоинства, дает понять, что он интересуется булочкой. Сноу – пес породы вельш-корги-кардиган мраморного окраса. Назван в честь Джона Сноу из «Игры престолов». Официальное имя – Aethwy Call of the Wild (первое слово – это название питомника). Родился 14 февраля 2015 года. Живет в квартире на Новом Арбате в компании собаки Дуси, кошки Фионы и шиншиллы Оси. Хозяйка Сноу, Анастасия Локтева, занимается «пиаром в сфере политики» и шопинг-консультированием.»
Фулл дисклоужа: женат на авторе репортажа, но считаю это не конфликтом интересов, а достижением.
http://www.gq.ru/taste/social/171813_psy_kremlya_pochemu_vse_pomeshalis_na_korgi.php
Ссылку давать не буду, потому что тут в цифровом виде читать особо смысла не имеет: надо все-таки смотреть на картинки, тем более что книга очень приятно сверстана. Так что еще раз продублирую выходные данные «Москва: Архитектура советского модернизма. 1955-1991. Справочник-путеводитель».
А, ну и это — с новым годом!
До того, как начать работать в «Медузе», я был музыкальным журналистом — ну и на новом месте иногда трясу стариной. Точнее, в данном случае новизной. Российский хип-хоп в последние годы — вообще, безусловно, самая интересная область здешней музыки с точки зрения вспышек сверхновых, перепридумывания собственного языка и расширения сфер влияния; ну и вот еще один человек, который, кажется, скоро может начать заслуженно собирать большие площадки и расходиться на цитаты.
Его зовут Хаски, он родом из Улан-Удэ, дружит с Захаром Прилепиным, в начале карьеры записывал злобные посвящения на день рождения Владимира Путина, а теперь делает песни, которые вызывают аналогии не столько с собратьями по цеху, сколько, скажем, с Егором Летовым. Интересный, в общем, человек. Будьте знакомы.
https://meduza.io/feature/2017/02/03/pochemu-haski-novaya-bolshaya-zvezda-rossiyskogo-hip-hopa?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
К вопросу о минойской и микенской цивилизациях и сотрудничеству между ними: оказывается, одна из новейших палеоантропологических теорий гласит примерно то же самое про ранних homo sapiens и неандертальцев. Ну то есть не то же самое, конечно, — поскольку культура там была в совсем зачаточном состоянии; но речь о том, что представители двух видов произвольно встречались друг с другом на территориях, которых обживали, и эти встречи могли происходить по-разному — от конфликтов до сексуальных контактов.
Главный пафос большого репортажа The New York Times Magazine с раскопок неандертальских пещер на Гибралтаре, впрочем, в другом: это попытка идеологической реабилитации неандертальцев, аргументированный призыв перестать употреблять это слово в качестве оскорбления. Учитывая, с каким мизерным количеством данных зачастую приходится работать палеоантропологам, оценки и акценты здесь имеют значение — и эти оценки и акценты десятилетиями расставлялись так, будто неандертальцы были недоразвитыми по сравнению с представителями нашего вида; будто они были неполноценными. Между тем, как показывают исследования и раскопки, ничего подобного: неандертальцы хоронили своих мертвых и даже имели некое подобие культуры (пусть и в виде простейшего узора на камне); они умели обрабатывать пищу. В общем, не сильно отличались от homo sapiens и, возможно, вымерли по причинам сугубо климатического характера — из-за того, что климат в Европе, где они в основном обитали, был куда суровее, чем в Африке, откуда пошел наш вид.
Интересный по фактуре текст, вызывающий, впрочем, много вопросов. Некоторые из них чисто профессиональные — огромный блок в середине про голландских братьев-близнецов, которые делают восковые скульптуры неандертальцев, — зачем это, для оправдания командировки? Абзац, в котором автор с гордым самоуничижение признается в том, что раньше думал, что Гибралтар, — это просто скала, — серьезно? А главное — при всей симпатии к прогрессивной повестке и пропаганде эмпатии, ну ей-богу, аргумент, что нам нужно как-то уважительнее относиться к представителям вида, который вымер несколько десятков тысяч лет назад, звучит немного как самопародия. Вы, ребята, сначала к избирателям Трампа научитесь уважительнее относиться. Неандертальцы — вряд ли в этом смысле самый срочный вопрос.
https://www.nytimes.com/2017/01/11/magazine/neanderthals-were-people-too.html?_r=0
Горбачёв в "я просто текст" @thedailyprophet пересказал тут недавно выступление Эверетта, который уже много лет единолично хуесосит Хомского вместе с его обязательной рекурсией, и у меня тут есть пять копеек по теме.
Если коротко и очень грубо, великий лингвист Наум Хомский считает, что неотъемлемым свойством любого человеческого языка является способность порождать предложения-матрёшки типа "Хасан написал, что по телевизору сказали, что Борис устал и уходит". Эверетт же утверждает, что в языке пираха (а не "пирахан", как почему-то пишет Шурик) рекурсии нет вовсе, и говорят эти ребята исключительно отдельными простыми предложениями. И потому иди-ка ты, Наум, со своей дегенеративной грамматикой. Вообще для лингвиста язык без рекурсии - это действительно как учебник по математике без главы про умножение, но об этом потом. А сейчас будут очень длинные пять копеек.
Эверетт написал про южноамериканских пираха целую книгу, в которой много чего поинтереснее матрёшечных конструкций. Во-первых, у пираха помимо рекурсии нет ещё и числительных после трёх. Всё, что больше, называется "много", и вроде как пираханец действительно не в состоянии посчитать пальцы у себя на руке. И научить их счёту у Эверетта не получилось за все 20 лет жизни с племенем.
Во-вторых, у них рекордно маленький запас фонем - значащих звуков, грубо говоря. Типа 11-13, и меньше нет ни у кого, только где-то в Полинезии есть какие-то неподтверждённые данные по языку с 15 фонемами.
В-третьих, пираха принципиально отказываются учить другие языки, крайне враждебны культурным заимствованиям, с чужаками общаются жестами и стрелами, считают родной язык самым лучшим и никакого многоязычия у них нет, что для кочевого племени в несколько сотен человек в бассейне Амазонки в высшей степени нехарактерно (хотя и неуникально, кажется, у африканских догонов в XIX веке описывали что-то подобное).
И в конце коноцов, у них нет никакого пантеона божеств и космогонического мифа, а есть только какие-то невнятные духи без какой-либо этиологии. И вот это на самом деле поразило Эверетта больше всего и является причиной всей бучи, включая дебаты вокруг рекурсии.
Он вообще-то приехал в эти амазонские ебеня как миссионер и притащил с собой всю семью, чтобы обратить несчастных язычников в веру христову. У него в книге очень здорово рассказано, как вообще миссионеры добиваются своего, как они систематически разрушают локальные культуры и замещают христианским мифом национальный. Всё это у них наывается "You have to get them lost, before you get them found", и Эверетт из 20 лет своей жизни c пираха, кажется, восемь потратил на приведение этого посыла в жизнь.
У него ничего не получилось, потому что пираха оказалась непонятной идея не просто Христа, который зачем-то без спроса за них помер, но и вообще бога как такового. Эверетт не первый обломался в этом смысле с пираха, у него было несколько миссионеров-предшественников, но он единсвтенный на почве своей неудачи стал атеистом. Семья это решение не поняла, жена подала на развод, дети перестали с ним разговаривать, и Эвретт продолжил изучать пираха в одиночестве.
Он очень увлекательно рассказывает об этом своём духовном опыте вот здесь: https://www.youtube.com/watch?v=ad6V9AKt24U
В какой-то момент Эверетт решил рассказать про пираха научному сообществу, которое моментально обложило его хуями (и продолжает по сей день), стало обзывать его расистом, потому что по Хомскому только обезьяны не могут в рекурсию, а тут ещё и фонем мало и считать не умеют и не учатся и вообще ПГМ у этого Эверетта, что он нам тут втирает про каких-то дикарей, фашист хуев, алерта-алерта. Вообще расистофобия в антропологии и лингвистике бывает проблемой, об этом лучше расскажет Дробышевский, которому чуть ли не в одиночку приходится заниматься расоведением.
Еще один интересный текст, суть которого можно пересказать буквально в двух словах. Тоже про фундаментальные вещи — только на сей раз про историю.
В общем, как известно, современная западная цивилизация вышла из древней Греции. На ее полноценных праотцов претендуют две культуры: крито-микенская и минойская. На протяжении 20 века археологи спорили, какая из них первична, а другая вторична — пребывая в уверенности, что две культуры имели отчетливо разные идентичности, и одна тем или иным образом способствовала падению другой. Так вот, теперь на холме неподалеку от Пилоса нашли невероятно хорошо сохранившуюся могилу некоего воина, которая устроена так, что наводит ученых на мысль, что две культуры не столько конкурировали и боролись, сколько сотрудничали и сожительствовали; что это был такой мини-Евросоюз (прямая цитата из текста); что, в конце концов, современная западная цивилизация есть, в конечном счете, результат культурного обмена и кооперации.
Ну такое — понятно, что археологи тоже как-то реагируют на Трампа и Брекзит (точнее, журналист умеет оформить археологические находки так, что они начинают казаться реакцией). Но даже вне идеологии — хорошая история про то, как откапывают и пытаются понять нечто очень древнее и интересное.
http://www.smithsonianmag.com/history/golden-warrior-greek-tomb-exposes-roots-western-civilization-180961441/
И второй текст на близкую тему — про женщину, которая живет в Аляске и служит ветеринаром-патологоанатомом; ее работа — определить, от чего умерло то или иное животное. Поскольку Аляска — регион специфический (то есть там много больших диких зверей и большие расстояния), Кэти Бурек регулярно возит в багажнике своего внедорожника мертвых медведей, а также разделывает мертвых китов, стоя по щиколотку в зыбучих песках.
Эта история в куда большей степени про глобальное изменение климата, хоть и мало о каких фактах Бурек может говорить наверняка: все-таки здоровье животных изучено куда хуже, чем людей, и очень часто вскрытие может лишь с известной степенью достоверности ответить на вопрос о причине смерти. И тем не менее: это самое глобальное изменение, помимо прочего, приводит к тому, что те или иные животные меняют свои места обитания, а значит — попадают в новую среду и приносят туда с собой новые бактерии и заболевания. Которые в свою очередь могут серьезно угрожать традиционным обитаниям этих земель. Как это и происходит на Аляске. Ярче всего это в тексте показано на примере падежа морских выдр в 2015-м году, который произошел из-за того, что на север приплыли с массивом теплой воды токсичные водоросли. Много и других, чуть менее очевидных примеров, которые в целом собираются в пугающую, как обычно, картину.
Хотя про вскрытие медведя в гараже и труп оленя в багажнике интереснее, если честно.
https://www.outsideonline.com/2143191/detective-northern-oddities
Архивное: замечательный профайл Бена Брэдли, написанный в 1995-м году Дэвидом Ремником (сейчас, если кто не помнит, он главный редактор «Нью-Йоркера»). Вообще тексты журналистов про журналистов, как правило, интересные — как минимум самим журналистам; ну и вот это ровно тот случай. Хотя, если уж совсем буквоедски, то это и не профайл даже, а такая софистицированная рецензия на мемуары героя.
Брэдли — один из самых легендарных американских газетных редакторов за последние полвека; человек, который пришел в средненькую газету The Washington Post и сделал ее реальным конкурентом The New York Times в гонке за главное издание в стране и в мире. Это он перехватил у нью-йоркских коллег инициативу с публикацией The Pentagon Papers про американское поражение в Ираке; это он прикрыл Бернстайна и Вудворда, когда они расследовали историю вокруг «Уотергейта» (про это много есть в фильме «Вся президентская рать»); это он сумел вытащить газету из скандала начала 80-х, когда журналистка WP сначала получила «Пулитцера», а потом признала, что свой материал про несчастного несовершеннолетнего героинового наркомана она попросту выдумала.
С последней истории текст начинается — ровно в тот момент, когда затухали ее последствия, в начале 80-х, Рэмник работал в The WP интерном. Но интересен текст не рассказом о достижениях Брэдли, а скорее рассказом о его прошлом и характере. Брэдли, конечно, — из породы американских журналистов старой школы: выходец из богатой семьи, который никогда ни в чем не нуждался, учился в лучших университетах и сделал карьеру во многом за счет того, что жил по соседству с Джоном Кеннеди еще до того, как тот стал президентом США. Они дружили домами, ходили друг к другу в гости, ну и ДжФК регулярно нашептывал Брэдли разнообразную информацию, которую он хотел сделать публичной, — ситуация, сейчас малопредставимая хотя бы с точки зрения журналистской этики, но в пересказе, конечно, захватывающая.
Рэмник пишет о Брэдли в первую очередь как об аристократичном политике; человеке, который всегда умел наладить идеальные отношения с людьми богаче его и выше его по званию; человеке, который никогда ни в чем особенно не нуждался; человеке, который сидел за своими рабочим столом в редакции, исключительно положив на него ноги. Брэдли умер в октябре 2014-го; когда один из наших преподавателей в университете Миссури спросил, кто это такой, на этот вопрос не смог ответить никто, включая американцев.
http://www.newyorker.com/magazine/1995/09/18/last-of-the-red-hots
С 1994 года в московском Ясенево работала небольшая школа для одаренных детей «Лига школ». Как рассказывают несколько десятков ее выпускников и бывших сотрудников, в течение более чем 20 лет директор школы и его заместитель сексуально домогались учениц — целовали, раздевали, спали с ними вместе; доходило и до секса. Два года назад выпускники собрали свидетельства жертв, заявивших о сексуальном насилии, и заставили руководство «Лиги» закрыть школу, взяв с директора и его заместителя обещание уйти из образования, — однако оба продолжили работать с детьми.
Над этим материалом спецкор «Медузы» Даниил Туровский работал несколько месяцев. Сегодня мы публикуем его расследование.
https://meduza.io/feature/2017/01/23/25-let-nasiliya?utm_source=telegram&utm_medium=live&utm_campaign=live
Ну и раз сегодня день похвал друзья и единомышленникам, вот еще: Кирилл Сорокин и Алена Бочарова, основатели лучшего в России фестиваля документального кино Beat и вообще одни из лучших людей на свете, наконец-то завели канал про, собственно говоря, это документальное кино. Я тут тоже кое-что иногда про это пишу — так вот, Кирилл и Алена смотрят в сто раз больше, чем я, и в столько же раз лучше понимают, что с документальным кино сейчас происходят (и у нас, и в мире). А происходят с ним очень интересные вещи — на мой вкус, куда более интересные, чем с игровым.
В общем, подписывайтесь немедленно.
/channel/feltlikeakiss
Сюда часто пишут с вопросами, как прорекламироваться в этом канале. Ответ — никак; если я тут и пишу каких-то других каналах (или чем угодно), то только по любви, а не за деньги. Однако! Сейчас будет исключение — с той поправкой, что никаких денег я за него не получил, а читатели зато получают неплохой бонус.
В общем, люди с сервиса Bookmate заметили, что на каникулах я читал книжки преимущественно через них, и предложили выдать читателям канала промокод. И я согласился. Промокод такой — thedailyprophet. Инструкция, как пользоваться:
«Чтобы начать читать, введите код на странице http://bookmate.com/code.
По умолчанию открывается доступ ко всем книжкам категории «Стандарт», можно читать и «Премиум», но за это нужно будет оставить данные банковской карты.
Период действия промоподписки — один месяц. Код сработает у всех, кроме читателей с активной текущей подпиской.»
Инджой.
Ноябрьской ночью 1990-го года второкурсник Принстона Би Джей Миллер выпивал с друзьями — и в четыре часа утра они решили отправиться в круглосуточный магазин за сендвичами. Путь лежал через железнодорожную станцию; веселья ради Миллер и товарищи решили вскарабкаться на крышу стоявшего там поезда — и случилось так, что электричество из проводов ударило прямо в часы Миллера. Через его тело прошел заряд в одиннадцать тысяч вольт.
Через несколько дней Миллер очнулся в ожоговом отделении больницы в Нью-Джерси. Сначала он не понял, что с ним; потом дала о себе знать чудовищная боль. Ему ампутировали обе ноги ниже колен и руку. Он неделями лежал в стерильном боксе, пока ему залечивали ожоги, не имея возможности соприкоснуться с реальным миром. За одним исключением — однажды за окном бушевала метель, и медсестра вложила в истерзанную руку Миллера снежок. В тот момент он ощущил окружающую жизнь как никогда резко — и запомнил его навсегда.
Выйдя из больницы и на всю жизнь став инвалидом, Миллер выработал новый подход к жизни, смерти, страданию и нормальности. Он начал изучать историю искусств — он чувствовал некое сродство с древними скульптурами, почти ни одна из которых не дошла до нас в полном виде; но чьи утраченные носы, головы и руки достраивает наше воображение; похожим образом Миллер воспринимал и себя. Он постепенно учился жить со своими ампутированными конечностями и со своими протезами — и в конце концов перестал испытывать неловкость за обрубок вместо руки, а в своих карбоновых протезах увидел даже опреденную сексуальность. Долгие жизнь и примирение с собственным изувеченным телом привели его в паллиативную медицину. Текст, собственно, о ней — и о маленьком частном хосписе, который Миллер основал Сан-Франциско и который по-новому подходит к работе с пациентами, ожидающими смерти.
Рассказ о хосписе строится тут еще через одного героя — Рэнди Слоана. Миллер был знаком с ним еще до того, как тот оказался клиентом хосписа. Харизматичный врач (значительную часть текста составляют рассуждения знакомых Миллера о его личном обаянии и умении разговаривать с людьми так, что они чувствуют себя любимыми), у которого из конечностей была одна рука, давно мечтал возобновить практику езды на мотоцикле — но многие годы ни один мастер не соглашался сделать модель под него: слишком много рисков. До тех пор, пока Миллер не обратился в мастерскую, где работал Слоан, — тот воспринял задачу как веселый челлендж, корпел над машиной неделями, а когда выдал мотоцикл Миллеру (с которым все работники мастерской к тому времени сроднились), заплакал. Миллер был тоже расстроган, но виду не подал — вместо этого поддал газу и укатил в закат. Вскоре выяснилось, что работникам мастерской он соврал: мотоцикл он до того не водил ни разу в жизни.
Через несколько месяцев Слоан гулял с собакой и вдруг начал задыхаться. Когда его доставили в больницу, выяснилось, что у него редкая и неизлечимая форма рака — проще говоря, что Слоан скоро умрет, и сделать с этим ничего нельзя. Дальше описывается и то, как Миллер это объяснял пациенту и его матери, и то, как он пытался вместе с ними выстроить новые жизненные приоритеты, исходя из простого вопроса: «Какую часть себя ты хотел бы сохранить и защитить, когда весь твой мир рушится?». Слоан сказал, что любит всех, с кем был когда-либо знаком, — и провел последние жизни в кругу друзей. Самую последнюю неделю — в хосписе, где волонтеры и его близкие оформили его комнату так, что она превратилась в типичное обиталище 27-летнего байкера, и на несколько дней вообще изменили дух и режим маленького заведения, работники которого привыкли помогать проводить последние дни старикам.
Если про Вудфокса есть все основания сомневаться, что он совершил преступление, за которое отсидел несколько десятков лет, то с Эдвином ДеБроу ситуация иная: однажды в 1991 году он действительно в полном сознании хладнокровно убил выстрелом в голову в Сан-Антонио местного учителя, подрабатывавшего водителем такси, — просто чтобы его ограбить. ДеБроу быстро нашли; был суд, у него был хороший адвокат, обращавший внимание на трудные жизненные обстоятельства подзащитного и прочие смягчающие моменты; присяжные сочувствия к ДеБроу не испытали — и приговорили его к 27 годам заключения. ДеБроу в тот момент было двенадцать лет. Сейчас он по-прежнему в тюрьме.
Текст в Texas Monthly ставит кучу интересных вопросов про реабилитацию преступников. Итак, ДеБроу посадили, когда ему было двенадцать; по законам штата, он провел шесть лет в спецшколе для юных правонарушителей, а потом предстал перед судьей, который должен был решить, выпускать его или просто переводить во взрослую тюрьму. Поскольку ДеБроу совершенно не хотел исправляться — дрался с охранниками и с сокамерниками; кидался вазой в учительниц и вообще вел себя крайне закоренело, — судья отправил его в тюрьму. Там ДеБроу пошалил и побуянил еще несколько лет — а потом вдруг повзрослел, успокоился и исправился: нарушений, связанных с жестокостью, у него не было с 99-го года; те, что были, — незаконное использование мобильника и секс с охранницей. В какой-то момент заключенный решил попробовать что-то сделать с тем, что ему предстоит сидеть в тюрьме до 40 лет; нашел технический момент в своем процессе, позволивший ему подать апелляцию и получить право на еще один суд; суд состоялся — и... присяжные приговорили его не к 27, а к 40 годам заключения. ДеБроу, возможно, первый в истории человек, получивший на повтором суде бонус к его предыдущему сроку.
Почему так — не вполне ясно; очевидно, что в убийстве ДеБроу виноват и что в тюрьме он первое время вел себя плохо, но из текста следует и то, что сейчас он стал нормальным взрослым человек, раскаивающимся в своих поступках (есть научные исследования, подтверждающие, что со взрослением разрушительные интенции и правда унимаются). Тем не менее, судя по всему, сидеть ему придется до 2032 года — и родственники человека, которого ДеБроу хладнокровно убил, считают, что так ему и надо: покаянное письмо убийцы мать учителя-таксиста совершенно не убедило.
Очень любопытный, в общем, сюжет про преступление, наказание и милосердие — и про границы всего этого.
http://www.texasmonthly.com/articles/the-prisoner/
Издатель «Медузы» Илья Красильщик пересказывает толковую, судя по всему, книгу про израильско-палестинский конфликт. Поскольку тема, по-моему, одна из важнейших в современном мире, дам тут ссылку (а книжку себе запишу на почитать).
В комментарии лучше не лезть, как обычно водится в таких случаях.
https://www.facebook.com/tintorero/posts/10155724128328327
Посмотрел «Аманду Нокс» — нетфликсовскую документалку про нашумевшую историю, когда в маленьком итальянском городке Перуджа убили английскую студентку по обмену, а обвинили в этом ее фривольную американку-соседку и ее итальянского программиста-бойфренда. Ну то есть как нашумевшую — о том, что она нашумела, я узнал, когда фильм вышел, от коллег по «Медузе», а до того ничего об этом не слышал. Но кино наглядно показывает, что да — это была большая тема.
С одной стороны, история типичная и всегда выигрышная (особенно если рассказываешь ее с очевидной уверенностью в правоте одной из сторон, как это происходит тут, — достаточно сравнить, как показана физиогномика самой хрупкой и тонкой Нокс и мордатого итальянского прокурора): система везде бездушна и может ошибаться под давлением карьерных амбиций, общественного давления и личных стереотипов про то, на что способна женщина, спавшая больше, чем с одним мужчиной. Собственно, формально «Аманда Нокс» — это история нескольких судебных процессов, на которых этот самый перуджианский прокурор, убежденный в вине американки, и стоящее за ним маленькое коммьюнити, борются со здравым смыслом и очевидными (по крайней мере, так они показаны в фильме) дырами в расследовании. Борьба непростая: героиню дважды признают виновной и дважды оправдывают; в итальянской тюрьме она провела четыре года и за это время превратилась в мировую знаменитость.
И вот этот механизм превращения — это второй смысловой пласт фильма, возможно, даже более интересный (точно более интересный мне чисто с профессиональной точки зрения). Самый очевидный антигерой фильм — это даже не прокурор, который, пусть и ошибается, но честно делает свою работу. Это Ник Пиза, журналист Daily Mail, бонвиван-метросексуал, который без малейших угрызений совести рассказывает о том, как достал откуда-то дневник Нокс, который она вела в тюрьме, или разводит руками по поводу опубликованных бредовых слухов: «А что я должен был делать? Проверять? Тогда конкуренты были бы первыми». Смысловой пунктир «Аманды Нокс» — это, конечно, обвинение в адрес медиа: это вы превратили девушку в дьяволицу так убедительно, что провинциальный прокурор сам в это поверил и стал читать таким образом вещдоки. Ну и ощущения от этого двойственные: с одной стороны, Пиза — очевидный мудак, пробы ставить негде; с другой, он даже слишком карикатурный, такой образцовый плохой журналист из голливудских фильмов; совершенно очевидно, что дело Нокс освещали далеко не только такие люди; слишком уж простой прием.
А, да, еще в какой-то момент появляется Дональд Трамп, который призывает бойкотировать Италию в ответ на обвинительный приговор Нокс. Фильм вышел, кажется, летом.
https://www.netflix.com/title/80081155
Джон «ноубрау» Сибрук написал теперь книжку о музыке, называется «Машина песен», русский перевод вышел в Ad Marginem. По прочтении окончательно становится понятно, в чем одновременно сила и слабость Сибрука. С одной стороны, он умеет хлестко формулировать какие-то важные культурные парадоксы про современность: сначала было «культурных иерархий больше нет, Бах и Дженнифер Лопез существуют в одном пространстве»; теперь, условно говоря, — «все популярные песни пишут одни и те же люди». С другой, от этой хлесткости возникает неизбежный редукционизм — плюс Сибрук все-таки не может отказать себе в удовольствие немного привстать на табуреточку и напомнить, что в наши-то времена все было по-другому, не то что нынешнее племя.
Плюс к тому — типичная проблема статей-ставших-книгами: объем несколько раздут, и количеству собранного материала не вполне отвечает (так, в какой-то момент становится ясно, что поговорил Сибрук для книги с десятком примерно человек, не добравшись даже до некоторых из артистов, о которых пишет, — до Рианны, например; многое цитируется исключительно по вторичным источникам). В результате — интересный рассказ о том, как группа шведских продюсеров придумала, как совместить грув популярного R'n'B с европейским мелодизмом и сорвала на этом куш (главный тут герой — бывший хард-рокер под псевдонимом Макс Мартин, пишущий бестселеры уже 15 лет подряд); любопытное погружение в то, как конкретно работают продюсерские команды, в которых за каждый элемент песни — бит, мелодия, текст и так далее — отвечают разные люди; забавные анекдоты про карьеру Рианны и нескольких менее известных лиц; совсем уж дефолтный экскурс в мир корейской поп-музыки. По-настоящему интересно было бы добавить к рассказу о разных типовых случаях атипичные — откуда взялся феномен Crazy Frog, например? или, например, чем все-таки хиты отличаются от не-хитов на уровне их восприятия мозгом (кроме того, что их крутят по радио)? — но автор ими не задается: сказано же, что сила его — в максимально обстоятельном выпячивании заданного тезиса.
Интересно, что даже полноценного злодея Сибрук почему-то решил не выводить: один из героев книги — продюсер Доктор Люк, которого еще до публикации его подопечная певица Кеши обвинила в сексуальных домогательствах и постоянном эмоциональном насилии; однако об этом эпизоде Сибрук рассказывает с поразительным для американского журналиста сочувствием к обвиняемому — мол, так и непонятно, было там чего-то и нет (понятно действительно не вполне; тут скорее интересно нарушение традиционных риторических стратегий, применяемых в таких случаях, — видимо, к моменту появления обвинений автор уже слишком был близок к герою). Ну и вообще: хоть Сибрук явно и имеет в виду, что все эти «фабрики хитов» — дело сомнительное, если не вовсе вредное, все-таки правила журналистской объективности он почти везде блюдет, и ощущения от «Машины песен» в итоге вполне деловые и будничные: люди работают.
Ссылку тут и вовсе ни на что не дашь: парадоксальным образом «Машины песен» нет даже на «Литресе». Раз такое дело, заодно пожурю издателей за ряд прискорбных косяков с переводом — мелочи вроде фразы «Spotify, музыкальный стриминговый сервис компании Netflix» легко бы отловил любой знакомый с предметом фактчекер, а впечатление от в целом очень добротного перевода они неизбежно портят.
В Москве много таких зданий, которые вроде бы скучные и привычные — в первую очередь потому что «всегда тут были» (во всяком случае для нас, понаехавших), — а стоит присмотреться и особенно поразузнавать контекст, и выясняется, что вообще-то речь если не о безусловных шедеврах, то уж точно о важных и небессмысленных воплощениях стиля своего времени. Я вот несколько лет работал неподалеку от метро Тульская — ну там понятно, что длиннющий дом-корабль просто в силу своих размеров неизбежно обращает на себя внимание, но вот в здания Монетного двора и Даниловского рынка никогда вглядываться в голову не приходило.
И, как оказывается, зря — это весомо доказывает составленная Анной Броновицкой и Николаем Малининым и выпущенная «Гаражом» книжка «Москва: Архитектура советского модернизма», где семьдесят пять зданий, построенных в городе после смерти Сталина и до распада СССР, подробно обеспечены историей, идеологией и контекстом. Все три вышеназванных, например, там подробно разбираются — а также еще множество всего, от очевидных пунктов вроде Дворца пионеров на Воробьевых горах или «дома на ножках» на Беговой до зданий, которые сразу хочется бежать смотреть, вроде музея АЗЛК в форме летающей тарелки (тот случай, когда форма совершенно оторвана от функции, — грубо говоря, сделали так, потому что захотелось). Написано все это, надо сказать, чрезвычайно бодро, осмысленно и легко — одно из важных сообщений книги состоит, безусловно, в том, что не Ревзиным единым.
Впрочем, плох тот путеводитель, который просто состоит из точек на карте. В «Архитектуре советского модернизма», разумеется, еще много дополнительных смыслов, помимо собственно рассказов о зданиях. Это, конечно, реабилитация и легитимизация образцов стиля, которые нам сейчас действительно часто кажутся унылыми, но которые для своего времени значили очень много — и в значительной степени отразили разные идеологические стадии советского цивилизационного проекта: тут и открытость, космополитизм и надежда 60-х; и брутальная, тяжеловесная, местами почти угрюмая, если не угрожающая, стабильность 70-х; и 80-е с их инерцией, которая в архитектуре понятным образом длится дольше, чем в других видах искусств, — холодный и безжизненный ансамбль Октябрьской площади с самым тяжелым Лениным в истории достроили к тому времени, когда созданное им государство уже начало разваливаться.
Кроме того, это еще и книга о городе, у которого редко получалось сбыться полностью; не о Москве-которой-нет, но о Москве-которой-не-случилось: то и дело авторы сообщают, что вот тут планировалось здание замкнуть, но не замкнули, тут собирались построить башни, но не построили, тут вообще собирались довести проспект чуть ли не до Кремля, но после радикализма Нового Арбата испугались. Трудно не воспринять это еще и как метафору всего советского проекта: хотели, как лучше, и далее по тексту. Впрочем, в отличие от советского государства, здания, его манифестировавшие, в основном по-прежнему на месте, хотя многим и угрожает новая жизнь, — и хочется верить, что путеводитель поможет хоть каким-нибудь из них остаться на месте.
И возвращаясь к общему: все-таки важно, что все общие вещи про устремления советской культуры тут растолкованы на конкретных примерах; условно, вот это здание развернуто под таким углом потому-то и потому-то. Для меня это особенно выгодно сработало на контрасте с другой только что прочитанной книжкой — «Анатомией архитектуры» Сергея Кавтарадзе, получившей премию «Просветитель»; не знаю, может, я просто не отношусь к категории населения, которую она должна просвещать, но мне книга показалась очень поверхностной и потому местами (то есть практически во всем, что касается архитектуры после 17-18 веков, а мне это интереснее всего) бессмысленной. Надо признать, какие-то базовые смысловые вещи там изложены понятно, толково и остроумно, но я все-таки выбираю более предметный подход — пусть в «Архитектуре советского модернизма» не объясняют термины типа «периптер», «стилобат» и «консоль», их довольно быстро начинаешь понимать именно на конкретных примерах.