• канал Софии Широгоровой • военная история ХХ в., war & violence studies • 29 часов лекций о современных конфликтах и военной истории: https://boosty.to/stalagnull https://www.buymeacoffee.com/shirogorova • связь: @Crni_bombarder_1918
Уже традиционное объявление (впрочем, цикл скоро закончится): в субботу вечером в Белграде буду рассказывать про Югославию и Балканы в ВМВ.
Если хотите попасть, пишите @lovelyoccupant.
А картинка – пропагандистский немецкий плакат времен оккупации. Страх и трепет пустыни! (Да, у меня целая коллекция такого кринжа)
«Маньчжурский кандидат»
Корейская война, отряд американских солдат загадочно пропадает в ночи. Потом отряд возвращается: попали в засаду, кое-как с боем вырвались обратно, потеряли двоих.
Конечно, члены отряда героями возвращаются домой, получают награды – и вроде все хорошо, вот только кажду ночь им снятся странные сны.
А во снах они почему-то оказываются у коммунистов в плену, и там их – под портретами Мао и Сталина, а как еще-то – зомбируют по зловещей советской методике. (Главный у коммунистов представляется сотрудником, уф, Института Павлова).
В общем, из снов получается, что командира отряда, Раймонда Шоу, с помощью зомбирования превратили в спящего киллера, а остальным промыли мозги, чтобы они подтверждали легенду про засаду и героический бой.
Фильм «Маньчжурский кандидат» 1962 совершенно культовая, я бы сказала, даже эпохальная штука.
И заслуженно: это образцовый триллер, увлекательный, ловко скроенный, и выглядящий неизменно свежо.
А еще, как мне кажется, это очень американское кино – уловившее не только настроения момента, но и более глубокие, longue durèe так сказать проблемы.
В 1962 очень свежа была память о Маккартизме и «охоте на ведьм»; президентство Кеннеди показало, насколько сильно расколото и поляризовано американское общество.
Карибский кризис, угроза ядерного апокалипсиса, нарастающая вовлеченность в войну во Вьетнаме, эпидемия политического насилия – «Маньчжурский кандидат» ловко переплавляет все это в параноидальную историю о том, что главный враг Америки – сами американцы.
В ключевом диалоге один персонаж описывает антагониста, кандидата в президенты(!): «Есть люди, которые считают Джонни клоуном и шутом, я – нет. <..> Думаю, даже если бы Джонни получал деньги как советский агент, он не смог бы навредить стране больше, чем вредит сейчас».
Джонни популист и ярый борец с коммунизмом, эдакая отсылка к сенатору Маккарти. Одной рукой он бьется с «леваками» (а леваки это все, кто с ним не согласен), а другой рукой он готов на всё ради власти – в том числе готов и страну собственную угробить.
Говорю же: очень американское кино.
Сюжет о коммунистах, владеющих особой техникой по подчинению человеческого сознания – уважаемая байка из 1950-х. В эпоху Корейской войны многие в это верили всерьез, а ЦРУ даже спонсировало разные сомнительные опыты с гипнозом и наркотиками, пытаясь эту технику вопроизвести.
«Маньчжурский кандидат» хорош и тем, как он передает дух времени. Подспудная тревога, страх, предчувствие катастрофы. Невнятное, висцеральное ощущение, что ваши собственные элиты и власти играют против вас. Паранойя, которая ничем не подкрепляется, кроме едва заметных знаков и снов.
Главный герой, Шоу, тот самый спящий киллер, еще до плена был одиноким, отчужденым и несчастным человеком; это в каком-то смысле делает его идеальным материалом для превращения в живое оружие. Спасение, следовательно, увязано для него с преодолением травмы – и сближением с людьми.
(Тут прекращаю спойлерить; в моем любимом диалоге ГГ рассказывает, что «some people are lovable, and other people are not lovable. I am not lovable»).
А еще там играет Фрэнк Синатра!
Короче, если вы хотите припасть к какому-то объясняющему Америку контенту, то черт с ними с текстами и стримами, посмотрите «Маньчжурского кандидата».
Помимо прочего, это попросту отличное кино, в моем личном рейтинге входит в топ-10 лучших политических фильмов за всю историю.
"Мы нередко считаем, что конфликты чаще всего возникают между людьми, которых разделяют значительные культурные или социальные различия. Однако при построении общей теории власти и насилия нельзя упускать из виду тот факт, что самые ожесточённые столкновения нередко происходят между индивидами, группами и сообществами, отличающимися друг от друга лишь незначительно — или между теми, чьи различия значительно сократились."
(Из Blok A. Honor and Violence. Polity Press, 2001. Выделено, как всегда, мной)
Белградские (и сербские), а у меня для вас два объявления.
🗡 В эту субботу в 18:30 буду рассказывать о сербской борьбе за независимость и всякой балканской геополитике эпохи модерна – Балканские войны, борьба империй, вот это все. Карта, где Александр II ЛЕТИТ НА ПОМОЩЬ отражает общий вайб разговора. Мест не супер много, поэтому пишите @lovelyoccupant, если хотите попасть.
☦️ А еще мы иногда (раз в месяц-полтора) делаем исторические квартирники в Белграде по разным интересным темам, и если вы хотите добавиться в чят оных квартирников, то тоже пишите @Crni_bombarder_1918
О вреде "уроков прошлого"
Существует повсеместная и глубокая убежденность, будто главная задача истории – преподавать некие "уроки".
Преподавать в первую очередь политикам, военным и прочим десижн-мейкерам; но во вторую очередь и остальным – поэтому публицистика и аналитика всех уровней набита параллелями с прошлым.
На самом деле история если и учит, то специфически, а поиск "уроков" – занятие не только бесполезное, но и вредное.
Как выглядит "урок прошлого"? Обычно это некоторый реальный эпизод, аккуратно обрезанный, туго упакованный и поданный в виде афоризма. (Например, любое несвободное государство это "Сталин" или "Гитлер")
В чем же тут проблема? Кажется, наоборот: "урок" помогает сориентироваться, увидеть перед собой живой пример.
Тут мешают две ключевые вещи: контекст и случайность.
С контекстом все достаточно просто.
Каждая эпоха уникальна, она сформирована сложнейшим переплетением политических, экономических, культурных, интеллектуальных, социальных, климатических и самых разных других факторов; – именно они и создают ту среду, в которой действуют люди.
Контекст всегда уникален: мир в 1924 не похож на мир в 2024, и не будет похож на мир в 2124.
Различие контекстов радикально усложняет задачу вычленить "урок".
Сами по себе исторические эпизоды могут казаться похожими. Но вот почва, контекст, на котором они выросли, будут настолько разными, что сранивать придется буквально теплое с мягким.
Со случайностью несколько сложнее — это концепт, который многие историки и сами не любят. Впрочем, в современной историографии от него никуда не деться.
Итак: "это явления, которые не образуют закономерностей; это точки разветвления истории, в которых все легко могло бы пойти другим путем из-за непредсказуемых, необычных и часто незначительных событий, роль которых порой становится ясна только задним числом."
Порой "случайность" – это проявление человеческой агентности и, я бы даже сказала, воли. (Где там люди в истории? А вот тут).
И когда ты тащишь "урок" из прошлого, хорошо бы понимать, в какой степени сам эпизод является результатом такой случайности, поворота туда, не туда; мог бы мир быть другим, или "традиции мертвых поколений тяготеют, как проклятье, над умами живых".
Вы скажете: это очень сложно понять и оценить. Именно, тут-то и загвоздка.
Что получается? Урок, взятый из непохожего, неблизкого, несовпадающего в ключевых вещах контекста, не только не научит, а напротив – приведет к провалу.
(Так кое-кто в 1940 ждал повторения 1914 на Западном фронте)
Игнорирование роли "случайности" приведет ровно к тому же, ведь сейчас будут какие-то другие "случайности", иного эффекта и направленности.
(Уж каким стечением «удачи», тупости и субъектности было 9/11; а ведь без теракта не удалось бы протащить вторжение в Ирак)
Так что же теперь, никаких "уроков прошлого"?
Ну, надо быть реалистами: нам все равно никуда от них не деться, история – это зачастую единственная доступная шкала координат, нам не с чем больше с себя сравнивать, некуда обратиться за примером, кроме как к прошлому.
Но – надо быть предельно осторожным. Здесь идеально работает принцип "чем сложнее, чем лучше". Чем больше контекста, нюансов, оговорок, многомерных и многоуровневых конструкций – тем больше толку.
Полезно помнить, что история это такая наука, где много споров, и концепции могут быть разные даже применительно к одним и тем же событиям.
Только так можно понять, к какому "уроку" присмотреться: тому, где с диктаторами нельзя договариваться ("Мюнхен"), или тому, где без переговоров вы зря угробите миллионы жизней и все равно ничего не добьетесь ("ПМВ", "Ирано-иракская"). Тому, где вмешательство США в войну за океаном принесло успех ("ВМВ"), или тому, где чудовищный провал ("Вьетнам").
Главное же – помнить, что польза "уроков" прошлого как руководства к действию весьма ограничена, учеников у истории нет, а главная ее польза вообще не в "уроках".
(А в чем? Об этом как-нибудь в другой раз)
* поговорить об этом хотела давно, но сильно вдохновилась отличной статьей на War on the Rocks, и несколькими прослушанными давеча докладами
Наконец-то настала пора вынуть из рукава цитату, которая все объяснит.
Итак: «Кризис заключается именно в том, что старое умирает, а новое не успевает родиться; этот зазор и порождает всевозможные патологические феномены».
Этой цитате не очень повезло с переводом на русский, поэтому дам и оригинал.
«La crisi consiste appunto nel fatto che il vecchio muore e il nuovo non può nascere: in questo interregno si verificano i fenomeni morbosi piú svariati.»
Оригинал, конечно, итальянский – потому, что это Антонио Грамши. Рассуждая о зазоре – в оригинале интеррегнуме, «междуцарствии» – он имеет в виду свое время, 1910е-1930е, но нет ничего удивительного, что история периодически входит в такие вот полосы трансформаций.
Вообще писать о природе глобальных изменений – любимое занятие у историков. «Точки бифуркации», «переломные моменты», периоды «кризисов» (Адам Туз сейчас, например, пишет о «поликризисе») всегда привлекают много внимания.
Еще историки охотно расскажут, что ни один «поворотный момент» не станет возможен без трансформации глубинных структур – социальных, политических, экономических. Их изменения можно сравнить с тектонической активностью: они не видны глазу и всегда действуют постепенно, зато как накроет, так накроет.
В идеальной модели они встречаются: трансформации глубинных структур и «поворотные моменты» – кризисы, создаваемые здесь и сейчас, будь то войны, политические решения или революции.
Однако наблюдение Грамши хорошо кое-чем другим: оно обращает наше внимание на сам разрыв.
И слово «interregnum», промежуток между тем, как прежний монарх скончался, а новый не сел на престол, подходит очень хорошо.
Старый мир с его структурами и решениями был по-своему емок и устойчив. Новый мир, какой он там ни народится, тоже будет емок и устойчив.
А вот это черти что посередине – между эпохами, ни то, ни другое – по каким правилам будет работать оно?
В период «междуцарствия» становится возможным то, что не сработало бы в старом мире – и что не сработает в новом.
Сама зыбкая, поломанная, переходная реальность позволяет случаться чему угодно. Здесь к власти приходят люди, которым в нормальных обстоятельствах это не светило бы никогда. Здесь раскручиваются идеологии, от которых в нормальных обстоятельствах отмахнулись бы даже маргиналы. Здесь рушатся и возносятся государства, от которых никто и никогда такого не ждал бы. Здесь ломаются старые правила и не существует новых.
В общем, здесь правят бал те самые fenomeni morbosi – патологические (или болезненные) феномены.
(В западном мире, где эту цитату любят страшно, иногда дают ее в пересказе, запущенном с чьей-то легкой руки. «The old world is dying, and the new world struggles to be born; now is the time of monsters», — тот редкий случай, когда пересказ не так уж и плох.
«Время чудовищ»; а как еще это все называть?)
Как же хорошо было раньше, когда в фильмы не совали повесточку! Не было вот этих всяких ЛГБТ, геев, квирных тем, только настоящие традиционные западные ценности... эх!
(«Крылья» 1927 г., первый фильм в истории, получивший «Оскар», кстати. Кажется, проблема многих людей, рассуждающих о культуре, в том, что они не способны посмотреть трехчасовое немое кино про АВИАТОРОВ. А зря!)
Что-то вспомнилась обложка немецкого журнала «Симплициссимус» от января 1917 года.
Номер вышел как раз после того, как провалилась самая серьезная мирная инициатива ПМВ.
В декабре 1916 существовал вполне реальный шанс прекратить войну – и буквально пустить историю по другому пути.
Но переговоры провалились, и вот ангел мира кричит в пустоту, а кругом только пожары и реки крови.
(С добрым утром, кстати)
(Журнал «Симплициссимус» всегда прекрасный, из современников больше люблю только «Новый Сатирикон»)
Единственный плюс бесконечных сравнений всего с Веймарской эрой – что приличным изданиям приходится фотографии в архивах покупать.
(Рейхстаг, январь 1920; неочевидный вопрос – где взять военные сапоги на таких каблуках)
А у меня внакладку два объявления.
1. Для тех, кому мало читать канал Шталаг нуль, и кто желает каждый месяц слушать по три часа о сложных вопросах военной истории – милости прошу на бусти / bmac.
В эту пятницу будем говорить о том, как прекратить затянувшуюся войну (на примере попыток мирных решений в ПМВ и Корейской войне.)
Раньше было о причинах Гражданской войны в США, причинах ПМВ, ну и еще там уже 30 часов лекций.
2. Ии в этот понедельник буду читать для Страдариума бесплатную лекцию о Первой мировой в кино.
(Так уж получилось, что о ПМВ прямо МНОГО хорошего кино, а некоторые фильмы – мои любимые вообще. Буду рассказывать про Кубрика, Лина, Ренуара, Любича, и всякую другую годноту).
Внезпно захотелось напомнить, что пресловутый «римский салют» (т.е. зига) никакого отношения к Древнему Риму не имеет.
У римлян было множество разных интересных жестов – целая система для церемоний, для ораторских выступлений (последние, кстати, пошли потом в иконографическую традицию, да, это те самые странные руки у ангелов и святых).
Но зигованием римляне не занимались. Нет буквально ни одного источника, ни визуального, ни письменного, который такое бы демонстрировал.
Откуда же тогда дровишки?
Из изобразительной традиции, возникшей вокруг Французской революции. Некоторые исследователи прямо указывают на художника Давида – конкретно на "Клятву Горациев" и на незаконченную, но важную "Клятву в зале для игры в мяч".
Дальше мотив подхватили современники, и он стал часто попадаться что в живописи на римскую тему, что, кстати, в историческом кино.
А соединил псевдо-римское приветствие и фашизм итальянский поэт, ветеран и политический деятель Габриэле д'Аннунцио.
В 1919 году он со своими arditi (итальянскими штурмовиками-ветеранами ПМВ) захватил Риеку, провозгласив там «республику Фиуме».
В Фиуме уделяли много внимания церемониальной стороне дела.
Приветствие – это всегда важно; римский материал использовался активно, да и сам д'Аннунцио был большой любитель римской темы.
Ну и раз у нас arditi стали легионерами, а сам д'Аннунцио – консулом, то отчего бы и не присвоить «римское» приветствие?
(Пишут, у самих arditi было что-то похожее, только они не пустую руку вскидывали, а с клинком; но эстетика штурмовых частей в ПМВ это отдельная тема).
Кейс республики Фиуме произвел неизгладимое впечатление на Муссолини, и во многом вдохновил уже его собственный «марш на Рим». И эстетика, в т.ч. и приветствие, были им заимствованы у д'Аннунцио напрямую уже в 1920.
Оттуда «римское приветствие» продолжило свое победоносное шествие по праворадикальным тусовкам Интербеллума, и поныне продолжая смущать умы.
О квириты! Действительно интересное в Древнем Риме это: I) бани II) дороги lll) фрески IV) тайны рецептуры ГАРУМА.
А «изобретение традиции» рассказывает нам только о самих изобретателях, не более.
Salve!
Альбин Грау, материалы к "Носферату: симфонии ужаса", 1921-1922
Читать полностью…В «The Times» разместили карикатуру на Трампа с Маском (в свете, так сказать, нынешней политической активности обоих).
И вот что классно: она цитирует знаменитую карикатуру начала XIX в., изображающую премьер-министра Уильяма Питта-мл. и Наполеона.
«Пудинг в опасности! Самого земного шара и всех его обитателей недостаточно, чтобы утолить столь ненасытные аппетиты.»
(Сразу видать людей культуры)
В английском есть крылатое выражение: "the bomber will always get through", (бомбардировщик всегда прорвется)
Сейчас им описывают упрямых людей, которые всюду пролезут, но когда-то, когда оно только появилось, его понимали буквально. Бомбардировщик прорвется, в отличие от всего остального.
Нам эта фраза поможет разобраться, откуда взялась идея, будто бомбить гражданских – это ключ к победе.
Первая мировая была первой крупной войной, в которой применяли авиацию. Тогда же стало понятно, что это штука чрезвычайно могущественная, и за ее использованием будущее.
Самой ПМВ это, правда, не коснулось. Авиация играла роль сугубо вспомогательную: разведка, корректировка артиллерийского огня, удары по военным складам.
Попытки бомбить города – что с немецкой стороны, что с союзнической – выглядели жалко: уровень технологий не позволял разгуляться.
Но сразу после ПМВ военные теоретики по всему миру взялись за авиацию как следует.
Кто-то предлагал подвергать города химическим бомбардировкам (испытания проводили 10 лет, пока не стало ясно, что в воображении это выглядит лучше, чем в реальности).
Кто-то взялся разрабатывать проекты высадки войск в тылу врага.
А итальянский генерал Джулио Дуэ пошел самым простым путем. В своей книге "Il dominio dell'aria" (то есть, ГОСПОДСТВО В ВОЗДУХЕ), он писал о том, что не надо выпендриваться. Есть бомбардировщики. Есть обычные бомбы, без всяких хитрых химических начинок. И если взять армаду бомбардировщиков, отправить их к Лондону, Парижу, Берлину, Белграду или куда еще захочется – можно запросто разбомбить любой город до состояния лунного пейзажа.
Эту армаду бомбардировщиков никто не сможет остановить: ПВО в нашем понимании тогда не существовало, с истребителями можно было справиться.
Тут возникал ключевой вопрос: разбомбили города, и что? На него Дуэ давал привлекательный, но по-настоящему жуткий ответ. Бомбардировки городов поселят ужас и панику в обществе, и так сломают волю к сопротивлению и борьбе. Война, таким образом, будет выиграна не за счет конвенциональной победы на поле боя – а за счет, по сути, террора гражданских в тылу.
(Отсюда термин "terror-bombing").
Книга Дуэ стала чрезвычайно популярной. Особенно в Британии и США; по сути, идея террор-бомбинга стала основой для их военной доктрины. Именно британский премьер-министр Болдуин и сказал в начале 1930х про бомбардировщик, который всегда прорвется.
Почему концепция Дуэ стала такой популярной? Причины понятны.
1) Она создавала привлекательную альтернативу: можно не воевать как в ПМВ, не сидеть четыре года в сырых и грязных окопах, не гробить солдат в суицидальных атаках – а прилететь, быстренько разбомбить города, и враг сам приползет просить мира.
2) Образ высокотехнологичного оружия, стирающего в пыль целые города, хорошо накладывался на романтизацию прогресса, свойственную той эпохе. Развитая, цивилизованная нация обязана была воевать технологично, – а не с ружьем по полям бегать.
Итак, к ВМВ Британия и США были готовы к террор-бомбингу и доктринально, и материально.
Печально известные стратегические бомбардировки Германии и Японии ("Бойня номер 5", угу) – это террор-бомбинг в чистом виде.
Однако тогда же обнаружилась и неприятная правда: террор-бомбинг не работал. Люди гибли, города горели, жизнь в них становилась невыносимой, вот только победы это не приносило. Наоборот: зачастую (мы это точно знаем в случае с немцами) террор-бомбинг людей злил и мотивировал сражаться до последнего.
А судьбу войны и вовсе решили конвенциональные наземные операции.
Но, несмотря на это, и после ВМВ идеи Дуэ значение не потеряли. О террор-бомбинге вспоминали всегда, когда на поле боя что-то переставало получаться, и война неприятно затягивалась.
В Корейскую войну, во Вьетнамскую, и т.п.
Всякий раз террор-бомбинг не срабатывал.
Доктрина "террор-бомбинга" – хороший пример того, как вредные, неправильные и людоедские концепции живут даже в таких прагматичных сферах, как военное дело.
И живут долго, – уж слишком привлекательна вера, что есть чудо-оружие, которое всегда прорвется и обеспечит победу, в ином случае недостижимую.
Коллеги сделали видео про стратегические бомбардировки, хочу немного его прокомментировать.
В видео возникает путаница, связанная с не вполне точным объяснением, а что конкретно означает прилагательное "стратегический" в "стратегических бомбардировках".
Сказано, что это уничтожение целей, "жизненно важных для военного потенциала противника". Но, честно говоря, вряд ли перед тактическими бомбардировками стоит иная задача. (Вопрос того же порядка – в чем разница между тактическиским и стратегическим ядерным оружием.)
Чтобы разобраться, надо вернуться к определениям. Когда мы говорим о стратегии, мы имеем в виду, с одной стороны, определенный масштаб, а с другой – определенного рода целеполагание.
С масштабом все ясно: "стратегическое" это чаще всего нечто далекое от линии фронта/битвы/линии боевого соприкосновения.
(Здесь ссылка на пост, который я когда-нибудь напишу, о том, что такое тактика, стратегия, и зачем нужен оперативный уровень).
С целеполаганием чуть посложнее, но если коротко, то так: это когда объекты, которые вы уничтожаете, важны для исхода войны в целом. Не конкретной битвы, не операции, а именно войны вообще.
Почему надо это различать? Потому, что стратегический бомбардировщик – это не просто абы какой бомбардировщик, а специальный такой, который может летать очень далеко. Сейчас мы привыкли, что и тысяча километров для самолета не проблема, но сто лет назад такие расстояния были совершенно непосильными. Пара сотен километров – таков был потолок; никакую стратегическую бомбардировку с такими аэропланами не устроить.
Сделав в интербеллум ставку на "доктрину Дуэ", Британия и США вынуждены были в первую очередь вложиться в новые авиационные технологии. И те, и другие разработали и наклепали стратегических бомбардировщиков, поставили на вооружение радары и т.п.
Это отличный пример того, как выбор доктрины буквально определает, как ваша армия будет выглядеть.
У немцев касательно применения авиации велась бурная дискуссия в 1933-1936 гг.
Повлияли одновременно и версальские ограничения, и неудачный опыт с цеппелинами (они хорошо смотрятся только в "Ангелах ада" Говарда Хьюза) – и всякие случайные факторы вроде гибели Вальтера Вефера.
Привело это к следующему: от развития идеи "стратегических бомбардировок" отошли, сосредоточившись на улучшении взаимодействия между авиацией и наземными войсками. Проще говоря, победила концепция, что ВВС – это такая штука для поддержки наземных соединений, а не какая-то там самостоятельная сила.
(Как известно, любой уважающий себя пехотный командир считает, что самолет – это просто пушка такая летающая).
У немцев имелись конечно кое-какие эпизоды "стратегических бомбардировок" (Герника, напр.,) но толку от этого было немного.
Уже "Битва за Британию" показала, что они безнадежно отстали на технологическом уровне; авиация, отлично справлявшаяся с поддержкой наземного блицкрига, просто неспособна была нормально бомбить далекие цели вроде английских городов – в т.ч. и потому, что немецкие самолеты не умели летать на достаточные для того расстояния.
В общем, большинство немецких бомбежек, упомянутых в видео, как раз не стратегические, а вполне себе тактические.
Это не делает их лучше, разумеется – но это меняет их военный смысл.
А также напоминает, как сильно образ "будущей войны" формирует технологический облик армии; и что некоторые решения быстро назад не отмотаешь, как бы ни хотелось.
(Также термины "стратегические бомбардировки", и "ковровые бомбардировки" не являются синонимами, хоть и отчасти пересекаются).
Кажется, настало время объяснить, что такое "сценарий Зимней войны" (а то вижу я много разговоров об аналогиях).
1. СССР расчитывал на быструю кампанию – за две-три недели с Финляндией предполагалось покончить. Быстрой победы, как все знают, не вышло. Финляндия сопротивлялась отчаянно и сноровисто; Красная армия оказалась совершенно не готова к войне (почему – отдельная история).
Никакие внятные военные задачи за 2-3 недели решить не удалось, КА застряла в боях на всех направлениях. Она несла тяжелые потери, на нескольких участках была наголову разгромлена; Суомосалми и Раатская дорога навсегда остались черными страницами советской военной истории.
Самое красноречивое тут, впрочем, потери. На финскую армию пришлось около 24 000 убитыми, на советскую – около 120 000. Соотношение 1к5 иначе, как катастрофой, не назовешь.
Знатоки аналогий на этом месте обычно и заканчивают. Но мы пойдем дальше.
2. Зимнюю войну правильно будет поделить на два этапа, и эти два этапа серьезно различались между собой. Первоначальный советский натиск кончился катастрофой, это правда, но ведь и дальше кое-что происходило.
Поражения заставили советское руководство пойти на радикальные меры. Командование войсками поменяли, как и военные планы; большие усилия были вложены в подготовку и переэкипировку/ перевооружение войск.
КА готовилась ко второму натиску на Финляндию, и ошибки начального этапа постарались учесть.
У Финляндии – при всем желании – и близко не было ни советских ресурсов, ни советского населения. Да, она отбила первую атаку, но вот на то, чтобы остановить вторую, сил не хватало. Финское правительство надеялось на помощь из-за рубежа, особенно от Британии и Франции (оружие те уже поставляли, но мало).
3. Наказывать СССР за нападение на Польшу союзники не собирались – они опасались, что любые меры еще ближе подтолкнут СССР к Германии, и там, не дай бог, вообще военный альянс сложится.
С Финляндией Франция и Британия тоже сперва ограничились дипломатическими мерами и пубичным осуждением. Но потом оказалось, что финская армия сопротивляются, и успешно; мнение политиков и общественности стало меняться.
К весне союзники дошли до мысли, что СССР не шибко уже и отличается от Германии, и может быть беречься-то нечего, и надо объявлять войну и ему.
Планы разнились от отправки войск (с заходом в Норвегию) до атаки на советские морские порты.
Но самая амбициозная – и самая многообещающая – задумка предполагала удар по СССР с юга, по Баку и Закавказью (именно там располагались ключевые советские нефтяные месторождения).
Информация об этих приготовлениях в конце концов дошла до Сталина и сильно его встревожила. На юге отбиваться было нечем, да и воевать с Британией и Францией СССР на тот момент не собирался совершенно.
5. К началу марта война оказалась на странном перепутье.
С одной стороны, КА прорвала таки оборонительную линию Маннергейма, и стремительно продвигалась к Виипури. С другой стороны, мы помним цену, которой Красной армии стоил этот конечный успех. С третьей стороны, сильно возросла угроза вступления в войну Британии и Франции – чего, повторюсь, Сталин не хотел совершенно. С четвертой стороны, финское командование чувствовало, что союзники кормят их завтраками; непонятно, когда пришлют войска, пришлют ли вообще, да и оружия поставляют недостаточно.
5. В конце концов, финское правительство решило, что надо идти на перемирие, пока фронт еще не сколлапсировал и армия держится.
В свою очередь, упорное сопротивление Финляндии плюс угроза войны с Британией и Францией поменяли изначально радикальную позицию Сталина.
Он отказался от идеи посадить в Финляднии Куусинена, восстановил дипломатические отношения с финским правительством, и согласился на переговоры.
6. По результатам соглашения, Финляндия уступила территории, но сохранила независимость.
Устойчивого мира это не принесло: через год с лишним началась Война-продолжение, где Финлядния оказалась уже на стороне атакующего Третьего Рейха (это, скажем прямо, неудивительно вообще).
Вот вам та самая промывка мозгов под портретами Мао и Сталина.
Руки сами тянутся смотреть, да? 😏
Актуальный комментарий к глобальным биржевым новостям (и вообще новостям) из журнала "Новый Сатирикон" (1917 год!)
Читать полностью…Российская императорская армия как original dark woke, прошу любить и жаловать.
Из дневника генерала Андрея Снесарева, 1916-1917 гг.; очень интересный источник сам по себе, но отдельные фрагменты – просто восторг:
🌝 Читаю Толстого. «Дневник 1895–1899» стр. 157:
«Нельзя требовать от женщины, чтобы она оценила чувство своей исключительной любви на основании нравственного чувства.
Она не может этого сделать, потому что у нее нет истинного, т. е. стоящего выше всего, нравственного чувства»…
Вот и философ, и непротивленец… Сколько в этом понимании заложено злобы и узколобия…
🌚 Вчера прибыл Всеволожский (прежний командир 255-го, теперь стрелкового Царско-Сельского), и мы много болтаем (вегетарианец, барин, однолюб, хозяйственный,
небрежен… красивый).
🌝 Прочитал повесть (или роман) Анны Map «Женщина
на кресте», книгоиздательство «Современные проблемы»,
Москва, 1916, 96 стр…
Алина Рушиц — девица 26–27 лет, мазохистка, Генрих Шемиот — 52 лет, садист, Христина Оскерка — девица 30 лет, уже родившая —лесбийка…
🌚 У нас каплет с потолка, то душно от железной печки, то холодно; японец мерзнет и, как сурок, спит по целым дням.
Развлекаемся тем, что спорим с Невадовским: Инютин похвалил артиллеристов, и тот возгордился: и более умные, и внутренняя дисциплина выше и т. п. Сбиваем его с высоты и доводим до слез.
Иногда высасываем японца, и он нам говорит интересные вещи; особенно относительно самураев.
🌚 В два дня кончил «Гнев Диониса» Е. Нагродской <...>.
О романе много говорилось, но он не оправдывает ни крика, ни напрасных опасений. Написан он прилично, и теория о «людях, переменивших свой пол», примешана между прочим.
<...>
Содержание: Татьяна Александровна (Тата, Таточка), особа мужского склада, кандидатка в лесбиянки, живет с теленком Ильей, а в пути встречается со Старком (Эдгар Карлович, сын англичанина и караимки, агент по закупке дерева), который является существом, убивающим по красоте, но ближе к женщине…случайно не впавшим в мужеложество…
😀 Прощаемся с Сергеем Ивановичем: мы одновременно крестим друг друга (смеемся над совпадением), целуемся, я целую его глаза, и оба ревем. Он говорит: «Вы меня возьмете с собою?» Я отвечаю: «Всюду».
😀 Она очень образованная старуха, родила 12 детей, вырастила 8. Мы с ней болтаем без конца. Она большая поклонница материнства и считает его источником и силы, и героизма.
Она стоит за предоставление прав женщинам потому, что они осветят женскую половину и явятся выразительницами детского мира; в других отношениях старуха — консервативна.
🌚 Потом я иду к Григорию Васильевичу, и он (источник — Никольский), рассказывает мне злобные темы современной России.
<..> 5) Питирим — педераст. Я замечаю, что и Оболешев такой, на что ответ: этому — что угодно, а Питирим — особа духовная, высоким материям учит…
За dark woke извините, но вот ГДЕ он брал такие книжки?
И это я еще самые неприличные фрагменты вам тут не показываю.
Еще можно сделать вторую часть, Снесарев и многонациональная РИ, где слушают «Ой у лузи червона калина», отмечают Рамадан и т.п.
Судьбы военных инноваций
Когда авиация только появилась, военные не разглядели в ней какого-то особенного боевого потенциала. Авиацию воспринимали как спорт, как вид развлечения, как красивую и опасную техническую новинку – но не более того.
Надо сказать, что возможности ранней авиации действительно были невелики. Аэропланы летали невысоко, недалеко, недолго, ломались от каждого чиха, на них не умели ставить вооружение. Им и гражданского-то применения не находили; ну разве что развлекать публику (которая, правда, с ума сходила от восторга).
Времени подумать тоже не было. В Европе авиация более-менее встала на ноги только к 1908.
В 1911 грянула война между Италией и Османской империей (первая попытка применить авиацию в бою – что характерно, в колониальном конфликте).
К 1914 ни одна европейская армия не была уверена, что им нужна вот эта деревянная крылатая штуковина.
Ну, а раз не нужна, раз это баловство, то зачем (а) давать на это деньги (б) как-то специально это организовывать?
Максимум, на что аэропланы с т.з. военных годились – это для разведки. Да и тут царил скептицизм: ведь разведкой издревле занималась КАВАЛЕРИЯ, это ее прямая задача, да и что там эти черти в своих очках и шлемах с воздуха рассмотрят?
Первые же месяцы ПМВ показали, что разведка с воздуха превосходит кавалерийскую на голову.
Тогда командования забегали, пытаясь организовать в войсках полноценные авиаотряды.
Получалась все равно жуткая кустарщина: во многих армиях не существовало даже системы закупок и снабжения аэропланов деталями.
Нормальной практикой в Германской армии было, когда авиаторы сами ехали на завод и явочным порядком покупали и заказывали все, что нужно.
Скоро оказалось, что в условиях позиционной войны авиация может выполнять еще одну важную задачу: быть «глазами» армии прямо во время боя. Наводить артиллерию, искать артиллерию противника, следить за передвижениями врага.
Тут многое упиралось в то, что никто не озаботился оснастить аэропланы связью с землей. Как только не извращались по первости: голуби, разноцветные сигнальные ракеты, флажки, и т.п.
Потом оказалось, что если вы активно применяете авиацию, и ваш противник активно применяет авиацию, то пилоты вообще-то будут попадать в ситации, где им надо друг с другом сражаться.
Об этом вообще никто не подумал. Вооружения на аэропланах не стояло никакого. Пилотам давали пистолеты; эффективность стрельбы из пистолета в воздухе на большой скорости можете себе представить (что-то около ноля).
В условиях военного тупика стали думать и над тем, как бы авиацию использовать для убийства вражеских солдат. Идеей номер раз были флешетты – такие металлические стрелы, которые разбрасывали с воздуха.
Идея номер два: бомбы.
Правда, аэропланы были совершенно неприспособлены для них. Поначалу бомбы просто валялись у пилота в ногах, а сбрасывали их вручную.
Эти первые младенческие шаги военной авиации могли бы показаться смешными. Могли бы — если бы мы не знали, что будет дальше.
Авиация начнет развиваться бурно и стремительно. Четыре года войны сделают для нее то, что у других видов вооружений заняло десятилетия.
Аэропланы научатся вооружать пулеметами; модели аэропланов станут специализироваться (истребители, бомбардировщики, и т.п.). Они научаться нормально бомбить. Они будут летать далеко, высоко и долго. Они станут новым видом вооруженных сил; они навсегда изменят лицо войны.
И они увлекут современников – настолько, что в 1920-1930е те начнут фантазировать о войнах, в которых будет побеждать одна авиация.
Судьба авиации сообщает много любопытного о военных инновациях вообще.
Долгий скепсис профессионалов – и безошибочное чутье культуры (писатели и философы угадали с воздушной войной куда раньше, чем армейские). Нелепая кустарность поначалу. Стремительная эволюция в условиях боевых действий. Всеобщий восторг по факту, и разговоры о том, что теперь ТОЛЬКО ТАК ВОЕВАТЬ БУДЕМ.
Ну а потом некоторое усреднение; дальнейшие конфликты показали, что авиация важна и без нее никуда, но главным инструментом победы она так и не стала. (кто сказал дроны, кто сказал ИИ)
Что-то вокруг валом повалили исторические аналогии разной степени качества, поэтому давайте-ка я репостну свой же текст годовой давности.
(В принципе, ценность ссылок на историю и ссылок на Гарри Поттера и Атаку Титанов +– одинакова, причем последнее в каком-то смысле даже предпочтительнее)
Почему-то в последние дни все взялись ссылаться на знаменитую максиму Клаузевица, что «война есть продолжение политики другими средствами».
Значит, настало время кое-что пояснить. Сейчас эту максиму используют то в каком-то циничном духе, то в смысле того, что война это самоцель высочашего уровня, и надо все ради нее принести в жертву и всю страну ей подчинить.
На самом деле, Клаузевиц имел в виду нечто совсем противоположное.
Это легко понять, если прочитать следующий за цитатой абзац: «Итак, мы видим, что война есть не только политический акт, но и подлинное орудие политики, продолжение политических отношений, проведение их другими средствами. <...> Политическое намерение является целью, война же только средством, и никогда нельзя мыслить средство без цели». (Выделено мной – С.Ш.)
Клаузевиц, вполне в духе времени и профессии (прусский офицер начала XIX в.) воспринимал войну как инструмент, но – это важно – как всего лишь инструмент, который должен быть строжайше подчинен гражданским властям.
Более того – если почитать «О войне», станет заметно, что Клаузевиц серьезно опасался войны ради войны, – т.е. войны, вышедшей из под контроля. Он видел внутри любого конфликта собственную логику радикализации, которая способна похоронить изначальный смысл и обрубить все пути к отходу.
А еще Клаузевицу совсем не нравилась война абсолютная (мы бы сейчас сказали – «тотальная»). Помимо прочего, он считал ее попросту бессмысленной; если не вы используете инструмент, а инструмент вас, ничем хорошим это не закончится.
(Примером такого вышедшего из под контроля конфликта он небезосновательно считал войны революционной Франции.)
В общем, Клаузевиц очень бы удивился, узнав, зачем его цитируют в 2025 и по какому поводу. И ведь даже не скажешь, что-де писать надо было понятнее!
(О судьбе одной мирной инициативы, которая могла бы прекратить затянувшуюся войну)
К зиме 1916 года ситуация в Германии была уже очень тяжелой. Британская блокада вкупе с плохой погодой и бедным урожаем поставили страну на грань голода. Общество устало от затянувшейся войны и бесконечных потерь.
В этой ситуации перед германскими элитами открывались два пути. Или все-таки пойти на мировую (1). Или еще сильнее радикализовать свои методы ведения войны – чтобы победить как можно скорее (2).
За позицию (1) ожидаемо выступали гражданские политики: канцлер Бетман-Гольвег, верхушка МИДа.
За позицию (2), что тоже ожидаемо, выступало военное командование, тогда уже полностью подмятое под себя парочкой Гинденбург-Людендорф.
В этой борьбе, впрочем, было еще несколько сторон. Во-первых, кайзер Вильгельм (он постоянно колебался). Во-вторых, Рейхстаг, худо-бедно представлявший общественное мнение. Рейхстаг тоже колебался. С войной покончить хотелось, но и отомстить вражеским государствам за блокаду тоже было бы желательно.
Дополнительная проблема состояла в том, что прямых дипломатических контактов между воюющими странами не существовало – их разорвали сразу, как начались боевые действия. Чтобы предложить мир, надо было еще и найти канал, через который это можно было бы сделать.
В декабре 1916 Бетман-Гольвег дождался таки удобного момента. Немецкие войска заняли Бухарест – одну из вражеских столиц. Теперь мир можно было предлагать с худо-бедно сильных позиций (это всем в Германии нравилось).
Бетману удалось перетянуть на свою сторону кайзера.
И, что особенно важно, ему удалось заручиться мощной поддержкой в Рейхстаге. (Там у многих как раз пошел процесс в духе «в 1914 топил за войну, в 1916 стал замечать, что дела идут НЕ ТУДА»).
Именно Рейхстаг Бетман и выбирает в качестве трибуны – если предложение о мире передано публично, его сложно не услышать.
12 декабря 1916 года он выступает в Рейхстаге с речью, где предлагает Антанте мирные переговоры. Что характерно: в речи нет никаких условий, никаких конкретных предложений. Это понятная переговорная тактика: в Германии не хотят заранее себя связывать, а рассчитывают поторговаться изо всех сил.
Предложение мира благосклонно принимается немецким обществом, в т.ч. и частями на передовой – за боевой дух последних все особенно переживали, но ничего, боевой дух не пострадал.
По сути, это и была самое серьезная мирная инициатива всей ПМВ. Теперь-то мы знаем, что Германия была готова на уступки, в т.ч. даже и на полное восстановление довоенного статуса кво. (Хотеть не хотели, но готовы были).
И это, в общем, 16 год. Самая мякотка впереди – революции, гражданские войны, этнические чистки, коллапс старого мира.
Удивительно все же наблюдать такую точку, где столь многое можно было если не спасти, то уж точно поправить.
Итак, каждое из правительств Антанты взвесило предложение Бетмана. И каждое решило от него отказаться. Многих напрягло отсутствие условий; казалось, что немцы где-то хитрят.
Песпектива вернуться к довоенному статусу кво тоже привлекала далеко не всех.
В Антанте многие по-прежнему считали, что в войне удастся победить, а значит, следует воевать дальше. Ситуация-де у нас хреновая, но у немцев-то еще хуже, значит, надо просто продержаться дольше, чем они.
(Здесь сразу вспоминается, что до Февральской революции осталось два месяца; отказываясь от германской оливковой ветви, Николай II буквально роет себе могилу).
В общем, предложение Бетмана было дружно отвергнуто.
И это привело к тому, что уже внутри немецких элит баланс сил резко изменился в сторону хардлайнеров. Гинденбург и Людендорф, ждавшие своего часа, как коршуны, тут же вышли с проектом неограниченной подводной войны.
Их худо-бедно сдерживали предыдущие месяцы, но теперь, после такого провала мирной инициативы, и немецкому обществу, и немецкому правительству казалось, что выбора нет – надо любой ценой усугублять войну.
(На этом канале не любят лобовых исторических аналогий; но понимать механику процессов, как мне кажется, очень полезно.)
⏰ Прямо сейчас в Страдариуме!
Лекция военного историка Софии Широгоровой «Образ Первой мировой войны в кинематографе». Попробуем понять, как кино формирует нашу память о Первой мировой, и как политические процессы и исторические споры влияют на кино.
Присоединиться в зуме (идентификатор конференции 862 3126 6191).
Смотреть трансляцию в кинескопе.
Смотреть в ютубе.
В 1913 г. доля рабочей силы, занятой в сельском хозяйстве, во Франции составляла 41%, в Германии 37%, в Ирландии 47%, в Испании 67%, в Италии 55%.
К 2020 году показатели были такие: для Франции 3%, для Германии 1%, в Ирландии 4%, в Испании меньше 5%, в Италии около 4%.
Вот вроде и известные данные, но вместе они хорошо показывают: а) насколько по-другому мир выглядел еще 100 лет назад;
б) и как быстро и сильно все изменилось за какие-то там сто лет.
Контекст, который всегда важен и для понимания военной истории в т.ч.
(Данные по книге Joyce P. Remembering Peasants. A Personal History of a Vanished World. Scribner, 2024.
Автор, кстати, настаивает, что всех вышеприведенных людей правильно называть "крестьянами", а в начале еще и внезапно ссылается на Чаянова).
(Симпинг Фридриха Мурнау предлагаю закончить фоточками.
На первой Мурнау в 1920-е. Вторая со съемок "Фауста" – так сказать, режиссер с Мефистофелем.)
Посмотрела нового "Носферату", и вспомнила, что оригинальный "Носферату: симфония ужаса" 1922 г. напрямую связан с тематикой канала.
(Тут пропущено нытье о том, как ВЕЛИК был веймарский кинематограф, и как НЕВОЗМОЖНО его превзойти)
А связан он вот как:
◇ Известно, что сюжет "Носферату"– сильно переработанный "Дракула" Брэма Стокера.
Но с чего вообще создателям пришла в голову идея снимать о вампирах?
А с того, что продюсер, Альбин Грау, во время Первой мировой был мобилизован в австро-венгерскую армию и воевал на Балканах. Там-то, в какую-то особенно поганую и мрачную ночь, Грау оказался на постое в сербской деревне. Местные сербы и рассказали ему о вампирах – которыми, по их словам, регулярно становились местные покойники, не похороненные должным образом. (Актуальный разговор для войны)
◇ Впрочем, Грау, как типичный ненадежный рассказчик, выдал за свою жизнь несколько версий этого знакомства с балканским лором.
В другой фигурировал крестьянин, который – темной длинной ночью – рассказал о своем покойном отце(!), превратившемся в вампира.
В любом случае, корнии у сюжета – балканские.
◇ Кстати, Грау был не только продюссером, но и занимался дизайном образов и декораций, рисовал плакаты, и вообще отвечал за визуальную сторону фильма.
А еще он был оккультистом – как модно было в то время – числился во всяких обществах розенкрейцеров, писал статьи, был лично знаком (и даже поссорился) с Алистером Кроули.
Поэтому вся оккультная символика в оригинальном Носферату осмысленная; уж не знаю, как в современном.
(Как опытный оккультист, Грау сумел удрать от нацистов в Швейцарию – да, в Рейхе и оккультистов преследовали; потом вернулся в Германию после ВМВ, и еще 20 лет переводил гностические трактаты. Все-таки у человека был стиль)
◇ Ну а Фридрих Мурнау, режиссер – это вообще отдельная история.
Во-первых, он был человек серьезно повоевавший.
Его мобилизовали сразу в 1914, да еще и в пехоту (это с бэкграундом-то "мальчик из хорошей семьи, много изучал историю искусства"). Он прошел все возможные кровавые мясорубки, сражался и выжил под Верденом. Потом перевелся в авиацию, и еще оттарабанил какое-то время пилотом; даже в лагере для военнопленных успел в конце войны посидеть.
◇ Удивительно, что при такой интенсивности боевого опыта о самой войне в творчестве Мурнау ничего почти не говорится. Хорроры, мистика, мелодрамы. Это заставляет исследователей дружно предполагать, что темы-то пошли, просто не в лоб. (В лоб никто и не обязан).
Мурнау был геем; на Восточном фронте, в сражении на реке Нарев, погиб его возлюбленный, поэт Ханс Эренбаум. Для Мурнау это стало едва ли не главной катастрофой всей его жизни – и темы потери, самопожертвования, горя и вины действительно стали осевыми для его творчества.
◇ Ну и, наконец, эпидемии. В "Носферату" вампир угроза не только сам по себе, вместе с ним на город обрушивается чума. Этого нет в оригинале, но это очень понятный страх людей, переживших испанку и эпидемии тифа и холеры, сопровождавшие войну.
◇ Еще до того, как "Носферату" вышел, Альбин Грау писал, что ПМВ это «чудовищное событие... которое обрушилось на землю, как вселенский вампир, чтобы пить кровь миллионов и миллионов людей»
◇ И приложу немного картинок от того самого Грау. Плакаты, наброски декораций, реклама, и прочая красота.
(Никто меня не убедит, что сейчас так умеют и могут, в общем)
Слева хозяйка канала в естественной среде обитания – где-то на территории Вайоминг в 1870, видимо – а справа на рынке в новогодний matinèe, где по белградскому обыкновению собирается весь район, и надо людей посмотреть & себя показать.
А так-то хочу, дорогие читательницы и читатели, поздравить вас с наступившим 2025, и всеми прошедшими и грядущими праздниками.
Желаю, как обычно, одного: не терять надежду. Как это говорилось в моем любимом рождественском фильме, – «We're both alive... and for all I know that's what hope is.»
Спасибо, что остаетесь со мной, было интересно, а будет еще интереснее!
(Последние рабочие дни в году, какой же пост выложит канал Шталаг нуль 🌚
Это все потому, что я давненько люблю рассказывать о доктрине Дуэ, у меня даже был несколько нашумевший пост пару лет назад 👇)
(душный пост)
Тут известный левый историк Перри Андерсон (брат еще более известного Бенедикта Андерсона, чьи "Воображаемые сообщества" – база для изучения наций и национализма) написал книгу "Disputing Disaster: A Sextet on the Great War".
Как видно из названия, Андерсон решил разобрать труды шестерых важных историков, занимавшихся причинами Первой мировой. Там есть и Пьер Ренувен, писавший в 1920-1930е, и Фриц Фишер из 1960-1970х, и наш современник Кристофер Кларк.
Зачем вообще нужна книга о том, как разные историки описывали причины ПМВ?
На первый взгляд кажется, что не нужна; что это упражнение в интеллектуальной истории в лучшем случае.
В действительности же это хороший экскурс в то, как в принципе работают наши знания о прошлом — и "как создается история".
Причины "первородной катастрофы ХХ века" никогда не были только научным вопросом. Слишком многое поломала эта война, слишком серьезны оказались ее последствия.
Разговор о причинах это одновременно и разговор об ответственности, и поиск виноватых; дискуссия, крайне нагруженная политически и философски.
(И это мы даже не затрагиваем печальную тему "поиска аналогий" и прочих "научимся на ошибках прошлого").
"Disputing Disaster" прекрасно показывает несколько вещей.
Во-первых, что история постоянно переписывается.
Существует мантра, что историю не надо переписывать, это-де плохо.
На самом деле переписывание не просто нормально, а необходимо; это суть самой дисциплины.
Во-вторых, Андерсон здорово демонстрирует, как разные ответы о причинах ПМВ, выдаваемые историками (да, у всей шестерки – разные) – зависят не только от чисто научной работы, но и от того, кто задает вопрос, когда и в каких обстоятельствах.
Распаковывая очередного историка, Андерсон копается в биографии, идеологических пристрастиях, жизненных перепетиях, симпатиях, антипатиях, и т.п.
С Фрицем Фишером, например, получилась картинка, достойная романа. Главный апологет "немецкой вины", человек, убедивший всех, что Германия начала ПМВ примерно так же, как и ВМВ – этот же человек с 1923 года состоял в разных право-радикальных движениях, в нацистской партии с 1937, работал в институте "новой истории Германии" (это типа карманного института правильной нацистской истории), писал всякие работы о влиянии "еврейства" на экономику и культуру США. В общем, не в подполье сидел, не во внутренней эмиграции, а нормальным таким был нацистским историком.
После войны Фишер это тщательно скрывал; членство в партии, которое спрятать было невозможно, объяснял "экономической необходимостью".
И Андерсон видит в трудах Фишера "ту же склонность к умолчаниям и преувеличениям, свидетельство расхлябанности ума или характера" (каково, а?)
Кстати, вот этот радикальный прыжок от нациста к обличениям всей германской истории – это открытка многим, и сколько нас еще такого ждет.
* я кстати писала как-то про тезис Фишера, и тоже касалась там его биографии – но не таком уровне, конечно *
В-третьих, это еще и книга о судьбе исторического консенсуса, согласия среди специалистов по той или иной теме.
ПМВ – хороший предмет для такого упражнения. Есть все-таки войны, по которым у историков нет значительных разногласий, а есть — ну вот такие.
До Фишера был один консенсус, Фишер своими работами создал другой – все историки более-менее восприняли его аргумент о "немецкой вине". Потом явился Кларк и этот консенсус опрокинул одной-единственной книгой.
Консенсусы исследователей важны для истории (так уж она работает) но они могут меняться, и не единожды, и хорошее исследование способно все поставить с ног на голову.
Поэтому любой серьезный исторический разговор обязан строится на как минимум знании косенсуса/историографии.
В общем, с большим удовольствием почитала; вот такие книги и хочется писать.
(А Кристофер Кларк сообразил рецензию на Disputing Disaster – оцените красоту жеста, Андерсон не то чтобы его хвалит, все-таки ему как марксисту в "Сомнабулах" маловато БОЛЬШИХ ПРОЦЕССОВ; рецензия роскошная, рекомендую).
Посмотрела второго "Гладиатора" и кое-чего заметила.
В одной из первых сцен главный герой, готовя своих солдат обороняться от римского флота, говорит: "where they (=римляне) make a desert, they call it peace."
А это не просто красивая фраза, а цитата из "Жизнеописания Юлия Агриколы" Тацита: "<...> они единственные, кто с одинаковой страстью жаждет помыкать и богатством, и нищетой; отнимать, резать, грабить на их лживом языке зовется господством; и создав пустыню, они говорят, что принесли мир."
Не подумайте, конечно, я не настолько образованный человек, чтобы сходу узнавать цитаты из Тацита – просто эта конкретно мне очень нравится. Слишком емко она описывает агрессивные войны во все времена: "создав пустыню, они говорят, что принесли мир" – прокатит как актуальный комментарий, если датировку убрать.
И это полезно вспомнить в пику распространенным суждениям, что-де вот, в последние сто лет люди размякли и разлюбили войны, то ли дело РАНЬШЕ.
Раньше тоже по-разному думали: и способы ведения войны могли раскритиковать, и жестокость осудить, и даже т.н. империализм высмеять.
От римского автора это вообще смотрится неожиданно свежо, – вот уж казалось бы культура, помешанная на войнах.
(Конкретно про Тацита принято считать, что это его собственные мысли, вложенные в уста одного из героев "Жизнеописания".)
Удивительнее всего было увидеть такую отсылку у Ридли Скотта. Но, видимо, после яростного конфликта с историками из-за "Наполеона" дед решил показать, что тоже изучает так сказать ИСТОЧНИКИ.