5037
размышления об образовании, PhD, Кембридже, пара-академической жизни и материнстве В канале нет рекламы. С идеями о сотрудничестве пишите в @overtheriverbot Reading Lab 👉🏻 https://sonyasmyslova.com/readinglab
современная биополитика
В Pedagogy, Culture & Society вышла занимательная статья с анализом разных форм управления, скрытых в практиках образовательной нейронауки. Среди авторов Ben Williamson – видный исследователь цифрового образования с критической перспективы из университета Эдинбурга. Он и его коллеги кропотливо декомопозируют существующие виды нейро-исследований и аргументируют следующую идею – можно категоризовать “разные виды мозгов” в зависимости от того, к управлению каким аспектом себя (мозга?) мы стремимся. То есть, в нейронауке (для образования) можно выделить несколько концепутализаций “что такое мозг” и эти концептуализации произрастают из разных мотиваций управлять тем или иным фактором – как на индивидуальном уровне, так и на социальном и политическом. Так что, видимо, привет нейро-био-политике.
Исследователи аргументируют следующие четыре категории “мозгов”:
1. Пластичный мозг (Plastic learning brain, который я сначала перевела как пластиковый и не сразу въехала, что имеется ввиду). Самый классический – изучается через функциональный МРТ, фиксирует изменения серого и белого вещества, фокусируется на идее “перепрошивания” мозга (опираясь, собственно, на идею о его пластичности). Становится базой для “нейрокоррекционной социальной политики”, то есть практики обучения для, например, превентивной политики против бедности или лудомании.
2. Синхронизированный мозг (Synchronized learning brain, или чуть более по-русски – “мозги, на которые воздействуют синхронно”). Изучается через носимые девайсы (типа EEG и fNIRS) и позволяет изучать педагогические интервенции в “реальной классной комнате”, делая таким образом выводы о том, какие именно педагогические практики воздействуют “одинаково эффективно на всех”. Становится базой для эффективных педагогических методик, “точно работающих для достижения поставленных целей”.
3. Мозг, обращающий внимание (Attentive learning brain). Измеряется также носимыми девайсами или цифровыми датчиками всех мастей, которые фиксируют, собственно, внимание (и, как следствие, мотивацию). Вытекающим отсюда образом это становится основой для управления вовлечением студентов, направлением их фокуса, становясь средством “бесконечного усиления сосредоточенности и, как следствие, продуктивности”.
4. Наконец, четвертый “мозг” – вычислительный (или, если переводить по смыслу – математически моделируемый). Исследуется на базе, например, картирования мозга в коннектомике (“карта” всех нейронов) и нейронной симуляции (использования AI для попытки воссоздания таких карт в динамике и взаимодействии). Нейро-исследователи пытаются воссоздать целый мозг (а не изучать отдельные регионы) и спроектировать “идеальное учебное сопровождение для всего мозга”. Математическая модель мозга, таким образом, становится базой для проективного, вероятностного нейро-управления – когда мы на этапе еще только проектирования образовательных интервенций уже можем спрогнозировать, например, отдачу от той или иной деятельности (или от той иной группы людей).
Каждая из этих категорий исследований дает невероятное пространство для улучшения обучения; только вот вопрос, который нам всегда задает критическая перспектива – улучшения для кого и зачем? Радикально воображая, можно представить себе нейро-исправительный образовательный лагерь (для социально опасных элементов); идеально выверенные образовательные сценарии на службе, например, у военной пропаганды; запертые в ловушке продуктивности ученики, не теряющие ни секунды ценного времени и когнитивного ресурса, чтобы скорее восполнять пробелы экономики; и, самое жуткое, целые категории людей, оставленных за бортом, потому что вероятностное нейро-моделирование предполагает неокупаемость инвестиций в их обучение.
Будем надеяться, на практике все будет совсем иначе. Почитать статью можно в открытом доступе по ссылке.
из новостей и анонсов
Чувствуется (наконец-то) официальное окончание учебного года – в субботу закончила вести трехдневный интенсив (подготовка к которому растянулась на целых пару месяцев – поделюсь про это еще подробнее, как и пост-рефлексией о преподавании и содержании вообще), а уже в среду в School of Education стартует Education Day – большая выпускная конференция, где можно послушать не только разных классных спикеров, но и посмотреть дипломные работы выпускников этого года.
В программе, например, провокационный заход от Кирилла Прудникова на тему “Эмпатия и рефлексия как хард-скиллы” или лекция от Марии Болотской о том, как использовать сообщества в корпоративном обучении. 24 и 25 июля, регистрироваться по ссылке (можно участвовать как онлайн так и офлайн).
Из других новостей в рубрике #дружеские_рекомендации – скорый воркшоп моих друзей из LXD hero про проектирование образовательной среды. Как известно, она сама спроектируется, хотим мы того или нет (через ценности, установки, нормы, правила и, конечно же, скрытый учебный план) – ребята на воркшопе 31 июля расскажут, как сделать это проектирование намеренным и продуктивным. Регистрация по ссылке.
Заключительная новость: до 31 июля идет вторая волна подачи заявок на конкурс инноваций в образовании, который вот уже целую вечность делает лаборатория в ВШЭ. В 2018 я сотрудничала с Дианой Королевой, Киво и командой – и с тех пор нежно люблю идею и точно рекомендую участвовать. Подойдет тем, кто чувствует (и имеет идеи как) что-то менять (насколько это сегодня возможно), внедрять и изменять, но вам не хватает поддержки, экспертизы и вдохновения. Все подробности на сайте.
Когда читаю новости (а делаю я это последний год редко и дозировано, ибо кукуха не многоразовая), вспоминаю историю, которую вычитала у Козеллека: он рассказывает, как немецкий философ Вальтер Беньямин в 1921 году купил картину Angelus Novus Клее, потому что та ему показалась идеальной иллюстрацией прогресса. Полный ужаса, по словам Беньямина, взгляд ангела зафиксирован на прошлом, которое не что иное как «череда нескончаемых катастроф», а «ветер прогресса дует ему в расправленные крылья», неся его спиной вперед, в будущее, навстречу новым катастрофам. Дело было вскоре после первой мировой, в Германии, где жил и работал Беньямин, расцветал фашизм, через двенадцать лет он окажется в изгнании, а через двадцать, в разгар начавшей второй мировой, покончит жизнь самоубийством из-за угрозы депортации. В целом, в его случае, восприятие картины вполне справедливое.
Несмотря на то, что интерпретация – в глазах смотрящего (и я бы ничего такого не увидела), теперь, когда читаю новости, не могу отделаться от этого образа.
измеримое
Все уже обсудили, наверное, свежее исследование MIT про «когнитивный долг при использовании AI в обучении», и я бы хотела поговорить не сколько про выводы, сколько про само исследование.
Сначала коротко фактура: MIT взяли группу из 54 человек и разделили на три категории: первые писали эссе с chatgpt, вторые - с обычным поисковиком, а третьим нельзя было пользоваться ничем (brain-only). Выводы, кратко, звучат так: при написании эссе с гпт значительно уменьшались «задействованные когнитивные связи и общая когнитивная нагрузка». Кроме того, группа-гпт сталкивалась со сложностями в цитировании собственных эссе.
Дальше начинается практическая интерпретация (в медиа и блогах), сводящаяся к апокалиптичному причитанию: как же мы теперь будем жить дальше, с этими искусственными интеллектами – вот смотрите, их использование в обучении уменьшает количество задействованных когнитивных сетей, чтобы это ни значило.
Это исследование, на мой взгляд, является образцово-показательной иллюстрацией принципа «меряем то, что можем померить». Я почитала почти все двести страниц и делюсь тремя наблюдениями, вносящими, мягко скажем, некоторые нюансы в громкие выводы. А еще поднимает важный для меня онтологический вопрос.
1. Участники эксперимента писали эссе; но не эссе как способ научиться думать. В исследовании это задание написать текст за 20 минут на бытово-философскую тему, которую человек видит впервые. Это не обучение, это оценивание – как в экзаменах по языку. Надо еще помнить, что делается это в шлеме с датчиками, где просят лишний раз не шевелиться. Очевидно, что в таких стресс обстоятельствах когнитивная нагрузка для brain-only группы зашкаливающе выше, чем для тех, у кого есть ассистент. Влияет ли это как-то на сам процесс обучения или мышления – совсем неясно.
2. Стратегии запроса в гпт абсолютно не дифференцированны и упоминаются вскользь; то есть абсолютно непонятно, как именно пользовались чатом. Он писал полностью за участников? Он давал структуру? Он помогал придумывать аргументы? Один из участников, говорится в документе, использовал гпт впервые – насколько он вообще понимал, с чем работал?
Ведь в зависимости от используемых стратегий могут быть очень разные результаты (даже тех же нейронных активаций) внутри гпт группы. И далеко не всегда «меньшее количество активируемых когнитивных связей» по умолчанию плохо – тут была бы уместна аналогия с тем, что выучивание наизусть энциклопедии (деятельность, с экстра-высокой когнитивной активацией) совсем не обязательно означает, например, образованного человека.
3. В исследовании делается еще один вывод: гпт-группа хуже цитировала собственные эссе (это просили сделать в коротком интервью сразу после). Но, во-первых, после второй сессии с цитированием уже у всех было нормально (18 из 18 в brain-only процитировали собственные эссе после написания, и 16 из 18 –из гпт). Авторы сами отмечают – это потому что, студентов не застали врасплох с просьбой процитировать собственные работы. Другое дело, что, видимо, используя сгенерированный текст как свой, участники не присваивали его смысл – и от этого хуже воспроизводили на 4 сессии.
Резюмируя, поделюсь мыслью, которая мучает меня давно: операционализация образовательного процесса, будь то для количественного измерения или технологического апгрейда, упирается в то, что имеется ввиду под образованием. Часто это представление экстраполируется из одной (удобной для измерения) методики на обучение вообще; как, например, в этом исследовании. Из него мы узнали, что проще для мозга писать эссе по типу ielts с genAI, чем без него. И что с таким видом заданий потом сложнее справляться без ассистента.
Значит ли это, что использование genAI-ассистента по-другому, для других эссе, других целей или вообще, в других методиках драматически может на нас повлиять? Этого мы (пока) не узнали. Хотя вывод «откладывать AI ассистента до того момента, пока ученики не совершат достаточно самостоятельного когнитивного усилия» мне кажется очень здравым.
через пару часов стартуем дискуссию с Ренатой: если вы надумаете в последний момент, смело прыгайте к нам по ссылке, стартуем в 16 по лондону/18 по мск.
(но если вы хотите посмотреть запись, то лучше зарегистрироваться)
благотворительная лекция в поддержку сбора Одинаково разные х Упсала цирк
Стартуем уже через час 🫶🏼
Еще не поздно присоединиться – все детали в посте выше.
Если вам не пришла зум-ссылка, напишите, пожалуйста, в комментариях.
в продолжении прошлого поста – мой любимый мем, хорошо объясняющий парадокс корпоративной терапевтизации в двух словах 🙈
Читать полностью…
про развитие
Большую часть своей жизни я не ощущаю себя комфортно – не в том смысле, что мне плохо, а в том, что мне «всегда что-то надо». Как социализированная в России женщина я проходила разные этапы отношения к этому – от стыда за свои амбиции до вдохновения и воодушевления от того, как широко мечтают некоторые мои соратницы. Один из таких примеров полета мысли – Джаннет Кашурникова, управляющий партнер Invisible Force (ex Культура Инновации).
Джаннет ведет канал про достаточно хорошего лидера (мне эту формулировку хочется забрать во все аспекты своей жизни, честно говоря), который я очень рекомендую. Несмотря на то, что я уже какое-то время не руковожу никем, кроме себя и маленького тоддлера, мне очень откликается то, о чем она пишет. Одно из ее размышлений как раз про состояние дискомфорта, но осознанного – через понятие оптимального конфликта.
Оптимальный конфликт — это:
🔵настойчивый опыт неудовлетворения (фрустрации), дилеммы, жизненной головоломки, загадки, личной проблемы, которые…
🔵вызывают у нас ощущение ограниченности нашего нынешнего способа познания…
🔵в какой-то сфере нашей жизни, которая для нас очень важна…
🔵при этом есть факторы, не позволяющие конфликту подавить нас, а нам — избежать или устранить его.
читательское
С того момента, как я стала не просто phd-студенткой, а мамой–phd-студенткой, в моей академической работе появилось некоторое количество нестандартных практик. Базовая – это, конечно, печатать одной рукой, пока на второй спит ребёнок (как, например, сейчас, когда я пишу этот текст). Ещё одна форма соприсутствия в двух ролях – это чтение бумажных книг, пока малыш играет под боком. Открылась эта форма существования относительно случайно – мы заметили, что бумажные страницы в руках у взрослого не слишком интересуют ребёнка, в отличие от телефона (что, к тому же, не самый хороший пример) и (о боже, конечно) ноутбука. Поэтому в режиме супервизии самостоятельной игры мы стали возвращаться к базовым читательским настройкам.
Сначала я бралась за несложный нонфикшн, но со временем стала дочитывать книги, с которыми работаю для исследования. Библиотека начала резко пополняться – я стала заказывать бумажные версии, даже если они были в онлайн-доступе, потому что прочесть их в электронном виде я не успевала, зато на аналоговый вариант у меня находилось существенно больше времени. Можно было бы предположить, что качество моего чтения должно было бы сильно упасть – в конце концов, ребёнок постоянно отвлекает и требует внимания. Но этого не просто не произошло – мне в какой-то момент показалось, что читается даже легче и лучше, чем с экрана. И тут я наткнулась на заметку Пола Киршнера.
В ней он разбирает свежие исследования, сравнивающие экранное и бумажное чтение, и резюмирует, что, читая онлайн, мы склонны быстрее «пролистывать» страницы, поверхностно просматривать текст (скиммить) и, в результате, хуже его понимать. Мне не понадобилось даже исследование, чтобы это заметить – переехав в полностью бумажный мир, я почувствовала, что читать стало легче (хотя контекст стал сложнее). Правда, исследования показывают, что студенты часто не ощущают разницы между экраном и бумагой – их субъективное восприятие расходится с объективными данными о понимании текста. Возможно, как пишет Киршнер, это происходит потому, что быстроту взаимодействия с онлайн-текстом они воспринимают как быстроту понимания, хотя на деле это не так. В результате автор аргументирует за более осторожный переход в цифру, особенно когда речь идёт о маленьких читателях.
А вы как читаете и чувствуете ли разницу?
fun fact: прочитав про «оригинальный мини-отель на побережье, которым владеет городское сообщество», я, разумеется уже начала паковать вещи, готовая отправиться в исследование на другой конец острова. И что вы думаете, в альтернативном будущем нельзя жить в отеле с животным! Не уверена, что мне такое подходит, куда же мы денем наших сладких non-human agents 🐕
Читать полностью…
фотокарточка на память – о том, как я кусаю Тео за ушко во время нашего (раньше было просто моего) дилетанско-авторского тура по Кембриджу. Водили Галю и Женю, рассказывали им разные истории (смешные и грустные) про эти стены и пространства, которых я за 4 года накопила немало.
Поэтому, если вы окажитесь в наших краях, обязательно пишите – мы с радостью поводим друзей и новых знакомых по нашим любимым тропам (конкретный маршрут, длительность, а также количество остановок на печеньку и банан непредсказуемо и варьируется от настроения младшего экскурсовода). Ну а если вам хочется посодержательнее, обязательно сходите на
Uncomfortable Cambridge Walking Tour, у них группы почти каждый день (и это гораздо интереснее классических туров).
преподавательское – мой новый интенсив!
Невероятное и удивительное (для меня) – я снова преподаю проектирование образовательного опыта!
В июле я проведу онлайн-интенсив в School of Education, где поделюсь накопленными и осмысленными практиками/изменениями в проектировании за последние три года. Именно столько я основательно не вела ничего на тему LXD; накапливала по чуть-чуть то тут, то там, но только сейчас собрала это в одну программу.
Я испытываю ужасное воодушевление, как маленький ребенок накануне Нового года. Довольно долго я не занималась своим любимым: перекладыванием теории в конкретные профессиональные инструменты и фреймворки, адаптированные для работы. Одно время мне вообще не хотелось этого делать – казалось, мое понимание образования (в широком смысле) так углубилось, что любое сведение теории к практике – страшное упрощение. Но этот барьер мне удалось частично преодолеть – об этом, кстати, тоже буду делиться на интенсиве.
Программа будет устроена как междусобойчик специалистов, ищущих новых опор, перспектив и инсайтов. Опуская все базовое введение (для этого есть замечательный курс Основы), я предложу подумать, попрактиковать и пообсуждать пять ключевых вопросов:
• Как меняется и что вообще означает человеко-ориентированное проектирование? Как это связано с клиентской/потребительской позицией? В чем вообще выражается потребность в обучении и когда это – эксплицитно сказанное, а когда ученик сам не знает, как для него лучше? И как тогда можно перейти из иерархии «создатель-потребитель обучения» в совместную практику разработки и со-обучения?
• Какие альтернативные системы целеполагания более рабочие в текущих условиях? Как вообще программа может мыслиться не как линейная траектория из А в Б, а как переживание, проживание, временное существование, целый хеппенинг, если хотите?
• Какие новые (или хорошо забытые старые) модели обучения сегодня нам нужны? Разберем самые часто внедряемые (в дисциплинарных областях от social science до инженерии) и мысленно поэкспериментируем, как и зачем они могут быть нам нужны в текущем контексте со всеми его вызовами и ограничениями.
• Когнитивные, эмоциональные и телесные особенности обучения, которые мы сегодня знаем; как это влияет на проектирование и как мы учимся видеть и сосуществовать с учеником, а не стремимся контролировать и управлять;
• Ну и, наконец, технологический слой, без которого сложно сегодня говорить о чем-то всерьез. Оставим глупости про «ИИ всех заменит» необразованным техно-оптимистам и обсудим, какие формы работы с генеративным интеллектом этичны и полезны для учителя, ученика и коллективного благополучия.
На первый взгляд все эти вопросы кажутся несвязными, однако их объединяет фундаментальная опора на самый главный аспект сегодняшнего мира – его неопределенность. Проектирование онтологически задумано как практика воображения [в нашем случае, программы и ее результатов], переложенная на траекторию реализации – из начала в конец. Предполагается, что мы обладаем достаточной полнотой данных, чтобы определить стартовую и конечную точки. Но это было не совсем правдой десять лет назад и уже совсем неправда сегодня – от того интереснее наблюдать, как стремительно развивается инструментарий со-проектирования с реальностью: хаотичной, непредсказуемой, полной неизвестных.
Я попробую адаптировать более общие размышления ближе к нашей реальности, хотя тут, понятное дело, не без сложностей. Будем много обсуждать и пробовать разные формы работы руками – как обычно, я ставлю перед собой задачу сильно расширить существующее поле, вытолкнув дискурс за пределы узкой коробочки (в данном контексте частично созданной мною самой).
Три дня, 17-18-19 июля, онлайн (будет нагружено, но достаточно интересно и включено, чтобы пережить такую дозировку в зуме); отдельная моя радость – 5 мест для сотрудников благотворительных фондов со скидкой 80% (подробнее про это в комментариях).
Проведу один раз, потому что следующий смогу не раньше чем через год, а так нескоро это будет уже другой интенсив. Регистрация по ссылке.
про внимание
Время утекает с такой скоростью, что я не успеваю вспомнить кто я и где. Делюсь давно проведенным (но совсем не забытым) эфиром с Аней и Лобсангом. Аня резюмирует:
1. Часто внимание воспринимается, как способ увеличения продуктивности и достижения лучшего результата, но это далеко не самое важное в самом восприятии понятия внимание.
2. Буддизм, дзен буддизм воспринимает внимание больше как качество присутствия, нежели как инструмент достижения чего-либо и это ключевое различие с западным подходом.
3. Внимание напрямую связано с интересом, чем интереснее, тем легче удерживать внимание. Поэтому так важно для самого ученика простроить для себя цепочку взаимосвязей между своими ценностями, интересами и образовательным процессом, чтобы стимулировать мотивацию к процессу.
4. Чем лучше ученик способен проживать фрустрацию и сложные чувства в процессе развития и образования, тем больше зрелости и познания он может для себя создать.
5. Развитие и образование, получение нового опыта, может приносить тяжесть и усталость, а может радость и драйв. Все зависит от того, откуда идет мотивация и как она связана с проявением человека свободы своей собственной воли. Все, что рождается изнутри, основано на любопытстве и соприкасается с собственными ценностями идет легко, все что рождается из страха, принуждения, противоречит глубинным ценностями и потребностям человека, идет с сопротивлением, потерей энергии и потерей внимания и интереса.
accidentally spotted – по-летнему теплые солнечные лучи падают на инсталляцию the Arc of History в Newnham College. В «летающих» страницах – архивные истории о выдающихся исследовательницах колледжа, среди которых Rosalind Franklin (открыла структуру ДНК); Jane Harrison (изобрела современный стандарт изучения греческой мифологии) и Philippa Fawcett (первая женщина, сдавшая сложный математический экзамен лучше всех абсолютно – еще в 1890 году).
Когда я чувствую отчаяние и усталость, как например в этот извращенный войной день победы, я стараюсь обращать внимание на такие вот случайные эпизоды. Кто я такая, чтобы как минимум не стараться, как они.
вопросы и предложения
Апрель выдался какой-то очень сложный (и я даже еще никак не могу осознать, что вот уже прошла одна неделя от мая) – я организовала и реализовала поездку за сбором данных (что с малышом уже само по себе достижение), дописала краткий черновик результатов исследования, провела классный эфир с Аней про внимание (и забыла поделиться результатами – сделаю это подробно в отдельном посте), записала многострадальный эфир в Постнауке, написала пару кратких статей и презентовала концепцию новой книги (которая пока секрет). Завершила супервизию со студентами бакалавриата (it’s exams time!) и закончила второй поток Reading Lab. Смертельно устала, накопила миллион неотвеченных (простите).
В этом круговороте совсем не хватало сил нормально писать сюда и, честно говоря, в какой-то момент все отложенные идеи кончились. Поэтому самое время воспользоваться анонимным ботом (давно хотела): если вы хотите порекомендовать мне о чем писать, задать вопрос, или поделиться, что из последних тем/материалов вам понравилось (или, наоборот, совсем не понравилось – не пиши об этом!) – по ссылке это можно сделать анонимно! Не проходите мимо, помогите восполнить контент план. 💛
p.s. бот предлагает писать вопросы, но, разумеется, свобода воли в этом случае позволяет писать и утверждения. И даже восклицания! Спасибо 🫶🏼
преподавание в эпоху AI
Последний раз я так основательно готовилась к интенсиву весной/летом 2022 – в уже не до конца осознаваемой агонии, но еще до бума генеративного AI. Решила с вами поделиться наблюдениями и рефлексией о том, как за эти три года поменялась моя преподавательская практика:
Во-первых. Критики технооптизма давно сформулировали идею, что технологии при капитализме не позволят нам работать меньше – они лишь будут планомерно повышать планку производительности на единицу времени. Конечно, кто-то сильно быстрее овладевает разным продвинутым инструментарием (и на время обгоняет эту планку, работая меньше), кто-то медленнее, но итог один (нет, мы не будем заниматься творчеством на базовый доход). Раньше я тратила на подготовку в среднем по формуле 1к3 – на один час преподавания нужно три часа подготовки (это при условии, что материал у меня уже есть в голове – его надо структурировать, перевести в фреймворки, адаптировать к практике и так далее). Сейчас, понимая какие возможности дает AI (про это чуть дальше), я просто успевала за эти же три часа сделать в разы больше и где-то подготовить материал или задания, на которые раньше у меня не хватало ресурсов. То есть, в итоге, меньше я готовиться не стала – но кпд сильно возрос (и очень скоро, если не уже, это просто станет новой нормой).
Во-вторых. Сколько бы я не разбирала тему с этичным использованием AI, на практике у меня самой возникали трения то тут, то там, потому что ты постоянно попадаешь в серую зону. В AI Literacy Framework я нашла хорошую формулировку (брошенную там мимоходом), которая мне очень помогла: использовать не просто верифицированный контент, а только тот результат выдачи, который я могла бы сделать и сама (но без помощи это очень ресурсоемко). Топ 3 моих формы работы: написать иллюстрации (наглядные примеры) к теории/принципу; сделать кейс (или частичный пример для практики); сделать подборку литературы. Все три я могу сделать и сама и, соответственно, мне легко проверить качество результата, отредактировать и скорректировать его. Однако самой писать, например, с нуля кейсы для практики может быть очень утомительно и на это просто нет нужного времени (а для студентов, при этом, такой материал очень полезен).
В-третьих. Резко выросла (в моих собственных глазах) ценность авторской перспективы. Раньше я больше стремилась к нейтральности теории и к тому, чтобы принести полезный контент; понятно, что ценности говорящего всегда влияют на выбор, что говорить и делать, но для меня это было фоном. Сегодня, в век резкого обесценивания любого содержания мне самой словно бы стало ценнее не просто поделиться подходом, теорией или инструментом, а явно обозначить, почему и как что-то выбрано; где я вижу нюансы, а где – возможности для применения; как конкретно я смотрю на ту или иную идею. Тут еще может я больше прониклась идеями позициональности за четыре-то года в западной академии, но даже без фемтеории – мне кажется, сегодня в сотню раз интереснее слышать чей-то человеческий, уникальный, невыверенный и удерживающий сложность голос, чем разложенные в табличку идеи от гпт. Где-то тут, кстати, я мысленно возвращаюсь и к этичности – правильнее, на мой взгляд, преподавать (писать, делиться и вообще нести в мир) только свои идеи, даже если кажется, что синтез с genAI «продвинутее».
А вы какие-то наблюдаете прогрессы в своей практике за последние годы?
p.s. набор на второй поток в сентябре уже открыт (и уже скоро будет закрыт, видимо 🥹). Так что если вы планировали – не откладывайте, увидимся 12-13-14 сентября
в напряжении
Готовила небольшое выступление про практики обучения в эпоху пост-правды и вспомнила про наш замечательный разговор с Ренатой про поляризацию. У себя в канале она фиксирует итоги обсуждения и делиться записью, а еще дополняет классные практики для учителей и учеников в условиях современной (иногда слегка, скажем так, заряженной) классной комнаты, например:
🔸Признавать агрессию и пробовать трансформировать её: от аннигиляционной агрессии («всё уничтожить под корень») — к конструктивной («как перейти из нежелательной ситуации в желаемую, где всем есть место»).
🔸Исследовать идею собственного всемогущества — «я зайду в класс и буду ответственна за всё, от меня всё зависит». В этой логике любое несогласие или иная точка зрения ученика рушит конструкцию, возникает чувство, что «ученик всё портит», «я напридумывала, а теперь план под угрозой». Можно попробовать рассмотреть и даже полюбить идею бессилия учителя, а также злости от того, что не на всё есть влияние. Когда возникает противостояние, все силы уходят не на наблюдение и контакт с реальностью, а на натягивание реальности на жёсткий план. Как с дождём: мало того, что мокро и холодно, так ты ещё и злишься на себя, что не предсказал и не подготовился.
заметки из рубрики accidentally spotted – долгие летние прогулки с только что начавшим ходить малышом заставили меня переоткрывать (мой не самый любимый) жанр подкастов. Делюсь понравившейся мне находкой из последнего –
Ordinary Unhappiness – психоаналитический подкаст о том, почему (и как, и зачем) мы страдаем 😀
Можно послушать про специфику климатических репараций и травму потери себя в пространстве; разбор страданий (и их причин) в Белом лотосе и Разделении, погоревать о том, что принесла в нашу жизнь поп-психология или убедиться, что боль и обучение несовместимы.
Некоторые выпуски под пейволом (£4.5 per month), но если у вас есть возможность оплатить, это того стоит (хотя бы 1 месяц, чтобы послушать приглянувшиеся выпуски). Про материнство, кстати, тоже есть – там обсуждается приблизительно все, за что современное общество винит матерей и как это трансформирует практику заботы о детях. Спойлер: список обвинений экстремально длинный.
А какие страдания концептуально (или может практически) занимают вас?
ai-first
Готовлю летний интенсив в school of education (важный ps про него в конце поста!) и много читаю про AI в образовании, чтобы дополнить и углубить свою перспективу. И вот что интересное мне пришло в голову в качестве #заметки_на_полях – про персонализацию как краеугольный камень, даже больше – священный грааль, стремление всех образовательных душ (и технологий).
Один из ключевых нарративов, прослеживающийся в теме AI (и вообще, в технологизации в целом) – это идея «индивидуального образовательного пути», «персонализированный образовательной траектории», «технологии как индивидуального тьютора, настроенной под твои потребности, особенности и возможности». Звучит это хорошо и правильно – массовое образование страдает от унифицированных методов и экстраполированных уровней сложностей, применяемых для всех одинаково. Кажется логичным стремление создавать индивидуальные маршруты, настроенные под конкретного человека – он движется по своей траектории в нужном ему/ей формате, темпе и уровне погружения. Ведь класс?
Но мне кажется из поля зрения выпадает (в широком нарративе) взаимосвязанность технологий и контекста их производства и применения. Несмотря на скромные попытки выпустить генеративный AI как результат исследовательской некоммерческой деятельности (как попытался openAI), технология мгновенно коммерциализировалась. В узких кейсах типа тренинга (тренировка специализированного навыка, обучение определенной практики) использование коммерческих персонализированных решений вполне возможно большее благо, чем вред. Человек учиться сам по себе, а система настроена на то, что бы каждый индивидуальный юзер пользовался решением как можно дольше и больше. Но когда мы говорим о более сложных сферах и областях, охватывающих образование в широком смысле слова (культурные установки, ценности, становление личности, понимание мира, формирование профессионального этоса), мы неизбежно упираемся в том, что совместное, коллективная, наполненная неизбежным напряжением групповая практика – фундамент, без которого не случается нужной глубины.
Когда я читаю глупое (простите это оценочный и злой эпитет) интервью основателя Дуолинго, я вспоминаю книгу Gert Biesta ‘Beautiful risk of education’, в которой он описывает один из важнейших (и, как подсказывает название – рискованных) процессов в образовании – это становление субъектности через взаимодействие с другими. Опять же, это не касается (или почти не касается) обучения как тренинга – когда нам надо накачать какую-то одну конкретную когнитивную мышцу. Язык, кстати, к таковой не относится и Luis von Ahn (CEO Duolingo) стоило бы это знать (хотя, кажется, он стал что-то понимать после того, как анонсировал AI-first стратегию и столкнулся со шквалом критики и осуждения).
Хорошее рассуждение на эту тему (взвешенное и нюансированное, как комбинировать технологии с образовательными ценностями) есть в книге Selwyn, N. (2019). Should robots replace teachers?: AI and the future of education. Она вышла до бума GenAI, но сутево, знаете ли, ничего не поменялось.
p.s. места на интенсив закончились (прям совсем), но если вам интересно и вы раздумывали – оставьте весточку в листе ожидания; если мы поймем, что еще много желающих, то сделаем вторую группу чуть позже.
как разговаривать с другими?
В этот четверг проведем с моей дорогой подругой и коллегой Ренатой Гизатулиной открытую дискуссию про поляризацию. Представим две перспективы: Рената подсветит внутренний процесс с психологической точки зрения, а я – внешний, связанный с меняющейся нормализацией общественной дискуссии. Поговорим о том, как и когда мы больше всего предрасположены к межгрупповым конфликтам, откуда в нас берется (и когда активизируется) страх Другого, какие правила аргументации приносит левая теория аффекта и как социальные сети вынуждают нас дрейфовать дальше от центра/компромисса. Сокрушенно покачаем не раз головой и попробуем закончить на более жизнеутверждающей ноте – что с этим можно делать и на индивидуальном уровне, и на уровне организации группы.
Дискуссия открытая, то есть вы можете заявиться как участник разговора: для этого надо в форме регистрации выбрать «активный участник» и подготовиться. Можно просто послушать, стартуем 19 июня в 16 по лондону/лиссабону (18 по мск). Регистрация (для любого участия) по ссылке.
До встречи ✨
университет и его добродетели
Как понималась гражданская добродетель во времена Аристотеля? Какие идеи продвигал первый (Средневековый) университет и какую дисциплинарную роль занимала теология? Что происходит в эпоху Просвещения и как мы превращаемся в «объективных» наблюдателей? Что такое оригинальная академическая свобода и причем здесь нейтральность? Как умерла критика, потом возродилась и снова умерла? Какие представления о будущем предлагает современная университетская добродетель и, самое главное, что нам это говорит об идеально-желаемом обществе и гражданине в нем?
Об этом я поговорю завтра, в 11 по лондону, на благотворительной лекции в пользу сбора Одинаково разные и Упсала цирк.
Чтобы попасть, необходимо зарегистрироваться и самостоятельно отправить пожертвование на сайте сбора. Рекомендуемая сумма пожертвования 1000 рублей (но это не стоимость билета, поэтому никто не осудит вас, если вам комфортнее отправьте другую сумму). Можно заполнить гугл-форму (и прикрепить скриншот пожертвования туда), можно отправить скриншот пожертвования и вашу почту в бот канала @overtheriverbot. Накануне вам на почту придет ссылка на зум.
До завтра!
терапевтизация – дело личное?
В новом выпуске Social Research: An International Quarterly вышла прелюбопытная статья. Вообще, весь выпуск очень интересный – он посвящен анализу различных аспектов университета, находящего сегодня на пороге войны (с самим собой как будто бы в том числе) – выпуск так и называется, The Embattled University (Университет в боевой готовности). В одной из публикаций бывшая декан Американского университета в Каире, а ныне профессор political science в Columbia University Lisa Anderson рассуждает на тему того, как связаны неолиберализация и психотерапевтический поворот в образовательном процессе.
Она отталкивается от анализа языка и практик ведущих университетов Штатов после атаки 7 октября и последующей интервенции Израиля в Газе. Оба события являются потрясением, стрессом и ужасом, как для вовлеченных сторон, так и просто внешних наблюдателей. Lisa показывает, как реакция университетов сводится к managing mental health issues, то есть в качестве решения в ситуации дистресса предлагается, собственно, обратиться к индивидуальным практикам работы с этим самым стрессом. Забота и успокоение становятся главным ориентиром и предположение, которое выдвигает Anderson мне интуитивно очень откликается (возможно, как человеку, который много насмотрелся на корпорации).
Университет превратился в кеш-машину для инвесторов – пик неолиберализма, утверждает профессор. С этим рука об руку идет и то, что называется внутренней неолиберализацией – мимикрия бизнес-процессов в самом университете. Если последний – корпорация, то и практики корпоративные; вместо того чтобы обращаться к структурным проблемам, социальным парадоксам и гражданскому активизму (которые адресуют корень дистресса), университет предлагает индвидуализированные средства менеджмента ментального здоровья, видимо поддерживая формулу «если я научусь не видеть (или не чувствовать), то этого и нет».
Единственное, что мне показалось слишком поверхностным – это размывание аргумента на весь травмо-информированный подход, как продолжение терапевтической практики, стремящейся из образовательного пространства сделать бесконечное safe space. В то же время в практике trauma-informed education (TIE) активно развивается либертарное направление; например, в замечательном сборнике статей Thompson, P., & Carello, J. (2022). Trauma-informed pedagogies: A guide for responding to crisis and inequality in higher education классно описывается safe space как пространство, поддерживающее столкновение с вызовом/трансформацией – именно для этого и нужна безопасность (а не для эскапизма). Но идея Anderson критически отнестись к идее safe space мне понятна: методы работы TIE действительно часто попадают в крен психологизации и апеллируют к индивидуальным стратегиям (поврехностно) справляться.
Бунтарски выкладываю статью в комментариях к посту для тех, кому интересно 👌
благотворительная лекция!
На днях я проводила экспериментальную (для себя) лекцию про университет и его добродетели в Новой школе политических наук (спасибо за приглашение!). Мне было интересно поисследовать, как в разные времена университет (и высшее образование в широком смысле слова) инсталлировало систему ценностей – с чем она была связана, как на эту систему влияли различные стейкхолдеры (полис, церковь, государство) и как эта система, выраженная в понятии добродетель, переживает кризис сегодня.
В конце было столько прекрасных вопросов и обсуждений, что мне очень захотелось повторить (чтобы еще поговорить с умными людьми и послушать реакции и перспективы). Теперь – в пользу сбора Одинаково разные и Упсала цирк, которые организуют этим летом лагерь для детей из пунктов временного размещения.
В следующую субботу, 14 июня в 11 по Лондону (13 по Москве), я проведу лекцию «Университет и его добродетели» для всех желающих. Чтобы попасть, необходимо зарегистрироваться и самостоятельно отправить пожертвование на сайте сбора. Рекомендуемая сумма пожертвования 1000 рублей (но это не стоимость билета, поэтому никто не осудит вас, если вам комфортнее отправьте другую сумму). Можно заполнить гугл-форму (и прикрепить скриншот пожертвования туда), можно отправить скриншот пожертвования и вашу почту в бот канала @overtheriverbot. Накануне вам на почту придет ссылка на зум, где мы и встретимся часа на полтора поговорить о кризисе современной добродетели университета и что с этим можно делать.
Жду с нетерпением!
убрать нельзя оставить
Новый (пожалуй, теперь самый любимый) пример того, как работает наука: уже состарившийся со-автор теории когнитивной нагрузки в партнерстве с более молодым (относительного него) коллегой взяли и переделали эту самую теорию. На корню.
Отступление: я, как человек глубокого пост-модерна, к идее того, что что-то там можно доказать и однозначно подтвердить отношусь очень скептично (и уже тем более что сложные социальные-аффективные-психологические-когнитивные процессы можно оцифровать и верифицировать через статистику). Но в академии иного пути, у нас, как известно, нет (ну или, по-крайней мере, нет пока). Поэтому мы живем в иллюзии evidence-based, а еще в окружении теорий, которые становятся канонами и превращаются из концептуализаций в факты. Хорошо себе напомнить, однако, что теория – это просто чье-то хорошо аргументированное представление о реальности, и не более.
Суть истории (пока доступная только в линкдин посте автора) такова: теория когнитивной нагрузки, испокон веков своего существования предполагавшая три вида этой самой нагрузки (intrinsic, extraneous and germane) была пересмотрена. Не просто пересмотрена – они взяли и отменили третью категорию!
С профессиональной позиции я с ними согласна – никто так не страдает, как преподаватель, пытающийся объяснить, что такое germane cognitive load. Она как бы и нагрузка, но позитивная, и ее надо увеличивать, но при этом она может быть overload – короче, полный бардак. Авторы, видимо, тоже долго дискутировали и пришли к тому, что категорию просто надо убрать, описав когнитивную нагрузку через две составляющие: внутреннюю и внешнюю.
С исследовательской точки зрения, я, подхватывая свою челюсть, думаю «а что, так можно было?». Ну и очередное напоминание всем нам – не бойтесь писать херню экспериментировать со знанием, пройдет время и вас обязательно кто-нибудь поправит.
P.S. электронную книгу Rethinking Cognitive Load Theory обещают выпустить уже в июне – почитаем, обсудим!
by believing passionately in something that still does not exist, we create it. The nonexistent is whatever we have not sufficiently desired.
Британская инициатива Onion collective выпустила в начале этого года серию эссе по результатам исследования UK Emerging Futures practitioners. Идея самого коллектива (и того, что они исследуют) – в культивировании «пространств альтернативного будущего», возникающего на разломе обыденной и новой практики. Onion collective основали 5 подруг, которые изначально (в 2012) просто хотели сделать приятное третье место для себя и своих маленьких детей в отдаленном городке Watchet на побережье графства Somerset. Так появился городской музей в коллективном владении. Чуть позже, в 2021, – культурный центр (и небольшой отель East Quay при нем с неповторимыми авторскими комнатами). К материальному добавилось интеллектуальное; команда занимается исследованиями и социально-ориентированным консалтингом.
В процессе своей деятельности основательницы сформулировали свою миссию – воплощать альтернативную (позднему капитализму) экономическую систему, создающую пользу своему сообществу. Практика перетекла в теорию: так у коллектива появилась своя модель «появляющихся альтернатив» (emerging futures alternatives), которые произрастают на окраинах «обычной» практики и зачастую незаметны для мейнстрима. В прошлом году при поддержке Joseph Rowntree Foundation, коллектив развил свое видение до полномасштабного исследования новых инициатив в UK, предлагающих альтернативное видение будущего и практикующего его на периферии социального взора. Казалось бы, ну еще один список/сеть/паутина «социальных инноваторов», но тут произошло кое-что интересное, что заставило меня сильно переосмыслить практику изменения как таковую.
Дело в том, что все публикуемые результаты исследования – это рефлексия, описание и собирательные характеристики такой сети (четыре эссе можно найти тут). Не список, чествующий эго внесенных в него лиц и организаций (коих было выявлено чуть больше двух тысяч). Почему? И ответ меня поразил своей простой и убедительностью.
Практика социального изменения – это практика сопротивления, политического акта, медленного подтачивающего статус-кво, пишут исследовательницы. Это всегда столкновение, забирающее силы – чем радикальнее ты предлагаешь переосмыслить устоявшееся, тем с большим раздражением ты рискуешь встретиться. Если тебя встречают с аплодисментами и медалями, значит тут что-то не то, значит где-то имитация и подмена. Это, разумеется, не означает, что тебя не должны поддерживать вообще (четвертое эссе как раз посвящено фондам и тому, как они финансируют эти инициативы). Однако более полезно для команды, практикующей «альтернативное видение», быть не очень известной вне и хорошо знакомой внутри сети своих. Поэтому неанонимная карта инициатив распространялась только среди самих же участников, ну и фондов, которые могут такое финансировать.
Эта банальность меня поразила, словно бы я не помнила, что изменение везде, даже там где ему казалось бы рады (как в Великобритании) – это сложно и лучше без лишних фанфар. Но – и это видимо будет главным критерием валидности практики – с признанием от «своих», которое и подарит нужное ощущение «я все делаю правильно».
p.s. Очень рекомендую почитать все четыре эссе подробнее, но если ресурс ограничен – то хотя бы первый, концептуализирующий понятие альтернативных будущих (во мн числе), возникающих в разломах и на окраинах.
трудные дети
На днях мне написали ребята из любимого фонда Шалаш, предложив вспомнить свой подростковый период, а заодно и уроки, которые я вынесла из того времени. Присаживайтесь, у меня для вас обширная подборка вредных советов с жизнеутверждающим финалом.
Моя первая школа преподала мне урок социального смирения – не вдаваясь в детали, за три года в средней школе (младшую я не помню) я научилась тревожно распознавать надвигающуюся опасность, а еще почему-то запомнила со-участие Спинозы в развитии математики (или наоборот). После седьмого класса я поступила в физико-математический лицей: там я узнала, насколько сильна духом и упряма (за это, если синхронизировать с рассказами моей мамы, я получила единственную тройку в аттестате за 9 класс – по геометрии); как легко выигрывать конкуренцию в раннем подростковом пубертате, если в классе 28 мальчиков и 4 девочки; сто и один способ скоротать скучнейшие дисциплины гуманитарно-исторического блока; а еще как спастись от очередного эссе по литературе в жанре «что хотел сказать автор?». В девятом классе, то есть спустя всего два года, я разорвала с накопленным социальным капиталом и развернула свою жизненную траекторию в сторону англо-русской школы: то есть такой, где утром учат обычный русский язык и географию, а после обеда – готовят к A-level.
Восстановить социальные достижения мне особо не удалось, русская часть школы была, мягко говоря, слишком слабой, а английская – сложной, но преимущественно из-за ведения предметов на иностранном языке. Меня мало что вдохновляло, никакая профессиональная самореализация меня не будоражила, у меня не было всепоглощающих хобби, значимых достижений или глубоких знаний. Та сама учительница по геометрии (из прошлой школы) считала, что я талантлива, и поэтому должна была учиться на отлично (чего и требовала с меня) – но дух мой, как мы помним, было не так-то просто сломить. Поэтому десятый класс я практиковала маргинализацию, отщепенство и контркультуру; в результате чего в конце года просто проспала тестовые A-level.
Основной урок был такой: в критических ситуациях главное действовать на опережение, поэтому из английской части школы я отчислилась по собственному желанию, не дожидаясь, что отчислят меня в принудительном порядке. Русская часть конвертировалась в экстерн, потому что размусоливать это еще целый год сил не было никаких. ЕГЭ я сдала относительно плохо, никаких особых идей куда нести документы у меня не было, на дворе стоял 2010 – апогей российского медиа, рекламы и креатива, поэтому документы я в итоге отнесла в Вышку на политологию. Там была кафедра рекламы, которая потом станет школой медиакоммуникаций, но тогда преподавать что-то подобное не умели от слова совсем. Поэтому какая в конечном счете разница, где прозябать, если жизнь уже абсолютно однозначно пошла под откос, думала я. Это я еще не знала, что нас отселят в корпус на м. Текстильщики, где четыре долгих года мы будем делить коридоры с психологами, хихикать над мясом с ананасами и проживать скучный, бессмысленный и бессистемный университетский опыт (с небольшими вкраплениями светлых и довольно интеллектуально требовательных моментов, конечно же).
Предвещала ли такая образовательная траектория, что спустя 10 с небольшим лет я поступлю во второй университет мира писать докторскую про образование (не говоря уже обо всех остальных достижениях)? Едва ли. Главная мантра фонда Шалаш – не дети трудные, а дети, которым трудно – хорошо отражает и мой главный подростковый урок: трудный опыт не обязательно определяет тебя как человека и уж тем более дальнейшую жизненную траекторию. Но лучше все-таки обойтись без него.
Завтра у фонда день рождения – подумать только, 6 лет! – и я неистово призываю вас поздравить их пожертвованием. Потому что именно благодаря таким программам (а не только везению – как в моем случае) порочный круг «трудного опыта» можно разорвать и иногда кардинально изменить чей-то вектор.
accidentally spotted
мне очень интересно, как музейное/выставочное пространство реализует свою образовательную функцию. В небольшом городке Bath в местной галереи студентка сделала инсталляцию к картине – отсылая к классическому авангарду (так вообще можно сказать?) подрывного искусства Guerrilla Girls. На плакате написано:
Дорогой зритель, эта картина – единственная в музее, написанная женщиной.
Дорогой коллекционер, мы узнали, что в вашей коллекции, как и в большинстве подобных, содержится совсем мало картин, написанных женщинами. Мы безусловно уверены, что вы устремитесь исправить это досадное недоразумение как можно скорее.
to show off
Свою первую публичную лекцию я провела в 2015 году – практически ровно десять лет назад. С того момента и по сей день я использую преимущественно английские источники – такова уж специфика темы, с которой я работаю. В дополнении к этому, последние почти 4 года я живу в Великобритании: я говорю на английском в быту и на улице, я читаю на нем, работаю и, самое главное, на нем я пишу – то есть думаю. Некоторые мысли и идеи хранятся в моей голове исключительно в конструкции английских предложений.
Все эти десять лет я получаю упреки за то, что использую англицизмы в (устной) речи. Понятие code-switching в лингвистическом аспекте моим критикам, видимо, незнакомо; поэтому я расскажу об этом вам, чтобы вы снисходительнее относились к таким «бедно владеющим русским», как я.
Существование в жизненном пространстве с двумя или несколькими языками называется би (или мульти)лингвизмом и это не только про детей, которые с рождения говорят на нескольких языках. Если человеку приходится постоянно существовать в нескольких языковых средах (где он успешно коммуницирует на разных языках) – его можно называть билингвом, даже если он или она живут в Москве и работают в иностранной компании, где основной язык коммуникации, например, английский или китайский. Практика билингвизма модифицирует мышление и коммуникацию, так как теперь у носителя есть несколько «проторенных дорожек», между которыми он или она постоянно переключаются в речи. Такое переключение называют code-switching (она может быть обусловлено как лингвистически, так и культурно – например использование сленга).
Для того чтобы понять (и простить) практику переключения между языками, достаточно связать это с когнитивной нагрузкой. В этом исследовании, например, легкость переключения связывается с «доступностью» слова или словесной конструкции для говорящего – то есть «проще», с точки зрения когнитивной нагрузки, сказать то слово, что зафиксировано за смыслом – неважно на каком оно языке. А вот здесь уже напрямую исследуется нагрузка при code-switching и аргументируется, что намеренная попытка переключиться там, где это неудобно (вынуждено) повышает когнитивную нагрузку. То есть попросту сжигает лишний ресурс, который можно было бы потратить на что-то более полезное, чем подстраиваться под чьи-то ожидания.
В свою защиту скажу, что всегда старалась, насколько это возможно, найти аналог – не сколько потому что ценителей чистого русского раздражают англицизмы, сколько ради попытки расширить смысловое поле родного языка. Особенно принципиально для меня это в письменной речи – там, где есть время подумать над формулировками. Однако с устной речью гораздо сложнее – у меня 11-месячный ребенок, я год не спала по-человечески, пытаясь одновременно растить человека, писать докторскую и работать. Я берегу каждую каплю своего ресурса и если ради этого кому-то придется послушать пару-тройку английских слов в моей речи – ну что ж, невелика цена.
Не пытаться подобрать русское слово вместо быстро приходящего (и больше подходящего) английского, в моем случае, – это тоже самое, что не пытаться надеть каблуки, если хочется пройти более длинную дистанцию. Ну да, для какой-то группы объективизирующих мужчин удобные кроссовки – это, наверное, менее привлекательно. Но, честно говоря, это их проблемы, а не мои.
А вы как относитесь к вкраплению одного языка в другой?
everyone wants science to be done with them, not on them
Один из ключевых (и самых частых) аргументов академической изоляции в «башне из слоновой кости» – мол, как нам вовлекать широкую общественность, они ведь просто не понимают того, что понимаем мы. Чтобы исследовать и проектировать нужно разговаривать экспертам с экспертами, ученым с учеными. Общественность тоже не то чтобы легко вовлечь: в области social science & humanities, возможно, чуть проще – у каждого что-то да найдется сказать про психологию или историю (даже самое бытовое), или, по-крайней мере, не испугаться темы, в отличии от квантовой механики или молекулярной инженерии. Хоть и высоколобое снисходительное отношение – удобное оправдание для академической изоляции, в 21 веке все понятнее, что со-проектирование (или со-исследование) – это не только и не столько про совместное создание ценности, сколько про морально-этическую калибровку.
В своем репорте об инженерах, например, MIT еще в 2018 году упоминал важность этической составляющей в точных науках, особенно когда речь заходит об изобретениях. Взаимодействие ученых с широкой публикой позволяет понять, как на самом деле люди переживают инновации (используют, ощущают, отвергают, и так далее). Но как преодолеть разрыв в знаниях между исследователем и «простой общественностью»? Совсем недавно Кембридж предложил очень изящный ответ на этот вопрос и очень интересно, как эта практика будет развиваться со временем.
Британская математик и блогер Hannah Fry была назначена профессором на факультет физики. Но не просто профессором – ее полная должность звучит как Professor of the Public Understanding of Mathematics. В Кембридже она будет руководить центром, задача которого – широкое просвещение в области математики, а также развитие у общества математической грамотности базового уровня. За прямолинейной целью широкого просвещения скрывается (не то чтобы прячется, просто не подсвечивается) задача в том числе этической рекалибровки исследовательской и изобретательской практики.
Сама professor Fry получила все три степени (BA, MA, PhD) в UCL, где работала (и дослужилась) до профессорского звания, но известна стала не своей академической, а просветительской деятельностью. В инстаграме у нее 1.2 миллиона подписчиков, BBC неоднократно выпускал с ней эпизоды и подкасты, а Bloomberg даже снял mini-series. Слушать ее – невероятное удовольствие и не только содержательно, но и эстетически.
А вам как кажется, ответственен ли университет будущего за развитие базовых грамотностей у широкой общественности, и не только по математике, но и возможно по множеству других дисциплин? И будет ли повышающаяся просвещенность способствовать этичной и человеко-ориентированной изобретательской практике самих ученых?
teaching ethically during polarized times
В Harvard Teaching недавно прошел вебинар профессорки Meira Levinson, специализирующейся на этике преподавания. Она рассказывала о том, как работать с усиливающейся поляризацией взглядов в классе: а еще действительно ли эта поляризация есть и в чем она выражается.
Вся фактура на американских данных, но даже без адаптации к другим политическим контекстам – динамика поразительная. Levinson предлагает понимать поляризацию как удаление политических взглядов и действий от центра. Так как в Америке двухпартийная система, график получается довольно простой – есть около-нормальное распределение взглядов демократов, около-нормальное распределение республиканцев и пики их графиков долгие годы находятся относительно около центра (см. видео). Но с 2011 они начинают разъезжать и после 2017 тенденция только усиливается. Визуально разрыв все сильнее.
Под экстремальным взглядом профессор предлагает понимать именно удаленность от центра, то есть от того, насколько далеко промежуточная, компромиссная позиция. При этом носители экстремального взгляда могут считать его единственно правильным и человечески оправданным. Пример, который она приводила, связан с абортами: если центр – это (разрешенное) прерывание беременности до конца первого триместра, а после – по показаниям, то экстремальная позиция – разрешенный аборт на любом сроке без медицинских показаний. При том, что кто-то вполне может считать, что только полное право на аборт является правильной позицией с точки зрения прав женщин. С точки зрения же распределения взглядов такая позиция будет экстремальной.
Как работать с этим в классе (если в нем вообще можно выражать разные позиции)? Levinson адаптирует знаковую работу Political Classroom и предлагает перераспределять внимание от settled (closed) questions к open.
Закрытые (устоявшиеся) вопросы – это такие вопросы в обществе, ответ на который уже зафиксирован как аксиома и разделяется большинством, если не практически всеми. Например, может ли женщина водить машину (не представляете, как долго я придумывала пример для российского контекста, теперь куда ни глянь – у нас все под вопросом). Такое знание преподается как факт.
Открытые вопросы – те, по которым в обществе могут идти дебаты, в том числе очень чувствительные. Можно ли делать операцию гендерного перехода в раннем подростковом возрасте? Нужна ли аффирмативная практика (например, при приеме в вуз) для маргинализованных групп? Нужна ли школьная форма (возьмем что попроще)?
При этом, уточняет Levinson, грань между вопросами может быть очень тонкой, и далеко не всегда то, что кажется settled действительно так. Как показывает правая реакция, по очень многим вопросам общества в самых разных странах пытаются пересмотреть settled questions и, кажется, не в пользу либеральных взглядов. В образовательном же процессе важен не результат, а процесс диалога (уважительного, аргументированного) – как практика перед будущей общественной жизнью, где придется все время разговаривать и договариваться по самым разным позициям. И, надеюсь, со всех политических спектров со временем возвращаясь к центру.