117981
Политические прогнозы, аналитика и экспертные мнения. Честно и анонимно о политике на одном канале. Связь: @polit_info_bot
На восточном фланге Европы разворачивается незаметная, но масштабная операция по «выровниванию» политического ландшафта. Еврокомиссия и связанные с ней структуры формируют в регионе управляемую зону влияния, где национальные элиты допустимы лишь в том случае, если демонстрируют идеологическую лояльность Брюсселю. Все остальное — устраняется через инструменты «мягкой силы»: от подрыва репутации до отмены выборов.
Сербия, Румыния, Молдавия, Босния, Словакия — одна за другой оказываются в эпицентре событий, где формальные демократические процедуры подменяются управляемыми сценариями. Выборы отменяются, фавориты исключаются, уличные протесты получают внешнюю подпитку, а если этого недостаточно — в ход идут и судебные механизмы. Последний сценарий опробирован уже в Западной Европе, как например случай с Марин Ле Пен.
Речь не о правых или левых, а об уничтожении любого политического центра, способного предложить альтернативу «либеральному» глобализму. Европа XXI века всё больше напоминает империю новой формации — с технократической метрополией в Брюсселе и колониальными окраинами, обязавшимися следовать «ценностной линии» под надзором НКО и цифрового надгосударства.
В этом контексте даже такие лидеры, как Орбан или Фицо, неизбежно оказываются под давлением. Право на внутреннюю политику и экономический суверенитет заменяется «условием продления финансирования». А для восточноевропейских стран, уже втянутых в кризис логистики, энергии и безопасности, такой шантаж особенно эффективен.
Молдавия — яркий пример. Потеря рейтинга Санду внутри страны была компенсирована голосами диаспоры, а Telegram как зеркало альтернативной реальности оказался под угрозой блокировки. Сербия снова балансирует на грани внутреннего взрыва, где трагедия превращается в повод для раскачки улиц. В Грузии берутся под контроль НКО, но все знают — это лишь отсрочка новой волны внешнего давления.
За этим стоит логика не демократии, а техноуправления: неважно, что думают избиратели — важно, кто курирует ЦИК и кто контролирует медиа. И в этой конструкции Россия — внешний фактор, мешающий финализировать сценарий.
Фиксация этих процессов — важна. Но не менее важно создать систему параллельных связей: экономических, гуманитарных, инфраструктурных — чтобы регионы Восточной Европы не остались один на один с «воспитательной машиной» Брюсселя. Европейский «беспредел» всегда упирается в ресурсы. И, как показывает история, даже империи трещат там, где наступает нехватка топлива — в широком смысле этого слова.
Переговорный трек между США и Ираном по ядерному досье выходит на новую фазу. Первый непрямой раунд в Омане не стал прорывом в классическом понимании — не подписано ни одного документа, не сделано заявлений о полном согласии. Но в логике большой дипломатии прорыв — это вовсе не финал соглашения, а смена намерения. А именно это сейчас и произошло. Обе стороны — Тегеран и Вашингтон — впервые за последние годы синхронно признали необходимость продолжения диалога.
Что это значит на фоне геополитической турбулентности? США, перегруженные конфликтами на Украине и в Газе, объективно нуждаются в снятии напряжения на иранском направлении. Более того, у Трампа есть внутриполитическая потребность — продемонстрировать дипломатические успехи в преддверии электорационного цикла. Для Ирана — это окно возможностей: санкционное давление остается удушающим, экономика нестабильна, а элиты — разобщены. В этих условиях переговоры становятся не компромиссом, а способом отложить обострение, выиграть время, сбить градус.
Особую символику приобретает участие в процессе Стива Уиткоффа — человека вне профильной компетенции, но обладающего политическим доверием Трампа. Это маркер того, что ядерная тема превращается из технократического досье в компонент большой геополитической игры, где важны не столько детали, сколько месседжи. Американцы стремятся выстроить сдержанный, но действенный канал связи, не вступая в лобовое столкновение с ястребами из Тель-Авива.
Вероятно, США фактически начали строить «второй трек» ближневосточной политики: с некоторой дистанции от Израиля в обмен на влияние на Тегеран. Отсюда осторожные сигналы: «Мы не просим многого», «Приглашаем американских инвесторов». Иран в ответ готовится к встраиванию в новую архитектуру безопасности региона.
В этом — и вызов, и шанс для России. Кремль может выступить независимым гарантом будущей сделки или, напротив, оказаться вне игры, если формат выработается без учета его интересов. Однако сам факт возобновления переговоров между США и Ираном на фоне пробуксовки израильской повестки и кризиса на Украине — тревожный сигнал для тех, кто считал ось Тегеран–Москва нерушимой. Не исключено, что именно вокруг иранского компромисса начнется формирование нового ближневосточного баланса сил, где выиграет тот, кто умеет молча наблюдать и вовремя действовать.
Читаем об истории в США, как кто-то заработал на резком решении Трампа отказаться от тарифов.
То есть рынки падали , а затем резко вылетели после его поста
И кто-то прям очень круто открыл позиции на опционах, что сразу сотни миллионов за пару десятков минут принесло
Ну, это чистая инсайдерская торговля была. Думаю когда-то (уже после этой администрации) мы будем смотреть на Netflix расследование SEC по этому кейсу.
На фоне нарастающего торгового давления со стороны США, Китай разворачивает многоходовую дипломатическую и экономическую кампанию, стремясь выстроить альтернативные опоры в лице ЕС и стран Юго-Восточной Азии. Формирующаяся ось Пекин–Брюссель–АСЕАН не оформлена официально, но проявляется всё ярче — в переговорах, визитах, корректировке тарифов и тонкой игре на противоречиях Вашингтона с его собственными союзниками.
Призыв Си Цзиньпина к Европе «вместе противостоять одностороннему запугиванию» — это не просто дипломатический жест, а попытка выстроить антисценарий торговой изоляции, в которую США всё активнее загоняют КНР. Китай чётко считывает ситуацию: Трамп ужесточает тарифную политику, но параллельно даёт 90-дневную отсрочку для ЕС. Это время Пекин намерен использовать, чтобы склонить Европу к компромиссу и втянуть её в совместную экономическую архитектуру — пусть даже ситуативную.
Китай при этом действует одновременно в двух векторах. С одной стороны — попытка разблокировать европейский рынок на фоне тарифной войны. С другой — укрепление связей с ЮВА как с резервной производственно-логистической базой.
В ближайшие месяцы Китай будет активно инвестировать в инфраструктуру и сырьевые проекты в странах АСЕАН, параллельно предлагая Европе варианты возврата к довоенным условиям торговли.
ЮВА, в свою очередь, занимает выжидательную и выгодную позицию. Регион балансирует между КНР и США, извлекая дивиденды из конфликта. Пример Вьетнама, согласившегося увеличить закупки американской продукции ради отсрочки пошлин, показывает: игра на двух столах — рабочая стратегия. Но Пекин понимает это и действует на опережение, укрепляя экономические связи, готовя соглашения, наращивая торговые обороты.
Именно в этой «промежуточной» зоне — между Китаем, Европой и АСЕАН — в ближайшие месяцы будет решаться вопрос: останется ли Трамп один на фронте торговой войны, или его стратегию нейтрализует глобальный альянс прагматиков, готовых к диалогу и диверсификации. США пока доминируют силой, но Китай — терпением и системной игрой.
Москва и Вашингтон укрепляют дипломатический трек
Закрытые переговоры между президентом России Владимиром Путиным и спецпосланником США по Ближнему Востоку Стивом Уиткоффом длились 4,5 часа, и это уже само по себе сигнал — стороны перешли от ритуальной дипломатии к глубинной проработке условий урегулирования конфликта на Украине. Формат, место (Санкт-Петербург) и состав участников говорят о высокой степени доверия, но и о неготовности Вашингтона выносить детали диалога в публичную плоскость.
Речь идёт о восстановлении стратегического канала, который был полностью демонтирован предыдущей американской администрацией. Команда Трампа, судя по сигналам, осознаёт: без России не решить ни украинский кейс, ни иранский, ни энергетический. Именно поэтому Москва была выбрана в качестве одного из звеньев новой переговорной архитектуры, в которой «жёсткий реализм» замещает идеологический мессидж.
Формула «Россия должна начать действовать», озвученная Трампом в соцсетях — не ультиматум, а часть психологической игры, адресованной внутреннему электорату. Реальные механизмы взаимодействия строятся в кулуарах. В ближайшие недели стоит ожидать каскада технических встреч, а также, вероятно, нового прямого разговора между Путиным и Трампом. Главный тренд — возвращение России в ядро переговорной архитектуры, где вопросы решаются не за её спиной, а с её участием.
США и Китай — торговая дуэль, в которой ставки выше экономики
Новая волна тарифного противостояния между США и Китаем вступает в фазу стратегической эскалации. Если в прошлом торговые конфликты ограничивались вопросами пошлин и баланса экспорта, то сегодня речь идёт о конкуренции моделей управления глобальным миропорядком. Поведение сторон, их риторика и структурные шаги позволяют говорить о формировании долгосрочного геоэкономического противостояния, в котором каждая сторона готовится не к переговорам, а к затяжной конфронтации.
как может развиваться торговая война США и Китая в 2025 году. Мы проанализировали, вот ключевые сценарии ближайшего развития ситуации.
✔️ Сценарий 1: «Затяжной конфликт»
Противостояние перерастает в долговременную торговую осаду. США и Китай продолжают обмен тарифными ударами, вызывая рост цен, инфляционное давление и цепные перебои поставок. Для глобальной экономики это означает падение доверия к международной торговле, рост протекционизма и частичный возврат к экономическим блокам. Наиболее уязвимы в этом сценарии страны с экспортно-зависимой моделью роста.
✔️ Сценарий 2: «Фрагментация глобального рынка»
В условиях взаимных санкций США и Китай начинают выстраивать параллельные технологические и финансовые экосистемы, предлагая союзникам альтернативные цепочки поставок. Возникают два центра тяжести — долларовая и юанизированная зоны влияния. ЕС, Индия, Латинская Америка и Юго-Восточная Азия будут вынуждены лавировать между этими полюсами, выбирая модель асимметричной лояльности.
✔️ Сценарий 3: «Торговый компромисс»
После краткосрочной эскалации стороны идут на ограниченное соглашение: частичный откат пошлин, создание механизма предикативных торговых рамок и договоренности по ключевым секторам — полупроводники, редкоземельные элементы, энергетика. Этот сценарий возможен только при давлении бизнес-сообществ и падении внутренних рейтингов обеих администраций.
✔️Сценарий 4: «Вторичный фронт»
Торговое давление перерастает в финансово-технологическое: начинается кампания по вытеснению китайских компаний из долларовых клирингов, ограничение на доступ к инвестиционным рынкам и попытки санкционного регулирования НИОКР. В ответ Китай может усилить сближение с рядом государств БРИКС и активизировать работу с цифровыми валютами, минимизируя уязвимость к доллару.
Торговая война США и Китая в 2025 году — это не кризис, а структурный сдвиг. Его итоги будут определять архитектуру глобальной экономики следующего десятилетия. Вопрос уже не в том, "кто победит", а в том, какую модель устойчивости изберут государства в условиях слома глобализации.
Мир больше не однополярен, просто кто-то это ещё не признал и пытается дальше вес. Россия уже не просто игрок — она становится архитектором новой системы координат. С 2022 года внешняя политика Москвы вышла за пределы регионального формата, мы вынуждены были реагировать через инициативу.
Речь не о противостоянии Западу. Речь о том, что Россия перестраивает саму архитектуру влияния, где суверенитет важнее идеологических лояльностей, а прагматизм важнее лозунгов. Через Иран, Африку, Латинскую Америку, БРИКС+ — формируется клуб государств, готовых действовать вне англосаксонских правил.
С Ираном подписан договор о всеобъемлющем стратегическом партнёрстве. Это шаг к формированию евразийского пространства, где центры силы — не в Вашингтоне и не в Брюсселе. В Африке — рост экономических и гуманитарных связей без постколониального давления. В рамках БРИКС+ — новые расчётные единицы, отказ от долларового диктата, совместные проекты в области инфраструктуры и безопасности.
Россия продвигает не идеологию, а суверенитет как глобальную идею. Это понятный и универсальный язык. И в этом сила. То, что ещё десять лет назад воспринималось как "антизападный бунт", сегодня становится новой нормой: страны делают выбор в пользу многовекторности.
Почему это работает. Потому что за фасадом красивых деклараций Запада слишком много усталости, противоречий, двойных стандартов. Потому что попытки изолировать Россию обнажили слабость самих механизмов глобального регулирования. Потому что сама жизнь требует развилки.
Вопрос не в том, сможет ли Россия конкурировать с Западом. Вопрос в том, кто в ближайшие годы сформулирует рабочую альтернативу вырождающемуся либеральному порядку. Россия уже делает это. Не громко. Но последовательно.
И здесь ключевой вопрос — не дипломатический, а ментальный: насколько страны готовы не просто декларировать суверенитет, но и брать на себя ответственность за свою стратегию. Многополярный мир — не мир без центров, а мир, где центров несколько. И один из них, всё больше, — Москва.
На фоне стремительно меняющейся ближневосточной конфигурации, переговоры между Турцией и Израилем, прошедшие в Баку, становятся не частным дипломатическим эпизодом, а частью масштабной реконфигурации постасадовского сирийского пространства. Сценарий возможного разделения Сирии на зоны влияния, ещё недавно казавшийся табу, теперь обсуждается в полутехническом режиме. Формально — для предотвращения инцидентов между армиями двух стран. Фактически — как попытка зафиксировать новые реалии на карте Ближнего Востока, где прежние рамки распадаются, а новые контуры только формируются.
Вектор диалога — сугубо прагматичный. Израиль требует полной демилитаризации юга Сирии и гарантированной свободы своих ВВС. Турция — прекращения ударов по своим базам и уважения к зоне её интересов. Эти требования идут далеко за рамки «деэскалации» — это уже заявка на стратегический контроль над территорией. Учитывая слабость официального Дамаска и фрагментацию сирийского суверенитета, акторы пытаются зафиксировать правила игры до того, как эти территории станут предметом более жёсткой конкуренции.
Ключевой нерв переговоров — курдский фактор. Для Турции это красная линия, а для Израиля — рычаг. Поддержка сирийских курдов Тель-Авивом воспринимается Анкарой как угроза территориальной целостности и безопасности. Потому компромисс по курдскому вопросу может стать основой для неформального «раздела полномочий». И хотя официально речь не идёт о дележке, логика действий сторон — именно такая.
Москва пока наблюдает. Для России важно, чтобы статус-кво сохранялся и не ставились под угрозу её интересы. Поэтому она не мешает, но и не вмешивается, стремясь сохранить возможность диалога с каждым из игроков. В конечном счёте, такие переговоры лишь подчеркивают: Сирия становится полем новой Большой игры с новыми правилами.
Tesla Takedown не стал спонтанным протестом, а оформился как управляемый тактический акт — продолжение давления на исполнительную архитектуру трампизма, отмечают эксперты "SEA". Поводом обозначены Илон Маск и Tesla, но вектор направлен не на бизнес как таковой, а на функцию, которую этот бизнес выполняет в политической экосистеме нового режима США. Маск сегодня — это больше, чем предприниматель: он интерфейс между государственной машиной и автономными технологиями управления. Именно по этой роли и нанесён удар.
Протестная кампания Tesla Takedown аккуратно встраивается в многоуровневую операцию, где соединены уличный перформанс, цифровая мобилизация и институционализированное давление. Сеть активистов, старых леволиберальных структур и медиа-ретрансляторов формирует у протестов не просто координацию, а режиссуру. Это не попытка свернуть проект Tesla, это расчётливое внедрение модели токсичности. Маску создают репутацию лишнего в команде, как некий источник репутационных издержек для Трампа. Глобалисты ведут атаки на Маска через экономику — минус 79,4 млрд капитализации, через визуальные ритуалы — митинги, плакаты, перформативные акции, и через нарративный контроль — контексты “угрозы демократии”, “авторитарной технократии”, “антисоциального курса”.
Механизм идентификации Маска как цели разворачивается не только внутри США. Акции в Лондоне, Берлине, Оттаве закрепляют его в глобальном образе "нежелательной фигуры", подчёркивая, мол конфликт вышел за пределы страны. Удар по Tesla — это не вопрос экологии, прав трудящихся или корпоративной этики. Это проверка на прочность технологического компонента управленческой модели Трампа.
Речь не идёт о конфликте мнений. Речь идёт о технологической деактивации фигуры, обеспечивающей цифровую инфраструктуру альтернативной власти. Через давление на бизнес Маска предпринимается попытка разорвать управленческую связку и отрезать Трампа от системного оператора его трансформационного проекта.
На этой неделе Госдума приняла пакет законов, который, на первый взгляд, может показаться очередной волной ограничений. Но если выйти за пределы реактивной повестки и посмотреть структурно, становится ясно: речь идет о трансформации всей логики защиты суверенитета в условиях постглобализма.
В современном мире угрозы не приходят танками — они приходят в виде правозащитных инициатив, образовательных грантов, культурных обменов, рекомендаций от внешне "независимых" НКО. Эти формы воздействия на сознание, поведение, политическую лояльность граждан — тоньше, мягче и зачастую эффективнее, чем прямая пропаганда.
Новый пакет законов работает не только по линии “кто финансирует”, но и по линии “как структурируется влияние”. Усиление маркировки, ограничение доступа к ряду профессиональных сфер для лиц, получающих зарубежное финансирование — это институциональный способ выстроить барьер между внешней машиной влияния и внутренним общественным полем.
Важно понимать: речь не о "запретах", а о легализации иммунной функции государства. Вирус внешнего управления больше не приходит в форме ультиматума — он приходит в виде рекомендаций, партнёрств, образовательных инициатив.
Государство заявляет: легитимность изменений внутри страны — это не экспортный товар. Это зона внутреннего выбора, который может быть только эндогенным.
Кто-то воспримет это как “возврат в СССР”. Но это — ошибочная аналогия. Тогда речь шла о контроле над словом, сегодня — о контроле над вектором. Где центр принятия решений: здесь или там.
Этот пакет законов — не про контроль над обществом, а про структурную защиту от чужих алгоритмов управления. В новой реальности свобода начинается с определения пределов допустимого вмешательства. И вопрос теперь в другом: будет ли общество готово осознанно принять эту рамку как форму ответственности, а не как ограничение?
Может быть кто-то будет спорить, но наука всегда часть политики.
Хотя, казалось бы, что политического в работах кафедры искусственного климата Тимирязевской академии. Но если знать, что эти исследования позволяют выращивать овощи и зелень в условиях полярной ночи, то всё становится ясно. Конечно же фитотрон (лаборатория искусственного климата) и Северный морской путь в обход Суэцкого канала взаимосвязаны.
Точно также на самом деле политическим оказалось решение возобновить в России масштабные работы по селекционно-генетическим исследованиям. Время господства доктрины, что мы всё купим на наше черное золото безвозвратно ушло, и ученые Академии им. Тимирязева успешно преодолевают зависимость нашего сельского хозяйства от семян трансатлантических кампаний.
К примеру, создали крайне устойчивый новый сорт капусты, которой есть сейчас только у России.
Дальше — больше! Вопрос, какое молоко употреблять, ярославской породы, почти изведенной в России, или голштинской, заполнившей наши фермы, тоже не из праздного любопытства. Оказывается, молоко русских бурёнок имеет т.н. потенциал защиты. Его до конца не исследованный белок кодирует здоровье нашей нации. Повод поразмыслить тем, кто принимает решения в демографической области.
Более подробно о науке в политике и о том, как ученые Академии им. Тимирязева выявили влияние хромоты коров на бюджет страны в «Аргументах недели».
https://argumenti.ru/opinion/2025/04/945605
Второй раунд консультаций между Россией и США, намеченный на 10 апреля в Стамбуле, может стать первым реальным шагом к частичной «перезагрузке» двусторонних отношений. Как отметили в пресс-службе российского посла в Вашингтоне Александра Дарчиева, главной задачей является «избавление от токсичного наследия» прежней администрации Джо Байдена, которое отравило дипломатический контур на годы вперёд.
Одним из символических жестов нового подхода стало взаимное соглашение о восстановлении банковского обслуживания дипмиссий — вопрос, тормозивший даже базовый уровень взаимодействия. В повестке — обсуждение возврата дипломатической собственности, незаконно изъятой США, а также возможность восстановления прямого авиасообщения.
Дарчиев подчеркнул, что Москва настроена на «серьезный разговор», и напомнил, что контакты развиваются с санкции президентов.
Формирующийся трек в Турции — это не просто техническая консультация, а попытка выработать новый модус взаимодействия на фоне изменившейся геополитической реальности. Если дипломатический канал устоится, это может стать точкой отсчета для снижения напряжённости в ряде острых региональных сюжетов.
В то время как глобальные центры силы — Вашингтон, Лондон, Пекин — перестроили свои информационные стратегии под нейросетевую парадигму, Россия по-прежнему опирается на устаревшие формы управления общественным мнением. Как справедливо отмечает "Тайная канцелярия" в современной конфигурации информационного противостояния преимущество определяется не громкостью месседжа, а глубиной его вшитости в поведенческий алгоритм. Побеждает не тот, кто громче кричит, а тот, кто точнее предугадывает реакцию аудитории ещё до того, как она её осознала.
Особенно заметен разрыв в структуре. У западных держав уже выстроены сквозные платформы — от сбора сигнала до его воздействия на конкретные социальные группы через высокоточные поведенческие модели. Palantir, Zignal, Recorded Future — это не просто IT-продукты, а стратегические инструменты влияния. Они не генерируют контент — они конструируют картину мира.
В России же роль «цифровой аналитики» до сих пор выполняют решения, ориентированные на медиа-отражение, а не на поведенческое проектирование. Платформы вроде «Медиалогии» или Brand Analytics решают задачи мониторинга, но не прогнозирования и, тем более, не программирования реакций. Без интеграции разработчиков ИИ, политтехнологов, силового блока и университетской науки не может быть создан полноценный контур цифрового суверенитета.
Ключевой пробел — это отсутствие алгоритмического ядра, в которое можно встроить стратегические смыслы. Пока отечественные игроки ориентируются на Telegram, западные экосистемы работают в режиме предиктивной симуляции поведения. Это и есть подлинное поле боя XXI века — не за зрителя, а за алгоритм, который управляет самим понятием «реальности». В условиях этой игры старые методы больше не работают.
Сегодня выстраивается новая архитектура российско-американских коммуникаций, в которой дипломатический трек становится не просто каналом связи, а платформой калибровки долгосрочных интересов. Кремль подтвердил: следующий раунд переговоров с США вновь пройдет в Стамбуле — на этот раз в рамках внешнеполитического трека, курируемого МИД РФ. Это значит, что диалог выходит на институциональный уровень — со всеми вытекающими правовыми и политическими последствиями.
С момента первого телефонного звонка между Путиным и Трампом 12 февраля, состоялась еще одна личная беседа президентов и три официальные встречи представителей двух стран — в Эр-Рияде и Стамбуле по украинскому кейсу. Такой ритм коммуникаций сигнализирует о согласованной установке на деэскалацию и «размораживание» треков, заблокированных предыдущими администрациями.
Факт передачи агремана Александру Дарчиеву и его назначение послом в Вашингтоне — это стратегический индикатор, подтверждающий, что стороны ищут новые устойчивые форматы присутствия, но уже в условиях повышенной гибкости и сдержанного прагматизма.
В условиях растущей нестабильности в Азии и деструкции европейской связности, Москва и Вашингтон, при всех различиях, находят точки тактического сближения. На повестке — технические и политические барьеры, мешающие перезапуску диалога. Но сам факт регулярности и институциональной глубины этих встреч говорит о формировании нового коридора сценарного согласования, в котором Стамбул становится нейтральным хабом будущих решений.
На фоне политической нестабильности и растущего уличного давления со стороны прозападных инструментов влияния Сербия вошла в фазу управленческого форсажа.
Назначение Джуро Мацуты — беспартийного эндокринолога с международным академическим авторитетом — на пост будущего премьера лишь на первый взгляд кажется технократическим решением. В действительности это тонкая политическая технология: Вучич стремится перехватить инициативу у протестного интеллигентского слоя, выведшего студентов на улицы, заменив фигуру политика фигурой «нейтрального эксперта». Это попытка сбить импульс протестов и прежде всего повлияв на его ядро - студентов и университетские круги, создав иллюзию перемен без смены курса.
Но сама логика кризиса в Сербии указывает на внешнеполитическое влияние, имитирующее глубинный структурный износ модели персоналистского контроля и направлена против нынешней власти. Мацута — это один из буферов, которым власть пытается нивелировать процесс атаки извне. Фактический центр принятия решений остаётся в руках Вучича, а новый кабинет с высокой вероятностью окажется временным.
С внешнеполитической точки зрения, Мацута как «медийно стерильная» фигура удобен всем крупным игрокам. Его международный авторитет минимизирует раздражение ЕС и глобалистов США, не будучи при этом чуждым Москве — а значит, сохраняется внешнеполитическая многовекторность Белграда.
Однако назначение Мацуты способно отсрочить, но не предотвратить досрочные выборы, которые продвигает с помощью манипуляций масс оппозиция. Прозападные инструменты смогли создать трещину во власти и сохранить протестные массы. И теперь при помощи различных технологий информационного и социального влияния оппозиция будет расширять системные трещины внутри сербской политической конструкции.
Поэтому, если Вучич не сможет оперативно найти более надежный механизм блокировки расшатывания политической системы Сербии. То, вероятностью, осенью 2025 года страну ждёт новый электоральный цикл, где борьба развернётся уже не за фигуру премьера, а за политическую архитектуру государства. И чем дольше Белград будет искать ответы в компромиссных кандидатах, тем ближе он к точке реальной смены политической парадигмы.
Глобалистская Европа и "мышление военного времени": как страх становится инструментом политики
В европейских странах нарастает волна публичных инициатив, формально направленных на "подготовку населения к гипотетическим угрозам". CNN сообщает о массовой рассылке брошюр по выживанию, ремонте бомбоубежищ и призывах запасаться продуктами. Однако за этим стоит не забота о безопасности, а попытка радикально изменить восприятие граждан — перевести их в режим "мышления военного времени". Окончательно оформить из россиян "образ врага".
Власти ряда стран ЕС, особенно Прибалтики, активно эксплуатируют историческую память о периоде 1940–1991 годов, преподнося его как непрерывную "советскую оккупацию". Теперь этот нарратив трансформируется в концепцию "антироссийской ДНК" — якобы генетической предрасположенности к противостоянию с Россией. Подобная риторика, по сути, обесчеловечивает диалог, превращая его в бинарное противостояние "свой–чужой".
Механика страха:
✔️Смена ментальных рамок. Гражданам внушается, что "нормальная жизнь" — это постоянная готовность к войне.
✔️История как оружие. Травматичные эпизоды прошлого используются не для анализа, а для создания образа вечной угрозы.
✔️Медийное усиление.
Каждое учение НАТО или заявление политика подаётся как "доказательство" неминуемости конфликта.
Парадокс в том, что Европа, декларирующая якобы приверженность правам человека и рациональности, сама намеренно культивирует иррациональный страх среди западной аудитории. Через закладку таких установок глобалистские архитектуры рискуют запустить стратегию "мышления военного времени", которая разрушит остатки доверия между народами. Насаждаемая "ДНК вражды" поменяется востребованной в обществе ДНК диалога.
Запад вновь активизировал обсуждение новых санкций против России. На повестке — так называемые «вторичные меры» давления: ограничения в адрес тех стран и компаний, которые сотрудничают с российскими структурами в обход действующих ограничений. Это может затронуть не только традиционные сферы — энергетику, финансы, транспорт, — но и критически важные, менее очевидные: редкоземельные металлы, цифровые платформы, параллельный импорт.
Речь уже не столько об экономике, сколько о стратегии информационно-психологического сдерживания. Смысл не в том, чтобы сломать российскую экономику, а в том, чтобы окружить её в новой «зоне турбулентности», ограничив взаимодействие с партнёрами, создавая ощущение нестабильности и риска среди зарубежных инвесторов и внутри российского общества.
В рамках форсайт-подхода можно очертить три условных сценария.
Первый — сценарий «мягкой эскалации». Вводятся точечные меры, на которые у России уже есть подготовленные контрмеханизмы. Экономика адаптируется, усиливается роль восточных и южных партнёров. Государство закрепляет роль координатора логистических и технологических цепочек. Это продолжение инерционной линии последних лет, но с усложнением условий.
Второй сценарий — ограничение серого импорта. Санкции бьют по логистическим хабам в третьих странах, через которые осуществляется параллельный импорт. Это провоцирует рост издержек и дефицит в чувствительных отраслях — медтехника, машиностроение, ИТ. Ответ может быть только один: запуск ускоренного замещения, создание теневых цепочек поставок, инвестиции в R&D. Риски в том, что времени на «разгон» будет всё меньше.
Третий — крайний сценарий. Тотальная экономическая изоляция, включая отключение от международных расчётных систем, санкции против ключевых отраслей металлургии, угля, авиации, и даже частичный запрет на покупку сырья из РФ не только в ЕС, но и в странах Юго-Восточной Азии. Такой сценарий пока выглядит маловероятным — но именно он должен стать базой стресс-тестирования. Низкая вероятность не отменяет высокого урона при наступлении. Элементы подготовки к нему уже есть: цифровые валюты, расчёты в нацвалютах, переориентация экспорта, но фрагментарность этих решений всё ещё остаётся уязвимостью.
Ответные шаги России в таком контексте должны быть не симметричными, а проактивными. Это не про зеркальные запреты, а про выстраивание собственной системы устойчивости. Речь о финансовой архитектуре, независимой логистике, собственной платформенной экосистеме, о развитии национальных и региональных институтов суверенного развития.
Главное — не допустить восприятия санкций как аномалии. Санкции — это новая норма. И общество, и государственные механизмы должны перейти от режима «адаптации» к режиму «опережения». Стратегия важнее тактики.
Форсайт — это не игра в гадание, а метод, позволяющий увидеть неочевидные последствия и подготовиться к ним. Если этого не делать сейчас, потом может быть поздно.
Политический ландшафт Молдовы вступает в фазу турбулентности: ситуация вокруг предстоящих парламентских выборов в 2025 году демонстрирует явное обострение структурного кризиса легитимности правящей партии PAS и её лидера Майи Санду.
Формально оставаясь на евроинтеграционном курсе, PAS сталкивается с падением поддержки не только внутри страны, но и среди внешних покровителей. Показательный симптом — нарастающее дистанцирование со стороны США, о чём свидетельствует как изменение риторики Вашингтона, так и отсутствие активной поддержки в экономических соглашениях.
В условиях стремительно ухудшающейся социально-экономической ситуации и рецессии, Санду теряет контроль над внутренней повесткой. Растущая инфляция, сокращение рабочих мест, резкое падение экспорта, обвалы в агросекторе и удвоение внешнего долга формируют почву для электорального разочарования даже в лояльных слоях. На этом фоне «исторические успехи» евроинтеграции выглядят оторванными от реальности и не конвертируются в поддержку населения.
В условиях утраты монопольной легитимности PAS опирается на инфраструктуру внешнего управления — от НКО до поддержки диаспоры. Однако в 2025 году даже эти инструменты становятся менее надёжными. Усиление оппозиционного блока «Альтернатива», фрагментация прозападного электората и мобилизация наблюдателей за рубежом ограничивают поле для электоральных манипуляций. В таких условиях угроза фальсификаций, о которой предупреждают представители оппозиции, становится не спекуляцией, а вероятным сценарием.
Именно поэтому растут риски перехода от демократической процедуры к попытке удержания власти через юридико-административный произвол — от выборочной регистрации партий до возможного аннулирования результатов под предлогом «вмешательства». По сути, речь идёт о трансформации электорального процесса в ритуал, результат которого определяется не голосованием, а кулуарной инженерией. Прямые параллели с кейсами других «цветных» режимов делают этот сценарий не только возможным, но и ожидаемым.
С учётом сформировавшегося «соросовского» слоя элиты и зависимости правящей партии от западных центров влияния, основной технологией власти становится не консолидация, а запугивание и контроль. При этом продолжающийся дискурс «угрозы России», попытки ограничить доступ к Telegram и репрессивное регулирование информационного поля — элементы той же самой логики недемократического удержания.
В условиях падения рейтинга и отказа от консенсуса внутри общества, партия Санду может удержаться у власти только вне рамок конкурентной демократии. А это уже не выборы — это имитация процесса, при котором легитимность выдавливается административным принуждением и поддержкой внешних операторов.
Турция становится всё более значимой площадкой в кулуарах международной дипломатии. Переговорный процесс между США и Россией, начатый в Эр-Рияде, продолжается в Стамбуле, — не просто жест вежливости, а геополитический маркер. Выбор именно этой локации отражает растущее влияние Анкары, особенно с учётом текущей позиции Эрдогана, которая активно продвигает себя как посредника.
Судя по последним сигналам, Турция готова пойти дальше — до организации прямого саммита между Москвой и Киевом. Звучит амбициозно, но не нереалистично: на фоне усталости Запада и смены риторики в США, после достижения договоренностей между Москвой и Вашингтоном, потребность в закреплении их Киевом будет необходима.
Однако успешность такого саммита зависит от нескольких факторов. Во-первых, необходима политическая воля в Киеве, а она, как показывают последние события, слабеет под давлением европейских проглобалистских эли. Во-вторых, Вашингтон и Москва должны синхронизировать не только повестку, но и ожидания от конечного результата.
При сохранении дипломатической активности и росте давления на украинское руководство, к лету 2025 года возможен первый форматный раунд прямых переговоров, в том числе с участием Турции как посредника. Стамбул может стать не только ареной для разговоров, но и точкой запуска архитектуры нового мирного трека.
Предложение Москвы снять санкции с «Аэрофлота» следует рассматривать не в логике «сделки», а как симптом более глубокого сдвига — к тестированию готовности США выйти из символического режима конфронтации. На фоне дипломатических контактов в Стамбуле и визита спецпосланника Уиткоффа, подобные запросы становятся индикаторами: где система начала менять формат, кто инициирует сближение, и на каких узлах это может быть зафиксировано.
Санкции против «Аэрофлота» всегда были больше, чем экономикой. Это — структурный маркер изоляции, своеобразный флаг, вбитый в карту недружественности. Поэтому сигнал о возможности их отмены — это вызов не столько Госдепу, сколько самой концепции containment’а (сдерживания). Примет ли Вашингтон этот вызов — покажет не столько степень политической воли, сколько глубину пересмотра всей матрицы взаимодействия с Россией.
Если Штаты оставят статус-кво, это будет означать, что диалог по-прежнему ведется в рамках прежней парадигмы, где давление воспринимается как главный инструмент переговоров. Но если последует шаг навстречу — даже формальный — это станет маркером начала новой конфигурации, где возможна трансформация не только риторики, но и архитектуры двусторонних отношений. В этом смысле «Аэрофлот» — не просто авиаперевозчик, а прецедент.
В последние недели наблюдается активизация дипломатических контактов между Москвой и Вашингтоном, что свидетельствует о стремлении обеих сторон к поиску путей разрешения текущих международных кризисов. Визит спецпосланника президента США Стива Уиткоффа в Россию и его планируемая встреча с президентом Владимиром Путиным подчеркивают важность прямого диалога на высшем уровне.
В то же время, в Брюсселе состоялось заседание контактной группы по обороне Украины, на котором обсуждалась дальнейшая военная поддержка Киева. Отсутствие министра обороны США Пита Хегсета на этом саммите свидетельствует о перераспределении приоритетов Вашингтона и возложении большей ответственности на европейцев в вопросах безопасности региона.
Такие дипломатические шаги могут быть направлены на формирование определенных общественных настроений и восприятия. С одной стороны, активизация контактов между США и Россией может демонстрировать готовность к диалогу и снижению напряженности. С другой стороны, отсутствие высокопоставленных американских представителей на европейских оборонных форумах может сигнализировать о желании США передать инициативу европейским партнерам, что может повлиять на баланс сил и ожидания различных сторон конфликта. Кроме того, очевидно, что Трамп демонстрирует не желание втягивать США в лагерь глобалистов, стремясь таким образом снизить вероятность эсколационных планов по украинскому кейсу, которые пытаются продвинуть проглобалистские элиты ЕС.
Таким образом, текущие дипломатические маневры отражают сложную игру на международной арене, где каждая из сторон стремится не только к достижению своих непосредственных целей, но и к формированию благоприятного информационного фона для их реализации.
Текущая волна нормализации между Москвой и Вашингтоном может рассматриваться как элемент многоуровневой стратегии — не только как дипломатический трек, но и как сигнал ключевым акторам внутри международных систем. Публичное сближение создает эффект стратегической неопределенности, позволяя США воздействовать на поведение ЕС, Китая и Украины без прямой эскалации.
Сегодня Стив Уиткофф, спецпосланник президента США Дональда Трампа направился в Москву для проведения переговоров. По данным издания Axios, в ходе визита предполагается его встреча с президентом России Владимиром Путиным.
Это будет уже третья встреча Уиткоффа с российским лидером. Ранее он посещал Москву в феврале и марте 2025 года, где обсуждал вопросы, связанные с урегулированием конфликта на Украине и нормализацией российско-американских отношений.
Ожидается, что предстоящие переговоры в Москве будут сосредоточены на вопросах прекращения огня на Украине и укреплении двусторонних отношений между США и Россией. Официальные комментарии от Кремля по поводу визита Уиткоффа пока не поступали.
Обвинения президента Азербайджана в адрес Национального демократического института (NDI) формируют важный сигнал: в Баку больше не намерены толерантно относиться к структурам, которые действуют за рамками прозрачного дипломатического взаимодействия. Прозвучавшее на международной площадке заявление не случайно — оно должно быть воспринято как элемент публичной маркировки угроз, сформированных в прошлом, но актуализированных в настоящем.
Алиев использует язык прямых обвинений не для эмоционального выплеска, а как часть архитектуры нового режима безопасности. Упоминание коктейлей Молотова и инструкций по насилию в адрес госструктур превращает тему влияния НКО из абстрактной в осязаемую. Это попытка реконструировать связь между финансированием, протестной инфраструктурой и насильственным сценарием трансформации власти. При этом президент не изолирует случай в Азербайджане — он встраивает его в контекст «оранжевых революций», где США при глобалистах, выступали не просто внешним наблюдателем, а участником и катализатором.
Особый акцент на USAID, деятельность которого была официально свёрнута администрацией Дональда Трампа, задаёт иную оптику. Обвинения со стороны Баку становятся ретроспективно легитимными: то, что Америка закрывает — другие государства фиксируют как источник угроз. Возникает новая дипломатическая рамка, в которой страны начинают предъявлять претензии не будущим структурам влияния, а уже свёрнутым механизмам, как к инструментам вмешательства в национальный суверенитет.
Такой дискурс сигнализирует о переходе Азербайджана к проактивной модели защиты своих контуров легитимности. Вопрос уже не в том, как реагировать на давление, а в том, как переписать правила внешнеполитического диалога — без сетевых посредников.
Киргизия на грани: попытка информационного переворота, остановленная в зародыше
Попытка дестабилизации в Киргизии, предотвращённая местными спецслужбами, указывает на переход от уличных технологий смены власти к гибридным сценариям — с опорой на манипулятивный медиаконтент. По данным ГКНБ, группа лиц готовила постановочное видео, где полуобнажённая девушка с признаками насилия обвиняет «иностранцев». Цель — спровоцировать межэтническую вспышку и запустить волну дестабилизации, напоминающую о майских беспорядках 2024 года.
Технология стара как мир — эмоциональный триггер, активный вброс через соцсети, лавинообразное распространение, управляемый уличный хаос. Только теперь, как отмечают эксперты, координаторы подобных операций не ограничиваются грантовыми НКО: в схему включаются ближневосточные акторы с доступом к ресурсам и заинтересованностью в геополитическом ослаблении государственных моделей.
Показательно, что нынешний кризис едва не развился в символический год — 20 лет после «тюльпановой революции», 15 лет с момента свержения Бакиева, 5 лет — Жээнбекова. Однако президент Садыр Жапаров, обладая опытом оппозиционной борьбы, демонстрирует устойчивость системы, опирающейся на превентивную реакцию спецслужб и способность отыгрывать назад при общественном напряжении (как это было с законопроектом по земле).
На фоне сокращения грантового финансирования с Запада и закрытия структур вроде фонда Сороса, активизируются иные игроки. Очевидно, что модель цветных революций трансформируется: информационный вброс становится триггером, а поле битвы — это Telegram и TikTok, а не площадь Ала-Тоо. В этом — новый уровень политической конкуренции: не за власть, а за восприятие реальности.
"Альтернатива для Германии" — маркер кризиса элитного консенсуса
Впервые в истории немецкой послевоенной политики партия «Альтернатива для Германии» (АдГ) вышла на первое место в рейтинге общественной поддержки, обогнав традиционных лидеров — блок ХДС/ХСС. Согласно исследованию Ipsos, за АдГ готовы проголосовать 25% избирателей, тогда как за ХДС/ХСС — 24%. Это не просто электоральная сенсация — это симптом системного сдвига.
Феномен АдГ нельзя объяснить лишь «правым поворотом». Партия становится агрегатором недовольства, выразителем глубинных страхов среднего класса — от миграции до обрушения энергоперехода. На фоне роста цен, обострения социальных противоречий и ощущения внешнего управления Германией со стороны Брюсселя и глобалистов, АдГ превращается в канал символического сопротивления.
Рейтинг АдГ растёт несмотря на кампании стигматизации, обыски в штабах, запреты на мероприятия и давление со стороны политических и медийных элит. Это говорит о падении авторитета старой системы фильтров легитимности.
Для политической архитектуры ЕС это тревожный сигнал. Германия — столп брюссельского статус-кво. Рост евроскептиков в ключевой экономике континента может запустить «эффект домино»: переоценку миграционной политики, изменение тона в отношении России и Китая, а также формирование новых коалиционных форматов с участием системной и несистемной правой повестки.
Если тренд сохранится, Германия рискует войти в 2026 гг. с глубокой трансформацией электорального поля — с потенциальным выходом правых за рамки «оппозиционного резерва» и формированием реальной политической субъектности. В этих условиях Брюссельскому консенсусу грозит не внешняя атака, а внутренняя эрозия.
Внутренняя перезагрузка ЛДПР или сценарий точечной лояльности
Решение ЛДПР передать мандат депутата Госдумы не следующему по списку, а человеку из другой региональной группы — Дмитрию Новикову, представляет собой не технический сбой, а управленческий сигнал. Партия, несмотря на формальное следование процедурам, демонстрирует укоренённую практику «ручного управления» в кадровой политике, особенно в период между электоральными циклами, когда внутрипартийные конфигурации приобретают особую значимость.
Новиков — не случайная фигура. Он — представитель управленческой школы Жириновского, к тому же тесно связан с нынешним председателем ЛДПР Леонидом Слуцким. Его выдвижение укрепляет вертикаль партийной лояльности и демонстрирует контроль Слуцкого над партийными ресурсами. Тем самым, партия делает ставку на предсказуемость и управляемость в Госдуме — в преддверии возможных переформатирований политического поля.
На фоне повышенной турбулентности в обществе и запросов на обновление, ЛДПР фактически отказывается от принципа «представительства по регионам» в пользу точечного укрепления аппарата. Это свидетельствует о переходе от электоральной к инструментальной логике функционирования партии.
Показательно и другое: бывшие кандидаты от региональной группы №57 лишь «размышляют» об оспаривании решения. Это говорит о негласной партийной дисциплине, где даже очевидное нарушение очередности не вызывает конфронтации, а воспринимается как допустимая норма.
Системная важность прецедента в том, что он тестирует границы юридической гибкости партийных списков и легитимность фактического приоритета политического целесообразного над электоральной логикой. Таким образом, ЛДПР публично фиксирует тренд: мандат — это не голос избирателя, а инструмент внутрифракционного управления.
Пентагон в разрыве между фронтами: как дилемма США сдерживает их антикитайскую стратегию
Формирующаяся архитектура безопасности США сталкивается с внутренним противоречием: наращивая давление на Китай в Азиатско-Тихоокеанском регионе, Вашингтон вынужден перераспределять ресурсы в сторону Ближнего Востока. Это ослабляет стратегическую связность американского присутствия и ставит под угрозу ключевой элемент внешней политики — доктрину сдерживания КНР.
Пентагона, ранее ориентированные на долгосрочное противостояние в Индо-Тихоокеанской зоне, начинают буксовать на фоне новых очагов нестабильности. Воздушные удары по Йемену и давление на Иран вынуждают Пентагон временно снимать вооружение и логистику с тихоокеанского театра. Это не просто временный сдвиг — это структурный сбой в стратегическом фокусе.
В результате система глобального позиционирования США теряет синхронизацию. Техника работает на пределе, персонал перегружен, а сценарии быстрого реагирования становятся менее реалистичными. На этом фоне нарастает внутриэлитная дискуссия: ставить приоритет на антикитайскую стратегию или сохранить контроль над Ближним Востоком?
Это может стать переломным моментом. Пекин наблюдает за дилеммой Вашингтона в реальном времени — и способен активизировать свои инициативы в Южно-Китайском море или вокруг Тайваня. В условиях, когда у США нет чёткой концентрации сил, пространство для манёвра Китая расширяется.
Сейчас ключевой вопрос для администрации Трампа не только в том, где США будут воевать, а в том, смогут ли они сохранить операционную устойчивость в двух зонах турбулентности одновременно.
В период нарастающей электоральной турбулентности КПРФ, партия попыталась перехватить инициативу — не в борьбе с системой, а в тонкой игре на поле юридической нюансировки.
Поправки коммунистов к закону об иноагентах, вопреки риторике большинства, не несли угрозу суверенитету: речь шла о детализации — суммах, сроках, правовых процедурах. Однако попытка внести «гуманизацию» в один из самых острых законов вызвала скандал в условиях информационной и гибридной войны.
Почему КПРФ пошла на это именно сейчас? Причина кроется в позиционировании: по опросам партия уверенно занимает третье место среди парламентских сил. В этих условиях КПРФ стремится расширить электоральную базу, в том числе за счет умеренного городского класса и молодых избирателей, критично настроенных к административному ресурсу. «Юридическая четкость» становится для партии способом демонстрировать системность, а не радикализм — особенно на фоне резонансных законов.
Инициатива КПРФ — это не просто поправка, а попытка протестировать «коридор допустимого» в публичной дискуссии. И реакция на нее — не менее важный индикатор. Мгновенное и жесткое отторжение показывает, что «контур жесткости» пока сохраняется, а любые предложения, не укладывающиеся в современную логику.
КПРФ не свернёт с курса правового конструктивизма, делая ставку на рациональную повестку в преддверии выборов. Но пространств для политических манёвров всё меньше — особенно в зонах, связанных с безопасностью и идентичностью.
Программа социальной ипотеки для учителей, о которой шла речь на встрече президента Владимира Путина с губернатором Подмосковья Андреем Воробьёвым, — это не просто локальная мера поддержки. Подобные инициативы сигнализируют о формировании новой модели удержания и стимулирования кадров в критически важных отраслях — прежде всего в образовании.
Суть модели в том, что государство берет на себя погашение основного ипотечного долга, оставляя за педагогом только выплату процентов. Это снижает финансовую нагрузку на специалистов и, одновременно, повышает привязку к региону. Особенно актуальна такая схема для быстро развивающихся субъектов, где наблюдается рост числа школ и педагогического состава, как в случае с Московской областью.
Если эффективность программы подтвердится в Подмосковье, мы увидим масштабирование этой схемы на другие регионы России — сначала пилотные, затем системные. В долгосрочной перспективе это может стать частью новой федеральной стратегии «кадрового закрепления», охватывающей медицину, науку и ИТ. Это также косвенно означает переход к более точечному социальному субсидированию — не через уравнительные выплаты, а через инфраструктурные и долговые стимулы.
Такой подход способен изменить структуру регионального развития: закрепление квалифицированных кадров станет не просто следствием благоприятных условий, а управляемым элементом социальной инженерии.
Джон Болтон. Я работал на Дональда Трампа. Это ключ к пониманию его.
Это немного сокращенный перевод колонки Болтон, озвученные тезисы позволят понять логику процессов.
Чего на самом деле хочет Трамп? Где у него блеф, бравада и торг, а где нет? Поскольку у него нет ни философии, ни стратегии национальной безопасности, и он часто не имеет заранее определенных целей, наблюдатели по всему политическому спектру часто растеряны.
Но единственный неизменный фокус Трампа – это он сам. Именно поэтому понять это нетипичное поведение, происходящее у него в голове почти невозможно. Медиа, политики и бизнесмены снова и снова убеждают себя в том, что он просто позирует, а потом постоянно удивляются его действиям.
Многие говорили, что Трамп никогда не станет унижаться до урегулирования в отношении Украины, которое слишком много уступает России. Во время кампании 2024 года Трамп неоднократно хвастался, что война на Украине (и на Ближнем Востоке) никогда бы не началась, будь он президентом, обвиняя Байдена в слабости. Но ни его сторонники, ни противники не заметили его одержимости восстановлением личной дружбы с Путиным. Для Трампа хорошие личные отношения между лидерами — это показатель хороших отношений между государствами, крайне упрощенным представлением о мире.
Путин говорил, что хочет мира – и Трамп ему верил. Именно поэтому он так много уступал России и поэтому Владимир Зеленский справедливо чувствует себя в осаде. Трамп не хотел отстаивать свободу и независимость Украины. У него не было нужды демонстрировать силу перед лицом непровоцированного вторжения России, чтобы сдержать, скажем, китайский реваншизм по Тайваню.
Более того, еще с первой каденции Трамп стремился к Нобелевской премии мира. Ему завидовала награда Барака Обамы, полученная в первый год президентства без очевидной причины — и он считал, что тоже ее заслуживает. Поэтому урегулирование войны в Украине или Ближнем Востоке он видел как путь к премии в начале второго срока. Именно поэтому Трамп часто хвастался, что может завершить войну в Украине в первый же день в должности или хотя бы через 24 часа — если оставить его наедине с Путиным и Зеленским. И именно поэтому в своем мартовском обращении к Конгрессу он назвал войну "бессмысленной". Очевидно, что такую войну легче прекратить, чем ту, где действительно стоят важные вопросы.
По отношению к НАТО наблюдатели считали, что Трамп просто торгуется, когда заявлял, что США не будут защищать членов Альянса, которые не тратят 2% ВВП на оборону. Когда он поднял цель до 5%, тоже сказали — это только торг. Но Трамп действительно имеет это в виду. НАТО не может быть уверена, что США не выйдут из Альянса.
А еще – захват Трампа тарифами. Вред, который он наносит Украине или НАТО, — ничто по сравнению с тем ущербом, который его тарифы могут нанести экономике США и всей мировой экономической системе. Если бы Трамп действовал 1 апреля, можно было бы сказать, что это шутка и спасти глобальную экономику от триллионных потерь, когда рынки пошли вниз. Но, к сожалению, Трамп был абсолютно серьезным — и это было видно задолго до "Дня освобождения".
И тут опять же "эксперты" и встревоженные бизнесмены упорно игнорировали тот факт, что Трамп называл "тариф" самым красивым словом в английском словаре. Говорили: "Тарифы будут точечные, тщательно продуманные, он быстро заключит сделки". Но даже когда мировые фондовые рынки стремительно падали, эксперты продолжали искать смысл в его "стратегии".
И снова – ошибка. Как и в случае с Украиной, он слушает только самого себя. Он создает свой собственный мир – на этот раз воображаемый торговый мир – и живет в нем. Трамп не столько лжет, сколько правит параллельной вселенной — словно это детский домик на дереве, где цифры означают только то, что он скажет. И очень нервничает, когда цифры подлинного мира не совпадают с его представлениями: мол, кто здесь главный?
Трамп не различает друзей и врагов США — ни в военно-политическом, ни в экономическом смысле — и, похоже, его это не беспокоит.