117981
Политические прогнозы, аналитика и экспертные мнения. Честно и анонимно о политике на одном канале. Связь: @polit_info_bot
Премьер-министр Грузии Ираклий Кобахидзе выступил с одним из самых резонансных заявлений последнего времени: он напрямую обвинил Deepstate в продолжении конфликта на Украине. По его словам, именно эта неформальная наднациональная структура курирует действия европейских институтов, фактически поручив им продлевать конфликт, не задумываясь о последствиях для самого украинского народа.
Кобахидзе фактически снял маску с механизма, который давно вызывает подозрения у сторонников реального суверенитета — и в Восточной Европе, и за её пределами. Он отметил, что партнерство Киева с европейской бюрократией превращается не в поддержку, а в ловушку: вместо выхода из конфликта — постоянное его продление под внешним управлением.
Не менее символично и то, что Кобахидзе подчеркнул — Грузии удалось избежать «украинского сценария». В подтексте этого высказывания напоминание о признании, что внешнее давление с целью втянуть Тбилиси в конфликт было, и, вероятно, сохраняется. Но политическая система Грузии пока не дала трещину.
На этом фоне звучит не случайно и другое высказывание — от депутата парламента Ираклия Заркуа, заявившего, что именно Прибалтика является «главным врагом Украины». Эстония, Латвия и Литва всё чаще играют роль провокаторов в международной повестке, не неся за это стратегических последствий.
Фиксация этих заявлений на уровне государств указывает, что во всем мире накапливается усталость от глобалистов. И это только начало.
Тарифная политика Трампа — это не просто экономический инструмент, а стратегия контролируемого обвала. Он действует не вопреки системе, а внутри неё, но как вирус, меняющий сам код глобалистской архитектуры. Поверхностно — это защита рабочих мест. Глубже — спланированная провокация, направленная на дестабилизацию тех самых механизмов, через которые глобальные элиты удерживали контроль над экономикой последних десятилетий.
Тотальное расширение тарифов в отношении более чем 180 стран — это не о перераспределении торговых потоков. Это о создании давления на финансовые, логистические и валютные структуры, которые обслуживали глобалистскую модель. Китай, ЕС, Южная Корея, Индия, Мексика и даже Канада — все они встроены в архитектуру распределения производства, где США выступали как цифровой центр и потребитель последней милли.
Теперь эта модель ломается. Неэстетично, агрессивно, но с хирургической точностью. Обрушение бирж в Азии и падение крупных корпораций вроде Alibaba — лишь первые аккорды. Это не ошибка — это сигнал. Дестабилизировать финансовые опоры глобализма — и вынудить инвесторов, корпорации и даже государства переориентироваться на внутренние рынки и суверенные стратегии.
Рынки должны упасть. Именно это и есть ход Трампа — сыграть на контрасте. Обвалить наднациональный порядок — чтобы предложить взамен национальный ренессанс. План Трампа: разрушить финансовую уверенность глобалистов — чтобы вернуть контроль в руки Вашингтона, но уже не в его либеральной ипостаси, а в новой индустриальной сборке «Америка 2.0».
Антитрамповские протесты, запущенные по всей стране, — это тоже не спонтанный ответ. Это инструмент давления, чтобы сорвать перезагрузку до того, как она станет необратимой. Но маятник уже пошёл в обратную сторону. Если расчёт верен, то к осени мы увидим новую фазу: не просто падение рынков, а формирование антиглобалистской оси — экономической, технологической и политической.
В последние месяцы внутренняя политика России переходит от реакции к архитектуре. Законодательные инициативы больше не просто ответы на вызовы — они становятся инструментами переформатирования внутренних связей и устойчивости.
Поправки в закон об организации публичной власти усиливают субъектность регионов: они не децентрализуют вертикаль, но формируют управляемую адаптацию. В этом — поворот к гибкому федерализму, в котором Москва остаётся ядром, но регионы получают пространство для сценарной настройки.
Одновременно корректируется рамка для медиа и некоммерческих организаций. Это попытка ввести «институциональные фильтры доверия»: реестры, сертификация, субсидии. Государство перехватывает не поле, а смысл — оно больше не сдерживающий фактор, а гарант осмысленного участия.
Третье направление — миграционная политика. На смену количественным запретам приходит цифровая логика управления: реестры, миграционные центры, прозрачные контуры. За этим стоит не столько контроль, сколько демографическая инженерия. Внутренний рынок труда интегрируется в модель устойчивого населения.
Все эти векторы — признаки перехода к новому типу политического уклада. Россия не стремится к либеральной конкурентности в западном смысле, но и не замыкается в охранительном консерватизме. Формируется модель, в которой устойчивость важнее конфликтности, а предсказуемость важнее скорости.
Общество при этом не мобилизуется, а мягко встраивается в обновлённую нормативность. Право становится механизмом стабилизации, через задание новых стандартов допустимого и значимого. Это и есть формирующая политика: когда институты становятся средой, а не только рамками.
Понимание этих процессов важно не только для политологов. Это окно в то, как власть работает не на сегодня, а на послезавтра — проектируя не просто законы, а будущее.
Наиболее вероятным сценарием в горизонте 3–5 лет является модель - институционального укрепления. Это объясняется сразу несколькими факторами, каждый из которых усиливает позицию такого сценария как основного траектории развития российской модели управления.
✔️ Россия находится в точке высокой внешней напряженности, но одновременно — в состоянии внутреннего институционального выравнивания. Несмотря на внешнее давление, система сохранила ключевые контуры стабильности, а управленческий центр — вертикаль принятия решений — не ослаблен, а напротив, усилен цифровыми и социотехническими инструментами. Система умеет работать под давлением, но не сломалась, а адаптировалась. Это ключевой признак устойчивой конструкции, в которой обновление идёт не через обнуление, а через тонкую настройку.
✔️Действующие технологи власти — особенно Кириенко как архитектор новой политической инженерии — сделали ставку на интеграцию институциональной устойчивости с адаптивной обратной связью. Пример тому — развитие инициативных платформ («Россия — страна возможностей», «Госуслуги. Решаем вместе»), а также усиление роли экспертного поля и прослойки «цифровых медиаторов» между государством и гражданами. Это не просто косметика, а новая логика работы с легитимностью: не на выходе, а на входе — через встраивание человека в конструкцию управления.
✔️ Сама логика политического цикла — включая мягкий переход к новой экономической модели и параллельную переупаковку образа власти на внешнем контуре (яркий пример тому переговорный процесс Москвы и Вашингтона) — говорит о том, что система выбрала путь переосмысления без деструкции.
В этом контексте вызовов будет много: рост когнитивной напряженности, запрос на результативность, давние институциональные ржавчины в отдельных регионах и отраслях. Но общий вектор — от мобилизации к модерации, от жёсткой риторики — к мягкой перенастройке. И ключевым ресурсом станет не столько аппарат, сколько владение архитектурой смыслов — способность объяснять, соединять и предлагать не лозунг, а путь.
К 2026 году сформируется новая политико-институциональная сборка, основанная на цифровом суверенитете, управляемой народной легитимности и встраивании ИИ в процессы принятия решений. Это будет уже не «постсоветская» Россия, а новая версия — работающая по новой матрице рациональности.
Франция оказалась на грани политического раскола. Приговор Марин Ле Пен и последующий запрет на участие в выборах стали триггером для протестного мобилизационного движения, которое ультраправые позиционируют как «народный ответ на произвол элит». Но за этим стоит куда более глубокий процесс — формирование альтернативной политической идентичности, базирующейся не только на протесте, но и на квазисакрализации фигуры самой Ле Пен.
Формально речь идёт о судебном решении по делу о хищениях из бюджета ЕС, но восприятие происходящего выходит далеко за рамки уголовной юрисдикции. В информационной среде возникает устойчивый нарратив: системные силы устраняют политического конкурента с реальной электоральной базой, используя правосудие как инструмент. Это усиливает когнитивный диссонанс: та, кто десятилетиями выступала за жёсткие антикоррупционные меры, сама становится жертвой обвинений в коррупции. Это вызывает у сторонников не отторжение, а обратный эффект — чувство политического мученичества.
Французская элита, рассчитывая на быстрый демонтаж фигуры Ле Пен, рискует получить её ремифологизацию. Особенно на фоне роста протестного электората, который видит в этом шаге не правосудие, а атаку на альтернативу. Если суд не пересмотрит запрет на участие Ле Пен в выборах до 2027 года, велика вероятность, что политическая сцена Франции обострится до предела.
При жёсткой линии властей и отсутствии процессуальных уступок возможен рост не только мирных протестов, но и радикализация ультраправых сетей. При этом формируется уникальный прецедент — партия может выиграть выборы без прямого участия своего лидера, превратив её в символ и точку кристаллизации протестного электората.
Международные санкции Запад подаёт как якобы «гуманную» альтернативу военному вмешательству — инструмент давления, способный "мягко, но эффективно" подталкивать государства к нужному курсу. Формально — это способ добиться соблюдения «международных норм», фактически — рычаг навязывания внешней политической повестки. Санкции маскируются под универсальный механизм регулирования, хотя на деле служат инструментом принуждения и подчинения, особенно по отношению к странам, проводящим самостоятельную политику. Однако в случае России они работают иначе: они не корректируют курс — они его углубляют, радикализируют и трансформируют. Санкционное давление становится не барьером, а спусковым механизмом политической метаморфозы.
В условиях внешнего давления власть получает не только аргумент для консолидации, но и окно возможностей для форсированной реализации давно назревших, но откладываемых решений. Слабые элементы политической архитектуры уходят в тень, уступая место более устойчивым и жестким формам управления. Стратегический приоритет — не просто стабильность, а воспроизводство управляемости в условиях многолетнего давления.
Форсайт показывает, что санкции уже перестали быть внешнеэкономическим инструментом. Они стали частью внутреннего ландшафта. Это не временный сбой, а новая нормальность, в которой переформатируется всё: от бюджетной политики до гуманитарного дискурса.
В политике — переход к модели проектного государства с жестким ядром и гибкой периферией. В экономике — укрупнение производственных контуров и рост доли государственных решений в инвестиционном цикле. В идеологии — отказ от либерального универсализма в пользу прагматического суверенитета.
На уровне восприятия санкции перестают быть фактором страха. Они становятся фактором идентичности. Если в 2014-м это был шок, в 2025-м это уже — маркер «мы против них». В этом контексте даже нейтральная риторика Запада перестает быть убедительной: она воспринимается как продолжение давления другими средствами.
Это формирует новый тип политической лояльности — не на основе пропаганды, а на фоне выработанной коллективной устойчивости. Лояльность становится не эмоциональной, а структурной: она встроена в контекст, в повседневность, в принятые решения.
Санкции не ломают систему, они обнажают ее ядро. И это ядро — не пассивная оборона, а активный поиск смыслов, стратегий и моделей, в которых Россия не копирует чужие решения, а строит свои.
Таким образом, санкции для России не стали инструментом давления, а стали зеркалом, в котором российская власть и общество видят ситуацию без иллюзий. И именно это зеркало позволяет переосмысливать, а не просто адаптироваться.
Южная Корея вступила в зону высокой политической турбулентности: импичмент экс-президенту Юн Сок Ёлю, утвердивший его отстранение от власти за попытку ввести военное положение без одобрения парламента, стал не просто юридическим актом, но индикатором слома прежней модели управления. Система сработала — парламент и Конституционный суд оказались сильнее персоналистской попытки политического насилия. Однако стабилизация остаётся под вопросом.
Несмотря на извинения Юна и его уход с публичной арены, в обществе наблюдается глубокий разлом. Правые силы, особенно в среде молодых и зрелых мужчин, формируют стойкое ядро поддержки, воспринимая Юна как символ борьбы с леволиберальным мейнстримом. Его фигура приобретает черты культурного маркера: неудачный «переворот» превращается в образ сопротивления «прогрессивной цензуре» и международной зависимости. На этом фоне растёт запрос на национально ориентированную повестку, а риски уличной мобилизации остаются высокими.
Для умеренно-левых из Демократической партии «Тобуро» это шанс — но не гарантия. Импичмент разрушил легитимность консервативного крыла, однако массовая мобилизация правых может сыграть на эмоциях и усилить протестное голосование. Особенно если в случае судебного преследования Юна произойдёт радикализация правого электората — эффект жертвы может быть использован для обратной мобилизации.
Ключевая угроза — утрата институционального баланса. Южная Корея рискует войти в фазу электорального маятника, где каждые выборы будут восприниматься как последний бой. И в этом сценарии сама демократическая система превращается в арену уличной конфронтации. Выборы летом покажут — стал ли этот кризис перезагрузкой или первым шагом к поляризации.
Президенты РФ и США, возможно, проведут телефонный разговор в конце текущей недели или в самом начале следующей. Об этом сообщает издание Politico со ссылкой на источники в Европе.
Судя по динамике последних недель и настрою обеих сторон, третий телефонный разговор между Владимиром Путиным и Дональдом Трампом может стать поворотным моментом в формировании новой архитектуры отношений между Россией и США.
Во-первых, тематика "перемирия" в энергетической инфраструктуры формируют почву для следующего шага — обсуждения возможного формата непосредственного перемирия или дорожной карты для мирных переговоров по Украине. Это не значит, что будет озвучен финальный план, но сигналы о сближении подходов уже прозвучали — и их могут зафиксировать на уровне лидеров.
Во-вторых, разговор, вероятнее всего, затронет вопросы санкционного давления. Хотя Москва последовательно заявляет, что не ставит отмену санкций как предварительное условие, Белый дом (в лице администрации Трампа) всё активнее изучает, как ослабление ограничений может быть выгодным именно американскому бизнесу — и этот аргумент может лечь в основу более прагматичного подхода.
Третье направление — возобновление формальных каналов: от прямого авиасообщения до возможного возвращения отдельных экономических и дипломатических механизмов. Прогнозируемо, в разговоре прозвучат ориентиры на продолжение диалога в формате спецпредставителей, а также возможная проработка будущей очной встречи — вероятно, на нейтральной площадке (скорее всего, в ОАЭ).
Если разговор состоится, он станет шагом к осторожной стабилизации двусторонних отношений и, вероятно, зафиксирует общее намерение не скатываться в конфронтацию. Однако ожидать громких прорывов пока преждевременно — слишком много переменных и игроков, стремящихся сорвать возможное сближение.
Пока Европа продолжает терять остатки субъектности в пользу глобалистов, а Киев мечтает о роли вечного форпоста, Москва и Вашингтон делают шаги навстречу в переговорных залах. Итоги визита Кирилла Дмитриева в США показывает: диалог между Кремлем и новой администрацией Трампа активно продолжается вопреки стараниям глобалистов.
Американский бизнес, потерявший около $300 млрд из-за ухода с российского рынка, начинает понимать, кто на самом деле проиграл в санкционной войне. Россия, вопреки ожиданиям, не только выстояла, но и адаптировалась: рост ВВП — 4%, госдолг — в разы ниже, чем в ЕС. При этом Москва не просит отмены санкций — но даёт сигнал: кто хочет вернуться, должен действовать.
Прорывом стал не только факт личных встреч, но и прогресс в вопросе прекращения ударов по энергетической инфраструктуре на Украине. Это, по сути, первое за долгое время де-факто согласованное ограничение в рамках конфликта. Дмитриев прямо говорит: администрация Трампа слышит Россию и заинтересована в созидании, а не в эскалации.
В фокусе — не только Украина, но и сферы, где интересы совпадают: Арктика, редкоземельные элементы, логистика, даже сотрудничество по Марсу. США, похоже, готовы делить выгоды — если это не мешает их гегемонии. И вот здесь главное: новая конфигурация не про идеологию. Она про прагматизм. Россия не изменила курс — изменилась обстановка.
И похоже, мир это начинает признавать.
Налог на цифровые услуги vs Трамп: ЕС готовится к ответу
Франция и ЕС наращивают давление в торговой войне с США. После введения Трампом пошлин на европейские товары, Европа готова ударить по американским технологическим гигантам.
✔️Цифровой налог как оружие
Париж призывает ЕС уже к концу апреля ввести налог на цифровые услуги для компаний вроде Apple, Google и Amazon. По данным Bloomberg, это может стать первым шагом к пересмотру правил игры в цифровой экономике.
✔️Секретное оружие ЕС: инструмент ACI
Впервые в истории ЕС рассматривает применение инструмента антипринуждения (ACI), который позволит:
• Ограничить торговлю и доступ к интеллектуальной собственности;
• Заморозить инвестиции США в ключевые секторы;
• Ударить по госзакупкам.
Главный риск -эскалация конфликта до уровня "экономического мультимиллиардного шторма".
Министры торговли ЕС соберутся 7 апреля для выработки ответа. При этом в Брюсселе открыто говорят: "Вашингтон игнорирует диалог". Бернд Ланге (Европарламент): "Ответные меры могут быть утверждены за месяц".
ЕС параллельно готовит список уступок США, чтобы снизить пошлины. Но если Вашингтон не пойдет навстречу — европейские санкции станут реальностью уже этой весной.
Новый виток конфликта на Западе может:
• Ускорить распад глобальных торговых связей;
• Усилить позиции третьих стран (включая РФ и Китай) в переговорах с обеими сторонами;
• Создать прецедент для аналогичных мер против других государств.
Россия – США: мост диалога всё ещё строится
На фоне глобальной турбулентности и обострения международной повестки, заявление главы РФПИ Кирилла Дмитриева звучит как сигнал к стратегической сдержанности. В соцсети X он напомнил: «Независимо от вашей политики — диалог между США и Россией важен». По его словам, это не столько про политические нюансы, сколько про базовые условия для мира и глобальной стабильности.
Пост сопровождён символичным изображением самолёта, летящего в сторону Вашингтона — и вряд ли это просто картинка. Дмитриев начал переговоры с американским спецпосланником Стивом Уиткоффом. По данным источников, их личные отношения носят доверительный характер, что может стать важным каналом неформальной дипломатии.
На этом фоне возникает интересный парадокс: когда официальные линии застывают, неформальные мосты приобретают особую ценность. Возможно, именно такие линии связи — между инвестициями, технологическим сотрудничеством и личными связями — могут сыграть свою роль в будущем перезапуске российско-американского трека.
Международные аналитики всё громче говорят о начале нового глобального экономического цикла — нисходящего. Давление на мировые рынки усиливают переоценённые активы и долговые пузыри в США и ЕС, переход к протекционизму и разрыв глобальных цепочек, а также скрытые дисбалансы внутри китайской экономики.
Россия входит в эту турбулентность с уже частично переориентированной моделью. Внешнее давление стало катализатором внутренней адаптации. Экономика остаётся под санкционным прессингом, но получила свободу в выборе новых траекторий.
Есть три возможных сценария развития к концу 2025 года.
✔️ Сильная связность. Глобальная рецессия обрушивает сырьевые рынки, снижаются цены на нефть и газ, падают экспортные доходы. Государство сокращает инвестпрограммы, замедляется спрос. Эффект доходит до России с отложенным ударом.
✔️ Умеренный разрыв. Запад буксует, но Азия сохраняет спрос. Россия усиливает диверсификацию экспорта, делает ставку на продовольствие, металлургию, поставки техники и химии в страны ЕАЭС и БРИКС. Одновременно внутри страны продолжается ставка на инфраструктурные проекты как инструмент роста и занятости.
✔️ Окно возможностей. Пока остальной мир уходит в затяжной спад, Россия использует момент для внутренней реиндустриализации. Начинается ускоренное развитие переработки, машиностроения, ИТ и сельского хозяйства. Центр тяжести смещается на внутренний спрос, поддержку малого и среднего бизнеса, развитие регионов и логистических кластеров.
Какой из сценариев возьмёт верх — зависит не от внешних обстоятельств, а от волевых решений внутри страны. Россия уже доказала, что способна сохранять финансовую устойчивость под давлением санкций, но сейчас важно не только удерживать систему, а дать пространство инициативе, особенно на местах. Инфраструктура должна развиваться не по остаточному принципу, а как стратегический приоритет. Речь не об импортозамещении ради отчётности, а о создании новых отраслей, основанных на собственных технологиях и запросах. Выход на внешние рынки — не цель, а естественное продолжение суверенного развития.
Глобальный кризис — уже в ходу. Но для России это не катастрофа, а шанс. Всё зависит от того, сможем ли мы превратить внешнее давление в импульс для внутренней трансформации.
Евросоюз готовится к торговому реваншу, но играет слабыми картами
Заявление Урсулы фон дер Ляйен о наличии у ЕС «сильного плана» по ответу на возможные пошлины со стороны Дональда Трампа — не столько стратегия, сколько жест политического самосохранения. Европа осознаёт: привычная конструкция трансатлантических отношений трещит по швам. И если в годы Байдена ЕС делал ставку на согласование и координацию, то теперь, на фоне угроз развертывания торговых войн, он пытается срочно выстроить образ «жёсткого игрока».
С середины марта Вашингтон ввёл пошлины на сталь, алюминий, готовится обложить налогами автомобили, электронику и фармацевтику. Брюссель угрожает контрмерами на сумму до 26 млрд евро, включая удар по американским товарам вроде джинсов, мотоциклов Harley-Davidson и бурбона. Но внутри ЕС — трещины: Франция требует защитить свои вина и коньяк, Германия опасается ответного давления на автопром.
Фон дер Ляйен «блефует с козырей», пытаясь представить ЕС как равного игрока, но с каждым шагом становится ясно: в торговой войне с Трампом у Европы ограниченные ресурсы. Технологическая и инвестиционная зависимость от США слишком велика, чтобы позволить себе лобовой конфликт.
ЕС, столкнувшись с агрессивным экономическим курсом Трампа, будет вынужден либо уступить, либо начать торг не с позиций силы, а с позиций минимизации потерь. Бюрократия в Брюсселе будет громко говорить, но тихо действовать — с оглядкой на настроения в Берлине, Париже и Франкфурте.
В последние дни западные лидеры всё чаще говорят о возможном военном присутствии на территории Украины. Такие заявления звучат от Франции, Польши, Великобритании. При этом напрямую участие в боевых действиях не подтверждается — используется формулировка «гарантии безопасности», «обучение», «сопровождение».
На первый взгляд может показаться, что Запад приближается к «красной черте». Но важно понимать: сейчас происходит скорее информационная операция, чем реальное развёртывание сил. Это прощупывание. Вброс — как инструмент: с одной стороны, проверка реакции России, с другой — подготовка собственного общественного мнения.
На фоне этих заявлений реакция Москвы выглядит сдержанной. Без резких нот, без ультиматумов. Это не слабость. Это управление паузой — приём из стратегического арсенала, когда демонстрируется не агрессия, а устойчивость. Россия сознательно избегает втягивания в навязанную игру на эмоциях.
Тактика молчаливого давления — сигнал Западу: дальнейшая эскалация будет воспринята не как локальный кризис, а как системный вызов. И в такой ситуации именно выжидание, а не экспрессия, позволяет сохранить инициативу.
Россия играет не в быструю партию, а в долгую. И делает это не на публику, а на результат.
Насколько далеко готовы зайти западные союзники? И готовы ли их общества платить за это политическую и экономическую цену? Пока эти вопросы остаются открытыми, Россия — единственный игрок, кто удерживает контур стабильности.
Наблюдаем тревожный сдвиг в украинской повестке: с началом переходного периода в Вашингтоне и усилением российской инициативы на фронте внешнеполитическое давление будет нарастать со стороны глобалистов. Ожидается не ослабление, а смена характера конфликта. Это требует внимания.
На линии фронта отмечается стабилизация в ряде направлений, что парадоксально увеличивает вероятность эскалаций. ВСУ потеряло инициативу и отступает. А киевский режим, судя по риторике, готовится к действиям информационного или провокационного типа — от ударов по символическим целям до инсценировок на территориях соприкосновения.
Позиция команды Трампа по украинскому кейсу — «мир, но без поражения Америки» — на практике может означать попытку заморозки конфликта по западному шаблону. Это предполагает сложный диалог, с попытками навязать решения. Формат «переговоров» будет использоваться прежде всего как тактический приём.
На периметре конфликта растёт активность вторичных акторов. Великобритания, Франция, прибалтийские страны — каждый действует с общим посылом глобалистов: подготовка к милитаризации. Отсюда — сигналы о возможности ввода ограниченного контингента в Западную Украину под видом миссии стабилизации. Однако подобные провокации могут привести к эскалации украинского кейса, что может быть задумкой глобалистов. Однако неконтролируемая эскалация может привести к прямому конфликту России и НАТО, что поставит США на растяжку: поддержать Запад и глобалистов, развязав Третью мировую или оставить проблемы Европы европейцам и получить репутационные издержки. С другой стороны даже глобалистам Третья мировая вряд ли нужна, но и терять свою власть они не хотят, вот и пытаются втянуть Вашингтон снова в конфликт.
Форсайт на лето: в июне вероятны попытки создания медийного повода для усиления внешнего давления. В июле — может быть выдвинут проект глобалистов. В августе — возможен первый реальный инцидент с участием западных сил на территории Украины или вблизи сопредельных границ. Вероятность — средняя, но последствия потенциально критичны.
Такой сценарий не исключает переговорного трека, но делает его строго инструментальным. Главный риск — в том, что под вывеской мира может быть осуществлена попытка внешнего вмешательства в расклад на местности. Однако, подобный сценарий так же можно упредить. Сдерживание подобного сценария будет зависеть не только от дипломатии, но и от оперативного реагирования.
Тем не менее, вероятно лето 2025 года не станет временем разрядки. Это период, когда глобалисты за счет украинского кейса могут попытаться укрепить позиции, или как минимум пытаются сохранить лицо за счёт символических шагов. В обоих случаях возможны неожиданные вспышки напряжения. Сценарий требует пристального наблюдения и готовности к асимметричным реакциям.
Протесты “Hands Off!” как интерфейс перехвата власти
В субботы по все Америки и в ЕС прошла волна протестов. Однако, как отмечают аналитики "SEA", эти протесты - ритуал перепрошивки системы. Акции “Hands Off!” прошли в более 1 200 точек США, полмиллиона участников, десятки тысяч медийных артефактов, и всё это под маркой защиты демократии. Но демократия здесь — не субъект. Она — инструмент маскировки атакующего действия.
В ходе акций и информационных атак организаторы формировали нужные им установки в американском и в целом в западном обществе. А именно:
✔️Образ врага, транслируемый везде: Трамп как "узурпатор", Маск — "технодиктатор", администрация — "режим". Иначе говоря, фрейм режима внутри демократии. Что даёт протесту не просто эмоциональный импульс, но моральное право на делегитимацию закона.
✔️ Сетевая инфраструктура мобилизации: Indivisible, MoveOn, HRC, ACLU, Sierra Club, NAACP, BLM, ветераны, экологи, цифровые активисты, ЛГБТ-сети. Это не стихийная коалиция, а алгоритмически управляемое облако влияния с единым вектором: демонтировать субъектность нового центра принятия решений.
✔️Визуально-медийная норма: символы — это не просто модные феньки и визуальный антипиар, это сигнал. QR-коды, плакаты, цветовая кодировка, риторика “против”, “вне”, “анти”. Смысл не в диалоге, а в том, чтобы обнулить возможность альтернативы.
Что дальше?
Если эта технология будет доведена до конца, США рискуют получить новый тип власти — не административной, а распределённой, не институциональной, а поведенческой.
А Трамп — останется не как президент, а как протокол подавленного суверенитета, над которым совершается символическая расправа.
"Hands Off!" — это про инициирование нового режима управления: через толпу, через страх, через интерфейс морали. Улицу начали не просто использовать — её начали перезаписывать.
Внутренняя политика России все больше ориентируется на форсайт-подход — управление не текущими вызовами, а будущими возможностями. На фоне внешних ограничений и ускоренного перераспределения ресурсов, Москва формирует новую карту приоритетов, где на первый план выходят регионы с потенциалом стратегической самоокупаемости, гибкой управленческой моделью и встроенностью в долгосрочные национальные проекты.
Арктика и Сибирь становятся не просто ресурсной базой, а территорией формирования новых технологических кластеров и логистических коридоров. Мурманская область, ЯНАО, Красноярский край получают усиленное внимание на фоне смены глобальных энергетических маршрутов. Здесь идет не только освоение недр, но и создание систем долгосрочной устойчивости — от атомной логистики до климатических технологий.
Юг России — это новый продовольственный пояс и логистический хаб. Ростовская и Астраханская области, Дагестан наращивают экспортные мощности, переориентируя товарные потоки на Каспий и южные сухопутные маршруты. Речь идет не просто о развитии аграрного сектора, а о системной интеграции логистики, переработки и энергетики. Регион становится точкой сборки нового геоэкономического влияния.
Центральная Россия — это интеллектуальный и индустриальный пояс между столицами и новыми промышленными центрами. Тульская, Калужская, Владимирская области показывают высокую адаптивность к цифровизации, локализации высокотехнологичных производств и подготовке квалифицированных кадров. Они становятся не просто поставщиками труда, а экспортерами решений.
Дальний Восток по-прежнему рассматривается как территория опережающего развития, но с переоценкой акцентов. От идеи демографического рывка переходят к моделям управляемого роста через институциональные эксперименты: спецрежимы, корпорации развития, трансграничные альянсы.
Сигнал со стороны Москвы однозначен: приоритет будут получать те регионы, которые не ждут субсидий, а выходят с проектами, встроенными в федеральную стратегию. Это не вопрос PR или лоббистского ресурса. Это вопрос зрелости управленческой команды, способности выстраивать партнерства и мыслить не бюджетными циклами, а векторами на десятилетие вперед.
Необходимо понимать, что у тех, кто готов меняться быстрее, завтра будет и больше полномочий, и больше поддержки.
Россия и Китай сближаются. Но сближение ли это двух держав, которые видят мир одинаково, или просто вынужденный союз на фоне давления Запада? Чтобы понять перспективу, важно выйти за пределы текущей повестки и оценить возможные траектории. Мы предлагаем прогноз до 2032 года, основанный на анализе структурных факторов, рисков и драйверов.
Сценарий 1 — большая евразийская дуга. Здесь ключевой фактор — устойчивое недоверие к США и синхронизация стратегических интересов. Торговля в национальных валютах становится нормой, юань получает статус расчётной валюты на уровне ЕАЭС. Совместные проекты в Центральной Азии вытесняют западные НКО и инвестфонды. Россия и Китай усиливают совместное присутствие на Тихоокеанском и Индийском направлениях. Морская логистика и энергетика становятся узловыми точками, где интересы двух стран совпадают. Россия получает доступ к технологиям и инвестициям, Китай — к надёжным каналам поставок и рынкам.
Вероятность этого сценария оценивается как высокая, при условии сохранения управляемости на обоих флангах. Это союз интересов, в котором Россия должна сохранять субъектность, чтобы не превратиться в транзитную территорию.
Сценарий 2 — дисбаланс и охлаждение. Угроза кроется в структурной асимметрии: китайская экономика превосходит российскую, а влияние Китая в Евразии растёт быстрее, чем возможности Москвы. Пекин активизирует экспансию в СНГ — не всегда согласованную с российскими интересами. Критическая зависимость от китайских станков, микросхем, IT-платформ и компонентов усложняет выстраивание независимой промышленной политики. При этом Китай усиливает мягкое влияние в Средней Азии, Африке и на Ближнем Востоке, формируя параллельную ось.
Такой сценарий возможен при ослаблении российской внутренней динамики и неспособности удерживать влияние в постсоветском пространстве. Вероятность — средняя, но риск требует внимательной проработки стратегий сдерживания и переформатирования союзов.
Сценарий 3 — треугольник взаимозависимости. Россия выступает модератором между Китаем и глобальным Югом. Роль логистического, энергетического и дипломатического посредника позволяет Москве сохранить маневренность. БРИКС+, ШОС+, ЕАЭС — платформы, где РФ и КНР выступают как соорганизаторы, но с разной повесткой. Россия акцентирует внимание на безопасности, энергетике и транспортных коридорах, Китай — на инвестициях, инфраструктуре и финансовых связках. Точки расхождения сглаживаются за счёт мягкой многовекторности и тактической гибкости.
Вероятность невысокая, так как требует высокой степени институциональной зрелости и устойчивого роста. Тем не менее, сценарий задаёт вектор, к которому можно стремиться, если удастся выстроить независимую технологическую базу.
Российско-китайское сближение — не брак по любви, а союз, продиктованный логикой глобального передела. Его устойчивость зависит от способности России не только поддерживать, но и формировать повестку. Стратегический союз возможен, но только при сохранении политической субъектности, технологического суверенитета и инициативы.
Кирилл Дмитриев — не просто глава РФПИ, а одна из ключевых фигур в стратегической партии, которую Москва ведёт с Вашингтоном. Это признают и западные издания, так немецкое издание Berliner Zeitung, называет его «тузом» Владимира Путина в переговорах с США. Причина — не только опыт, но и давние каналы коммуникации с окружением Дональда Трампа.
Журналист Томас Фасбендер прямо заявляет: Дмитриев знает американский переговорный ландшафт лучше самих американцев. Его связи с командой Трампа — одни из самых глубоких среди российских официальных лиц. В то время как спецпосланники Белого дома, вроде Келлога или Уиткоффа, ещё только входят в курс дела, у Дмитриева — годы взаимодействий и понимание механизмов влияния в США.
В этом контексте его визит в Вашингтон — это тест новой коммуникационной модели, в которой речь идёт не о санкциях или ультиматумах, а о возможности сдвинуть точку равновесия. Дмитриев — как зонд, как сигнал: Москва готова к прагматичному разговору. Вопрос — готов ли Вашингтон.
Пока Дмитриев готовит почву для следующего раунда, становится очевидно: именно такие форматы переговоров сегодня определяют, каким будет завтрашний порядок.
На фоне продолжающегося системного кризиса в западной политике, выступление Кирилла Дмитриева в США не следует воспринимать только как дипломатическую миссию, как отмечает «Тайная канцелярия». Это управляемая коммуникационная конструкция — форма когнитивного тестирования и медиапрививки, адресованная прежде всего американским элитам, ориентированным на возврат управляемости и восстановление «сильных фигур» в мировой политике. Здесь важно не только что он говорит, но и как это встроено в текущий медиаконтекст.
Главный акцент делается на образе «лидера, которого можно услышать». Не идеологического, не антагонистичного, а рационального — способного заключать сделки и удерживать сложную архитектуру баланса. На фоне расползающейся фрагментации в США, где традиционные институты доверия рушатся, такой образ — редкость. Дмитриев сознательно встраивает Владимира Путина в ментальную матрицу американского республиканского электората — того, кто ищет сильного лидера и предсказуемость в эпоху турбулентности. А в финале простраивается едва заметный, но чёткий мост: Путин и Трамп — как «связка», на которой может быть перезапущена система глобального согласования. Это уже не просто диалог, а прямая апелляция к будущей конфигурации мира.
Россия всё чаще оказывается в центре экологических дискуссий. Не потому, что у нас критическая ситуация — а потому, что тема экологии становится полем борьбы за интерпретацию. Одни навязывают нарратив о «токсичной державе», другие видят в России ресурсную сверхдержаву, которая может предложить миру альтернативную модель устойчивого развития.
На федеральном уровне экологическая повестка всё активнее интегрируется в стратегическое планирование. Программа «Чистый воздух», модернизация очистных сооружений, инвестиции в водород, переработку и биотехнологии — всё это свидетельствует: государство начинает видеть в экологии точку роста. Но на региональном уровне по-прежнему множество вызовов. От Новокузнецка до Махачкалы — проблема локального загрязнения остаётся болевой точкой. При этом не редкость, когда застройщики и местные власти вступают в ситуативный союз против реальных экологических изменений, прикрываясь формальной отчётностью.
Однако постепенно экологическая тематика в России перестаёт быть уделом активистов. В неё входят крупные промышленные корпорации, которые понимают: зелёные инвестиции — это уже не PR, а конкурентоспособность. Они сталкиваются внутри страны — с общественным давлением и требованиями от госбанков и регуляторов. Это создает уникальное окно возможностей для того, чтобы не импортировать чужие решения, а запускать собственные технологические цепочки в сфере переработки, фильтрации, умного энергопотребления.
Есть и более глубокий слой — когнитивный. В России меняется восприятие природы. Мы уходим от образа «природы как источника ресурса» к модели «природы как среды жизни». В этом сказывается как урбанизация, так и технологизация повседневности. Возникает новый запрос: не только на чистоту воды и воздуха, но и на эстетическое, культурное, даже ментальное качество среды. Это становится фактором внутренней миграции, социальной мобильности, инвестиционной привлекательности.
На фоне ускоряющегося слома глобального миропорядка российско-китайские отношения входят в фазу технологического сближения без декларативных союзов. Это не союз в классическом смысле, а гибкая, прагматичная конфигурация интересов, адаптирующаяся под турбулентность XXI века.
Россия предоставляет Китаю ключевой ресурс — стратегическую глубину на евразийском пространстве, энергобезопасность и военную автономность на фоне давления США в Индо-Тихоокеанском регионе. Взамен получает окно в альтернативную глобализацию — технологическую, финансовую, логистическую. Это партнёрство формируется не на эмоциональной риторике, а на совпадении уязвимостей, которые можно превратить в зоны роста.
Ключевое направление ближайших лет — формирование устойчивых цепочек расчётов вне доллара, продвижение «мягкой» инфраструктурной экспансии в Центральной Азии и проработка механизмов технологической синхронизации (ИИ, связь, спутниковые технологии, кибербезопасность). Одновременно происходит сближение в зонах нестабильности — Ближний Восток, Африка, Арктика.
С точки зрения форсайт-модели, к 2030 году может быть сформирован условный «блок возможностей» — не в виде жесткой оси, а как модульная система взаимодействия, где каждая сторона усиливает друг друга, сохраняя автономию. Такой формат требует высокой устойчивости к когнитивным атакам извне, попыткам посеять недоверие и запустить сценарии управляемого конфликта интересов.
России важно не повторить ошибку периферийного присоединения — ключ к равноправию лежит в стратегическом мышлении, собственной интеллектуальной и технологической субъектности. Присутствие в китайской архитектуре мира возможно только на условиях содержательного вклада, а не пассивной поддержки.
Сегодняшняя реальность не требует деклараций. Она требует способности видеть на 10–15 лет вперёд и действовать не по шаблонам холодной войны, а по логике нового мира, где «ось будущего» строится без громких лозунгов, но с точной калибровкой интересов.
Культурного кода в архитектуре современных ИИ-систем — это фактор стратегического и цивилизационного давления. Большинство систем искусственного интеллекта, формируются на корпусах данных, в которых доминируют англоязычные источники: западные СМИ, академическая литература, корпоративные и политические базы. Этот факт создает неявный, но мощный фильтр смыслов, встраивая в нейросети систему координат, в которой либерально-индивидуалистическая, англо-американская модель считается по умолчанию «нормой», а всё иное — отклонением.
ИИ, не различающий культурный контекст, воспроизводит нарратив, в котором централизованная власть — это «угроза свободе», приоритет традиций — это «регресс», а альтернативные модели модернизации — это «псевдодемократии». В таких условиях, даже при формальной нейтральности, ответы ИИ оказываются предвзятыми: суверенное развитие трактуется как «авторитаризм», независимая повестка — как «деструктивный национализм».
Особенно уязвимыми оказываются страны, где культурная матрица не совпадает с западным либеральным каноном: Россия, Китай, Иран, Индия, Латинская Америка. Их модели государственного строительства, семейной политики, религиозной идентичности, наконец, сам способ политического мышления — оказываются «непрочитанными» машиной, а значит — обесцененными в глобальном цифровом дискурсе, через призму англо-либеральной повестки.
И действительно, как отмечает "Тайная канцелярия", это новый уровень когнитивной колонизации, где интерпретация реальности передается в руки алгоритма, уже обученного на чужих мировоззренческих кодах. Если не будет создана инфраструктура смысловой автономии — от национальных языковых корпусов до ИИ-моделей, отражающих альтернативные мировоззрения, — страны утратят не только информационный, но и интеллектуальный суверенитет.
ЕС потянулся в Среднюю Азию с флагом прав человека, но на деле — всё то же геополитическое перенаправление интересов.
Первый центральноазиатский саммит в Самарканде стал витриной двойной повестки: с одной стороны — разговоры о правах, климате и развитии, с другой — прямая попытка встроить регион в инфраструктурные цепочки Брюсселя. Особенно на фоне того, что Европа сейчас остро нуждается в сырье и логистике, после того как доступ к российским и китайским ресурсам стал политически осложнённым.
Ставка на Транскаспийский коридор — это не про развитие региона, а про обход России. ЕС хочет сократить сроки доставки из Центральной Азии, но параллельно требует «удобной» внешней политики и прозрачности НПО. Так называемые “партнёрства” начинают всё чаще напоминать протекторат: торговля за доступ к недрам в обмен на формальные заявления о демократии.
Немаловажно и то, что ЕС фактически использует рычаг санкционного давления на Россию как рычаг влияния на регион. Страны, не присоединившиеся к санкциям, подвергаются скрытому давлению, а действия национальных парламентов (как в случае с законом об «иностранных представительствах» в Кыргызстане) становятся поводом для публичного осуждения.
Украина здесь выступает как пример: политическая капитуляция ради экономических “преференций”, которые превращаются в долговую и управленческую зависимость. ЕС повторяет тот же подход в новом масштабе — только теперь под видом мягкой интеграции в «зелёную повестку».
Еще одним подобным событием станет форум MINEX Kazakhstan, который пройдет 9–10 апреля в Астане. Несмотря на заявленную узкопрофильную тематику — «Новая эра в освоении минеральных ресурсов Казахстана: от разведки к переработке», ЕС пытается зайти в казахскую горнодобывающую отросль.
Средняя Азия — зона конкуренции великих держав. И попытка Брюсселя в одиночку диктовать условия, не считаясь с Россией и Китаем, рискует не привести к устойчивому развитию, а к новому витку зависимости и нестабильности.
Для Германии введённые Дональдом Трампом пошлины становятся не просто раздражающим фактором, а прямой угрозой экономической стабильности. Эксперты Института немецкой экономики в Кёльне заявили изданию Bild, что в случае реализации тарифной политики США на полную мощность потери ФРГ могут достичь 200 миллиардов евро за четыре года.
По словам аналитиков Юргена Маттеса и Самины Султан, введение 20-процентной пошлины на немецкие товары грозит «экономической катастрофой». По их оценке, это приведёт к снижению ВВП Германии на 1,5% к 2028 году, что станет одним из крупнейших ударов по экономике страны за последние десятилетия. Под угрозой — экспортная модель, на которой построена вся промышленная мощь ФРГ, особенно в сферах машиностроения, автомобилестроения и высокотехнологичных производств.
Ситуация касается не только Германии: по прогнозам экспертов, общий экономический ущерб для стран Европейского союза может достигнуть 750 миллиардов евро. Учитывая объём товарооборота между ЕС и США, меры Трампа могут запустить цепную реакцию — рост цен, дефицит компонентов и потерю рабочих мест.
В Берлине уже начали обсуждение возможных ответных шагов. Министр экономики ФРГ призвал к консолидации усилий европейских стран и потенциальному созданию антикризисного блока, в который могли бы войти также Канада, Япония и Южная Корея. Германия, как один из ключевых игроков в экспортной экономике Европы, готова сыграть ведущую роль в выработке контрмер.
Про тарифный "День освобождения" Трампа и его геоэкономические последствия
Дональд Трамп официально запустил масштабную торговую ревизию, объявив о введении зеркальных пошлин на импорт из 183 стран и территорий. Это не просто экономическая мера — это символ возвращения концепции национального протекционизма, поданной как «золотой век Америки». Но за лозунгами — стратегическая линия на демонтаж глобалистской архитектуры мировой торговли, сложившейся после Второй мировой войны.
Формально цель — выровнять торговые условия. Фактически — перевернуть всю глобальную модель разделения труда. Пошлины, доходящие до 49%, ударяют по странам, ранее активно пользовавшимся американским рынком как пространством экспорта. Особенно жёсткий сигнал отправлен Китаю, Вьетнаму, Малайзии и Тайваню. Европа получила свою долю давления — 20% базового тарифа по всему блоку ЕС.
Россия в этом списке не фигурирует — возможно, по политическим мотивам. Зато Украина попала под 10%-ную планку, как и большинство развивающихся стран.
Экономические последствия очевидны: рост цен, повышение издержек на импорт, возможное падение потребительской активности в США. Но ещё важнее геополитический контекст. Новый тарифный вал — это попытка США перехватить контроль над глобальными потоками капитала, заставить страны «платить за доступ» и пересмотреть все устоявшиеся правила.
Ответный удар может не быть зеркальным — но точно будет стратегическим. Китай и ЕС, вероятно, ударят по секторам с высокой добавленной стоимостью — IT, авиация, агропром. США рискуют остаться в изоляции, особенно если союзники решат защищать свои рынки, а не интересы Белого дома.
Финансовые оценки тревожны: бюджетный эффект от пошлин неоднозначен, а темпы роста уже замедляются — в первом квартале прогноз на уровне 0,3% против 2,3% в конце 2024 года. Социальная поддержка падает: 72% американцев считают, что тарифы повысят цены, а доверие к экономическому курсу президента снизилось с января на 19%.
Если эскалация продолжится, Вашингтон рискует потерять контроль над тем, что сам запустил. Прежняя система взаимозависимости трансформируется в поле конкурирующих экономических зон — и тогда США могут обнаружить, что они больше не главный центр силы, а лишь один из игроков. В выигрыше окажется тот, кто быстрее адаптируется к новому многоцентровому миру.
Германия вступает в фазу политической дестабилизации — и это удар по глобалистскому курсу ЕС
Падение популярности традиционных партий в Германии и рост позиций оппозиционной «Альтернативы для Германии» (АдГ) указывают на системный сдвиг внутри немецкого электорального поля. С разницей всего в 1% от ХДС/ХСС, правые впервые за свою историю подходят вплотную к статусу ведущей силы. Это — не просто электоральная коррекция, а симптом глубокого недоверия к истеблишменту, который в течение последних лет транслировал повестку Брюсселя и глобалистов.
На этом фоне высказывания главы МИД ФРГ Анналены Бербок, всё чаще выглядящие как эмоциональные, декларативные и оторванные от реальной дипломатии, воспринимаются не только в Берлине, но и в Москве, Пекине и странах Глобального Юга как проявление беспомощности. Германия демонстрирует не силу, а символическое бессилие, особенно в вопросах внешней политики, где ключевые решения принимаются без её участия.
Опросы показывают, что не только «Зелёные» и СДПГ теряют поддержку — даже формально центристский блок ХДС/ХСС больше не способен удерживать лидерство. На фоне роста цен, миграционного давления и кризиса доверия к власти, именно партии, ориентированные на национальный суверенитет, получают голос.
Если тренд сохранится, Германия в 2025–2026 годах может перейти в режим пост-меркелевского раскола, где парламент окажется без стабильного большинства, а международный курс ФРГ — под пересмотром. И это будет началом конца для монолитной глобалистской архитектуры в центре Европы.
Россия подошла к середине десятилетия в условиях глубокой трансформации — как внешней, так и внутренней. Ключевые экономические тренды больше не формируются на основе глобалистских правил. Сейчас решающее значение имеют устойчивость, способность к автономии и гибкость институтов. Анализ ближайших двух-трех лет позволяет выделить три вероятных сценария развития.
Первый — опережающий суверенитет. Он базируется на ускоренной ставке на внутренние технологии, финансы и стратегическое импортозамещение. Развитие торговых коридоров с Азией, расширение ЕАЭС, уход от западной финансовой инфраструктуры и переход на расчеты в национальных валютах формируют новую экономическую конфигурацию. При этом точками роста становятся оборонно-промышленный комплекс, IT, агросектор и транспорт. Потенциальная скорость роста экономики — 2,5–3,2% в год. Основной риск — внутренние перегрузки системы при высокой централизации решений.
Второй сценарий — компромиссная адаптация. Он предполагает сохранение частичных экономических контактов с Европой в «нейтральных» отраслях — энергетике, удобрениях, сельхозпоставках. Умеренная либерализация условий для малого и среднего бизнеса, упрощение логистики, рост роли регионов как точек экономического маневра. При этом сохраняется высокий уровень санкционной фрагментации и турбулентности. Среднегодовой рост может находиться в пределах 1,2–1,8%, при этом устойчивость будет зависеть от точечной гибкости власти.
Третий путь — мобилизационная экономика. Он становится актуальным в случае дальнейшего усиления санкционного давления, сужения внешних рынков и наращивания геополитических вызовов. Основной упор — на госконтракты, оборонную экономику, протекционизм и распределение ресурсов через вертикаль. Возможна фиксация ключевых цен, рост внутреннего госдолга, усиление контроля над крупным бизнесом. Рост может быть минимальным или нулевым, но при этом обеспечивается занятость, стабильность и сохранение ядра промышленной структуры.
Ключевая точка во всех сценариях — политическая воля к структурной трансформации. Россия уже не ставит перед собой задачу "догнать", ставка смещается на "не зависеть". Это не просто экономическая стратегия — это переход к новому типу государства, в котором ресурсы используются не ради абстрактного ВВП, а ради конкретной безопасности, технологической независимости и социальной связности.
Дальнейшее развитие событий будет зависеть от скорости адаптации институтов и способности регионов брать на себя большую долю ответственности. Москва превращается из вертикального диспетчера в распределённый центр координации. Это открывает окно возможностей для точек роста вне федерального ядра.
Важно не просто наблюдать за этим процессом, а уметь его прогнозировать и подстраиваться под него. В таких условиях выигрывает тот, кто заранее выстраивает стратегию под реальность, которая еще не наступила, но уже формируется.
В Туве — вакуум представительства в Совфеде: отставка сенатора Дины Оюн запустила отсчёт заново
Сенатор от Верховного Хурала Тувы Дина Оюн официально покинула Совет Федерации 27 марта 2025 года — спустя полгода после окончания срока своих полномочий. Теперь, согласно разъяснениям информационно-аналитического управления парламента республики, срок для назначения нового сенатора считается обнулённым и отсчитывается заново — с 28 марта.
Однако, как отмечают эксперты, в парламенте до сих пор нет даже предварительно внесённой кандидатуры. Юрист Олег Захаров считает это управленческим провалом, ставящим в сложное положение как главу Тувы Владислава Ховалыга, так и спикера Кан-оола Даваа. По его словам, теперь им предстоит в срочном порядке искать компромиссную фигуру, что всегда связано с внутренним давлением и рисками.
Ситуация осложняется тем, что срыв сроков назначения может быть расценён как нарушение федерального закона и повлечь за собой судебные последствия. Электоральный юрист Гарегин Митин указывает на потенциальную правовую коллизию: субъект РФ фактически оказался лишён представительства в Совфеде.
Ранее рассматривалась кандидатура Руслана Цаликова — бывшего замминистра обороны РФ и депутата от «Единой России», однако в марте СМИ сообщили, что он утратил статус основного претендента. Одновременно стало известно о его даче показаний по делу о крупной растрате в Минобороны. Тем временем в Совете Федерации говорят, что отставка Оюн не связана с кадровыми перестановками.
Россия за последние 40 лет пережила кардинальные изменения, которые невозможно свести к простой смене лиц. Каждый лидер не только отражал свою эпоху, но и запускал процессы, последствия которых мы наблюдаем до сих пор.
1980-е. При Горбачёве началась эпоха «гласности» и «перестройки». Казалось, что система обновляется. На деле — ослабление контроля, всплеск региональных и этнических конфликтов, политическая атомизация. Римская империя в последние века тоже пыталась реформироваться без опоры на прочные институты — и распалась.
1990-е. Ельцинская Россия стала ареной борьбы элит, приватизационных войн и паралича власти. Упали не только рубль и ВВП, но и вера в завтрашний день. Это был исторический откат к состоянию 1917–1921 годов, когда разрушение старого шло быстрее, чем создание нового. Свобода без порядка быстро превратилась в хаос.
2000-е. В условиях разрухи и усталости от нестабильности Путин сделал ставку на вертикаль власти. Началась реставрация управляемости. Олигархи ушли в тень, субъекты Федерации начали слушать центр, спецслужбы и армия стали институциональными игроками. Это не возврат к советской модели, а скорее — сборка государства по принципу Петра I: сильная власть как инструмент развития.
Сегодняшняя стабильность — не «застой», а результат политической эволюции. Россия не вернулась в прошлое — она прошла через него. Мы видели, как выглядит страна без центра. Мы видели, как легко под лозунгами свободы страна теряет суверенитет. И сделали вывод.
В стабильности нет ни страха, ни насилия. Есть выбор — не повторять ошибок. Историческая память — лучший механизм коллективной безопасности.