18 июня 1815 года - битва при Ватерлоо
Все взоры направлены на Францию, но я, г-н маркиз, упорствую в том несколько парадоксальном суждении, каковое; сложилось у меня с самого начала: «Возвращение Бонапарте во Францию благоприятно для нас», — конечно, если речь идет о всеобщем порядке вещей.
Не произошло ничего необыкновенного: армия за него, и это вполне естественно. Она никогда не покинет вождя, который вел ее к победам. Что значит какой-то Бурбон для француза, родившегося 30 или 35 лет назад? Не более чем пелопид или гераклид .
Но и среди людей невоенных множество его сторонников. Уже тысячу раз мне приходилось слышать: «Да кто же может любить такого человека?» Это большое заблуждение. Конечно, его нельзя любить, если подразумевать здесь нежные чувства, но можно быть очень сильно к нему привязанным теми не определяемыми одним словом узами, которые являют собой смесь страха, надежды, обязательств и восхищения, да еще если все сие замешано на эгоизме. Посему меня нимало не удивляет партия его сторонников.
Солдаты, например, не созданы для рассуждений, они не понимают, что экстравагантное упрямство их повелителя было истинной причиной всех бедствий Франции в 1813 году. Они видят перед собой только Парижский трактат и связывают свое унижение с Бурбонами, а прежнюю славу — с Бонапарте.
Дабы снять сие заклятие, есть только одно средство — опозорить его на поле брани, что при разумном ведении дел может быть достигнуто без большого труда.
Ведь Бонапарте уже не тот, что прежде: он бросился в объятия республиканцев, и они будут выкручивать ему руки. Солдаты; почувствовав свою силу, превратятся в разбойников, и нация восстанет противу них, как на диких зверей.
— Оставаясь на своем острове, Бонапарте непрестанно возбуждал бы умы. К тому же то положение дел, каковое существует теперь во Франции, не могло долго сохраняться и само по себе вызвало бы новую революцию.
Возвращение Бонапарте предпочтительнее сего, тем более что так или иначе с ним все равно покончат и после сего нового переворота всякий будет поставлен на свое место.
Цитата: Жозеф де Местр «Петербургские письма»
Иллюстрация: Вильям Сэдлер «Ватерлоо»
10 июня - День Карельских рун. По преданию, в этот день в 1820 году фольклорист Сакари Топелиус-старший записал несколько рун от карела Тимонена. Это была история о встрече и последующем состязании мифологических героев Вяйнямёйнена и Йоукахайнена
— Что хвалишься ты своей старостью! — говорит Йоукахайнен. — Тому дорога, кто умом, а не годами старше. Давай-ка, старый Вяйнемейнен, померимся сначала силою наших песен, покажем друг другу свою мудрость.
Отвечает ему Вяйнемейнен:
— Певец я безыскусный, весь свой век прожил среди родных полей и лесов, слушал только кукованье кукушки, видел только деревья и травы. Но пусть будет так, как ты хочешь… Начинай же, молодой Йоукахайнен. Открой мне свою мудрость.
Не заставил себя долго просить сын Похъёлы.
— Ну, слушай меня, старый Вяйнемейнен. Только боюсь, что не вместить твоей бедной голове того, что я знаю. А знаю я много! Знаю, что щука мечет икру, а синица несет яйца. Знаю, что по снегу ездят на санях, а по воде плавают на лодках. И еще знаю, что дрозд — певчая птица, что гадюка — ползучая змея, а ерш — речная рыба. Знаю, что кипятком можно обжечься, а на морозе — замерзнуть. Вот как много я всего знаю!
Усмехнулся Вяйнемейнен.
— Может, еще что-нибудь припомнишь? — спрашивает. — Или уже всю свою глупость показал?
— Нет, кое-что еще помню, — говорит Йоукахайнен хвастливо:
— Помню древность я седую,
Помню, как я создал землю
И над нею поднял горы…
Я вспахал равнину моря,
Я вскопал морские глуби,
Я воздвигнул свод небесный
И пустил по небу солнце,
А под ним повесил месяц,
А кругом рассыпал звезды…
Не стерпел тут старый, мудрый Вяйнемейнен. Грознее грома загремел его голос:
— Замолчи, жалкий хвастун! Видно, последний рассудок ты потерял, несчастный!
А Йоукахайнен ему в ответ:
— Коли я потерял рассудок, так мой меч поможет мне вернуть его. Чем скалить зубы, выходи-ка, старый Вяйнемейнен, помериться со мной мечами!
— Нет, — говорит Вяйнемейнен, — с таким жалким лгуном, как ты, не буду я мериться мечами.
От гнева весь задрожал Йоукахайнен. Рот у него перекосился, косматая голова затряслась.
— Боишься меч вынуть? — закричал Йоукахайнен. — Ну так все равно от меня не уйдешь!
Я тебя своею песней
Превращу в свиное рыло,
В грязный хлев тебя заброшу,
Утоплю тебя в навозе!
Я тебя…
Но не дал ему кончить Вяйнемейнен.
— Довольно я тебя слушал, — говорит он Йоукахайнену. — Теперь, ты слушай меня!
И вот запел вещий песнопевец:
— Всколыхнитесь, моря глуби,
Горы медные, дрожите,
Скалы твердые, обрушьтесь,
Рассыпайтесь в пыль, утесы!
И моря забурлили, зашатались высокие горы, дрогнула земля.
Поет Вяйнемейнен — и все свершается по его слову.
Иллюстрация Николай Кочергин "Вяйнемейнен"
Почти стемнело когда он остановился на заправке в Шеффилде. Он взял у хозяина монету позвонил залил бак и вернулся расплатиться.
У вас там хоть были дожди? спросил хозяин.
Где это «там»?
Я так понял вы из Далласа.
А какое тебе дело приятель откуда я?
Я ничего такого не имел в виду.
Не имел значит.
Ладно сэр мои извинения.
Сколько с меня?
Сэр?
Я спросил сколько с меня.
Шестьдесят девять центов.
Чигур положил на стойку долларовую бумажку. Хозяин заправки пробил чек и придвинул ему столбик сдачи как банкомет фишки. Чигур в упор смотрел на него. Хозяин отвернулся.
Что-нибудь еще нужно? спросил хозяин.
Не знаю. А как по-твоему?
Что-то не так?
Ты о чем?
Ну вообще.
Это ты меня спрашиваешь? А разве что-то не так?
Хозяин отвернулся и снова кашлянул в ладонь. Посмотрел на Чигура и отвел глаза. Уставился в окно во двор перед лавкой. Чигур грыз новую порцию орешков.
Вам что-нибудь еще?
Ты уже спрашивал.
Ну ладно мне пора закрываться.
Пора закрываться?
Да сэр.
В какое время ты закрываешься?
Мы закрываемся сейчас.
«Сейчас» это не время. Я спрашиваю в какое время закрываешься.
Обычно как стемнеет. Вечером.
Ты наверно не понимаешь что говоришь?
Я говорю мы закрываемся. Вот что я говорю.
В какое время ты ложишься спать?
Сэр?
Я спросил в какое время ты спать ложишься.
Ну, где-то в половине десятого.
Чигур высыпал еще орешков в ладонь.
Тогда может я вернусь, сказал он.
Да мы будем закрыты.
И хорошо.
Зачем возвращаться? Мы же будем закрыты.
Ты уже говорил.
Точно будем.
Ты живешь в том доме за заправкой?
Ну да.
И прожил там всю жизнь?
Это место тестю принадлежало, сказал. Поначалу.
И ты женился на заправке.
Мы много лет в Темпле жили. А сюда переехали года четыре назад.
Женился на заправке.
Ну если вам так угодно.
Не мне так угодно. А так оно есть.
Вы много вопросов задаете, сказал хозяин. Для человека который не хочет сказать откуда он сам.
Какой ты видел самый крупный проигрыш в орлянку?
Что?
Я спросил какой ты видел самый крупный проигрыш в орлянку?
Ну не знаю. У нас народ обычно не играет в орлянку. Мы тут все больше ставим на что-нибудь.
Какую ты делал самую крупную ставку?
Так с ходу не скажешь.
Чигур достал из кармана четвертак подбросил и монета кувыркаясь взлетела к голубоватому свету флуоресцентной лампы на потолке. Он поймал ее прижал снизу к рукаву.
Назови орел или решка.
Назвать?
Да.
Зачем?
Просто назови.
Нужно знать на что мы играем.
Что от этого изменится?
Хозяин первый раз посмотрел Чигуру в глаза. Светло-синие как лазурит. Одновременно блестящие и совершенно непроницаемые. Как мокрый камень.
Ты должен назвать, сказал Чигур. Я не могу сделать это за тебя. Это будет нечестно. Просто назови.
Я ж ничего не ставил.
Нет ставил. Всю свою жизнь ставил. Только не понял. Как думаешь какого года эта монета?
Не знаю.
Пятьдесят восьмого. Где она только ни побывала за двадцать два года пока не попала сюда. И вот она здесь. И я здесь. И я накрыл ее. И есть только орел или решка. И тебе нужно выбрать. Давай.
Но я не знаю что я могу выиграть.
В голубом свете лампы было видно как лицо хозяина обсыпало мелким бисером пота.
Ты можешь выиграть все, сказал Чигур. Все.
Чушь какая-то, мистер.
Называй.
Ну раз так то орел.
Чигур отвел ладонь. Медленно повернул руку чтобы хозяин видел.
Молодец.
Отлепил монету от запястья и протянул через стойку хозяину.
На кой она мне?
Возьми. Это твоя счастливая монета.
Не нужна она мне.
Нужна. Бери.
Хозяин взял четвертак.
А теперь мне пора закрывать, сказал.
Не клади в карман.
Куда ж мне по-вашему его положить?
Только не в карман. Иначе не отличишь от остальных.
Ну хорошо.
Что угодно способно решить судьбу, сказал Чигур. Всякая мелочь. Вещь которой и не замечаешь. Они переходят из рук в руки. Люди на них внимания не обращают. А потом однажды оно и случается. И после все становится по-другому. Это ж просто монета. К примеру. Ничего в ней нет особенного. Разве ей по силам что-то решать? Ты не в состоянии понять. Отделить дело от вещи. Как будто частицы одного мгновения истории можно заменить частицами другого. Как такое может быть? Что ж это просто монета. Да. Но это так.
Кормак МакКарти. «Старикам тут не место»
6 июня 1785 года - Континентальный конгресс США официально утвердил доллар в качестве денежной единицы страны.
К о р з у х и н. Простите, мсье Голубков, я так и предполагал, что разговор о мифической жене приведет именно к долларам. Тысячу? Я не ослышался?
Г о л у б к о в. Тысячу. Клянусь вам, я верну ее!
К о р з у х и н. Ах, молодой человек! Прежде чем говорить о тысяче долларов, я вам скажу, что такое один доллар. (Начинает балладу о долларе и вдохновляется.) Доллар! Великий всемогущий дух! Он всюду! Глядите туда! Вон там, далеко, на кровле, горит золотой луч, а рядом с ним высоко в воздухе согбенная черная кошка – химера! Он и там! Химера его стережет! (Указывает таинственно в пол.) Неясное ощущение, не шум и не звук, а как бы дыхание вспученной земли: там стрелой летят поезда, в них доллар. Теперь закройте глаза и вообразите – мрак, в нем волны ходят, как горы. Мгла и вода – океан! Он страшен, он сожрет. Но в океане, с сипением топок, взрывая миллионы тонн воды, идет чудовище! Идет, кряхтит, несет на себе огни! Оно роет воду, ему тяжко, но в адских топках, там, где голые кочегары, оно несет свое золотое дитя, свое божественное сердце-доллар! И вдруг тревожно в мире!
Где-то далеко послышались звуки проходящей военной музыки.
И вот они уже идут! Идут! Их тысячи, потом миллионы! Их головы запаяны в стальные шлемы. Они идут! Потом они бегут! Потом они бросаются с воем грудью на колючую проволоку! Почему они кинулись? Потому что где-то оскорбили божественный доллар! Но вот в мире тихо, и всюду, во всех городах, ликующе кричат трубы! Он отомщен! Они кричат в честь доллара! (Утихает.)
Музыка удаляется.
Итак, господин Голубков, я думаю, что вы и сами перестанете настаивать на том, чтобы я вручил неизвестному молодому человеку целую тысячу долларов?
Цитата: Михаил Булгаков "Бег"
Неблагодарность — заржавленный гвоздь, который, если забить его в дерево щедрости, способен его засушить; это разбитая сточная труба, подмывающая фундаменты сочувствия; это сажа, что, падая в кастрюлю дружбы, портит запах и вкус, как видится и доказывается всем опытом и как увидите вы сейчас из моего краткого рассказа.
Пиппо Кальюзо сидел, глядя на кошку, и приговаривал: «Что за проклятое наследство мне отец оставил! Самому есть нечего, так еще и кошку кормить!»
Слушала кошка это нытье, да и говорит ему: «Я могу сделать тебя богатым, если возьмусь». Пиппо, услыхав это, поблагодарил ее и, со всей охотой вручил себя ее покровительству.
И кошка каждое утро выходила на Рыбный базар и, завидев на прилавке жирную кефаль, ловко хватала ее и относила королю, говоря: «Синьор Кальюзо, преданный слуга вашего величества, посылает вам эту рыбу в дань почтения». И однажды король сказал: «Я чувствую себя столь обязанным синьору Кальюзо, что хотел бы с ним познакомиться». На что кошка ответила: «Синьор Кальюзо завтра непременно прибудет».
Когда настало утро, кошка пришла к королю и сказала: «Государь, синьор Кальюзо послал меня попросить извинения, что не может прийти; ибо в сию ночь из его дома бежали несколько слуг, похитив все имущество и не оставив ему даже рубашки». Король велел взять из своего гардероба сколько-то одежды и послал синьору Кальюзо. И не прошло двух часов, как тот явился во дворец, предводимый кошкой, и получил от короля тысячу комплиментов.
Наконец, когда Кальюзо попросил разрешения уйти, эта кошка, оставшись с королем, стала расписывать обширные владения, принадлежащие Кальюзо в областях римских и ломбардских, обладая которыми он вполне был бы достоин породниться с королем. А когда король спросил, сколько он может иметь, кошка отвечала, что не в силах исчислить его имущество и доходы; но если королю хочется об этом разведать, то пусть пошлет своих людей за пределы королевства и убедится в этом.
Тогда король, призвав доверенных людей, приказал им разведать об этом деле, и они поехали вслед за кошкой; а кошка побежала вперед. Перейдя границу королевства, она подбегала к каждому стаду и говорила пастухам: «Эй, разве вы не слыхали, что шайка разбойников едет разграбить округу? Если хотите спастись, говорите, что все это принадлежит синьору Кальюзо».
То же самое повторяла она и во всех поместьях, что встречала по пути; так что куда ни приезжали люди короля, везде слышали одну и ту же волынку. Чего только вдоль дороги не увидят, всюду им говорят, что это добро синьора Кальюзо. И, услышав их рассказ, король пообещал кошке награду, если она устроит брак его дочери с синьором Кальюзо.
Кальюзо получил от короля дочь с великим приданым, и сказал, что хотел бы повезти супругу в свои владения, и они поехали в Ломбардию, где по совету кошки Кальюзо купил себе поместье.
Теперь Кальюзо, благодарил кошку так, что большего и высказать нельзя; он говорил, что обязан ей жизнью и клялся ей, что, когда она умрет, он набальзамирует ее и положит в ларец из золота прямо у себя в комнате.
Послушала кошка его восхваления и, не прошло и трех дней, как, притворившись мертвой, растянулась в саду. Увидев это, жена Кальюзо закричала: «Муженек, несчастье! Кошка умерла!» — «И пусть с собой все беды унесет, — ответил Кальюзо. — «Что же с ней делать?» — «Возьми да выкинь со двора!»
Услыхала кошка про столь добрую награду, которой и вообразить не могла, и заорала: «Это твои „тысячи благодарностей“ за тряпье, что я с тебя сняла, чтобы в шелк облачить? Это мне от тебя взамен того, что я одела тебя с королевского плеча и накормила, когда ты был голодным? Вот как тому бывает, кто морду ослу умывает! Будь проклято будет все то, что я для тебя сделала, ибо не был ты достоин, чтобы тебе это в рот совали. О, сколь добрым погребением меня почтил! Иди, кошка, служи, трудись, не жалей себя, чтобы потом тебе так отплатили! Горе тому, кто ставит котел на огонь надежд другого!».
Говоря так и горестно качая головой, кошка выбежала из дома.
Джамбаттиста Базиле. «Сказка сказок»
31 мая 1930 года родился Клинт Иствуд
All right, I'm coming out!
Any man I see out there, I'm gonna kill him!
Any son of a bitch takes a shot at me...
...I'm not only gonna kill him, but his wife...
...and all his friends...
...and burn his damn house down!
Nobody better shoot!
...
You better bury Ned right!
You better not cut up
nor otherwise harm no whores!
Or I'll come back and kill every one
of you sons of bitches.
Цитата из фильма "Непрощенный" (1992 год)
В а с с а. Три с полтиной за тысячу пудов - тридцать пять сотых копейки с пуда, это, конечно, маловато для грузчиков товаро-пассажирских пароходств - им приходится таскать грузы и за двадцать сажен и дальше. Вырабатывают они в среднем целковый в сутки, а едят много и без мяса - не живут. Вот вам бы на это обратить внимание, статеечку в газеты заказать, найти человечка, чтобы с грузчиками потолковал. Найдёте такого?
К р о т к и х Найдём!
В а с с а. Ну вот! Надобно крупные пароходства прижать, а наше хозяйство - мелкое, и груз - мелкий, у нас свои матросы перебрасывают его с парохода на пристань, грузчиками пользуемся изредка, как вы знаете.
К р о т к и х. Это не совсем так. Матросам два рубля с тысячи - мало!
В а с с а. А за что больше-то? Вот вы устройте, чтоб «Кавказ-Меркурий» и прочие до пятишницы с тысячи пудов цену подняли, тогда наши пароходики охотнее грузиться будут, ну и мы прибавим матросам. Так-то! Уж извините, - записочку эту вашу я бракую.
К р о т к и х Видите ли, Васса Борисовна...
В а с с а. А вот вы потолковали бы с гончарами, с мелкими мельниками, вообще - с кустарщиной, сделали бы им уступочку, чтобы они нам грузы давали, вот это полезно было бы...
К р о т к и х Прошлый год кончили хорошо, прибыль солидная!
В а с с а. Что же это: всё хорошо да хорошо? Надобно ещё лучше, а то скучно жить будет всё только в хорошем. Ну, будьте здоровы! На меня дела плывут.
(Кротких молча кланяется, уходит.)
В а с с а (прислушивается). Анюта!
(Входит Анна.)
В а с с а. На-ка вот, сними копии живенько! Ворчит Гурий?
А н н а. Да, недоволен.
В а с с а. Что сказал?
А н н а. Не разобрала. Что-то о консерватизме.
В а с с а. Социалист, видишь ли! А ему социализм, как Прохору - бог: по привычке молится, а душой - не верит. Ты краснобайству его не верь... О чём вчера беседовали?
А н н а. Рассказывал о сотрудничестве немецких социалистов с королём ихним.
В а с с а. Видишь, какой.... (Звонок по телефону.) Да, я. Пожалуйста. Жду. Это квартирант - Мельников. (Отпускает её движением руки. Стоит у стола, раздумывая)
М е л ь н и к о в (из комнаты Анны). Доброе утро, многоуважаемая.
В а с с а. Спасибо. Притворите дверь. Садитесь. Ну, что?
М е л ь н и к о в. Новости невесёлые. Предварительное следствие закончено, поступило прокурору. Следователь уверяет, что смягчил как только мог.
В а с с а. За три-то тысячи мог бы и совсем смягчить.
М е л ь н и к о в. Невозможно. Я читал показание этой бабы, она там пооткровенничала, как на исповеди.
В а с с а. Значит, суд будет?
М е л ь н и к о в. Неизбежно.
В а с с а. Наказанье-то какое?
М е л ь н и к о в. Возможно - каторжные работы.
В а с с а. Теперь - что будет?
М е л ь н и к о в. Прокурор составит обвинительный акт, вручат акт обвиняемому, арестуют его.
В а с с а. Всех троих?
М е л ь н и к о в. Конечно.
В а с с а. А прокурор может ещё... смягчить?
М е л ь н и к о в. Прокурор - может. Но наш метит на высокую карьеру и едва ли решится. Хотя есть слух, что со стороны соучастников... деяния - хлопочут.
В а с с а. Ага! Нуте-ка, давайте похлопочем и мы. Попытайтесь, прошу вас. Предложите прокурору сделку, чтобы не заводил шума.
М е л ь н и к о в. Васса Борисовна, при всём моём уважении к вам и при всей благодарности за великодушие ваше...
В а с с а. Вы - короче! О благодарности будем говорить, когда кончим дело это мирно и прилично. Действуйте.
М е л ь н и к о в. Я - совершенно не в состоянии... Не могу.
В а с с а. Имейте в виду - мне денег не жалко... на этот случай! Удастся – векселя ваши возвращаю вам. Могу добавить ещё тысячи полторы. Будет пять. Довольно?
М е л ь н и к о в. Да, но... всё-таки я...
В а с с а. А вы - смелее!
М е л ь н и к о в. Лучше, если бы вы сами...
В а с с а. Ну, это слишком жирно будет для прокурора, чтоб я ему кланялась. Платить – согласна, а кланяться - нет! К тому же я - человек грубый, прямой. У меня - не выйдет. Вы сегодня же, пожалуйста! Потом позвоните и скажите цифру. Желаю успеха. Ну-с?
М е л ь н и к о в. Разрешите откланяться... Спешу в суд.
Цитата. Максим Горький «Васса Железнова»
Иллюстрация: Инна Чурикова в роли Вассы
27 мая 1905 года – Цусимское сражение
…За «Суворовым» последующим мателотом был «Александр III». Флагманский корабль с самого начала боя подвергся таким повреждениям, что ему трудно было оправиться. Он вышел из строя.
И вот тогда-то на смену «Суворову» явился броненосец «Александр III», с именем которого навсегда останутся связаны наиболее жуткие воспоминания об ужасах Цусимы.
После того как эскадра лишилась адмирала, он стал во главе боевой колонны и повел ее дальше. На этот броненосец обрушился весь огонь двенадцати японских кораблей. А он, приняв на себя всю тяжесть артиллерийского удара, ценою своей гибели спасал остальные наши суда.
В безвыходной обстановке сражения он иногда даже проявлял инициативу, на какую только был способен, не раз прикрывал собою «Суворова» и пытался прорваться на север под хвостом неприятельской колонны. Однажды ему удалось воспользоваться туманом и временно вывести эскадру из-под огня. В продолжение нескольких часов он с выдающимся мужеством вел бой против подавляющих сил врага.
Броненосец «Александр III», как и другие корабли, не выдержал наконец неприятельского натиска. В шесть часов, сильно накренившись, он вышел из строя.
Вид у него в это время был ужасный. С массою пробоин в бортах, с разрушенными верхними надстройками, он весь окутался черным дымом. Из проломов, из кучи разбитых частей вырывались фонтаны огня. Казалось, что огонь вот-вот доберется до бомбовых погребов и крюйт-камер и корабль взлетит на воздух. Но броненосец через некоторое время оправился и, слабо отстреливаясь, снова вступил в боевую колонну.
Это была последняя попытка оказать врагу сопротивление.
Что происходило во время боя на его мостиках, в боевой рубке, в башнях и на палубах? Кто же именно был тем фактическим командующим, который так талантливо маневрировал в железных тисках японцев?
Был ли это командир корабля, капитан 1-го ранга Бухвостов, его старший офицер Племянников или под конец последний уцелевший в строю младший из мичманов?
А может быть, когда никого из офицеров не осталось, корабль, а за ним и всю эскадру вел старший боцман или простой рулевой?
Это навсегда останется тайной.
Но поведение этого гордого корабля в самом ужасном морском бою, какой только знает история, у многих будет вызывать удивление.
Броненосец, вступив снова в строй, переместился уже в середину колонны, а свое почетное головное место уступил однотипному собрату «Бородино». Здесь, на новом месте, «Александр III» продержался еще каких-нибудь двадцать-тридцать минут. Достаточно было ему подвергнуться еще нескольким ударам крупнокалиберных снарядов, чтобы окончательно лишиться последних сил. На этот раз он выкатился влево. Очевидно, у него испортился рулевой привод, руль остался положенным на борт. От циркуляции получился сильный крен.
Вода, разливаясь внутри броненосца, хлынула к накренившемуся борту, и сразу все было кончено…
Там, где был «Александр III», катились крупные волны, качая на своих хребтах всплывшие обломки дерева, немые признаки страшной драмы.
И никто и никогда не расскажет, какие муки пережили люди на этом броненосце: из девятисот человек его экипажа не осталось в живых ни одного!
Цитата: Алексей Новиков-Прибой «Цусима»
«Россия — совсем не морская держава; русские никакого серьезного влечения к морю не имеют; они никогда не были настоящими моряками и никогда ими не будут; постройка этих громад-броненосцев только разорение казне и нажива строителям, и к добру она никогда не поведет. Вы смотрите и думаете, как тут все хорошо устроено. А я Вам скажу, что тут совсем не все хорошо. Вы желаете нам победы. Нечего и говорить, как мы ее желаем. Но победы не будет!.. Я боюсь, что мы растеряем половину эскадры на пути; а если этого и не случится, то нас разобьют японцы: у них и флот исправнее, и моряки они настоящие. За одно я ручаюсь: мы все умрем, но не сдадимся»
Капитан I ранга Николай Михайлович Бухвостов (1857-1905), командовавший броненосцем «Император Александр III» в его первом и последнем бою.
Царства земные имеют свои эпохи величия и упадка, и в каждой эпохе образ правления должен быть соразмерен тому степени гражданского образования, на коем стоит государство. Каждый раз, когда образ правления отстает или предваряет сей степень, он испровергается с большим иль меньшим потрясением.
Сим вообще изъясняются политические превращения, кои и в древние времена и во дни наши прелагали и изменяли порядок правлений.
Сим изъясняются также и те неудачи, коими нередко были сопровождаемы самые благотворные усилия политических перемен, когда образование гражданское не предуготовило еще к ним разум.
Итак, время есть первое начало и источник всех политических обновлений. Никакое правительство, с духом времени не сообразное, против всемощного его действия устоять не может.
Посему первый и главный вопрос, который в самом преддверии всех политических перемен разрешить должно, есть благовременность их начинаний.
История государственных перемен и настоящее положение нашего отечества представляют к разрешению сего вопроса следующие истины.
Три великие системы издревле разделяли политический мир: система республик, система феодальная и система деспотическая.
Первая под разными именованиями и формами имела то отличительное свойство, что власть державная умерялась в ней законом, в составе коего граждане более или менее участвовали.
Вторая основана была на власти самодержавной, ограничиваемой не законом, но вещественным или, так сказать, материальным ее разделением.
Третья ни меры, ни границ не допускала.
Примеры первой системы мы видим в республиках греческих и особенно в римской.
Вторая система основалась на Севере и оттуда распространилась по всей Европе.
Третья утвердила свое владычество на Востоке.
Все политические превращения, в Европе бывшие, представляют нам непрерывную, так сказать, борьбу системы республик с системою феодальною. По мере как государства просвещались, первая приходила в силу, а вторая – в изнеможение.
Одно важное обстоятельство на западе Европы ускорило особенно ее перевес. Крестовые походы, устремив все виды частных владельцев на восточные завоевания, представили власти самодержавной случай и возможность исторгнуть уделы власти из прежнего их обладания и соединить их в один состав.
Установление регулярных войск и первое образование порядка в государственных сборах довершили впоследствии сие соединение.
Таким образом, на развалинах первой феодальной системы утвердилась вторая, которую можно назвать феодальным самодержавием; в ней остались еще следы первых установлений, но сила их совершенно изменилась. Правление было еще самовластное, но не раздельное. Ни политической, ни гражданской свободы еще не было, но в той и другой положены уже были основания.
И на сих-то основаниях время, просвещение и промышленность предприняли воздвигнуть новый вещей порядок, и приметить должно, что, невзирая на все разнообразие их действия, первоначальная мысль, движущая их, была одна и та же – достижение политической свободы.
Таким образом, приуготовился третий переход от феодального правления к республиканскому, основался третий период политического состояния государств.
Англия первая открыла сей новый круг вещей; за нею последовали другие государства: Швейцария, Голландия, Швеция, Венгрия, Соединенные Американские области и, наконец, Франция.
Во всех сих превращениях время и состояние гражданского образования были главным действующим началом. Тщетно власть державная силилась удержать его напряжение; сопротивление ее воспалило только страсти, произвело волнение, но не остановило перелома. Сколько бедствий, сколько крови можно бы было сберечь, если бы правители держав, точнее наблюдая движение общественного духа, сообразовались ему в началах политических систем и не народ приспособляли к правлению, но правление к состоянию народа
Цитата: Михаил Сперанский «Введение к уложению государственных законов»
Некоторые правительственные реформы по сокращению штатов в гражданской и военной службе в последнее время оставили без занятий таких людей, которые обрекали себя на пожизненное чиновное служение; … это повело к тому, что в рядах соискателей частной службы, в самое короткое время, появилось очень много по преимуществу молодых людей, из которых одни волею или неволею оставили государственную службу, а другие, только приготовясь к ней, сознали необходимость избрать себе вместо ее другую дорогу.
…эти люди, вследствие прежнего взгляда на воспитание, были лишены всякой полезной специальности и потому не могли заняться никаким самостоятельным делом, требующим известных познаний и известного вещественного капитала, которого также почти ни у кого из них не было.
Учиться ремеслам было поздно и по многим причинам невозможно. Оставалось обратиться к таким занятиям, которые, в пору доброго старого времени, русский человек делал так, зря, самоучкою, а чаще и вовсе ничему не учась и ничего не зная.
В кругу таких занятий более других привлекали к себе места управляющих помещичьими имениями, над разорением которых спокон века трудились и заграничные недоучки, выдававшие себя у нас за энциклопедистов, и доморощенные наши аферисты.
Но мест этих, конечно, далеко недостало на всех конкурентов данного района; а между тем число ищущих мест день ото дня увеличивалось, а с ним возрастали и нужды и скорби конкурентов, и разборчивость их в выборе занятий переходила в безразличие.
Воспитанные в условиях, не благоприятствующих телесному развитию, люди эти не могли обратиться ни к какому физическому труду. С одной стороны, он был им не по силам и по скудости задельной платы не удовлетворял потребностям, сделавшимся их необходимостью; а с другой — каждый из них ощущал в себе столько знаний и способностей к несению труда более ценного, труда, который исполняли люди, лишенные всяких нужных для него познаний, и пользовались вознаграждением, доставляющим целому семейству относительное благосостояние.
Я говорю о службе по торговым и промышленным делам, известной у нас под именем службы коммерческой. К хозяевам таких дел обратились люди, нуждавшиеся в работе, но едва ли и один процент их сыскал себе дело у отечественных коммерсантов.
Причина этой неудачи заключалась, во-первых, в том, что значительная и притом самая оборотливая часть наших торговцев — иностранцы, у которых вся корреспонденция и книговедение идут на иностранных языках, с которыми большинство ищущих службы людей оказалось или совершенно незнакомым или знакомым до такой степени слабо, что знание их никуда не годилось, и потому служба у иностранцев делалась невозможною для русских.
Русское же купечество не протянуло руки соотчичам, искавшим работы, и как бы в один голос отвечало дворянчикам: “нет-с, нам не требуется; у нас своих много-с”. Поводом к таким ответам было не то, чтобы русскому купечеству действительно не требовались люди; напротив, люди ему постоянно нужны, но люди не того разбора, какие являлись с предложением своего труда, вследствие сокращения штатов...
Нужны были люди малограмотные и стоящие на одинаковой степени образования с хозяевами, к которым они являлись просить работы; люди, прошедшие степени мальчиков и молодцов и за прилавком изучившие необходимость слепого признания хозяйского авторитета и собственного бесправия.
А дворянчики, искавшие мест, представляли в глазах хозяев следующие неудобства:
1) многие из них, — а по понятиям, составленным большинством русских торговцев, — даже все они, вовсе не способны ни к какому делу, кроме того, чтобы крючки гнуть или плечами трясти;
2) что у них много фанаберии и хозяин не жди от них почета, и
3) что “всякий Гришутка и Мишутка для нас как-то сподручнее”.
Вот принципы, руководствуясь которыми русское купечество отказывало и отказывает разночинной русской молодежи в работе и куске хлеба в то самое время, когда торгующие в России иностранцы стараются заместить у себя на службу своих земляков.
Николай Лесков. Несколько слов об ищущих коммерческих мест в России. (продолжение)
Илл. Василий Кармазин © Arzamas
Если у вас много денег, если вы живете в центре города, катаетесь по паркетной мостовой Невского проспекта и Морских улиц, если ваши глаза привыкли к яркому свету газа и блеску роскошных магазинов и вы, по врожденной человеку способности, станете иногда жаловаться на судьбу, станете отыскивать причины для своих капризов, для своих мнимых несчастий, то советую вам прогуляться на Петербургскую сторону, эту самую бедную часть нашей столицы; посмотрите на длинные ряды узких улиц, из которых даже многие не вымощены, обставленных деревянными домами, чем далее от Большого проспекта, тем тише, мрачнее, беднее… Вспомните, что в них живут десятки тысяч бедных, но честных тружеников, часто веселых и счастливых по-своему, и, верьте, вам станет совестно ваших жалоб на судьбу. После страшной тьмы узкого грязного переулка, едва освещаемого в одном конце тусклым фонарем, вы оцените почти солнечный свет газа; после неровной мостовой, толкающей вас беспрестанно под бока, вы спокойно вздохнете, когда коляска ваша плавно покатится по торцевой мостовой; после вида на мелочную лавочку с разбитыми стеклами ваши глаза приятно отдохнут на зеркальных окнах магазинов, уставленных изысканными предметами роскоши.
У всякого свой вкус, но мне кажется, иногда очень полезно прогуляться по Петербургской стороне.
Петербургская сторона прежде была лучшая часть города; здесь был дворец Петра Великого (который и до сих пор сохраняется на берегу Невы как драгоценная редкость); здесь жили люди именитые, как видно из названия Дворянских улиц, но впоследствии многие дворцы выстроились на другой, противоположной стороне, и город, торгуя с Москвой и центральными губерниями России, начал расширяться к Московской заставе, а Петербургская сторона, отрезанная от центра города рекой, лежащая на севере к бесплодным финским горам и болотам, начала упадать и сделалась убежищем бедности. Какой-нибудь бедняк-чиновник, откладывая по нескольку рублей от своего жалованья, собирает небольшой капитал, покупает почти за бесценок кусок болота на Петербургской стороне, мало-помалу выстраивает на нем из дешевого материала деревянный домик и, дослужив до пенсиона и седых волос, переезжает в свой дом доживать веку — почти так выстроилась большая часть теперешней Петербургской стороны.
Бедные, по большей части неудобные домы небогатых домохозяев почти всегда занимаются жильцами, живущими весьма нешироко.
…
Бедный чиновник-мечтатель, бросивший свой родной город и приехавший, что называется наобум, искать в столице счастия, оглядывается с ужасом на свое положение и удаляется на Петербургскую сторону — там для него есть квартира по его карману, там ему все напоминает его родной провинциальный городок.
И освистанный актер, и непризнанный поэт, и оскорбленная чем-нибудь на белом свете девушка — все убегают на Петербургскую сторону, расселяются по мезонинам и в тишине предаются своим фантазиям.
На Петербургской вы найдете и несчастного купца-банкрота, по глупости или по излишней доверчивости к людям.
На Петербургской вы найдете мастеров без подмастерьев и работников, горничных без барынь и барынь без горничных, сады без деревьев и деревья без саду, растущие так себе, бог знает как и для чего; есть даже речка Карповка, в которой никогда не бывает воды, и есть переулки, постоянно покрытые лужами; в этих переулках плавают утки, растут и цветут болотные травы и разные водоросли…
Цитата Евгений Гребёнка «Петербургская сторона» (из сборника «Физиология Петербурга»)
Иллюстрация. Рисунок Герты Неменовой Стоит присмотреться и выплывают очертания Большого проспекта Петроградской стороны
24 мая 1940 года родился Иосиф Бродский
Кот Самсон прописан в центре,
В переулке возле церкви,
И пока мы в классе пишем,
Он слоняется по крышам
Как звезда по небосводу,
А в ненастную погоду,
Отказавшись от прогулки,
На событья в переулке
Смотрит с миной безучастной
Из окна в квартире частной.
Вот он влез на подоконник...
По земле идет полковник.
У него в петлице пушка.
По стеклу летает мушка.
Размышляя о глаголе,
Дети бегают по школе.
Чересчур похож на гнома
Старичок из гастронома.
Тащит сетку, та полна.
Что там в сетке? Ветчина?
Непонятно, хоть убей!
В небе восемь голубей.
Вечер клен задел, снижаясь.
Кот мурлычет, погружаясь
В беспорядочные грезы.
Каждый глаз – как лист березы.
Обеспеченный ночлегом,
Он сочувствует коллегам:
Тот – водичку пьет из Мойки,
Тот – поужинал в помойке,
Тот – вздремнул на полчаса,
Тот – спасается от пса,
Тот – совсем больной от стужи...
Многим, муррр, конечно хуже...
Не могу им всем помочь,
Потому что скоро ночь,
Это мне не по плечу,
Потому что... Спать хочу...
Кран ворчит на кухне сонно:
«Есть ли совесть у Самсона?»
Цитата: Иосиф Бродский "Самсон, домашний кот"
Иллюстрация: рисунок Иосифа Бродского
22 мая – День Шерлока Холмса
Статья называлась несколько претенциозно: «Книга жизни»; автор пытался доказать, как много может узнать человек, систематически и подробно наблюдая все, что проходит перед его глазами. На мой взгляд, это была поразительная смесь разумных и бредовых мыслей. Если в рассуждениях и была какая-то логика и даже убедительность, то выводы показались мне совеем уж нарочитыми и, что называется, высосанными из пальца. Автор утверждал, что по мимолетному выражению лица, по непроизвольному движению какого-нибудь мускула или по взгляду можно угадать самые сокровенные мысли собеседника. По словам автора выходило, что человека, умеющего наблюдать и анализировать, обмануть просто невозможно. Его выводы будут безошибочны, как теоремы Эвклида. И результаты окажутся столь поразительными, что люди непосвященные сочтут его чуть не за колдуна, пока не поймут, какой процесс умозаключений этому предшествовал.
«По одной капле воды, — писал автор, — человек, умеющий мыслить логически, может сделать вывод о возможности существования Атлантического океана или Ниагарского водопада, даже если он не видал ни того, ни другого и никогда о них не слыхал. Всякая жизнь — это огромная цепь причин и следствий, и природу ее мы можем познать по одному звену. Искусство делать выводы и анализировать, как и все другие искусства, постигается долгим и прилежным трудом, но жизнь слишком коротка, и поэтому ни один смертный не может достичь полного совершенства в этой области. Прежде чем обратиться к моральным и интеллектуальным сторонам дела, которые представляют собою наибольшие трудности, пусть исследователь начнет с решения более простых задач. Пусть он, взглянув на первого встречного, научится сразу определять его прошлое и его профессию. Поначалу это может показаться ребячеством, но такие упражнения обостряют наблюдательность и учат, как смотреть и на что смотреть. По ногтям человека, по его рукавам, обуви и сгибе брюк на коленях, по утолщениям на большом и указательном пальцах, по выражению лица и обшлагам рубашки — по таким мелочам нетрудно угадать его профессию. И можно не сомневаться, что все это, вместе взятое, подскажет сведущему наблюдателю верные выводы».
— Что за дикая чушь! — воскликнул я, швыряя журнал на стол. — В жизни не читал такой галиматьи.
— О чем вы? — осведомился Шерлок Холмс.
— Да вот об этой статейке, — я ткнул в журнал чайной ложкой и принялся за свой завтрак. — Я вижу, вы ее уже читали, раз она отмечена карандашом. Не спорю, написано лихо, но меня все это просто злит. Хорошо ему, этому бездельнику, развалясь в мягком кресле в тиши своего кабинета, сочинять изящные парадоксы! Втиснуть бы его в вагон третьего класса подземки да заставить угадать профессии пассажиров! Ставлю тысячу против одного, что у него ничего не выйдет!
— И вы проиграете, — спокойно заметил Холмс. — А статью написал я.
— Вы?!
— Да. У меня есть наклонности к наблюдению — и к анализу. Теория, которую я здесь изложил и которая кажется вам такой фантастической, на самом деле очень жизненна, настолько жизненна, что ей я обязан своим куском хлеба с маслом.
— Но каким образом? — вырвалось у меня.
— Видите ли, у меня довольно редкая профессия. Пожалуй, я единственный в своем роде. Я сыщик-консультант, если только вы представляете себе, что это такое. В Лондоне множество сыщиков, и государственных и частных. Когда эти молодцы заходят в тупик, они бросаются ко мне, и мне удается направить их по верному следу. Они знакомят меня со всеми обстоятельствами дела, и, хорошо зная историю криминалистики, я почти всегда могу указать им, где ошибка. Все злодеяния имеют большое фамильное сходство, и если подробности целой тысячи дел вы знаете как свои пять пальцев, странно было бы не разгадать тысячу первое.
Цитата: Артур Конан Дойль «Этюд в багровых тонах»
Иллюстрация: Андре Дерен «Вестминстерский дворец»
18 мая - Международный день музеев
В воскресный день с сестрой моей
Мы вышли со двора.
„Я поведу тебя в музей" —
Сказала мне сестра.
Вот через площадь мы идём
И входим наконец
В большой, красивый, красный дом,
Похожий на дворец
Из зала а зал переходя,
Здесь движется народ.
Вся жизнь великого вождя
Передо мной встаёт.
Я вижу дом, где Ленин рос,
И тот похвальный лист,
Что из гимназии принёс
Ульянов - гимназист.
Здесь книжки выстроились в ряд
Он в детстве их читал,
Над ними много лет назад
Он думал и мечтал.
Он с детских лет мечтал о том
Чтоб на родной земле
Жил человек своим трудом
И не был в кабале.
За днями день, за годом год
Проходят чередой,
Ульянов учится, растёт.
Но сходку тайную идёт
Ульянов молодой
Семнадцать минуло ему,
Семнадцать лет всего,
Но он — борец! И потому
Боится царь его!
Летит в полицию приказ:
„Ульянова схватить!”
И вот он выслан в первый раз,
В деревне должен жить.
Проходит время, и опять
Он там, где жизнь кипит
К рабочим едет выступать,
На сходках говорит.
Идёт ли он к своим родным,
идёт ли на завод
Везде полиция за ним
Следит, не отстаёт...
Опять — донос, опять — тюрьма
И высылка в Сибирь...
Долга на севере зима,
Тайга и вдаль и вширь.
В избе мерцает огонек,
Всю ночь горит свеча.
Исписан не один листок
Рукою Ильича.
А как умел он говорить,
Как верили ему!
Какой простор он мог открыть,
и сердцу к уму!
И люди слушали вожди
И шли за ним вперёд,
Ни сил, ни жизни на щадя
За правду, за народ!..
В то время Сталин молодой,
Настойчив, прям и смел,
На трудный путь перед собой
По-ленински смотрел.
И вот настал желанный миг,
Желанный день настал
И руку верный ученик
Учителю пожал.
Согласно бьются их сердца,
И цель у них одна
И этой дела до конца
Вся жизнь посвящена!
Мы переходим в новый зал,
И громко в тишине
„Смотри, Светлана — я сказал: —
Картина на стене!"
И на картине — тот шалаш
У финских берегов
В котором вождь любимый наш
Скрывался от врагов.
Коса, и грабли, и топор,
И старое весло...
Как много лет прошло с тех пор,
Как много зим прошло!
Уж в этом чайнике нельзя,
Должно быть, воду греть,
Но как нам хочется, друзья,
На чайник тот смотреть!
Мы видим город Петроград
В семнадцатом году:
Бежит матрос, бежит солдат,
Стреляют на ходу
Рабочий тащит пулемёт.
Сейчас он вступит в бой.
Весит плакат: „Долой господ!
Помещиков долой!"
Несут отряды и полки
Полотна кумача,
И впереди — большевики,
Гвардейцы Ильича.
Так в Октябре упала власть
Буржуев и дворян.
Так в Октябре мечта сбылась
Рабочих и крестьян.
Далась победа нелегко,
Но Ленин вёл народ,
И Ленин видел далеко
На много лет вперёд.
И правотой своих идей —
Великий человек —
Он всех трудящихся людей
Объединил навек.
Как дорог нам любой предмет.
Хранимый под стеклом!
Предмет, который был согрет
Его руки теплом!
Подарок земляков своих,
Красноармейцев дар —
Шинель и шлем. Он принял их
Как первый комиссар
Перо. Его он о руки брал
Подписывать декрет.
Часы. По ним он узнавал,
Когда идти в Совет.
Мы видим кресло Ильича
И лампу на столе.
При этой лампе по ночам
Работал он в Кремле.
И здесь со Сталиным не раз
Советовался он..,
Весь кабинет его сейчас
В музей перенесен.
Вот фотографии висят,
Мы снимок узнаём, —
На нём товарищ Ленин снят
Со Сталиным вдвоём.
Они стоят плечом к влечу,
У них спокойный вод,
И Сталин что-то Ильичу
С улыбкой говорит.
И вдруг встречаем мы ребят
И узнаём друзей:
То юных ленинцев отряд
Пришёл на сбор в музей
Под знамя Ленина они
Торжественно, встают,
И клюву Партии они
Торжественно дают:
„Клянёмся так на свете жить
Как вождь великий жил,
И так же Родине служить
Как Ленин ей служил!
Клянёмся ленинским путём —
Прямее нет пути!
За нашим другом и вождём —
За Сталиным идти!"
Цитата: Сергей Михалков "В музее Ленина" 1949 год
Иллюстрация: Александр Моравов "Ленин и Сталин у прямого провода"
90 лет назад, 15 мая 1935 года, открылась первая, Сокольническая линия Московского метрополитена
Игра теней на улицах весенних,
И вот он, наконец, «Охотный ряд».
Под нами эскалатора ступени
Вдруг двинулись, шумя, как водопад.
Торжественно и чисто на платформе.
Давно ли здесь стучали молотки!..
Две девушки в путейской новой форме
Стоят, держа железные флажки.
Гудит туннель. Вот вырвался оттуда
Циклопий глаз. Вздыхает левый путь.
В зеркальных стеклах, мчащихся, как чудо,
Зрачки ребят мелькают, словно ртуть.
Упорство наше, мужество и верность
Застыли в этих сводах на века,
И в первом поезде, в вагоне первом —
Смотрите! Все Политбюро Цека.
Перрон в приветствиях, в веселом гаме,
И мы вступаем в новенький вагон —
Как в сказку, невесомыми шагами,
И мчит мечта за поездом вдогон.
Мы первыми дорогу проложили
Здесь, в плывунах, среди кромешной тьмы,
И, первые — по праву — пассажиры,
Подземною дорогой едем мы.
Как будто повторенье детской гаммы,
Звучит на новых стыках путь стальной,
И станции, похожие на храмы,
Встречают нас прохладной тишиной.
И мы, захлебываясь от волненья,
Стоим и смотрим родине в глаза.
На Третьем съезде комсомола Ленин
Наш путь необычайный предсказал…
Да, это нам учиться и учиться,
Чтобы увидеть коммунизм самим
Наш первый поезд, первый поезд мчится,
Мы в будущее мыслями летим.
Какие стройки кто из нас воздвигнет,
Кого Героем назовет народ?
В каких пучинах кто из нас погибнет
И кто до коммунизма доживет?
Цитата: Евгений Долматовский "Добровольцы"
Иллюстрация: Густав Клуцис "Вся Москва строит метро"
14 июня 1775 года Континентальный конгресс санкционировал набор стрелков для службы в Соединенных колониях сроком на один год. День рождения Армии США
— Лейтенант, вы передадите полковнику Уорду приказ продвинуться насколько возможно вперед, не выходя из-под прикрытия, и не расстреливать без нужды снарядов и патронов. Коня можете оставить здесь.
Прежде чем кто-либо успел вмешаться, Брэйл легким галопом вынесся в поле, и линия противника застрекотала выстрелами.
…
Вернуть Брэйла было невозможно, лошадь легко несла его вперед, параллельно линии противника и меньше чем в двухстах ярдах от нее. Один за другим, десятки винтовок злобно плевали в него, по мере того как он попадал в их поле действия, и было ясно видно и слышно, как наша часть, залегшая в лесу, открыла ответный огонь. Уже не считаясь ни с опасностью, ни с приказами, наши повскакали на ноги и, высыпав из-под прикрытий, не скупясь, палили по сверкающему гребню неприятельской позиции, которая в ответ поливала их незащищенные группы убийственным огнем.
...
По какому-то таинственному совпадению, стрельба прекратилась почти мгновенно после того, как Брэйл упал, — одиночные выстрелы, казалось, скорее подчеркивали, чем нарушали тишину. Словно обе стороны внезапно раскаялись в своем бессмысленном преступлении. Сержант с белым флагом, а за ним четверо наших санитаров беспрепятственно вышли в поле и направились прямо к телу Брэйла. Несколько офицеров и солдат южной армии вышли им навстречу и, обнажив головы, помогли им положить на носилки их священную ношу. Когда носилки двинулись к нам, мы услышали за неприятельскими укреплениями звуки флейт и заглушенный барабанный бой — траурный марш. Великодушный противник воздавал почести павшему герою.
Среди вещей, принадлежавших убитому, был потертый бумажник. Когда, по распоряжению генерала, имущество нашего друга было поделено между нами на память, этот бумажник достался мне.
Через год после окончания войны, по пути в Калифорнию, я открыл его. Из незамеченного мною раньше отделения выпало письмо..
Тон письма говорил об утонченности и хорошем воспитании, но это было обыкновенное любовное письмо, если только любовное письмо может быть обыкновенным. В нем было мало интересного, но кое-что все же было. Вот что я прочел:
«Мистер Уинтерс, которому я никогда этого не прощу, рассказывал, что во время какого-то сражения в Виргинии, в котором он был ранен, видели, как вы прятались за деревом. Я думаю, что он хотел повредить вам в моих глазах, он знает, что так оно и было бы, если бы я поверила его рассказу. Я легче перенесла бы известие о смерти моего героя, чем о его трусости».
Как-то вечером я зашел к мисс Менденхолл, чтобы вернуть ей это письмо. Я думал также рассказать ей, что она сделала, — но не говорить, что это сделала она. Я был принят в прекрасном особняке на Ринкон-хилле. Она была красива, хорошо воспитанна, — словом, очаровательна.
— Вы знали лейтенанта Германа Брэйла, — сказал я без всяких предисловий. Вам, конечно, известно, что он пал в бою. Среди его вещей было ваше письмо к нему. Я пришел, чтобы вернуть его вам.
Она машинально взяла письмо, пробежала его глазами, краснея все гуще и гуще, потом, взглянув на меня с улыбкой, сказала:
— Очень вам благодарна, хотя, право же, не стоило трудиться. — Вдруг она вздрогнула и изменилась в лице. — Это пятно, — сказала она, — это… это же не…
— Сударыня, — сказал я, — простите меня, но это кровь самого верного и храброго сердца, какое когда-либо билось.
Она поспешно бросила письмо в пылающий камин.
—Совершенно не переношу вида крови, — сказала она. — Как он погиб?
Я невольно вскочил, чтобы спасти этот клочок бумаги, священный даже для меня, и теперь стоял за ее стулом. Задавая этот вопрос, она повернула голову и слегка закинула ее. Отсвет горящего письма отражался в ее глазах, бросая ей на щеку блик такой же алый, как то пятно на странице. Я в жизни не видел ничего прекраснее этого отвратительного создания.
— Его укусила змея, — ответил я ей.
Цитата: Амброз Бирс. «Убит под Ресакой»
И тут полковнику пришло в голову, что мистер Мальтус не производит впечатление человека, жаждущего смерти, и он поспешно прибавил:
— Объясните мне, пожалуйста, при чем здесь карты? К тому же у меня такое впечатление, чтобы не только не стремитесь к смерти, но, напротив, хотели бы ее оттянуть. Что же в таком случае заставляет вас приходить сюда?
Мистер Мальтус заметно оживился.
— Вы и в самом деле ничего еще не понимаете, — сказал он. — Атмосфера этого клуба, милостивый мой государь, кружит голову лучше самого крепкого вина. Поверьте, если бы не состояние моего здоровья, я бы чаще припадал к этому источнику. Только чувство долга, поддерживаемое длительной привычкой к недомоганию и строгому режиму, удерживает меня от излишеств в этом, я могу сказать, последнем моем наслаждении. Я испытал их все, сударь, — продолжал он, коснувшись рукой плеча Джеральдина. — Все без исключения, и, честью клянусь вам, люди бессовестно лгут, говоря о радостях, которые им доставляют эти наслаждения. Они играют любовью. А я вам скажу, что любовь отнюдь не самая сильная из страстей. Страх — вот сильнейшая страсть человека. Играйте страхом, если вы хотите испытать острейшее наслаждение в жизни. Завидуйте мне, завидуйте, сударь, — прибавил он и радостно усмехнулся. — Ведь я величайший трус на свете!
Джеральдин с трудом подавил отвращение к этому омерзительному существу. Однако он обуздал себя и продолжал свои расспросы.
— Но каким образом, сударь, — спросил он, — удается вам столь искусно продлевать это наслаждение?
Мистер Мальтус остро наслаждался удивлением и ужасом полковника. Он обладал особым тщеславием — тщеславием порока, при котором всякое благородное движение души другого вызывает чувство собственного превосходства; закоснев в самодовольном разврате, он чувствовал себя недоступным для подобных порывов.
— Ну вот, — сказал он, — теперь, отдав дань удивлению, вы можете оценить всю прелесть нашей клубной жизни. Как видите, она соединяет в себе азарт карточной игры, рулетки, дуэли и римского амфитеатра. Язычники знали свое дело, и я от всей души восхищен их тонкостью, но только христианам было дано довести эту квинтэссенцию ощущений, это совершенство изощренности до абсолюта. Теперь вы понимаете, какими пресными должны казаться все прочие удовольствия человеку, вкусившему от этой высшей радости? Что касается самой игры, — продолжал он, — она проста до чрезвычайности. Берется колода карт — впрочем, кажется, уже пришло время, и вы сами сможете наблюдать всю процедуру..
…
— В колоде пятьдесят две карты, — шепнул мистер Мальтус. — Следите за тузом пик — это знак смерти...
Лица у всех были бледны, но самой бледной была физиономия мистера Мальтуса. Глаза его, казалось, вылезали из орбит, голова неудержимо тряслась, руки беспрестанно поднимались ко рту, хватаясь за дрожащие, пепельно-серые губы. По всей видимости, наслаждение, которое испытывал почтенный член клуба, носило в самом деле характер весьма своеобразный.
— Господа, внимание! — произнес председатель и принялся раздавать карты в противоположность общепринятому порядку, справа налево; после каждой сданной карты председатель выдерживал паузу, и каждый игрок должен был показать, что он получил. Почти все немного мешкали, прежде чем открыть свою карту... На долю мистера Мальтуса выпала королева червей, и он невольно всхлипнул от облегчения.
…
Председатель стал сдавать второй раз. Карта смерти все не появлялась. Игроки затаили дыхание, и только время от времени раздавался чей-нибудь прерывистый вздох. Принцу вновь попались черви. Джеральдину на этот раз — бубны.
Но когда мистер Мальтус перевернул свою карту, из его уст раздалось какое-то нечленораздельное блеяние. Он поднялся на ноги и вновь опустился в кресло — паралич его словно рукой сняло! В своей жажде сильных ощущений почетный член клуба самоубийц на этот раз зашел слишком далеко: ему выпал туз пик.
Цитата: Роберт Луис Стивенсон. «Клуб самоубийц»
Иллюстрация: Савва Бродский
6 июня 1944 года D-Day
«Вторжение в Европу»
Транспорты десантного флота медленно приближались к берегам Нормандии. Отсчитывая последние мили, крутились лаги, в тишине штурманских рубок стрекотали самописцы эхолотов, вычерчивая на бумажных лентах постепенно повышающийся профиль дна Английского канала. Десятки тысяч вооруженных людей, которые стояли на залитых водою палубах, торопливо затягиваясь последними сигаретками, еще не видели берега, но его темная неровная линия, растушеванная непогодой, уже различалась с ходовых мостиков, сквозь оптику морских биноклей и дальномеров. Где-то за тучами по левому борту вставал туманный рассвет – над Европой поднимался новый день, вторник шестого июня тысяча девятьсот сорок четвертого года.
На боевых кораблях, сопровождавших армаду транспортов, в пять часов тридцать минут загремели колокола громкого боя. Побежали к своим постам артиллеристы, зарокотали механизмы элеваторов, поднимая заряды из бомбовых погребов. В пять сорок пять огромное багровое пламя окровавило вспененные волны, выхватив из темноты грузные очертания надстроек и башен со вздыбленными орудийными стволами. Чудовищный грохот залпа главных калибров прокатился над транспортами и обрушился на нормандский берег, протаптывая дорогу десанту.
В шесть часов тридцать минут обстрел побережья был прекращен. Суда начали стопорить машины. Тысячи механиков, машинистов и кочегаров, лихорадочно работающих у своих рычагов и пультов, прислушивались к резким звонкам машинных телеграфов, посматривали на часы и обменивались быстрыми взглядами. Спрятанные глубоко в недрах судов, они ничего не видели, но уже знали: наступил «час Эйч».
Высоко над ними, на палубах, мелькали цветные огоньки сигнальных фонариков, слышались свистки, крики команды и лязг подкованных башмаков. Батальоны первой волны вторжения пересаживались в штурмовые лодки…
Цитата: Юрий Слепухин «Час мужества»
6 июня – День Пушкина
Вот перешед чрез мост Кокушкин,
Опершись <…> о гранит,
Сам Александр Сергеич Пушкин
С мосье Онегиным стоит.
Не удостоивая взглядом
Твердыню власти роковой,
Он к крепости стал гордо задом:
Не плюй в колодец, милый мой.
Цитата: Александр Пушкин. Эпиграмма на иллюстрации А. В. Нотбека к «Евгению Онегину».
Князев (при поднятии занавеса сидит за старинным бюро карельской березы и читает письмо).
«А к сему еще и то тебе, любезный Фирс Григорьевич, прибавлю, что у нас в столице ныне нечто совсем от прежнего отменилось, и хоша то и справедливо, что на всякую болезнь свое зелье растет, только ныне аптек тех уже нету, где зелье противу наших немочей приготовлялось. Суд старый рухнул, и при новых судебных выдумках я в деле, о коем ты пишешь, пособником быть считаю не безопасным. Одно, что могу тебе присоветовать, то признайся ты питомцу своему Молчанову, в чем грешен, и ненадлежаще от него присвоенное возврати. Иной же поправки сему делу в нынешние тяжкие времена не ожидай».
(Нетерпеливо дергая письмо, продолжает скороговоркою.)
«Молчанов пылок и добр, и если ты перед ним, как прочие купцы делают, хорошенько расплачешься, то он, пожалуй, и разжалобится... » (Комкает письмо.) Дурак, а не стряпчий! Черт его знает, что он мне за ответ написал! Я его спрашивал: как мне быть, чтобы не уронить себя, чтобы оправиться в молчановском опекунском деле и сдать отчеты без приплаты, а он вон что отвечает: «отдать!» Отдать!.. Да нечего отдать, глупец!.. Расплакаться!.. Кто это видел, как Фирс Князев плачет! и перед кем? И от чего заплакать?.. Ваш новый суд! Что ж это — люди, что ль, переменились? Вздор! Не может быть, чтоб человек с умом не сделал в России того, что хочет... Все это выдумка!
Да, наконец, и граф Александр Андреич этого не может допустить. На него на полмиллиона векселей при таком суде представят, а он платить долгов не поважен. Пустое, вздор, мечтанье, форма... Нет, меня не запугаете, и пока этот лоб наруже, на Фирса Князева узды вам не накинуть.»
Цитата: Николай Лесков. "Расточитель"
Иллюстрация: фрагмент картины Бориса Кустодиева "Купец, считающий деньги"
28 мая – день памяти святого благоверного царевича Димитрия, сына Ивана Грозного.
Что скажешь ты?
Шуйский
Скажу, что понапрасну
Лилася кровь царевича-младенца;
Что если так,
Димитрий мог бы жить.
Воротынский
Ужасное злодейство! Полно, точно ль
Царевича сгубил Борис?
Шуйский
Царевича сгубил Борис? А кто же?
Кто подкупал напрасно Чепчугова?
Кто подослал обоих Битяговских
С Качаловым? Я в Углич послан был
Исследовать на месте это дело:
Наехал я на свежие следы;
Весь город был свидетель злодеянья;
Все граждане согласно показали;
И, возвратясь, я мог единым словом
Изобличить сокрытого злодея.
Воротынский
Зачем же ты его не уничтожил?
Шуйский
Он, признаюсь, тогда меня смутил
Спокойствием, бесстыдностью нежданной;
Он мне в глаза смотрел, как будто правый:
Расспрашивал, в подробности входил —
И перед ним я повторил нелепость,
Которую мне сам он нашептал.
Воротынский
Нечисто, князь.
Шуйский
А что мне было делать?
Всё объявить Феодору? Но царь
На всё глядел очами Годунова,
Всему внимал ушами Годунова;
Пускай его б уверил я во всем,
Борис тотчас его бы разуверил,
А там меня ж сослали б в заточенье
Да в добрый час, как дядю моего,
В глухой тюрьме тихонько б задавили.
Не хвастаюсь, а в случае, конечно,
Никая казнь меня не устрашит;
Я сам не трус, но также не глупец
И в петлю лезть не соглашуся даром.
Воротынский
Ужасное злодейство! Слушай, верно,
Губителя раскаянье тревожит:
Конечно, кровь невинного младенца
Ему ступить мешает на престол.
Шуйский
Перешагнет; Борис не так-то робок!
Какая честь для нас, для всей Руси!
Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,
Зять палача и сам в душе палач,
Возьмет венец и бармы Мономаха…
Воротынский
Так, родом он незнатен; мы знатнее.
Шуйский
Да, кажется.
Воротынский
Ведь Шуйский, Воротынский…
Легко сказать, природные князья.
Шуйский
Природные, и Рюриковой крови.
Воротынский
А слушай, князь, ведь мы б имели право
Наследовать Феодору.
Шуйский
Да, боле,
Чем Годунов.
Воротынский
Ведь в самом деле!
Шуйский
Что ж? Когда Борис хитрить не перестанет,
Давай народ искусно волновать;
Пускай они оставят Годунова,
Своих князей у них довольно; пусть
Себе в цари любого изберут.
Воротынский
Немало нас, наследников Варяга,
Да трудно нам тягаться с Годуновым:
Народ отвык в нас видеть древню отрасль
Воинственных властителей своих.
Уже давно лишились мы уделов,
Давно Царям подручниками служим,
А он умел и страхом, и любовью,
И славою народ очаровать.
Шуйский
(глядит в окно)
Он смел, вот всё — а мы… Но полно.
Видишь, Народ идет, рассыпавшись, назад —
Пойдем скорей, узнаем, решено ли
Цитата: Александр Пушкин "Борис Годунов"
… было бы ошибкой делать поспешный вывод о том, что русская художественная проза обходила молчанием вопрос о том, свойственно ли было русским заниматься «аккумуляцией капитала».
Аккумуляция капитала состоит в накапливании огромных состояний, для чего, естественно, требуются большая настойчивость, терпение, а также, что немаловажно, способность планировать будущее. Если внимательно познакомиться с русской литературой, то нельзя не удивиться, как часто в художественных произведениях описывались специфические черты русского характера, проявляющиеся в процессе накопления капитала.
Если перечислить хотя бы некоторые из них, то в первую очередь необходимо отметить следующие:
1. Обман, используемый в целях обогащения.
2. Причудливое сочетание нерационального управления капиталами, которое диктовалось жадностью, и нерационального потребления, т. е. расточительства.
3. Отсутствие врожденного чувства экономической целесообразности, что приводило к появлению такого любопытного и шокирующего феномена, как «samodurstvo»… для этого слова весьма трудно подобрать английские эквиваленты. Поскольку сделать его точный перевод не представляется возможным, я даю описание их коннотаций.
«Самодур» — это в первую очередь капризный и непоследовательный человек. Все его поступки определяются желанием настоять на своем и добиться выполнения своей воли. Ср., напр., с латинской фразой: Sic volo, sic jubeo, stat pro ratione voluntas -Так я хочу, так приказываю, да будет вместо довода моя воля.
Из этого следует, что самодур действует под влиянием сиюминутной ситуации и не строит никаких далеко идущих планов. Поскольку этот типаж является очень важным для русской литературы, мне представляется обоснованным использовать его транслитерации
4. И, наконец, намерения и планы, которые являлись плодом пустых фантазий».
Цитата: Александр Гершенкрон. «ВременнОй горизонт в русской литературе»
Иллюстрация: Борис Кустодиев. «Купец»
27 мая - День основания Петербурга
Гулявин идет через мост к академии, где в ледяную черную невскую воду смотрят древние сфинксы истомой длинно прорезанных глаз, навеки напоенных африканским томительным зноем.
Сядет на ступеньку. Под ногами мерно шуршит вода, и свивается в космы над рекою легкий туман.
Смотрит Гулявин, и вот уплывают в облака шпицы, дома, мосты, барки на реке, и нет уже города.
И не было его никогда.
Мгновенное безумие бредовой мечты бронзового строителя – и волей бреда на топях черных болот, на торфяной зыби, приюте болотных чертей, сами собой встали граниты, обрубились кубами, громоздясь в громады стройных домов по линиям ровных проспектов, по каналам, Мойкам, Фонтанкам. Дворцы и казармы, казармы и дворцы. По ранжиру, под медный окрик сержанта Питера, в ряды, в шеренги, в роты, по кровавой дыбящей воле, построились, задышали желтым отравленным дымом, населились людскими прозрачными призраками, зажглись призраками несущих огней. По Неве, по каналам призраки мачт на призрачных шкунах, на призраках волн. Из-за зубчатых призрачных стен на город щерятся призраки пушек. И тень часового с тенью ружья на плече одиноко в ночи проходит по бастионам, и слышит Россия окрик команды: «Слу-уша-а-ай!» И в мрачных тенях мрачных дворцов меняются тени сказочных царей.
Нет Петербурга! Нет и не было!
Был бред, золотая мечта новорожденной империи о Европе, о двери, широко открытой в ослепительный мир, зовущий императорскими маршами и громом побед.
Но вокруг гранитной мечты, построенной в роты, вырастал понемногу грозной реальностью из бетона, железа и стали, в душной копоти, в адских огнях, в металлическом громе и рокоте, строй кирпичных грохочущих зданий, где согнанные рабы молча ковали силу и мощь империи призраков. И в визге станков, свисте приводных ремней, лязге молотов, радуге молний бессемеровых груш, под гигантскими лапами кранов, в зареве, взмывавшем до звезд, рабы плавили в горнах металл и копили шлаком в сердцах оседавшие ненависть и гнев. И из города-призрака приходили в город реальности неизвестные люди с книжками и словами, полными отравы гнева. Тогда зажигались глаза у горнов мечтой и восторгом А наутро на стенах белели листки со словами, пылавшими кровью Взывали гудки, и рабы, толпами в тысячи тысяч, шли к сердцу города-призрака; смертной вестью лился гул бунта, и струями свинца заливались толпы до нового бунта, пока ветром осенним, тугим и упругим октябрьским штормом не был развеян призрачный мир удушья и впервые в истории в одно слились оба города.
Цитата: Борис Лавренев. "Ветер. Повесть о днях Василия Гулявина"
Иллюстрация: Картина Арсения Семенова
Николай Лесков. Несколько слов об ищущих коммерческих мест в России. (продолжение, начало здесь)
В таком положении застало соискателей коммерческой службы учреждение в нашем государстве разнородных акционерных обществ и компаний. При открытии каждой из них рассеянные по лицу земли русской люди без дела стремились к ним с предложением своих услуг, кто письменно, а кто был понеосторожнее, собрав последние средства, тянулся с одного конца России на другой и лично предлагал свои услуги, и лично же имел удовольствие выслушивать всегдашние постоянные отказы. …
В одних русских обществах принимали на службу только одних иностранцев; в других — людей известных фамилий и с известными чинами; в третьих — места раздавались по протекциям. Словом, везде были нужны побочные рычаги для того, чтобы добыть себе работу. Смышленой головы и здоровых рук было мало для того, чтобы найти себе место.
…с тех пор, как разночинная молодежь русская стала мало-помалу … стремиться к труду производительному, обнаружилось, что предлагаемого этими людьми труда никому на святой Руси не нужно; иными словами, что предложение труда русских людей превышает запрос его в России, стране непочатых работ и невозделанных богатств. Очевидно, что такое положение неестественно и ложно; но тем не менее оно существует…
Продолжительное страдание соискателей торговой службы убивает их способности, гнетет, давит их и, наконец, многих из них, не обладающих геройским духом, доводит до пороков и преступлений и в то же время, лишая их возможности вести семейную жизнь, лишает государство, бедное народонаселением, приращения его.
Наконец, несчастия разночинцев в приискании себе занятий в глазах невежд, имеющих места, служат доказательством, что, ученым быть плохо и что, ничему не учась, можно жить в большем довольстве и счастии, чем с наукою. Отсюда равнодушие к науке и нередко невежественная насмешка над нею.
Все эти безотрадные явления созданы упорным убеждением наших торговцев в неспособности людей, не выросших за прилавком, к служению торговым делам и в стремлении правлений наших акционерных обществ обставиться иностранцами и людьми с весом и с протекциями (как будто вес и протекция служащих могут иметь значение в торговле!).
Мы далеки от всякой мысли утверждать, что вся разночинная молодежь, ищущая коммерческой службы, готова и приспособлена к ней, но мы уверены, что теперь часть ее действительно приспособлена к торговому делу, а остальные легко могут приспособиться к нему, ибо почти в каждом из людей этой страдальческой корпорации, грозящей стать зерном русского пролетариата, есть более научного образования и общежитейского развития, чем в тех приказчиках, которые дошли до своего звания пятилетним закликанием покупателей в хозяйскую лавку…
Пусть сначала эти люди не могут быть употреблены к самостоятельной деятельности в больших торговых операциях, производимых за глазами хозяина; но размерить товар по фактуре, продать его по мете, заприметить требования публики да написать или дисконтировать вексель — право, не велика премудрость, и человеку, который чему-нибудь учился, мудрено быть неспособным к ней через несколько дней по прибытии в лавку. А ведь за такую службу у нас часто платят от 800 до 2000 руб<лей> с<еребром> в год. Ведь за эти деньги пойдет служить человек, которому покупатель не откажет в доверии…
Грустно и повторять такие истины, и еще грустнее видеть, что русские торговцы избегают в выборе людей именно того самого, чего со всею тщательностью ищут в своих служащих торговцы английские и американские. Не в этом ли лежит разгадка недолговечности наших торговых домов, тогда как родовые капиталы Англии целые столетия переходят из рода в род?
Илл. Василий Кармазин © Arzamas
25 мая - Всемирный день вина
...слово тринк, коим руководствуются все оракулы, известно и понятно всем народам, и означает оно: Пей!
Вы там у себя утверждаете, что слово сак на всех языках звучит одинаково и все народы с полным правом и основанием его употребляют. В самом деле, Эзоп в одной из своих притч говорит, что все люди рождаются с мешком на спине, что жребий смертных – терпеть лишения и жить подаянием. Во всем подлунном мире нет такого могущественного царя, который мог бы обойтись без другого человека; нет такого гордого бедняка, который мог бы обойтись без богача, будь то сам философ Гиппий, который умел делать все.
Труднее, однако ж, обойтись без напитка, нежели без мешка. Мы здесь придерживаемся того мнения, что не способность смеяться, а способность пить составляет отличительное свойство человека, и не просто пить, пить все подряд – этак умеют и животные, – нет, я разумею доброе холодное вино.
Заметьте, друзья: вино нам дано, чтобы мы становились как боги, оно обладает самыми убедительными доводами и наиболее совершенным пророческим даром. Ваши академики, доказывая, что слово вино, по-гречески oiuoz, происходит от vis, что значит – сила, могущество, только подтверждают мою мысль, ибо вину дарована власть наполнять душу истиной, знанием и любомудрием.
Если вы обратили внимание на то, что ионическими буквами начертано на дверях храма, то вам должно быть ясно, что истина сокрыта в вине. Божественная Бутылка вас к нему и отсылает, а уж вы теперь сами удостоверьтесь, насколько она права.
Цитата: Франсуа Рабле "Гаргантюа и Пантагрюэль"
Иллюстрация: Константин Коровин "Розы, фрукты и вино"
125 лет назад, 24 (11) мая 1900 года, в Санкт-Петербурге был спущен на воду крейсер 1-го ранга «Аврора»
Дремлет притихший северный город,
Низкое небо над головой...
Что тебе снится крейсер Аврора
В час, когда солнце встает над Невой?
Может, ты снова в тучах мохнатых,
Вспышки орудий видишь вдали
Или, как прежде, в черных бушлатах
Грозно шагают твои патрули?
Волны крутые, штормы седые,
Доля такая у кораблей,
Судьбы их тоже чем-то похожи,
Чем-то похожи на судьбы людей.
Ветром соленым дышат просторы,
Молнии крестят мрак грозовой...
Что тебе снится крейсер Аврора
В час, когда утро встает над Невой?
Цитата: Михаил Матусовский "Крейсер Аврора" (Слова Владимира Шаинского)
Иллюстрация: Николай Павлов "Аврора на рейде" (1934 год)
22 мая 1455 года – начало Войны Алой и Белой розы
— Привет, Эппльярд! — проговорил вошедший и вдруг замер. — Ave Maria! — воскликнул он. — Да защитят нас все святые! Что за… ?
— Все плохо, сэр священник, — ответил Хэтч без особенного уныния в голосе. — Старого Эппльярда застрелили у дверей его собственного дома, и теперь он входит во врата чистилища. Там, если говорят правду, ему не понадобится ни кадило, ни свечка.
Сэр Оливер сел на табуретку.
— Вот божий суд! — мрачно сказал он, и начал торопливо бормотать молитву.
Хэтч набожно снял свой шлем и опустился на колени.
Священник тут же прекратил молиться, и встал
— Ты лучше скажи, за что его убили, Беннет? — спросил сэр Оливер. — И кто это сделал?
— Вот стрела, сэр Оливер, — вмешался Дик, - на ней тут написано
— Такое имя противно даже выговорить! — воскликнул священник, поглядев на стрелу — Джон Мщу-за-всех! Самое подходящее прозвище для проклятого еретика! И зловещая черная стрела...! Да, эта стрела мне не нравится. Давайте посоветуемся. Кто бы это мог быть? Подумай-ка, Беннет, кто из бесчисленных наших недоброжелателей способен с такой дерзостью выступить против нас? Симнэл? Сомневаюсь. Увавэрди? Нет, до этого они еще не дошли; они еще надеются победить вас с помощью закона, когда переменятся времена. Может быть, Саймон Мэлмсбэри? Как думаешь, Беннет?
— А не кажется ли вам, сэр. — сказал Хэтч, — что это Эллис Дэкуорт?
— Нет, Беннет, никогда! Только не он, — наставительно сказал священник. — Бунт, Беннет, никогда не начинается снизу, — все здравомыслящие летописцы сходятся в этом.
Бунт всегда идет сверху вниз; когда Дики, Томы и Гарри хватаются за свои алебарды, вглядись внимательно и увидишь, кому из лордов это выгодно. Сэр Дэниэл, как известно, снова примкнул к партии королевы и сейчас в немилости у лордов партии Йорка. Они-то и нанесли нам удар, Беннет. Подробности я еще выясню, но главное мне уже ясно.
— Прошу прощения, сэр Оливер, но вы не правы, — возразил Беннет. — В стране начинается пожар, и я давно уже чую запах гари. Бедный грешник Эппльярд тоже чуял этот запах.
С вашего позволения, народ так ненавидит всех нас, что для бунта не нужно ни Ланкастера, ни Йорка. Скажу вам прямо: вот вы оба, служитель церкви и лорд, держащий нос по ветру, разоряете, грабите, избиваете и вешаете людей направо и налево.
Сколько бы вас ни привлекали к суду, закон — каким уж образом, я не знаю, — всегда оказывается на вашей стороне.
Вы думаете, на том и делу конец? Как бы не так! С вашего позволения, сэр Оливер, ограбленный вами человек непременно затаит ярость, и в какой-нибудь несчастный день, когда его попутает нечистый, он возьмет свой лук и всадит в вас стрелу длиною в целый ярд.
— Ты все врешь. Беннет, и твое счастье, Беннет, что я ни во что не ставлю твою болтовню, — зевнул сэр Оливер. — Ты пустомеля, Беннет, болтун и трещотка! У тебя рот до ушей, Беннет, и я очень советую тебе его закрыть.
— Я не скажу больше ни слова. Пусть будет по-вашему, — ответил Хэтч.
Священник встал с табуретки и из футляра, висевшего у него на груди, вынул сургуч, свечку, кремень и огниво. Хэтч уныло смотрел, как он накладывает печать сэра Дэниэла на шкаф и на сундук. Когда печати были наложены, все трое осторожно выскользнули из дома и добрались до своих коней.
— Нам пора уже быть в пути, сэр Оливер, — сказал Хэтч, помогая священнику всунуть ногу в стремя.
— Многое изменилось, Беннет, — ответил священник. — Я думал оставить Эппльярда в замке, но Эппльярд убит, сохрани его господь от адских мук! Я оставлю командовать гарнизоном замка тебя, Беннет. В эти дни, когда кругом летают чертовы черные стрелы, пусть возле меня будет верный человек. «Стрела во дне летящая», говорится в Евангелии; я не помню, как там дальше, я священник воинствующей церкви, я слишком погружен в мирские дела. Скорей, скорей, Хэтч! Вперед!
Цитата: Роберт Луис Стивенсон «Черная стрела»
Иллюстрация: Генри Пейн «Ланкастеры и Йорки выбирают белые и алые розы»
21 мая – День Полярника
Выбор даты связан с тем, что 21 мая 1937 года летчик Михаил Водопьянов на самолёте АНТ-6 во время первой высокоширотной советской экспедиции «Север» впервые в мире совершил посадку на лёд в районе Северного полюса
И вот наконец 20 мая, в двенадцать часов ночи, когда голубое полярное небо было спокойно и безоблачно, было решено, что пойдёт одна моя машина, остальные двинутся позже по нашему сигналу.
Зимовка осталась позади. Все сияли, как именинники.
…Ярко светило солнце, горизонт был чист. Мощное пение моторов вселяло уверенность в успехе.
Внизу под нами расстилалась однообразная ледяная пустыня. Кое-где её рассекали разводья, похожие на узенькие речушки. Они тянулись на сотни километров, не имея ни начала, ни конца.
[...]
Теперь всё было хорошо, но показались облака. Пришлось подняться над ними. Мучила мысль: «А вдруг полюс закрыт?» Оставалось сто километров. Смотрю вниз – хоть бы увидеть окошко в облаках! Насколько низко спускается облачность? Неужели до льда?
Все в самолёте знали, что приближаемся к заветной точке. Осталось двадцать минут.
Люди притихли и ждали, когда наконец можно будет сказать короткое, но глубоко волнующее слово: полюс…
Наконец оно было произнесено. Штурман несколько раз проверил расчёты – всё верно! Сумеем ли приземлиться? Пробьём ли облака? Есть ли внизу ровные льдины? Что-то там, на крыше мира?
Я убрал моторы и с высоты тысячи восьмисот метров, как с вышки, нырнул в облака. Солнце мгновенно скрылось. Машина окунулась в белёсый туман.
Тысяча метров – ничего не видно. Девятьсот – ничего не видно. Восемьсот… Семьсот…
Люди прильнули к стёклам окон.
Сквозь облака мелькнул лёд, но мы не успели разглядеть его.
Шестьсот метров… Наконец!… Словно сжалившись над нами, облачная пелена разорвалась.
Под нами – крыша мира – полюс!
Насколько хватал глаз, тянулись ослепительные ледяные поля с голубыми прожилками разводьев. Казалось, беспредельная поверхность океана вымощена плитами самых разнообразных форм и размеров. Своими очертаниями они напоминали причудливые геометрические фигуры, вычерченные неуверенной, детской рукой. Среди них надо выбрать самую внушительную, гладкую и крупную «плиту» – льдину.
Все товарищи тоже заняты подыскиванием подходящей льдины.
– Михаил Васильевич, вот замечательная площадка! – кричит мне неистовым голосом кто-то.
– Погоди ты, здесь их много! – улыбаясь, отвечаю я. А сам волнуюсь: ведь опять самое главное впереди – как мы сядем?
Недалеко от разводья мне бросилась в глаза ровная площадка. На глаз – метров семьсот длиной, четыреста шириной. Сесть можно. Кругом этой льдины огромное нагромождение льдов. Судя по торосам, лёд толстый, многолетний.
Развернувшись ещё раз, я снова прошёлся над площадкой.
Штурман открыл нижний люк и приготовился по моему сигналу бросить дымовую ракету – определить направление ветра. Горит она всего полторы минуты. За это время надо успеть сделать круг и идти на посадку. Тут уж медлить нельзя.
Ракета сброшена. Развернулся против ветра и иду на малой высоте. Подо мной мелькают торосы – вот-вот задену их лыжами…
Сердце бьётся так, что кажется, будто у самолёта не четыре мотора, а пять.
Вот кончились торосы.
Самолёт мягко касается снега…
Мы на полюсе!
21 мая, одиннадцать часов тридцать пять минут.
Вот он, советский полюс, под нашими ногами! Растерявшись, мы молча обнимаем друг друга. А ещё через минуту в беспробудной, вековой тишине раздаётся громкое «ура» в честь нашей Родины.
Долго никто из нас не мог произнести первого слова. Наше напряжённое состояние рассеял начальник зимовки на полюсе Иван Дмитриевич Папанин. Он деловито притопывал ногой, проверяя, крепок ли лёд.
Тут все рассмеялись: рядом с Папаниным стоит тяжёлая машина в двадцать с лишним тонн весом, а он топает ногой!
И уже после этого взрыва смеха мы немного успокоились и стали говорить все разом. Что мы говорили, не помню. Мы победили! Мы завоевали полюс! Мы выполнили задание партии!
Цитата: Михаил Водпьянов «Полярный летчик»
Илл,:Константин Михаленко «Северный полюс наш» (1937)
Герцог Лодовико Сфорца говаривал, что князья познаются по тем же правилам, по которым испытывается крепость самострела. Хорош самострел или нет, познается по полету стрелы; точно так же и сила князя познается по его послам.
Некоторые князья, отправляя послов, полностью сообщают им свою тайну и желанную цель переговоров с другим князем, к которому послы направляются.
Другие считают за лучшее открыть послам только то, в чем посол, по желанию их, должен убедить другого князя; если они хотят его обмануть, им кажется не обходимым обмануть сперва собственного посла, который служит им средством и орудием как переговоров, так и убеждения другого князя.
И то, и другое мнение по-своему справедливо.
С одной стороны, послу, знающему, что его князь хочет обмануть другого, как будто трудно говорить с тем же жаром и твердостью, как если бы он верил, что переговоры ведутся искренне и без притворства, – не говоря уже о том, что он может по легкомыслию или лукавству открыть замыслы своего князя; если бы он ничего о них не знал, это было бы немыслимо.
С другой стороны, если сделка притворная, а посол верит, что она настоящая, он часто идет гораздо дальше, чем это нужно по делу.
Когда посол верит, что его князь действительно хочет достигнуть известной цели, он часто пренебрегает в переговорах теми доводами и уступками, на которые он мог бы пойти, если бы знал действительную суть дела.
Почти невозможно дать послам такие точные указания, которые вводили бы их во все подробности, и если осторожность не научит их приспособляться к цели, поставленной им вообще, то человек, которому не все известно, сделать этого не может, и таким образом ему легко тысячу раз ошибиться.
Мое мнение, что князь, имеющий послов разумных и преданных, зависящих от него настолько, что им незачем зависеть от других, лучше сделает, если раскроет им свой замысел; если же князь не уверен, что послы вполне таковы, то менее опасно не всегда им открываться и поступать так, чтобы, убеждая в чем-либо других, начать с того, чтобы убедить в этом собственного посла.
Когда в Испании было получено известие о союзе, заключенном венецианцами с королем Франции против Короля Католического, секретарь этого короля, Альмасано, передавал мне кастильскую пословицу; означавшую на нашем языке, что нитка рвется со слабого конца; он хотел сказать, что события в конце концов всегда обрушиваются на более слабых, ибо они измеряются не разумом и не благоразумием, но каждый ищет своей выгоды, а потому люди сходятся на том, что пострадать должен тот, кто слабее, так как с ним считаются меньше; поэтому, если кому-нибудь, придется вести переговоры с более могучими, чем он, пусть он всегда помнит эту пословицу, которая каждый час исполняется на деле.
Как сказано было выше о князьях, думайте всегда не столько о том, как должны были бы по разуму поступить люди, с которыми вам надо вести переговоры, сколько о том, как они, вероятно, поступят, имея в виду их природу и обычаи.
Цитата: Франческо Гвиччардини «Заметки о делах политических и гражданских»
14 апреля 1940 года голландский город Роттердам был разрушен бомбовым ударом немецкой авиации
Дождь в Роттердаме. Сумерки. Среда.
Раскрывши зонт, я поднимаю ворот.
Четыре дня они бомбили город,
и города не стало. Города
не люди и не прячутся в подъезде
во время ливня. Улицы, дома
не сходят в этих случаях с ума
и, падая, не призывают к мести.
Цитата: Иосиф Бродский «Роттердамский дневник»
Германское вторжение в Нидерланды началось 10 мая 1940 года. Немцы были уверены в успехе - голландская армия уступала Вермахту и в численности, и в техническом оснащении, и в количестве танков, орудий и самолетов. Тем не менее, голландцы оказали ожесточенное сопротивление, и к исходу третьего дня боев немцам не удалось прорвать оборонительные рубежи укрепленного района «Крепость Голландия». Одним из ключевых узлов обороны был Роттердам – крупнейший и отлично оснащенный морской порт. Но Роттердам был лишен защиты с воздуха – голландские истребители погибли в боях с превосходящими силами Люфтваффе, а оставшиеся зенитные были стянуты для защиты Гааги – политической столицы страны.
14 мая 1940 года в 13.20 немецкие самолеты сбросили на город полторы тысячи бомб – огненный шторм выжег исторический центр Роттердама, было уничтожено 25 тысяч домов. Германское командование предъявило ультиматум – сдача "крепости Голландия" – или разрушение городов. И королева Вильгельмина разрешила армии сложить оружие…
Капитулировала армия – но не страна. Те, кто был готов сражаться с гитлеровцами, ушли за море – в Британию, где были сформированы новые части голландской армии. Они вернулись в Голландию в 1945 году, приняв участив в освобождении страны вместе с союзниками.
«Нацисты посеяли ветер –они будут пожинать бурю», сказал легендарный командир британских бомбардировщиков Артур Харрис – после разрушения Роттердама немецкие города стали «законной военной целью» для его
После войны центр Роттердама не был восстановлен – голландцы построили новый город, сохранив только несколько старых зданий. По ночам в Роттердаме зажигают прожектора, направленные в небо – они обозначают границы погибшего города.⬆️
