А вот как пояснял концепцию сам Пьер Секей:
«Мы начинаем с создания условий для того, чтобы дом и сад вокруг прорастали друг в друга, и выбираем место для жизненного центра дома. Далее мы отделяем спокойную ночную жизнь от дневной, зачастую общественной, и утверждаем положение жизненного центра. На третьем этапе, как по мановению волшебной палочки, формируется план дома; личное пространство делится на комнаты, обращенные на восток, пространство активной жизни раскрывается по мере приближения солнца к зениту, кривые сплетаются друг с другом…»
———
This visual aid will probably need some textual aid as well, so here’s the explanation by Szekely:
“First stage: the garden and the house interpenetrate, the vital center of the latter already being marked. Second stage: peaceful, nocturnal life is separated from daytime and often collective life. The vital center is confirmed. Third stage: the plan itself appears as if by enchantment, the rooms, private cells, are oriented towards the east, the daytime space opens towards the zenith, penetration takes place between the two curves…"
Продолжим разговор о Петере Хвидте и Орле Мольгаард-Нильсене. Следующей важной работой в истории как этого дуэта, так и датского мебельного дизайна в целом стало кресло «AX», спроектированное дизайнерами в 1947 г. и выпускавшееся компанией «Fritz Hansen» с 1950 г. Это кресло и остальные предметы линейки «AX» были вдохновлены экспериментами Чарльза и Рэя Имзов с гнутой фанерой и, как и другая послевоенная мебельная продукция Дании из ценных пород дерева, не предназначались для внутреннего потребителя, отправляясь за рубеж, в том числе в США, где, к слову, предметы «AX» экспонировались на выставке «Good Design» в MoMA в 1951 г.
Кресла «AX» примечательны не только своей формой, но и революционной конструкцией: обратите внимание, что каркас состоит из цельнодеревянных деталей и клееного шпона. По пятничной традиции вопрос: откуда дизайнеры заимствовали эту технологию, которая впоследствии станет частью их фирменного стиля?
———
Let’s continue our trip down the memory lane of Peter Hvidt and Orla Mølgaard-Nielsen’s furniture designs with the AX chair that became the duo’s next important contribution to the Danish design scene. The AX chair as well as other pieces of the AX line were designed in 1947 and produced by Fritz Hansen starting from 1950. Inspired by Charles and Ray Eames’s bent and molded plywood achievements, the AX collection, just like other post-war Danish furniture that used more expensive woods, was not intended for the home market, being exported to other countries such as the US where the AX chairs and table were displayed at MoMA’s Good Design exhibition in 1951.
The AX chairs are ground-breaking because of both their sculptural design and the technology that consisted of sandwiching whole wood pieces between laminated sheets – something Hvidt and Mølgaard-Nielsen would use a lot in his future works. Typically for a Friday quiz, can you guess where this revolutionary technology was borrowed from?
(photos: bukowskis.com, pamono.com, danishmodernla.com, danishdesignreview.com)
Пузырь (в стекле) - дефект стекла в виде полости различного размера (ГОСТ 30005-93)
В 1953 г. выдающийся финский дизайнер Тапио Вирккала, с 1946 г. сотрудничавший с компанией «Ииттала», создал для этого производителя серию стеклянных бокалов «Tapio», предназначенную для Миланской триеннале 1954 г. Предметы этой линейки отличались технологией производства (и тулово, и ножка выдувались одновременно), а также авторским приемом, отработанным коллегой Вирккала, Тимо Сарпанева.
Последний использовал давно известную технологию создания внутри расплавленной стекольной массы пузырьков воздуха при помощи влажной палочки (см. фото). Серия «Tapio», несущая такой пузырек как «точку воздуха и света», по меткому выражению доктора искусствоведения Людмилы Васильевны Казаковой, была отмечена гран-при Триеннале и стала знаковой продукцией для упомянутой финской компании, которая выпускает эту линейку до сих пор.
———
Bubble (glassmaking) is a glass flaw that consists of a cavity of any size (Russian industry standard GOST 30005-93)
In 1953, Tapio Wirkkala, a Finish designer extraordinaire who had worked for Iitala since 1946, created a series of glasses specifically intended for the 1954 Milan Triennale. Dubbed the Tapio and produced by Iittala, these glasses were manufactured using an innovative technique of blowing out the body and the stem at the same time and featured an artistic intervention that had previously been perfected by Wirkkala’s colleague, Timo Sarpaneva.
The latter used an ages-old technology of creating bubbles inside the molten glass with a wet stick (just like in this black-and-white photograph). The Tapio glasses and goblets all had a similar bubble in the stem described as “a point of light and air” by Russian art historian Lyudmila Kazakova. Earning Wirkkala the Grand Prix of the 1954 Triennale, the pieces went on to become one of Iittala’s signature designs that remain in production to this day.
(photos: finnishdesignshop.com, iittala.com, bukowskis.com, philamuseum.org, blomqvist.no)
Недавно, пополнив библиотеку занимательной книгой С.М. Темерина «Художественное оформление быта и воспитание вкуса», мы были счастливы обнаружить между страниц несколько интересных вырезок. На одной из них был изображен секционный шкаф авторства Виктора Холештака-Холубара (1926-1989), словацкого дизайнера, запомнившегося многими работами в области создания современной мебели, в частности, модульной мебели, проектированию которой он посвятил себя в 1960 г. Примером модульных гарнитуров, разработанных Холештаком-Холубаром, может служить набор мебели для отдыха, компоненты которого могут вступать в самые разные комбинации.
———
A few days ago, we were lucky to buy S.M. Temerin’s “Decorating Domestic Interiors and Refining One’s Taste” we’d been chasing for a while. When the book arrived, we were excited to get hold of a few magazine clippings tucked in between pages one of which featured a modular cabinet by Viktor Holešťák-Holubár (1926-1989), a Slovak designer who was behind multiple modern furniture designs. Starting from 1960, Holešťák-Holubár was mainly focusing on designing modular pieces like this cabinet or a set of living room furniture whose components could be mixed and matched to cater to various scenarios.
«Меня занимает вопрос, как добиться нового уровня в синтезе разных выразительных средств. Я стремлюсь к тому, чтобы заставить архитектуру, живопись и скульптуру образовать тесный, прочный и неделимый союз».
Автор этих слов, венесуэльский архитектор Карлос Рауль Вильянуэва, в июне 1952 г. привлек к строительству университетского городка в Каракасе Александра Колдера. Последний, как и многие другие художники и скульпторы, должен был создать ряд арт-объектов, которые бы украсили собой кампус Центрального университета Венесуэлы. Пока Колдер работал над стабилями и мобилями, выяснилось, что зал лектория «Aula Magna», спроектированный Вильянуэвой, несовершенен с точки зрения акустики. Лео Беранек из научно-производственной компании «Bolt, Beranek & Newman Inc.», назвал архитектурное решение зала «худшим из возможных для кампуса, учитывая потребность в естественном звуке». Архитектор не пожелал вносить изменения в свой проект, и на помощь пришел Колдер, предложивший разместить в зале «Парящие облака» в «художественно-декоративно-акустических целях».
———
“I am concerned about the problem of a new synthesis of the different means of expression. It is my aspiration to redirect architecture, painting, sculpture, to an intimate, inextricable, significant cohesion.”
In June, 1952, Carlos Raul Villanueva, a Venezuelan architect and the author of this preface, commissioned Alexander Calder to join other artists in designing artworks for the university campus in Caracas he was erecting. Working on mobiles and stabiles for the said project, Calder became aware of major acoustic deficiencies that plagued Villanueva’s auditorium, Aula Magna. In particular, Leo Baranek, one of the founders of Bolt, Beranek & Newman Inc., a sound engineering company Villanueva had contracted, referred to the hall as “the worst design for campuses that require a natural sound”. When the architect refused to modify his concept, entered Calder who proposed installing his Floating Clouds in the hall “for an artistic, decorative and acoustic purpose.”
Зрительный зал был еще более впечатляющим: стены, падугами смыкающиеся с потолком, были облицованы тем же махагони, что и фойе, причем утверждается, что все панели были изготовлены из одного ствола. Однако главным объектом интерьера был, конечно, занавес, на котором был изображен драккар. Автором эскиза к занавесу, а также неоновой вывески снаружи был шведский художник Гуннар Эрик Стрем. Узнав, что кинотеатр, оформление которого было ему поручено, будет называться «Draken» (шв. дракон или драккар), как и известный кинотеатр в столице, Стрем отказался рисовать драконов и настоял на том, что и экстерьер, и интерьер будут отсылать к морскому наследию викингов. Именно поэтому кресла в зрительном зале, обитые синей тканью, получили волнистые спинки.
P.S. В год открытия «Драккара» в Швеции появился первый телевизионный канал, и роль кинотеатров стала уменьшаться. В 1995 г. кинотеатр перестал принимать посетителей и стал площадкой для Гетеборгского кинофестиваля, эмблемой которого является красный дракон.
———
The auditorium was even more majestic. Its walls curving towards the ceiling were panelled with the same mahogany as the foyer, allegedly produced from a single piece of wood. However, the most eye-catching piece of the interior was the curtain that depicted a drakkar. When Gunnar Erik Ström, the artist responsible for both the curtain and the neon side outside, learned that the theater would be called “Draken”, which is the Swedish for both a dragon and a Viking ship, he was adamant that his designs would show no Chinese dragons unlike other eponymous places across the country, including the Draken cinema in Stockholm. Instead, he wanted the decor to allude to the maritime legacy of Sweden. This is why the chairs of the auditorium that had navy-blue upholstery look like sea waves.
P.S. 1956 was the year of the launch of television in Sweden and the start of the gradual decline of the cinema. In 1995, Draken was closed down, becoming the headquarters of Gothenburg Film Festival with a red dragon on its logo.
Пока стоят жаркие дни, поделимся с вами уличной мебелью, спроектированной замечательным дизайнером-самоучкой Жаном Ройером. Начнем по порядку: на первых фотографиях редкий шезлонг, созданный Ройером для комнаты отдыха в павильоне керамики на Парижской выставке 1937 г. На следующих снимках запечатлен комплект мебели, представленный во время салона изобразительных искусств в дворце Гальера в 1949 г. А завершают этот парад шезлонги, снабженные подобием балдахина и изготовленные Ройером (который, как известно, открыл представительства своей студии в Ливане, Египте и Сирии и считался «официальным» декоратором резиденций ближневосточных правителей) для иранской принцессы Шахназ Пехлеви, старшей дочери последнего иранского шаха, в 1958 г.
———
While we are still enjoying sunshine, we’ve put together a small selection of outdoor furniture created by Jean Royère, a stellar self-taught designer, and will display it chronologically. The first pictures show a rare chaise created for the lounge area of the ceramics pavilion at the 1937 Paris exhibition. Next comes a set of garden furniture presented during the 1949 visual arts exhibition at Musée Galliera. The last items in this selection are armchairs with baldachin-like canopies that Royère, whose design studio had branches in Lebanon, Egypt, in Syria and who was thus an “official” interior designer for the nobility of the Middle East, designed for Princess Shahnaz Pahlavi, the eldest daughter of the last Shah of Iran, in 1958.
(photos: wright20.com, galerieandrehayat.com, belgiumantiques.com, mutualart.com, phillips.com, 1stdibs.com)
«На центральной площади лежали развалины того, что раньше было большим универмагом ― последний опорный пункт немцев после окружения. Фон Паулюса захватили именно на этом месте, здесь же и завершилась осада. На другой стороне улицы находилась отремонтированная гостиница «Интурист», в которой мы должны были остановиться. Нам дали две большие комнаты. Из наших окон были видны груды обломков, битого кирпича, бетона, измельченной штукатурки; среди руин росли странные темные сорняки, которые обычно появляются в разрушенных местах».
———
“In the central square were the remains of what had been a large department store, and here the Germans had made their last stand when they were surrounded. This is where Von-Paulus was captured and where the whole siege crumbled. Across the street was the repaired Intourist Hotel where we were to stay. We were given two large rooms. Our windows looked out on acres of rubble, broken brick and concrete and pulverized plaster, and in the wreckage the strange dark weeds that always seem to grow in destroyed places.”
(photos here, above, and below: International Center of Photography, Magnum Photos, pastvu.com, visualhistory.livejournal.com)
P.S. А два года назад итальянская компания «Brera Eyewear», вдохновившись эскизами Мендини, выпустила серию круглых очков «Alessandro Mendini». Круглых, поскольку очками именно такой формы снабжал героев своих работ итальянский мастер.
———
P.S. Two years ago, Brera Eyewear, an Italian manufacturer of glasses, released a line of sunglasses based on Mendini’s sketches. Dubbed Alessandro Mendini, this collection consists of several round-shaped glasses just like the eyes or glasses of Mendini’s characters.
(photos here and above: zanotta.com, botterweg.com, internimagazine.it, Giliola Chiste via stirpad.com, squassabia.com, wright20.com, martiniarte.it)
В интервью 2018 г. Рива скажет: «Порой мне кажется, что всю свою жизнь я работаю над одним и тем же проектом». Этот проект, в том же году удостоенный золотой медали Миланской триеннале за пожизненный вклад в искусство, завершился 25 июня 2021 г., но темы, которых он коснулся, к счастью, вечны.
———
In a 2018 interview, Riva would say, "Sometimes it seems that I am always working on the same project". The project, which earned Riva the Gold Medal for Lifetime Achievement award of the Milan Triennale the same year, ended on June 25th, 2021, but the themes it addressed will be just as relevant as long as we live.
(photos here and above: Delfino Sisto Legnani via port-magazine.com, Alba Deangelis via wearch.eu, albadeangelis.com, Adam Štěch via tlmagazine.com, abitare.it, pinupmagazine.org, Nicolo Parsenziani, atlasofinteriors.polimi.it, cca.qc.ca, lablog.org.uk, lespressesdureel.com, klatmagazine.com)
Чертежи архитектурных проектов упомянутого вчера Умберто Ривы, иллюстрированные снимками готовых объектов, упоительны. Их можно читать в виде отдельных рассказов, а можно - как роман-реку: основные персонажи в них - нарочитый отказ от прямоугольности, асимметрия, динамичность композиции - те же, а центральное место занимают, конечно, свет и тень. В будущем мы планируем написать еще несколько глав об архитектурном наследии этого выдающегося мастера, а начать знакомство с Ривой-архитектором предлагаем с его первого важного проекта, собственной миланской квартиры, спроектированной в 1966-1967 гг.
Квартира располагается в восьмиэтажном кооперативном доме, проект которого Рива разработал в 1965 г. Заняв место на Олимпе, последнем этаже дома, Рива сначала позаботился об остальных жильцах дома, а после приступил к оформлению своего жилища.
———
If you are looking for fresh perspectives, try delving into the plans of Umberto Riva’s architectural masterpieces. Together with photos of the corresponding buildings, they make for a wonderful read. You can read them as separate short stories or as a roman-fleuve: its main characters - Riva’s signature lack of orthogonality, asymmetries, and spatial dynamism - inhabit most of his works whose leitmotif always lies in the juxtaposition of light and shadows. We’re planning to feature a few examples of Riva’s architectural genius later and would like to start with his first major project, Riva’s own apartment designed in 1966-1967.
The building that houses his apartment is an eight-story block of flats Riva designed for low-income residents in Milan in 1965. As the Creator of this comfortable housing unit, Riva moved into the apartment at its upper floor.
Чтобы удовлетворить потребности семьи в приватности и рассеять свет, Хосаке сделал ячейки сводчатыми (почти как Аалто в выборгской библиотеке) и закрыл их со стороны потолка листами акрила. Благодаря свободной планировке и отсутствию высоких перегородок (второй этаж дома - это своего рода лофт, доступ к которому предусмотрен как в общей зоне, так и в каждой из спален) единый потолок виден из любой части дома, и весь объем наполняется мягким естественным светом, поступающим сверху.
Решение Хосаки эффективно и в климатической плоскости: зимой потолок является буфером, удерживающим теплый воздух, а летом он позволяет удалять излишки тепла.
Однако главным представляется то, что физиологичность освещения способствует возвращению циркадных ритмов хозяев к первобытному состоянию, а это дорогого стоит в условиях нынешних мегаполисов.
———
To ensure the privacy of the dwellers and diffuse natural light coming from above, Hosake came up with a solution that recalls Aalto’s designs of his Viipuri Library - he installed curved panels and covered each of the cells with sheets of acrylic. As the house is based on an open-plan layout with no full-height partitions (the second floor is a loft accessible both from the common area and from each of the bedrooms), the ceiling - in its entirety - is visible from every part of the house and the whole volume is filled with gentle natural light coming from above.
Hosake’s proposal is just as efficient in terms of air conditioning. In winter, the air layer functions as a buffer keeping warm air in and, in summer, excessive heat is quickly forced out of the building.
However, the most remarkable feature of this house is its ability to align the owners’ circadian rhythms with the natural lighting conditions, just like in primeval times - clearly a rarity in present-day cityscapes.
(photos here and above: Koji Fujii and Nacasa & Partners Inc., architectural-review.com, divisare.com, behance.net)
Довольно только передвинуть стул на несколько шагов.
И ты снова и снова смотришь на закатное небо, стоит только захотеть…
Антуан де Сент-Экзюпери
———
But on your tiny planet, my little prince, all you need do is move your chair a few steps. You can see the day end and the twilight falling whenever you like...
Antoine de Saint-Exupéry
Унаследовав черты многих сооружений наставника Вогенски (колонны «pilotis», панорамное остекление общих пространств, свободная планировка, терраса на крыше, béton brut), этот дом в то же время является крайне самобытным: прямолинейность бетонной оболочки, за которую отвечал архитектор-модернист Вогенски, уравновешивается органическими работами скульптора-модерниста Пан, которые намеренно помещены как внутри дома, так и за его пределами. К слову, жена Вогенски поучаствовала не только скульптурами: он наполнила дом деталями, создав перила для лестницы и ручку для двери в котельную, выкрасив трубы в котельной и превратив водогрей в произведение искусства, и в целом добавив дому извилистых линий («Шар – мое запасное тело. Все кривые линии в доме – моих рук дело»).
———
Showcasing many of Le Corbusier’s signature elements such as the use of pilotis, full-height ribbon windows in public areas, free plan, roof terrace, and béton brut, the house is at the same time highly original as it represents a fusion of the rectilinearity of Wogenscky’s modernist architecture and organic forms of Pan’s modernist sculptures, which are intentionally placed both inside and outside the house. Marta Pan’s contributions were not limited to her artworks; she took care of multiple smaller items such as creating a sculptural railing for the staircase and a door handle for the boiler room (she also painted the boiler and all of the piping into a work of art) and being in charge of all the curvilinearity in the house (“The sphere is my spare body. Everywhere there are curves in the house, that's me”).
Раз уж мы упомянули линейку мебели «Maxima», автором которой был Макс Клендиннинг, то посвятим этой коллекции еще 2048 знаков. В 1965 г. Клендиннинг придумал несколько предметов, собиравшихся из вставлявшихся друг в друга фанерных заготовок, которые отличались скругленными углами и причудливыми выступами и уступами. Прототипы будущих стульев, табуретов и столиков дизайнер изготавливал в семейной мебельной мастерской в родном Белфасте, а после транспортировал в Лондон в своем чемодане. Компания «Race Furniture», основанная знаменитым Эрнестом Рейсом, заинтересовалась разработками Клендиннинга (в частностью, возможностью компактно упаковывать мебель в коробки и доставлять покупателю в разобранном виде) и производила эту линейку в 1966-1970 гг.
Клендиннинг вспоминал, что вдохновением для этой коллекции послужили, в частности, фарфоровые сервизы немецкой фирмы «Thomas», предметы которых аккуратно вставлялись друг в друга.Внимание, традиционный пятничный вопрос: а что подсказало дизайнеру форму деталей?
———
Having mentioned Max Clendinning’s Maxima furniture, we’ve decided to write another 2048 characters about it. In 1965, Clendinning designed a few models that were built of slot-together ply panels with rounded edges and cut-out shapes. The artist would make prototypes of future chairs, stools, and tables at his family workshop in Belfast and fly them back to London in suitcases. Clendinning’s designs caught the eye of Race Furniture, Ernest Race’s famous enterprise, that particularly liked his concept of transporting furniture as flat packs and were available from Race in 1966-1970.
Clendinning recalled that these pieces had been inspired by Thomas stacking chinaware from Germany.As a traditional Friday question, can you guess what the shapes of these items were inspired by?
(photos: sadiecoles.com, Katie Morrison, Anna Huix, archive.curbed.com, Michael Boys, ribapix.com, thedesignedit.com, daniellaondesign.com, collections.vam.ac.uk, londondesignfestival.com, widewalls.ch, Nick Cash, abelsloane1934.com)
Вот так всегда: хотели написать про керамику Андре Бордери, но наткнулись на архитектурный проект, о котором невозможно молчать, потому что 1) его название, «Пьяный корабль», отсылает к Артюру Рембо, 2) руку к его созданию приложил не только Бордери, но и семейный дуэт Секей, с которым Бордери долгое время жил и работал, 3) логикой формообразования он предвосхитил эксперименты пионеров французской органической архитектуры 1960-1970-х гг., в том числе Антти Ловага, Клода Кости, Жака Куэля и Жана-Луи Шанеака.
Дом, о котором мы поведем рассказ, был построен во французском городке Сен-Марселлен в 1952-1956 гг. квартетом, первую скрипку в котором играл Пьер Секей, хотя формально архитектором значился Луи Бабине. Дело в том, что еще до знакомства с заказчиками, Моник и Фредом Жела, Секей вынашивал идею дома, который был бы построен по образу и подобию раковины улитки. Концепция дома была изображена Пьером Секей на рисунке, датированном 1952 г., а после выгравирована на каменной плите у входа в дом.
———
As it often happens, we merely wanted to write a note on André Borderie and his ceramics, but then came across an architectural project he had been part of and couldn’t help researching it further since a) it’s name, "The Drunken Boat", is a reference to Arthur Rimbaud’s famous poem, b) the house was a joint effort by Borderie and his long-time partners in ceramics, Pierre and Vera Szekely, and c) the dwelling was an early precursor of organic designs of the 1960-1970s by Antti Lovag, Claude Costy, Jacques Couëlle, Jean-Louis Chanéac and other French sculptors.
The house was built in Saint-Marcellin, France, in 1952-1956 by a quartet of artists with Pierre Szekely in the lead even though the project was formally signed by architect Louis Babinet. The thing is that Szekely was the author of the original snail shell-like concept that had been on his mind before he met the clients, Monique and Fred Gelas. The concept was first put on paper in 1952 and then engraved on a stone plaque at the entrance to the house.
Как и обещали, показываем вам еще одну культовую пепельницу, которой пользовался Исаму Ногучи. Эта пепельница была спроектирована Бруно Мунари в 1957 г. и выпущена компанией «Danese Milano» под названием «Cubo», став первым кирпичом не только в многолетнем сотрудничестве Мунари и Бруно Данезе, но и в фундаменте компании в целом. Правда, первые два года продажи «Cubo» находились на чудовищно низком уровне - покупатели попросту не понимали, что это за вещица.
Это осознал и сам дизайнер: «Я не разобрался в том, что такое пепельница в психологическом смысле, не понял, что человек, слыша слово “пепельница”, представляет себе чашу – неважно, какого размера, цвета и из какого материала - с окурками. Если окурков не видно, значит, это не пепельница». Вместе с тем последнее является важным отличием работы Мунари от большинства пепельниц: окурки скрываются в недрах «Куба» под действием силы тяжести, а затем легким движением рук вытряхиваются в мусорный бак.
———
As promised, here is another iconic ashtray, which was reportedly used by Isamu Noguchi. Dubbed the Cubo, this ashtray was designed by Bruno Munari in 1957 and released by Danese Milano, becoming the first brick in the foundation of both the long and prolific partnership between Munari and Bruno Danese and the newly founded company as a whole. For the first two years after the release, the Cubo remained a commercial failure – people were completely confused as to what it was.
Munari soon figured it out, too, “I got the ashtray wrong, in the psychological sense. I didn't understand that people, when they think of an ashtray, imagine a saucer of any shape, material, color, with cigarette butts inside. If you can't see the butts it's not an ashtray.” The latter, on the other hand, was a competitive advantage of Munari’s ashtray; when placed on the lid, cigarette butts would move into the cube by gravity and remain fully concealed until somebody threw them out in a quick and easy manner.
(photos: danesemilano.com, wright20.com, designrepublic.com, botterweg.com)
Виктор Холештак-Холубар сначала учился столярному мастерству, а в 1948 г. окончил Высшую школу прикладного искусства в Брно. В дальнейшем он состоялся не только как проектировщик мебели, но и как графический дизайнер. Кроме того, он активно занимался оформлением интерьеров и выставочных пространств. Мы испытали восторг, наткнувшись на заботливо сбереженные соотечественниками Холештака-Холубара эскизы его интерьерных и выставочных проектов, выполненных в смешанной технике, и с радостью делимся ими с вами. Некоторые из эскизов, не поместившихся в пост, публикуем в комментариях.
———
Initially trained as a woodworker, Viktor Holešťák-Holubár graduated from the Higher School of Industrial Art in Brno in 1948. In subsequent years, he made a name for himself as a talented furnituremaker and a graphic designer. What’s more, he left an extensive legacy of modern interiors and exhibition spaces. We swooned with delight when we came across a large collection of Holešťák-Holubár’s mixed-media sketches that had accompanied his interior and exhibition design projects. We’re posting some of them here as well as in the comments down below.
(photos here and above: webumenia.sk, scd.sk, designoza.com)
Предложение скульптора было принято, и инженеры-акустики из упомянутой компании помогли Вильянуэве придать «привычному прямоугольному пространству характеристики сферы, отвечающие метафорическому представлению архитектора и Колдера об объекте как о подводном ландшафте».
За превосходную акустику зала отвечает три десятка «облаков», сконструированных из двух листов фанеры толщиной 13 мм, закрепленных на стальных рамах разного сечения. «Облака» подвешивались к потолку и стенам при помощи тросов и фиксировались в нужном положении под звуки оркестра, игравшего со сцены во время настройки. Результатом этого длительного и трудоемкого проекта стал союз искусства и точных наук, обеспечивший помещению такую акустику, что Леонард Бернштейн назвал его «лучшим из концертных залов, в которых ему доводилось играть в Южной Америке». К сожалению, аудиозаписи этого концерта, состоявшегося 2 мая 1958 г., нам отыскать не удалось; зато нашли фотографию (см. снимок 1).
———
Calder’s proposal was accepted, and, together with Villanueva and acoustic engineers of Bolt, Beranek & Newman Inc., he began to transform “the usual rectilinear perspective into a spherical form very much in line with the aquatic landscape metaphor [the architect] and Calder had in mind.”
To enhance the acoustic properties of the auditorium, thirty-one “clouds” were suspended from the ceiling and walls using cables. Each of these clouds was assembled of two 13 mm plywood sheets and a steel frame that varied in size and was positioned to the sounds of an orchestra that was playing on stage throughout the installation. What was a lengthy and laborious process culminated in an incredible cohesion of art and science that turned Aula Magna into the best Leonid Bernstein performed in during his tour in South America. Sadly, we’ve failed to find any recordings of the 1958 tour - only the opening picture is publicly available.
(photos here and above: Paolo Gasparini, artbasel.com, guiaccs.com, Félix León Carrillo, nytimes.com, calder.org)
В воскресном номере
«Вестника постмодернизма» обратимся к истории Миланской недели дизайна, которая сегодня официально завершилась.
15 лет назад в Милане состоялась презентация алюминиевого кресла «Cloud», созданного голландским затейником Ричардом Гуттеном. Эта работа впоследствии стала основой еще для двух кресел Гуттена: медного «Wolk», выпущенного в 2019 г., и цельнотекстильного «Layers Cloud Chair», которому в этом году исполняется десять лет.
Последнее было создано в единственном экземпляре компанией «Kvadrat» и стало воплощением желания дизайнера «использовать текстиль в качестве строительного материала нежели для изготовления обивки или чехла». Кресло массой около 250 кг состоит из 545 вырезанных на станке с ЧПУ слоев шерстяной ткани, на которые в общей сложности пошло 840 кв. м. материи. А вдохновлено это уникальное изделие было холмистым ландшафтом аризонской пустыни Пейнтед-Дезерт, состоящим из разноцветных слоев известняка.
———
As the 2024 Milan Design Week is now officially over, let’s take a look at some of the highlights of previous weeks in today’s issue of Sunday Postmodernism especially since…
… this spring marks 15 years since the unveiling of the famous Cloud Chair designed by Richard Hutten, a Rotterdam-based designer extraordinaire, and presented at the 2009 Design Week. Made of aluminum, the chair would later enjoy two comebacks, as a 2019 brass version called Wolk and as a textile-only version titled Layers Cloud Chair.
The latter has just turned 10 years old and was created by Kvadrat in just one copy to demonstrate the use of fabric "as the construction material rather than as the surface or the cover". Weighing about 250 kg, the chair consists of 545 meticulously selected and CNC-cut layers of Divina woollen fabrics totalling 840 sq. m. When asked about the source of his inspiration, Hutten cited the Painted Desert in Arizona, a desert of badlands whose rocks are comprised of colourful layers of stone.
(photos: stirpad.com, scarletsplendour.com, richardhutten.com, mutualart.com)
Пока Наташа Крючкова водит всех нас по музеям (кстати, петербургским в эти дни), мы пригласим вас в кинотеатр. Для этого перенесемся в шведский Гетеборг, где в апреле 1956 г. показом итальянского «Затерянного континента» открылся оснащенный по последнему слову техники «Draken», архитектором которого был известный шведский функционалист Нильс Эйнар Эрикссон, соратник Гуннара Асплунда, спроектировавший к тому времени Концертный зал Гетеборга.
Снаружи кинотеатр был снабжен внушительным навесом, поддерживаемым четырьмя стройными колоннами, и полностью застекленным фасадом, сквозь который было видно двухэтажное фойе, демонстрировавшее наиважнейшую роль кинематографа среди прочих искусств дорогостоящей отделкой с использованием гондурасского махагони и шведского и итальянского мрамора.
———
While Natalia Kryuchkova is taking us to museums (these days, in St. Petersburg), we’d like to invite you to the movies in Gothenburg, which is home to Draken, a movie house that opened on April 26th, 1956 with a viewing of "Lost Continent". A state-of-the-art cinema, Draken was designed by Nils Einar Ericsson, a renowned Swedish functionalist and colleague of Gunnar Asplund who had earlier earlier built the famous Concert Hall in Gothenburg.
On the outside, the cinema had an impressive canopy held in place by four elegant columns and a glassed-in facade that revealed an opulent two-story foyer whose Honduras mahogany and Italian marble walls and Swedish marble floors underscored the highest importance of cinema of all the arts.
(photos here and below: Julia Reinhart/Getty Images, cision.com, Andreas Feininger, ArkDes, Johan Mikaelsson, kinnegbg.wordpress.com, sydasien.se, Wiki Commons, film.lindholmen.se, kinnegbg.wordpress.com, in70mm.com)
«Мы могли увидеть из окон нашей комнаты, как из-за большой груды обломков появлялась девушка, поправляя прическу. Опрятно и чисто одетая, она пробиралась через сорняки, направляясь на работу. Мы не могли себе представить, как им это удавалось. Как они, живя под землей, умели сохранять чистоту, гордость и женственность. Женщины выходили из своих укрытий и шли на рынок. На голове белая косынка, в руке ― корзинка для продуктов. Все это было странной и героической пародией на современную жизнь».
———
“We would watch out of the windows of our room, and from behind a slightly larger pile of rubble would suddenly appear a girl, going to work in the morning, putting the last little touches to her hair with a comb. She would be dressed neatly, in clean clothes, and she would swing out through the weeds on her way to work. How they could do it we have no idea. How they could live underground and still keep clean, and proud, and feminine. Housewives came out of other holes and went away to market, their heads covered with white headcloths, and market baskets on their arms. It was a strange and heroic travesty on modern living.”
———
Ниже см. описание некоторых снимков, использованных в сегодняшней заметке.
———
For your convenience, we’re also including descriptions of some of the above pictures down below.
1. Джон Стейнбек и Роберт Капа в Москве (John Steinbeck and Robert Capa in Moscow)
2. Обложка журнала «Illustrated» со статьей Джона Стейнбека (the title page of the May 1948 issue of the Illustrated magazine)
9. Фонтан «Бармалей» («Детский хоровод», «Крокодил», «Дети», «Дети и крокодил», «Танцующие дети») на Привокзальной площади Сталинграда (Barmaley Fountain aka Dancing Children Fountain, or Children and the Crocodile Fountain in Stalingrad’s Privokzalnaya Ploshchad)
11. Памятник летчику Герою Советского Союза Виктору Хользунову (The Monument to Fighter Pilot Victor Kholzunov, Hero of the Soviet Union)
12. Стенд плакатов у вокзала Сталинграда (A Display of Posters next to Stalingrad Railway Station)
Предлагаем вам еще один пост, который продолжает серию материалов об СССР в объективе американских и европейских фотографов, подготовленную вместе с нашими коллегами из проекта «В ЛЕСАХ».
«Русский дневник» Роберта Капы
В 1947 году военный фотокорреспондент Роберт Капа вместе с известным американским писателем Джоном Стейнбеком посетил Москву, Сталинград, Украину и Грузию. В следующем году по материалам путешествия вышла книга Стейнбека «Русский дневник», иллюстрированная снимками Капы (кстати, среди них есть много цветных кадров). Авторов интересовало, в первую очередь, послевоенное восстановление СССР в его бытовом измерении, детали жизни простых людей.
Характерна заключительная фраза дневника — своего рода дисклеймер, необходимый в эпоху Холодной войны:
«Мы не делаем никаких выводов, кроме того, что русские люди такие же, как и все другие люди на земле. Безусловно, найдутся среди них плохие, но хороших намного больше».
———
Please check out another installment in the series of posts we are co-authoring with our colleagues at vlesah about the Soviet Union as photographed by American and European visitors.
“A Russian Journal” by Robert Capa
In 1947, Robert Capa, a renowned war photographer, accompanied American writer John Steinbeck on his trip to the Soviet Union. The duo visited Moscow, Stalingrad, Ukraine, and Georgia and, the next year, Steinbeck published an account of their travels as “A Russian Journal”, a non-fiction book with black-and-white and color photographs by Capa. In this book, the authors explored, above all, the post-war reconstruction of the Soviet Union with emphasis on the mundane, the scenes of ordinary people’s lives.
The journal ends with a disclaimer-like sentence emblematic of the Cold War as follows:
“We have no conclusions to draw, except that Russian people are like all other people in the world. Some bad ones there are surely, but by far the greater number are very good.”
От Мунари до Мендини
Временно завершаем дни Италии на канале постмодернистским аккордом от Алессандро Мендини (сегодня же воскресенье, а значит, в эфире вновь «Вестник постмодернизма»). Этот выдающийся итальянец оставил след в самых разных сферах деятельности: в частности, в 1980-х гг. он создал несколько моделей солнцезащитных (хотя именно в этом случае хочется сказать «солнечных») очков для объединения «Alchimia», среди которых была металлическая модель с прорезями, отсылающая к работе еще одного великого мультиинструменталиста, Бруно Мунари. Мы имеем в виду «очки за 5 лир» из картона, предложенные Мунари в 1953 г. (см. последние фото).
———
From Munari to Mendini
We’re temporarily closing this series of Days of Italy with a postmodernist chord by Alessandro Mendini (it’s the end of the week today, hence it’s time for another installment of Sunday Postmodernism). Mendini was yet another polymath whose interests embraced multiple areas. In the 1980s, he designed a handful of sunglasses for Alchimia, including metallic ones with slits that recall cardboard "five-lira sunglasses" designed by Bruno Munari, another Italian multi-instrumentalist, in 1953 (pictured in the last photos here).
Квартира общей площадью около 100 м. кв. состоит из просторной общей зоны, трех небольших спален, кабинета и ванной комнаты. Примечательно, что архитектор разграничил пространство при помощи встроенных предметов мебели и перегородок, не доходящих до потолка. Даже ванная комната представляет собой отдельный блок, над которым парит потолок основного объема (помните, мы недавно видели похожее решение у одного японского постмодерниста?), а привычные границы между помещениями разрушаются при помощи форм, фактур и разноцветья поверхностей (в том числе над головой).
Отдельного упоминания заслуживает, конечно, поэзия естественного освещения квартиры за счет множества оконных проемов и зенитных фонарей разных форм. Среди них выделяется уже знакомый нам застекленный клинышек окна гостиной, фирменная форма которого, напоминающая нам союз треугольника и круга с плаката Лисицкого, будет повторяться во многих других работах Ривы.
———
The apartment has a floor space of ca. 100 square meters and comprises a spacious studio, three smaller bedrooms, a study, and a bathroom. If you look at the illustrations, you will find that Riva delineated the space with built-in furnishings and a number of partitions that do not reach the ceiling. Even the bathroom is a separate unit within the main volume and the ceiling rests on load-bearing walls only and can be experienced in its entirety (we’ve witnessed a similar, albeit postmodernist, design here). The conventional boundaries between functional zones are further deconstructed with contrasting shapes, materials, and bands of color on the walls and the ceiling.
Riva’s poetic use of natural illumination is a sight to behold, what with all the skylights and openings in the walls. There is a signature wedge-like window in the living room whose shape we’ve already seen in Riva’s other projects. A hybrid of a triangle and a circle, the likes of which you may recall from El Lissitzky’s famous poster, this shape will be a recurrent motif for the remainder of the architect’s life.
Тихая квадратная комната, расположение всех предметов в которой обнаруживает стремление к исключительной гармонии и раскрывает тайну глубокого соответствия между видимыми очертаниями и сущностью обитающей здесь души, окружившей себя ими и любящей их. Кажется, что все кругом приведено в порядок руками мечтательной Грации. Весь вид комнаты вызывает представление о тихой, сосредоточенной жизни.
Два больших окна открываются в расположенный ниже сад, в одном из них, на ясном просторе неба, вырисовывается возвышенность Сан-Миниато, его сияющая базилика, монастырь и церковь Кронаки "La Bella Villanella" - самый чистый сосуд францисканской простоты.
Одна дверь - во внутреннее помещение, другая - к выходу. Время - за полдень. В оба окна врывается свет, дыхание и звучность апреля.
Габриэле Д'Аннунцио. Джоконда
———
A quiet, foursquare room, in which the arrangement of everything indicates a search after a singular harmony, revealing the secret of a profound correspondence between the visible lines and the quality of the inhabiting mind that has chosen and loved them. All around seems to have been set in order by the hands of one of the thoughtful Graces. The aspect of the place evokes the image of a gentle and secluded life.
Two large windows are open on the garden beneath; through one of them can be seen, rising against the placid fields of the sky, the little hill of San Miniato, and its bright Basilica, and the convent, and the church of the Cronaca, "la Bella Villanella," the purest vessel of Franciscan simplicity.
There is a door opening into an inner room, another leading out. It is the afternoon. Through both windows enter the light, breath, and melody of April.
Gabriele d’Annunzio. Gioconda
Человек, желающий жить в центре мегаполиса, в первую очередь сталкивается с экономическими ограничениями в виде стоимости квадратного метра и, лишь преодолев их, осознает неизмеримо большую ценность дневного света и неба над головой. С вами вновь воскресный «Вестник постмодернизма», и мы продолжаем изучать современную японскую архитектуру.
Когда в 2011 г. семья с двумя детьми заказала у Такеши Хосаки проект двухэтажного дома в Иокогаме на участке площадью 115 м2, находящемся ниже уровня улицы и окруженном плотной многоэтажной застройкой, архитектор понял, что наполнить дом естественным светом можно будет только при помощи крыши - осталось только понять, как это сделать. После многократных экспериментов с разными макетами он разбил площадь дома на ячейки размером около 1500 мм x 1600 мм и устроить в каждой ячейке зенитный фонарь.
———
People who would like to live in a fast-paced environment of a metropolis tend to busy themselves with price per square meter considerations and, only once these are no longer a problem do they realize the value of daylight and the ability to see the sky above. In today’s installment of Sunday Postmodernism, we are continuing to explore modern Japanese architecture with a 2011 house (aka the Daylight House) built for a family of four in Yokohama.
Takeshi Hosake, the architect, was presented with a difficult problem: the site measuring ca. 115 m2 was located below the street level in a densely packed area with a few multi-story office buildings close by. The only way to let natural light in was to use the roof. After experimenting with a few models, Hosake decided to base the structure of the building on a grid (ca. 1,500 mm x 1,600 mm) and create a skylight in each of the cells.
Обратите внимание на практически полное отсутствие в доме перегородок: общее пространство перетекает в личное, а рабочее сливается с жилым. Как и в вилле Савой или, например, стеклянном доме Джонсона, расчерчивать пространство на зоны в основном помогает меблировка. При этом границы между ландшафтом и интерьером тоже в высшей степени размыты. Исключение составляет, пожалуй, спальня, которая впускает внешний мир лишь сквозь «бойницы», устроенные непосредственно над кроватью, на уровне глаз стоящего человека и – как впоследствии выяснилось – на уровне морды собаки супругов.
Будучи открытым миру, этот дом в то же время позволял хозяевам чувствовать себя в безопасности, жить и творить в уюте и комфорте, то есть полностью соответствовал правилу трех «ще» принципам Вогенски, убежденного в том, что «всякий дом должен быть убежищем, жилищем и святилищем».
———
Note the almost complete lack of partitions; the space inside is an exercise in fluidity as it consists of a series of seamless transitions from public to private and from work-related areas to residential ones. Like in Le Corbusier’s Villa Savoye or Philip Johnson’s Glass House, the furnishings are responsible for most of the spatial and functional delineations. The boundaries between the inside and the outside are almost completely blurred, too. The couple’s bedroom seems to be the only exception - its only connections with the exterior are through castle-like openings that correspond to the field of vision from the bed, the eye level of a person standing, and the viewing height of the couple’s dog - the latter was not expected at the time of construction.
Open to the outside, the house also provided security and privacy while enabling its owners to live and create in comfort and peace and was thus a testament to Wogenscky’s firm belief that "every house should be a shelter, a dwelling and a temple”.
12 июня исполняется сто лет со дня рождения Марты Пан, венгерско-французского скульптора, и мы решили отметить это событие виртуальной прогулкой по дому в Сен-Реми-ле-Шеврез, в котором она жила и работала вместе со своим мужем, архитектором Андре Вогенски, соратником Ле Корбюзье и руководителем бюро последнего. Собственно, этот дом интересен тем, что он стал первым самостоятельным архитектурным проектом Вогенски, а также тем, что он является воплощением союза Пан и Вогенски, Скульптуры и Архитектуры. Особенно примечательно в этой связи то, что спроектирован он был в 1952 г., год свадьбы будущих хозяев, и использовался ими в качестве основного жилища до самой смерти.
———
June 12th marks 100 years since the birth of Marta Pan, a prominent Hungarian-French sculptor, and we’ve decided to celebrate it with a virtual tour around the house in Saint-Rémy-lès-Chevreuse, France, she lived and worked in together with her husband, architect André Wogenscky who was also a partner of Le Corbusier responsible for managing Le Corbusier’s studio. This house was Wogenscky’s first independent project and is more than just a dwelling – designed in 1952, the year Wogenscky and Pan got married, and remaining the couple’s primary lair for the remainder of their lives, the house embodies the union of Pan and Wogenscky or, better yet, the union of Sculpture and Architecture.
(photos here and below: Olivier Wogenscky, Audrey Aulus, Archives wsr, Fondation Marta Pan-André Wogenscky, journals.openedition.org, chiaracolombini.com, Balthazar Korab, Jean Lattes. Source: Das Werk 43/1956, ofhouses.com, Galerie Mitterrand, awarewomenartists.com, Philippe Jarrigeon, admagazine.fr, studioliaigre.com)
Однако не только столовым текстилем Мергентайм заставляла людей задуматься – получив в 1939 г. неожиданное и невероятно лестное для себя приглашение поучаствовать в международной выставке «Голден-гейт» в Сан-Франциско наряду с такими великими художниками, как Дункан Грант, Бен Николсон и Пола Стаут, она создала трехметровую шпалеру «Americana», на которую разными шрифтами было нанесено 360 слов, понятий и имен, прочно ассоциирующихся с США. Высказывание Мергентайм вызвало такой интерес у посетителей, что из-за столпотворения вокруг ему пришлось выделить целую стену.
P.S. Несколько месяцев спустя у художницы диагностировали лейкемию, и в 1941 г. она умерла, наказав нам незадолго до этого «действовать решительно, вызывающе, создавать новые символы, не боясь самовыражаться и быть собой» и подкрепив этот наказ своим собственным примером.
———
However, it was not only her collection of tablecloth designs that provided food for thought. In 1939, Mergentime accepted an unexpected and flattering invitation to take part in the Golden Gate International Exhibition in San Francisco alongside the likes of Duncan Grant, Ben Nicholson, and Pola Stout and created Americana, a three-meter long hanging that listed 360 genuinely American words, names, and slogans. The hanging was so eye-catching that it had to be placed on a wall of its own to reduce congestion.
P.S. A few months later Mergentime was diagnosed with leukemia and, in 1941, she died at the age of 47 having left a motivating message not long before that basically summed up her modus operandi, “You can be daring, provocative, and pioneer with new symbols... Don’t be afraid to express your personality, be yourself.”
(photos here and above: artbook.com, cooperhewitt.org, Mergentime Family Archives, modernmag.com, margueritamergentime.com, designobserver.com, nypost.com, daniellaondesign.com, eyeondesign.aiga.org, madeleine-morley.com)