… во время мебельной выставки в 1965 г. на датчан обратил внимание немецкий промышленник Альфред Киль, основатель компании «Kill International». Находясь в поисках талантливых дизайнеров, он-то и предложил дуэту сотрудничество, а, получив вежливый отказ, пообещал крупное вознаграждение и полный контроль над производством.
Дизайнеры согласились и создали для упомянутой компании множество выдающихся изделий, в том числе и ряд других предметов для офиса, ставших иконами датского дизайна: письменные столы, офисные стулья и, конечно, кресла «Тюльпан» (FK6725, FK6726 и использовавшееся главной героиней фильма «Дьявол носит Prada» FK6727).
«Мы руководствовались одинаковыми установками: нам обоим хотелось упрощать. Во время поездки в США я познакомился с мебелью Имзов и Миса ван дер Роэ, и они стали для нас источником вдохновения. Простота означает долговечность. Еще со школьной скамьи мы помнили, что одним из свойств идеала является неподвластность времени» (Кастхольм).
———
… the entrepreneurial vision of German furnituremaker Alfred Kill, the founder of Kill International, who had been scouring for talent and met Fabricius and Kastholm at the Fredericia exhibition in 1965. Reluctant to scale up their output, the designers initially rejected Kill’s proposal to join his firm prompting the businessman to offer them a sweet monthly pay and total control over production. This partnership would prove to be immensely successful etching the names of Kill and the architects into the history of design.
Aside from spectacular household furnishings, Fabricius and Kastholm designed multiple pieces for the office such as desks and office chairs including the Tulip models FK6725, FK6726, and FK6727 (the latter was even featured as the Devil’s chair in “Devil Wears Prada”).
"We had the same basic approach, we both wanted to minimize. I had been to the US and seen furniture by Eames and Mies van der Rohe and it inspired us. The simplest lasts longest. At school we had learnt that timelessness was an ideal.” (Kastholm)
Вестник постмодернизма №167
Мы нашли еще два проекта, для которых Сёэй Ё позаимствовал концепцию «Решетчатого дома». В 1983-84 гг. он спроектировал «Дом – солнечные часы» в Куруме, Фукуока, в котором крестообразные проемы в стенах создавали причудливую игру света и тени. А в 1984-85 гг. в городе Дадзаифу, неподалеку от Куруме, Ё построил дом, в котором это решение было возведено в абсолют: на сей раз стены были глухими, а в плоской кровле был создан зенитный фонарь в форме креста, который делил самое крупное пространство в центре на четыре части и дал название всему проекту, «Гибридный дом со светящимся крестом».
Интересно, что модульные блоки были приподняты над землей и опирались на стальные «соцветия», аналогичные тем, что Ё, вдохновившись проектом «Multihalle» Фрая Отто, в 1988 г. использует при строительстве спортивного комплекса в Огуни, перекрыв при помощи коротких кедровых балок целый стадион. Но это уже совсем другая история…
Дополнительные фотографии см. в комментариях к посту.
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 167
We’ve found two more projects by Shoei Yoh that drew on his concept of the Lattice House. In 1983-84, Yoh designed a house in Kurume, Fukuoka, called “The Sundial House”, which let sunlight inside (and internal light outside) through cross-shaped openings in the walls, contributing to the dynamic play of light and shadow. In 1984-85, the architect was commissioned to design a dwelling in Dazaifu, which is 25 km away from Kurume. Dubbed “The Hybrid House with a Light Cross”, this building did not have narrow openings in the walls, but featured a cross-shaped skylight that cut the central space into four parts creating a shrine-like effect.
Interestingly, the modular units of the house were suspended above the ground using steel trusses, the likes of which, albeit of short cedar beams, Yoh would employ to create a dome-like stadium in Oguni in the wake of Frei Otto’s Multihalle in Mannheim he had been inspired by. However, that’s a whole other story…
For more images, check out the comments down below.
(photos: Sharabe, ‘Shinkenchiku’ 03/1985, Masao Arai, ‘Jutakutokushu’ 05/1986 via ofhouses.com)
2 сентября 1969 г., когда во Франции переживала расцвет органическая архитектура, или «архитектура-скульптура», Андре Мальро, тогдашний министр культуры, подписал указ о присвоении статуса объекта исторического наследия «Идеальному дворцу», построенному в 1912 г. во коммуне Отерив местным почтальоном Фердинандом Шевалем. Не имевший никакого образования кроме пекарского, Шеваль однажды увидел во сне, как он возводит «дворец или замок, состоящий из пещер». Разнося по округе почту пятнадцать лет спустя, в апреле 1879 г., он споткнулся о необычный камень и взял его с собой, а на следующий день нашел на том же месте еще несколько причудливых камней и решил: «Раз Природа желает быть скульптором, я стану строителем и архитектором». Следующие 33 года Шеваль, не покладая рук, подбирал подходящие камни и строил из них сюрреалистический дворец.
———
On September 2nd, 1969, the time France’s “architecture-sculpture” movement was at the peak of its form, André Malraux, then-Minister of Culture, signed an order to provide protection for one important national landmark, Le Palais Ideal, or the Ideal Palace, built in Hauterives in 1912 by Ferdinand Cheval. Initially trained as a baker, Cheval was a local postman who once saw a dream of building “a palace, a castle of caves”. Fifteen years later, on one of his usual tours in April, 1879, Cheval stumbled upon a bizarre-looking stone. He put it in his pocket and, the next day, found “more beautiful stones” in the same place and said to himself, “Since Nature wants to do sculpture, I will do masonry and architecture." The next thirty-three years saw Cheval scout for more stones on his daily rounds and build a surreal palace, a feat that demanded all of his spare time.
Датского дизайнера с заглавной фотографии зовут Йорген Вольф, а конус, который он держит в руках, - «Конус», светильник, ставший одной из самых известных его работ. Модернисты, конечно, любили называть вещи своими именами, но кажется, что название этого предмета еще и намекает на другое значение латинского слова conus, сосновая шишка (англ. cone). Дело в том, что корпус светильника изготавливался из орегонской сосны – Вольф, потомственный столяр, соединил тоненькие сосновые планки настолько искусно, что в 1959 г. этот светильник экспонировался на выставке Копенгагенской гильдии краснодеревщиков, и в последующие годы «Шишки» свешивались с потолков многих датских домов (до тех пор пока не обзавелись ножками, конечно).
Выпускались же эти светильники компанией «Torben Ørskov», основанной в 1953 г. 23-летним Торбеном Орсковым, который в 1951-1952 гг. находился в США и привез оттуда на родину семена американского «mid-century», но об этом мы поговорим в следующий раз…
———
The Danish designer shown in the opening picture is Jørgen Wolff and the cone he is holding is the Cone, one of his best-known designs. Calling a spade a spade was certainly one of modernists’ favorite approach as far as the naming of their designs was concerned. In this particular case, however, it seems like the name alludes to another meaning of the Latin word conus, a pine cone, as the lampshade was made of Oregon pine. Born into a dynasty of furniture makers, Wolff joined thin pine planks with such a finesse that the Conus earned itself a spot at the 1959 exhibition of Copenhagen Cabinetmakers’ Guild and quickly made its way into Danish homes and interior magazines, both as a hanging lamp and as a floor version.
Conus lamps were available from Torben Ørskov, a forward-thinking Danish company founded in 1953 by the 23-year-old Torben Ørskov who had traveled to the US in 1951-1952 and had brought the seeds of mid-century modernism back to Denmark, but that’s a story for another post.
(photos: prbcollection.com, bukowskis.com, greenholt.com, pamono.de, artofvintage.nl, auctionet.com, modernity.se, loppefund.wordpress.com)
Перебравшись в Швецию из Германии, Отто Шульц первое время занимался созданием мебели в традиционных стилях и неодобрительно отзывался о «велосипедной мебели» баухаузовцев. Однако после знаменитой Стокгольмской выставки 1930 г., в которой, к слову, его компания «Boet» не принимала участие, Шульц несколько пересмотрел свои взгляды. В 1933 г. в издаваемом им журнале «Boet» предприниматель объявил о начале выпуска «группируемой мебели для дома». Первый диван в этой серии, получившей название «Bo-Möbler», появился в 1935 г. и состоял из нескольких модулей, которые можно было по-разному комбинировать друг с другом. Кроме того, производитель предлагал разные комбинации цветовых решений для обивки составных частей.
А еще Шульц, колебавшийся между традицией и модернизмом, оседлал не два, а целых три стула, придумав для этой линейки три стилистических варианта исполнения, чтобы удовлетворить вкусы любых покупателей: «Ренессанс», «Современный стиль с декором» и «Совсем без декора».
Дополнительные материалы см. в комментариях.
———
Having moved to Sweden from Germany, Otto Schulz initially found himself designing traditional furniture and interiors with an unconcealed aversion to Bauhaus “bicycle tube furniture”. However, his stance changed in the wake of the famous 1930 Stockholm Exhibition even though his firm Boet had not taken part in the event. In 1933, Schulz’s eponymous magazine, Boet, announced the launch of “home furniture with grouping possibilities”, a line of furniture that would be known as Bo-Möbler and would start with a sofa. Released in 1935, the sofa consisted of several modules that could be grouped in a number of ways.
What’s more, customers could choose upholstery from a variety of color options and their combinations. Schulz’s entrepreneurial genius didn’t stop there; faced with a tradition vs modernity conundrum, he offered Bo-Möbler furniture in three styles, ‘Renaissance’, ‘Modern with Decorative Embellishment’, or ‘Completely Plain’.
More images can be found down below.
(photos: bukowskis.com, jacksons.se, auctionet.com, auktionsverket.com, hostlerburrows.com, mutualart.com)
Читайте на канале mid-century, more than исследование с кучей картинок о немецких пластиковых люстрах Sompex — настоящих кинетических скульптурах в духе Любеткина Габо и группы G.R.A.V. Я обалдел, когда увидел их, хочу теперь всю квартиру этими люстрами завесить, как новогоднюю ёлку. Добавлю к публикации коллег кое-что от себя. Автором люстр Sompex считается некий Пол (Пауль?) Секон (Paul Secon), дизайнер, о котором никто ничего не знает. Зато известен американский предприниматель с теми же именем и фамилией, основатель торговой сети Pottery Barn. На реддите я наткнулся на спор, один это человек или два разных. Один из участников дискуссии опубликовал там скриншот из журнала 1965 года, где сообщается, что брат Пола, Эдвард Секон, — импортёр ламп Sompex в США. Очевидно, мы имеем дело с ошибкой: так как Эд — дизайнер мебели Tech Furniture, которую он и проектировал, и продавал (вместе с лампами), в США их автором стали считать сначала его, потом его более известного брата Пола (который вообще не дизайнер), а на самом деле их проектировали неизвестные сотрудники проектного отдела Sompex в Дюссельдорфе.
Вестник постмодернизма №166
Ну, вот и настала пора показать кресло, созданное Алессандро Мендини в 1974 г., через год после основания лаборатории антидизайна «Global Tools», и отсылающее к истокам появления мягкой мебели, в т.ч. к XVI веку, когда солому стали использовать в качестве наполнителя. Это кресло продолжает собой серию стульев Мендини, мало пригодных для использования по назначению:
«За годы работы я придумал множество стульев, которые сложно назвать стульями, ведь сидеть на них либо почти невозможно, либо крайне неудобно. Я намеренно сделал их такими. Все они имеют символическое или концептуальное значение; я никогда не задавался вопросом, удобны ли они, функциональны ли, будут ли они пользоваться спросом. Их можно считать тронами, воплощениями концепций или художественных поисков, поскольку стул – один из наиболее выразительных, сложных и важных объектов для предметного дизайнера. Именно поэтому я делал стулья из дерева, соломы, стулья, которые потом сжигал или поверхности которых я потом использовал для живописных работ, и т.д.».
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 166
It’s finally time to publish a Mendini chair which is celebrating its 50th anniversary. Designed in 1974, a year after Alessandro Mendini had co-founded anti-design school Global Tools, the chair sends us back in time to the origins of upholstered furniture, namely to the 16th century when straw was used as stuffing for the first time. It is also one of Mendini’s “unchairly” chairs:
“Over time I’ve designed various chairs, but they are all chairs sitting on which is next to impossible or really uncomfortable. This is intentional. They are all chairs with a symbolic or emblematic nature, so I’ve never asked myself if my chairs were comfortable, functional or sellable. They are thrones, concepts, expressions, as the chair is one of the most distinctive, complex and significant elements of design. So I’ve designed many chairs over time either with wood or straw, or by burning them, or considering them as surfaces to paint on, etc.”
(photos: Enrico D. Bona, Archivio Alessandro Mendini, ilpost.it, smow.com, tumblr.com, ilmondodisuk.com, madrenapoli.it)
Глядя на черно-белые фотографии работы 1967 года, сложно представить, что основным выразительным средством известного архитектурного дуэта, Альберто Сальвати и Амброджо Тресольди, будет цвет. Вы только посмотрите, как цвет приводит в движение рационалистические черты одного из трех загородных домов, построенных архитекторами в 1972 г. на берегу озера Гарда. Именно за счет цвета этот железобетонный параллелепипед превращается из традиционного модернистского объема со свободным пространством, перекраиваемым сдвижными перегородками, в произведение изобразительного искусства, оп-арт-объект, театральные декорации или даже музей на манер иммерсивного «Кабинета абстракции» Эля Лисицкого.
———
Looking at the black-and-white pictures of the 1967 pieces by Alberto Salvati and Ambrogio Tresoldi, one can hardly expect to see the duo use color as their weapon of choice, so let’s now take a look at the other end of the spectrum with the Casa Salvati, a 1972 house in a cluster of three summer homes built by Salvati and Tresoldi on the shore of Lake Garda. It is their masterful use of color that enlivened this rationalist building, turning an otherwise typically modernist box-like open-plan dwelling into a work visual arts, an Op Art concept, a theatrical space, or, better yet, an immersive museum, the kind proposed by El Lissitzky as the Abstract Cabinet.
В 1976 г. Вальтер Шнепель, унаследовавший от отца электротехническое предприятие, посетил мастерскую Вагенфельда, где обратил внимание на покрытый пылью прототип этого светильника. Не зная ничего об истории лампы, Шнепель был удивлен тому, что никто до тех пор не решился запустить ее в производство. Тогда Вагенфельд сказал: «А почему бы вам не заняться ее выпуском?» Так в 1980 г. на свет появилась не только лампа WA24, но и компания «Technolumen», которая до сих пор выпускает самые разные изделия, спроектированные преимущественно студентами и преподавателями Баухауса.
Однако Вильгельм Вагенфельд славен не только своим светильником, и эту преамбулу мы затеяли, главным образом, для того, чтобы коснуться его менее известных работ, о которых мы поговорим в другой раз.
———
In 1976, Walter Schnepel, who had earlier taken over his father’s electric business, visited Wilhelm Wagenfeld in the latter’s studio and came across a dust-covered prototype of the lamp. Completely unaware of the history behind the prototype, Schnepel was surprised that it had never been mass-produced, so Wagenfeld said, “Then you do it!”. Thus came the WA24 lamp, which remains in production to this day, and Technolumen, Schnepel’s company that focuses on producing Bauhaus-designed pieces.
That said, Wagenfeld is so much more than just the creator of the Bauhaus lamp, so please treat this note as a teaser to lesser-known stories of Wagenfeld’s oeuvre!
(photos here and above: President and Fellows of Harvard College, harvardartmuseums.org, collections.vam.ac.uk, moma.org, Joachim Fliegner, ifdesign.com, tecnolumen.de, bauhauskooperation.com)
В репертуаре компании были и изделия, незаурядные с функциональной точки зрения, такие, как чайники с двумя носиками и резервуарами (для заварки и кипятка), запатентованные Оскаром Оттосоном в 1938 г., или чайники «T-Ball» c держателями для чайных пакетиков.
«Hall China» сотрудничала со многими известными художниками по фарфору, например, Евой Цайзель и Дональдом Шрекенгостом. Первая создала для производителя сервиз «Классика завтрашнего дня» (фото 6-8), а последний - ряд необычных изделий, в том числе чайники «Шерлок Холмс» и «Рональд Рейган».
———
Hall China is also remembered for its innovations in tableware such as the Twinspout teapot patented by Oscar Ottoson in 1938 that had two spouts and openings (for hot water and tea) or T-Ball teapots with cavities for teabags.
While most of the designers behind Hall China’s products are not known, some of their pieces were designed by prominent ceramicists, including Eva Zeisel who designed the Tomorrow’s Classics set (pics 6-8) in 1952 and Donald Schreckengost, the creator of the Sherlock Holmes and Ronald Reagan teapots.
(photos here and above: themuseumofceramics.com, cooperhewitt.org, collections.artsmia.org, sheaferking.com, dinnerwaremuseum.org, itsjustlife.me, auctions.potterauctions.com)
Студенты Британки создали экошахматы для московских парков из переработанного пластика в рамках брифа от Agency One и Правительства Москвы. Этот проект — не просто учебное задание, а реальный вклад в развитие устойчивого дизайна и 3D-печати в городской среде.
Ребята показали, как современные технологии могут решать важные экологические задачи, превращая отходы в эстетичные и функциональные предметы. Победивший проект скоро появится в парках Москвы — отличное доказательство того, что экологичные и технологичные решения могут идти рука об руку.
Студенты программы ДПО «Промышленный дизайн» за 1 год в Британке получают не только практический опыт в 3D/VR-мастерских, но и возможность работать над реальными кейсами с ведущими производителями. Это отличный шанс пополнить портфолио сильными проектами, завести полезные знакомства с профессиональными промышленными дизайнерами и стать частью отраслевого сообщества. Подать заявку и узнать подробности о программе можно здесь.
7 сентября — День открытых дверей, на котором можно познакомиться с кураторами программы, задать интересующие вопросы и сходить на выставку выпускников факультета Пространственного и промышленного дизайна.
Какая кропотливая работа.
Взгляд лёгок, спокоен и терпелив.
Ритм труда: методичная, монотонная работа.
Эта женщина величественна, прекрасна в своей работе…
Перед вами снимок, сделанный в 1960-м г. советским фотографом Николаем Маториным. Первые работы Маторина были опубликованы в журнале «Смена» в 1949 г., когда автору было всего семнадцать лет. В дальнейшем, с 1950-й по 1952-й гг. Маторин работал в «Огоньке», а в 1955-2002 гг. - в «Работнице». Виктор Горячев, один из известнейших российских портретистов, вспоминал, как его приняли в этот журнал в 1995 г. (орфография интервью сохранена): «…Взяли меня из-за несостоявшейся съемки Пугачевой. Ее должен был снимать мэтр журнала Николай Петрович Моторин, а он любил работать медленно. Когда она пришла, он выкурил первую сигарету, разговаривая с ней, поставил свет, выкурил вторую, после чего Алла Борисовна встала, сказала «спасибо» и ушла. Меня взяли на его место с условием, что я буду работать быстро».
P.S. Снимок Маторина называется «Ритм труда», а рассказанная Горячевым история напоминает о том, что трудовой ритм - величина индивидуальная: у текстильной работницы - один, у Пугачевой - другой, у Маторина - третий… Ну, а мы желаем вам ритмичной и продуктивной рабочей недели, пока мы - ритмично и продуктивно - продолжаем изучать сокровища советской фотографии и готовить для вас новые публикации.
———
What a meticulous nature of work.
The woman’s look is light, calm, and patient.
Her working rhythm is methodic and monotonous.
She is noble and beautiful in what she does.
This photograph of a textile worker was taken in 1960 by Soviet photojournalist Nikolay Matorin whose works were first published in the Smena magazine in 1949 when he was just seventeen years old. His subsequent professional path included stints with leading Soviet magazines, Ogonyok (from 1950 to 1952) and Rabotnitsa (from 1955 to 2002). Viktor Goryachev, one of Russia’s most celebrated portrait photographers, recalled how he had joined Rabotnitsa in 1995 (quoted with the original spelling): "I was offered a place on the staff in this magazine because of a photoshoot of Alla Pugacheva that had gone awry. Ms Pugacheva was to be photographed by Nikolay Petrovich Motorin, one of the magazine’s grands who liked taking things slow. When Pugacheva arrived, he smoked one cigarette, set up the lights while talking to her, then had another cigarette, and then Ms Pugacheva got up, said "Thank you", and left. The magazine then rang me up to do the photoshoot on the condition that I would be quick."
P.S. Matorin’s photograph was called "The Rhythm of Work" while Goryachev’s anecdote is a reminder that the rhythm of work varies from person to person, from textile worker to textile worker, from singer to signer, from photographer to photographer… That said, we wish you a comfortably paced and productive working week while we are continuing - productively and at a comfortable pace - to explore treasures of mid-century photography and put together new publications for you.
(photo: cameralabs.org)
Ликвидировал Стоун и еще одну скрепу нью-йоркской архитектуры, крыльцо, опустив вход на уровень тротуара и тем самым, как отметил его сын, Бенджамин Хикс Стоун, «усилив зрелищность просторного первого этажа, неожиданно открывающегося глазу по мере подъема по лестнице из цокольного этажа». При всей своей модернистской наружности внутри дом был оформлен Стоуном с любовью к предыдущей эпохе: аскетизм и стерильность современных деталей интерьера, среди которых была мебель работы архитектора, были уравновешены излишествами прошлого в виде роскошных люстр, точеных балясин, курульных кресел и прочего.
Примечательно, что балансирование дома между прошлым и настоящим проявилось и в восприятии его исторической ценности общественностью: как мы уже упоминали, первоначально такое «пренебрежение» Стоуна к зданию 19-го века вызвало у нью-йоркцев резкую критику, зато в 1981 г., через три года после смерти архитектора, дом был внесен в реестр охраняемых построек. Когда в конце 1980-х гг. вдова Стоуна избавилась от экрана из бриз-блоков, за три десятка лет покрывшихся грязью и копотью, она получила штраф и предписание восстановить экран, что было сделано в 1990-х гг. Более того, когда новые владельцы дома обратились к Хиксу Стоуну за проектом очередной перестройки дома, власти Нью-Йорка не разрешили реализовать предложенный сыном Стоуна замысел, который Пол Голдбергер охарактеризовал как «привлекательное и современное архитектурное решение, отсылающее к ранним работам его отца».
Дополнительные материалы см. в комментариях к посту.
——-
Stone also got rid of another cornerstone of New York architecture, the original stoop, bringing the entrance to the basement level, flush with the pavement, which, in the words of his son, architect Benjamin Hicks Stone, “had the added effect of increasing the dramatic nature of the entry as the expansive first floor suddenly struck you as you emerged from the interior stairs." The modernist exterior was juxtaposed with a blend of contemporary and traditional furnishings inside that included Stone’s own rustic designs and anything-but-sterile-and-sober remnants of the previous era such as imposing chandeliers, intricate balusters, or curule chairs, a respectful nod to the house’s past.
Interestingly, vacillating between old and new, the house evoked different sentiments regarding its architectural significance as years went by. Initially, this makeover caused public uproar, but when the 1980s came around, the building was listed as a landmark and, when in the late 1980s Stone’s widow removed the breeze-block filigree that had accumulated a lot of dirt, dust, and soot over the decades, she was fined and forced to restore the screen in the 1990s. Furthermore, when new owners commissioned Hicks Stone, the architect’s son, to redesign the building, Hicks’s design, which was praised by Paul Goldberger as “a handsome modern design that relates to his father's earliest work”, the face-lift was not approved by authorities.
For more images, see the comments down below.
В 1960-х гг. Советский Союз противостоял Западу не только в космической гонке и гонке вооружений, но и в шоссейных гонках. Для этой цели в 1964 г. Сергей Иваницкий, конструктор Серпуховского мотоциклетного завода, создал передовую многоцилиндровую машину С-364, аналоги которой были только у японцев и итальянцев – остальные команды выступали на одноцилиндровых мотоциклах. Во время своего дебюта на гран-при ГДР мотоциклы С-364 привели Николая Севостьянова и Энделя Кийсу к финишу вторым и третьим, соответственно, а чуть позже в том же году Кийса занял третье место в гонке Финляндии, став первым советским гонщиком, поднявшимся на пьедестал чемпионата мира по шоссейно-кольцевым гонкам.
В 1965 г. конструкторы В. Поческин, В. Щербатов и Д. Киселев разработали мотоцикл С-565, взяв за основу С-364, но оснастив его новым двигателем объемом 500 см3 и мощностью 80,2 л.с., который по основным характеристикам превосходил 75-сильный мотор, установленный на итальянском «MV Agusta» легендарного гонщика Джакомо Агостини, и позволял машине развивать скорость до 250 км/ч. Вскоре финансирование мотопрограммы было прекращено, и противостояние с Западом в этой области сошло на нет.
По пятничной традиции вопрос: «Какое название получили два упомянутых мотоцикла?» Только, чур, не гуглить и не торопиться с ответом, если он вам заведомо известен.
———
The 1960s saw the Soviet Union caught up not only in the Space Race and arms race with the West, but also in motorcycle racing. For this purpose, funds were allocated to Serpukhov Motorcycle Factory to design a brand-new motorcycle and, in 1964, factory’s engineer Sergey Ivanitsky created the S-364, a groundbreaking bike equipped with a multi-cylinder engine the likes of which were piloted by the Japanese and Italian teams (other teams rode single-cylinders at the time). Debuting at the 1964 Gran-Prix in East Germany, the S-364 bikes took Nikolay Sevostyanov and Endel Kiisa to the second and third spots in the qualification round. Later the same year in Finland, Kiisa came third in the race becoming the first Soviet racer to make it to the winners’ podium in road racing.
In 1965, V. Pocheskin, V. Scherbatov, and D. Kiselyov revamped the S-364 creating the S-365 that had a top-notch 500 cc and 80.2 hp engine whose performance exceeded that of the 75 hp one that powered Giacomo Agostini’s MV Agusta propelling the S-365 to a speed of up to 250 km/h. However, the program’s funding was soon discontinued and motorcycle racing was no longer a field the Soviet Union could compete with the West in…
As it’s Friday today, here’s our usual question for you. Can you guess, without googling, the name both of these bikes were known under besides the alphanumeric codes?
(photos: polymus.ru, stoneforest.ru, vk.com/world_of_speed, omoimot.ru)
Продолжая серию публикаций о метаморфозах, которым подвергалось офисное кресло в 20-м веке, позволим себе еще одно отступление, чтобы взглянуть на то, как удачно датские дизайнеры Пребен Фабрициус и Йорген Кастхольм сочетали в своих работах наследие датских модернистов и более свежие находки американцев. В середине 1960-х гг. архитекторы спроектировали великолепное кресло FK84, которое напоминает многие изделия Чарльза и Рэй Имзов: и кресло «Time-Life», и стулья из литого алюминия «Alu Group», и даже легендарное кресло «Eames Lounge Chair», в котором, как и в модели FK84 датчан, спинка соединяется с сидением посредством подлокотников.
Это кресло появилось благодаря тому, что…
———
Our series of publications on the history of the office chair will benefit from another quick detour to admire the organicity of Scandinavian and American design influences in the works of the prominent Danish duo of Preben Fabricius and Jørgen Kastholm. A telling example in this regard is the FK84 chair that the architects designed in mid-1960s and that is very Eamesian both in terms of the structural design and aesthetics, recalling the Time-Life chair, the Alu Group models, and even the legendary Eames Lounge Chair, which uses a similar joinery method whereby the seat and back are separate and held in place by armrests alone.
The FK84 chair came to being thanks to…
(photos here and below: antibeige.de, corporate-workspace.com, auctionet.com, rarify.co, liebermoebelkaufen.de, whoppah.com, furniture-love.com, bukowskis.com, midmod-design.com, hoggarthstudio.com, city-furniture.be, wright20.com, massmoderndesign.com, modestfurniture.com, studioninedesign.nl)
Раз в неделю я делаю дайджест публикаций дружественных каналов. Вот о чем они писали на этой неделе:
🌸 Сразу два канала решили подхватить разговор о подделках. Дизайнер Юлия Кишкович размышляет о том, насколько справедлив рынок авторского дизайна на примере кресла Чандигарх. А канал Stone, Wood, Sea размышляет, нормальна ли ситуация, когда производители бессрочно владеют эксклюзивным правом издавать мебель давно умерших дизайнеров.
🌸 Mid-Сentury, More Than рассказывает о модульных диванах Bo-Möbler, которые выпускалась в 1935 году мебельщиком Отто Шульцем. Честно говоря, не знала, что модульные диваны существуют так давно.
🌸 У Bonmot диван совсем не модульный, наоборот — он задается вопросами о судьбе дивана, выпущенного фабрикой Colombostile для Майкла Джексона. Но видно, что дорогой Bonmot давно не бывал на Миланском салоне — подобного безобразия там сейчас днем с огнем не сыщешь, а Colombostile прекратила существование еще в 2021 году, как и многие другие производители сомнительной роскоши.
🌸 Хотела показать вам эту кухню, но не успела, поэтому смотрите ее в канале “Дом вашему миру” Лизы Кофановой. У бывших коллег по AD мысли и вкусы сходятся)
🌸 ReuseArch рассказывает про первый в России индустриальный парк “Бетонные сады Острогожска”, возникший на месте недостроенного завода в Воронежской области.
🌸 IN/EX показывает ресторан “Колокольная горка” по проекту студии Paum Design в Репино. Удачный пример интерьера, где местная идентичность и современный дизайн живут душа в душу.
Лишившись за время строительства второй жены и двух своих детей, Шеваль продолжал работать, желая показать, «чего можно добиться силой воли», а когда государство запретило ему устраивать во дворце могилу для себя, принялся строить склеп на кладбище, работа над которым потребовала еще восьми лет. Умер Шеваль сто лет назад, 19 августа 1924 г., через год после строительства склепа, подарив Франции, как выразился Мальро, «единственный в мире образец наивного искусства в архитектуре». В 1986 г. Министерство почт и телекоммуникаций Франции, созданное, к слову, в год начала работы Шеваля над дворцом, поместило изображение дворца на почтовую марку.
P.S. Мы намеренно скупы на подробности и не помещаем цветные фотографии этого дворца, поскольку хотим предложить тем, кого заинтересовал проект всей жизни одного простого почтальона с юго-востока Франции, посмотреть фильм «Идеальный дворец Фердинанда Шеваля».
———
Despite losing his second wife and two of his children, Cheval continued working on his palace wishing to prove “what the will can do.” When the authorities forbade him to create a burial for himself on the site of the palace, Cheval spent the next eight years building a mausoleum at the local cemetery. He died on August 19, 1924, one year after the mausoleum had been completed. Forty-five years later, Malraux would refer to Le Palais Ideal as “the world’s only example of naïve art in architecture”. In 1986, the Ministry of Post and Telecommunications, which was created in 1879, the year of the start of Cheval’s life-time project, put the palace on a postage stamp.
P.S. We’re intentionally not saying more about the palace and its architect and are publishing black-and-white pictures only because we do recommend watching “L'incroyable histoire du facteur Cheval” to learn more about Cheval’s creation and don’t want to spoil the finale.
(photos here and above: Joseph Douzet, Robert Doisneau, Agnès Varda, Lucien Hervé, Clovis Prevost via Postman Cheval's Ideal Palace)
Давно мы не задавали вам пятничных вопросов о назначении канувших в Лету устройств, а потому посвятим сегодняшнюю викторину одному малоизвестному предмету.
Первопроходцем в создании устройств, которые в 1920-1960-х гг. можно было увидеть в неких общедоступных организациях, вероятно, был американец Джейкоб Лоу - он представил свою разработку в 1920 г. в Бостоне, а в 1927 г. получил патент. В те же годы (1920 и 1926 гг.) одна британская фирма начала выпускать такие устройства и получила патент. К 1950-м гг. аппараты распространились по всему миру, достигнув даже московского ГУМа, а в одних США в то время их насчитывалось около 10 000. Затем популярность устройства стала снижаться, а в 1999 г. журнал «TIME» включил его в перечень ста худших изобретений 20-го века.
Отгадаете, что это за устройство, где им можно было воспользоваться и кто особенно обрадовался его появлению, поскольку некая - прежде тягостная - процедура превратилась в развлечение?
———
It’s been a while since we played a guess-the-gadget game, so today’s Friday night quiz will feature one long-forgotten device.
Although several inventors have claimed to be the first in designing this gadget, which one could easily see and use in certain commonly accessible places in the 1920-1960s, it was most likely the American Jacob Lowe who invented it. Lowe presented his concept in Boston in 1920 and had it patented in 1927. In the meantime, a similar device was put into production and patented in the UK in 1920 and 1926, respectively. By the 1950s, these machines spread across the globe and even found their way into Moscow’s State Department Store. Ca. 10,000 pieces were in use in the US alone. In subsequent years, the demand for this contraption declined, resulting in TIME’s naming it one of the 100 worst ideas of the 20th century in 1999.
Can you guess the intended use of this machine, where it could be found, and who especially enjoyed using it, since one - formerly - dreaded procedure was suddenly entertaining?
(photos: sciencemuseumgroup.org.uk, allenrsmith.com, cityoflondon.gov.uk, gubarevan.livejournal.com)
В следующей главе нашего повествования о Вильгельме Вагенфельде обратимся к одной важной работе, которую особенно интересно рассматривать в историческом контексте. В 1934 г., за год до того, как Вагенфельд был назначен художественным руководителем «Vereinigte Lausitzer Glaswerke», крупнейшей стекольной фабрики в Европе, бывший баухаусовец спроектировал для компании «Fürstenberg» модернистский сервиз №639, воплотивший в своих лаконичных, эргономичных и пригодных для массового производства формах идеалы Баухауса.
Лишенный какого-либо декора и выдержанный в эстетике функционализма, сервиз позиционировался как набор стандартной посуды и, как это ни парадоксально, получил широкое распространение в гитлеровской Германии, а его белоснежные поверхности стали холстом не только для мещанских цветочных орнаментов, но и для различной символики НСДАП. Германия отправляла работу Вагенфельда на самые разные выставки: в 1936 г. сервиз был удостоен почетного диплома Миланской триеннале, а в 1937 г. экспонировался в немецком павильоне на Всемирной выставке в Париже и был награжден золотой медалью выставки…
———
Today’s chapter on Wilhelm Wagenfeld will touch upon an important and historically illuminative work of his. In 1934, a year before he was appointed the artistic director of Vereinigte Lausitzer Glaswerke, Europe’s largest glassworks, and nine years after he had completed his Bauhaus training, Wagenfeld designed a modernist set of tableware for Fürstenberg. Called Form 639, the set exemplified the aesthetics of Bauhaus in its pure and ergonomic forms and scalability.
Free from any decor, this functional set was marketed as standardized tableware and, paradoxically, had a truly mass appeal quickly spreading across the Reich with its pristinely white expanses serving as a backdrop for petit bourgeois ornaments and various Nazi signage. Germany was proudly and successfully submitting No. 639 to international exhibitions earning Wagenfeld an honorary diploma of the 1936 Milan Triennale and a gold medal of the Paris World Fair in 1937 where the set was even used at the rooftop restaurant of the German pavilion…
(photos: Porzellanmuseum Fürstenberg, Angelika Reuter, Wiki Commons, ifdesign.com, fuerstenberg-porzellan.com,ebay.com, fuerstenberg-schloss.com, artsandculture.google.com)
В начале рабочей недели поделимся с вами хоть и не очень свежей, но мотивирующей новостью. В 2000 г. Энрико Мальтони, исследователь итальянской кофейной культуры и коллекционер кофеварочных аппаратов, взял для своей будущей книги интервью у Акилле Кастильони, во время которого дизайнер продемонстрировал эскизы гейзерной кофеварки, спроектированной им вместе с Пьером Джакомо для компании «Cimbali» в 1960 г. Важное отличие этой кофеварки, так и не запущенной в производство, от аналогичных приспособлений для приготовления кофе на плите, заключалось в том, что варочная группа была отделена от корпуса, вследствие чего молотый кофе нагревался только за счет пара. Кроме того, корпус имел подставку, благодаря которой готовый кофе поступал прямо в чашку.
Спустя дюжину лет Мальтони наткнулся на прототип кофеварки в запасниках музея MUMAC и немедленно опознал в нем работу Кастильони. Фонд Кастильони подтвердил авторство, и кофеварка «Cimbalina» заняла почетное место в экспозиции музея.
———
Let’s start this working week with an anecdote that used to be fresh back in 2013 but remains just as inspiring. In 2000, Enrico Maltoni, a historian of Italy’s coffee culture and an avid collector of coffeemakers, interviewed Achille Castiglioni for his future book. During the interview, Castiglioni showed Maltoni sketches of a stove-top coffeemaker he designed together with his brother Pier Giacomo for Cimbali back in 1960. Never mass-produced, the coffeemaker stood out from its contemporaries because the brewing group was set away from the body thereby preventing the coffee powder from burning. What’s more, the coffeemaker had an integral cup holder enabling the user to place the device and the cup directly over the burner.
Over a dozen years later, Maltoni stumbled upon the prototype of this coffeemaker when exploring the archives of MUMAC. He immediately recognized the device and, after the identity of the device was confirmed by the Castiglioni Foundation, had the museum put the Cimbalina up on display.
(photos: domusweb.it, MUMAC)
Артем тем временем протянул еще одну ниточку к недавней записи на просторах интернета, за что мы ему очень благодарны!
———
In the meantime, Artem has kindly connected the dots for our research. Huge thanks for this follow-up!
P.S. Несколько лет назад этот дом, в котором раньше жила семья Сальвати, был отреставрирован с сохранением исходного замысла авторов и теперь сдается желающим, а это значит, что можно как следует рассмотреть его снаружи и изнутри. Обилием фотографий здесь и в комментариях мы стремимся компенсировать отсутствие планов дома.
———
P.S. A few years ago, the house, which had originally been occupied by Salvati himself and his family, was restored in keeping with the architects’ initial designs and is now rentable as a holiday home. Thanks to the promotional pictures and videos we can take an online room tour to admire the colors and patterns. Regrettably, we’ve failed to find any plans of the house and are over-compensating for that with these photographs here and down below.
(photos here and above: Simone Bossi, elledecor.com, casasalvati.de, juliaknz.tumblr.com, urlaubsarchitektur.de)
Не так давно мы упоминали одну совместную работу датчан Оле Гьерлёва-Кнудсена и Торбена Линда, а сегодня покажем вам серию предметов, спроектированных одним из этих дизайнеров. В 1962 г. сын Гьерлёва-Кнудсена должен был отправиться в поход со своим классом, но незадолго до отправления простудился. Заботливый отец не хотел, чтобы ребенок переохладился в походе, ночуя на палаточном полу, и, по-дизайнерски сформулировав для себя задачу, принялся искать решение. Так на свет появилась легкая походная кровать из нескольких деревянных деталей, бечевки и куска брезента, которая собиралась и разбиралась за считанные минуты и в разобранном виде занимала чуть больше места, чем чехол с удочками. Когда поход окончился, выяснилось, что такая кровать неплохо себя чувствует и в домашних условиях. Фабрика «Skovshoved Møbelfabrik» наладила производство и выпускает эту кровать до сих пор под названием OGK.
Примерно в то же время дизайнер спроектировал и два других предмета, сконструированных похожим образом: походное кресло и кроватку для ребенка. Обе этих модели тоже производятся до сих пор.
По пятничной традиции предложим желающим отгадать, под каким еще названием известны предметы этой серии?
Дополнительные фотографии см. в комментариях.
———
Having introduced you to the works of the Danish Ole Gjerløv-Knudsen and Torben Lind, we’ll also show you a series of pieces designed by just one of them, Gjerløv-Knudsen. In 1962, when his son caught a cold just before his school camping trip, the caring father accepted this predicament as a designer’s challenge and immediately took it upon himself to find a solution. Not wanting his son to sleep on the ground, Gjerløv-Knudsen came up with a knock-down daybed made of a few wooden elements, a piece of canvass, and a rope that could be assembled and disassembled in a matter of minutes and took just a little more space than fishing gear. When the camping trip was over, it turned out that the bed was just as handy indoors, so it was soon released as the OGK daybed by Skovshoved Møbelfabrik and remains in production to this day.
Around the same time, Gjerløv-Knudsen designed two more pieces that shared the same concept, a safari chair and a portable baby cot; both are also commonly available to date.
As it’s time for our traditional Friday night quiz, anyone willing is welcome to guess, without googling, the additional name this series of furnishings is known and sold under.
More images can be found down below.
(photos: cambiaste.com, objects.nyc, scandinavia-design.fr, bukowskis.com, design-market.eu, studioninedesign.nl, massmoderndesign.com, auctionet.com, hskjalmp.dk)
Весной этого года исполнилось сто лет с момента выпуска первых экземпляров одного из самых известных светильников всех времен и народов, светильника Вильгельма Вагенфельда, или «лампы Баухауса», как его принято называть теперь. В 1924 г. был налажено производство двух разновидностей этой лаконичной лампы, редуцированной до любимых баухаусовцами базовых геометрических фигур: версии с металлическим основанием (MT8), спроектированной Вагенфельдом, который за год до этого поступил в Баухаус, и версии с основанием из стекла (MT9), авторство которой принадлежит Вагенфельду и Карлу Якобу Юкеру. Обе разновидности были созданы в мастерской металлообработки, которой тогда руководил Ласло Мохой-Надь.
Несмотря на убежденность Вагенфельда в том, что «бытовые изделия хороши только тогда, когда они удовлетворяют бюджету рабочего и вкусу богача», первоначально себестоимость этих светильников была высока из-за существенной доли ручного труда в технологическом процессе, и их промышленное производство началось далеко не сразу.
———
The spring of 1924 marked the 100th anniversary since the launch of the Bauhaus Lamp, one of the best-known lamps of all time which was designed by Wilhelm Wagenfeld shortly after he had been admitted to Bauhaus in 1923. This functionalist lamp, which was reduced to basic geometric forms and materials favored by Bauhaus, was originally available in two versions, one with a metal base and column (MT8) designed by Wagenfeld and the other, with a circular base and a glass column (MT9), which was a joint design by Wagenfeld and Carl Jacob Jucker. Both of these lamps were created at the Bauhaus metal workshop, which was then under the direction of Laslo Moholy-Nagy.
Despite Wagenfeld’s firm belief that “good household products should always be cheap enough for the worker and good enough for the rich!”, the lamps were originally quite expensive to produce as they involved a great deal of manual assembly and would thus not be commonly available back in the day.
Сейчас фарфоровая продукция компании «Hall China», основанной в 1903 г. в Огайо и существовавшей до недавнего времени, является предметом коллекционирования, а на протяжении прошлого века была чрезвычайно востребована благодаря нетривиальным формам и окраске. Добиться ярких цветов на ровной, не трескавшейся от времени поверхности удалось благодаря экспериментам Роберта Таггарта Холла, отца-основателя компании, который потратил не один год на внедрение однократного обжига (то есть обжига изделия вместе с нанесенной на него глазурью).
В 1930-1940-х гг. производитель начал выпускать предметы, формы которых были заимствованы из окружающего мира: тогда появились, например, чайники «Пышка» (или, на московский манер, «Пончик»), напоминающие русские квасники 19-го века, «Американский футбол», «Баскетбол», «Автомобиль», «Аладдин», «Наутилус» и многие другие аналогичные изделия, пользовавшиеся популярностью среди американцев. Интересно, что продукция «Hall China» проникала в дома и благодаря сотрудничеству с другими производителями: такие производители, как «General Electric» или «Hotpoint», снабжали фарфоровой посудой свои холодильники.
———
Highly sought-after by porcelain collectors today, products by Hall China, an Ohio-based manufacturer that operated from 1903 to 2020, were just as in demand with average Americans throughout the last century - all thanks to unusually bright colors and novel forms. Its signature colourful and non-crazing glazes were achieved with the introduction of the single-fire process where pieces were fired together with their glazing in one operation - something that took Robert Taggart Hall, one of the founder’s sons, years to develop.
The 1930-1940s saw Hall China produce increasing popular pieces whose shapes were borrowed from the world around such as Doughnut, which recalls 19th-century Russian kvass holders, Football, Basketball, Automobile, Aladdin, Nautilus etc. Interestingly, Hall China’s products also made their way into American households through collaborations with major manufacturers of domestic appliances such as General Electric or Hotpoint that supplied their refrigerators with porcelain tableware.
Не так давно мы упоминали о модульной стеллажной системе, созданной Эмануэле Понцио, а сегодня поделимся с вами похожими конструкциями, которыми, пожалуй, главный итальянский архитектор-бруталист Витториано Вигано оснастил интерьеры нескольких спроектированных им в 1960-1970-х гг. частных домов. Самые доступные материалы (строительная фанера и сосновые доски), обычно используемые для формирования опалубки (в том числе той, следы которой на бетонных поверхностях бруталисты вслед за Ле Корбюзье намеренно не скрывали), с легкой руки Вигано стали несущими конструкциями, лишенными какого-либо буржуазного декора. Набор модульных элементов и простота их монтажа позволяли владельцу импровизировать с размером и расположением ячеек в пределах заданной архитектором ритмической сетки.
P.S. На нижней полке сегодняшней заметки разместим несколько снимков коррекционной школы Маркионди, важного для итальянского брутализма здания, спроектированного Вигано в 1957 году.
———
Circling back to our recent post on a simplistic bookcase designed by Emanuele Ponzio, we’re excited to share with you a few similar, yet much more striking, modular shelving systems that Vittoriano Viganò, Italy’s main exponent of brutalism, furnished the interiors of some of his residential projects with in the 1960-1970s. These bookcases are not only conceptually similar - lacking any ornament, they were made of industrial plywood or pine boards, extremely affordable materials that in Viganò’s days were commonly used to build formworks, especially in béton brut buildings promoted by Le Corbusier. In Viganò’s bookcases, these materials are no longer means to create a structure, but are parts of a structure. What’s more, the modularity of these systems and ease of assembly put the owner in the driver’s seat enabling them to improvise to their heart’s content by creating various rhythmic patterns within a pre-defined grid.
P.S. As a bonus, the bottom shelf features a few images of the Marchiondi Spagliardi Institute, a correctional school in Milan which was designed by Vigano in 1957 and has become an important example of Italian brutalism.
(photos: wright20.com, capitoliumart.com, Paolo Monti via blog.urbanfile.org, wannenesgroup.com)
Вестник постмодернизма №165
Мысли сегодня не об архитектуре, и хочется высказаться по поводу происходящего с нашим университетским товарищем Павлом Дуровым, благодаря которому мы здесь собрались, но подождем официального обвинения, а пока…
В последнем посте о японском архитекторе Сёэе Ё мы намеренно упомянули Пантеон. Дело в том, что луч света, увиденный им в этом римском храме задолго до исследования возможностей компьютерного моделирования и строительства конструкций из древесины, стал для Ё путеводной звездой: «Свет – начало всего, пример тому – Пантеон». С момента основания собственной студии в 1970 г. свет как «природное явление» занимал в творчестве Ё центральное место. В 1980 г. архитектор спроектировал для семьи врача «Решетчатый дом» в Нагасаки. Конструктивной основой этого дома стала сетка из стальных швеллеров, удерживающих непрозрачные панели, промежутки между которыми – ровно в тех местах, где наблюдатель ожидает увидеть балки каркаса, были заполнены полосками из стекла – таким образом, возникает ощущение, что несущая конструкция состоит из света. Стоит ли говорить, что свет, проникающий сквозь прорези, создает разнообразные геометрические рисунки на поверхностях, причудливо меняющиеся в течение дня?
Дом состоит из двух одинаковых и симметрично расположенных объемов, в основе которых - модульная сетка, которая подчеркивается плиткой, уложенной масштабно-координатным манером (подобно миллиметровке) и внутри дома, и снаружи. Заданный ритм сбивается только в тех местах, в которых дом по диагонали прорезают ступени, появление которых было обусловлено рельефом участка. Диагональ в свою очередь подчеркивается камином, который является частью лестницы (где-то мы уже видели похожее решение) и пронизывает объем эффектной цилиндрической трубой. Все эти и многие другие решения в совокупности с тем, как Ё переложил японские строительные традиции на современный лад, вызывают восхищение, но началом этого дома, безусловно, является свет.
Продолжение следует…
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 165
Our thoughts today are obviously with Pavel Durov, a fellow student of ours from university days, but anything we say can now be misconstrued as jumping on a trend, so we’d rather wait for an official statement and talk architecture in the meantime…
Our mention of the Pantheon in the previous bit on Shoei Yoh was by no means accidental. The thing is that the ray of light seen by Yoh through the oculus upon his first visit to the Roman temple became Yoh’s guiding star commanding everything he did long before his venture into digital design and timber architecture: “Light comes first—like in the Pantheon.” Yoh was keenly interested in exploring “light as a natural phenomenon” from the moment he set up his studio in 1970. Ten years later, he designed a dwelling for a physician’s family in Nagasaki that came to be known as the “Light Lattice House”. Structurally, the house was built of C-shaped beams that held opaque panels in place with strips of glass in between. Placed where one would expect to see load-bearing beams, these strips of glass made it seem as if the frame were made of light. Needless to say, coming through these openings, the sunlight formed whimsical patterns on the surfaces that would change during the day.
The Lattice House is composed of two identical and symmetrical volumes that are based on a modular grid visually reinforced by the graph-paper-like tiling inside and outside the house. The rhythm created by the grid and the tiling continues throughout the house and changes where the space is cut across by impressive stairs that follow the terrain of the site. This change of rhythm and pattern is further enhanced by the fireplace, which was installed flush with the stairs (we’ve seen a similar fireplace already, haven’t we?) and punctuates the mass as an exclamation mark. All of these and many other architectural features of this house as well as the way Yoh reinterpreted the archetypical Japanese dwelling in a modern manner are simply breathtaking, but light definitely comes first here…
To be continued.
История, которую мы сегодня вам расскажем, произошла в Нью-Йорке. Среди плотной блокированной застройки Манхеттена в 1878 г. появилось пять домов в неогреческом стиле, настолько узких, что их можно было бы назвать «гнездами угря». В начале 1950-х гг. один из них приобрел для своей семьи Эдвард Дьюрелл Стоун, в то время строивший здание американского посольства в Нью-Дели, которое в 1955 г. приятель Стоуна Фрэнк Ллойд Райт назовет «одним из самых красивых зданий», увиденных им.
К 1956 г. Стоун перестроил здание, заменив фасад с эркером, традиционный для конца 19-го века, фасадом из стекла и стали, традиционным для середины века 20-го. Кроме того, он повысил градус общественного недовольства и сделал температуру внутри дома более комфортной, скрыв стеклянный фасад за солнцезащитным экраном из декоративных блоков, подобным тому, который украшал упомянутое посольство (фото 9) и многие другие здания Стоуна.
———
The story we’re about to tell you took place in New York City and revolves around one of the five American neo-Grec row houses built in Manhattan in 1878. This “eel’s nest” of a house was purchased as his family townhouse by Edward Durell Stone who was then working on the design of the United States Embassy in New Delhi, which in 1955 would be dubbed by Stone’s friend Frank Lloyd Wright “one of the most beautiful buildings” he had ever seen.
By 1956, Stone had given his new townhouse a major overhaul that consisted of replacing its traditional 19th century bay-window facade with a facade of glass and steel typical of mid-century architecture. Furthermore, he ensured the comfort and privacy of the inside space protecting it from too much sun and public attention (over the removal of the historic facade) with his signature breeze-block screen similar to those he used in the embassy building (pic. 9) and elsewhere.
(photos here and below: Ty Cole for The New York Times, daytoninmanhattan.blogspot.com. Pedro Guerrero via guerrerophoto.com, Flickr user Hagen Stier, stone-architecture.com, ephemeralnewyork.wordpress.com, sanderpatelski.com, Hicks Stone)
Мы уже не раз писали про попытки дизайнеров создать мебель для детской, которая бы «росла» вместе с ребенком. Автором одного из таких проектов была Блаженка Кучинац, «первая леди хорватского дизайна». Система «Pipi», созданная этой «промышленной художницей» в 1972 г., была удостоена местной премии, а в 21-м веке признана проектом 1972 года в каталоге выставки «MoMoWo: 100 works in 100 years: European Women in Architecture and Design: 1918-2018», посвященной выдающимся женщинам-архитекторам и дизайнерам из стран Европы.
Эта трансформируемая модульная система настолько универсальна и вынослива, что могла сопровождать ребенка с младенчества до зрелого возраста, когда ему пора съезжать от родителей: колыбелька превращалась в книжную полку, ящики для игрушек – в растущие благодаря ребрам разной высоты табуреты, а кровать вытягивалась до двух метров. Да и после переезда ребенка родители могли запросто приспособить компоненты «Pipi» для взрослых нужд.
———
The history of design has seen many attempts at creating children’s furniture that would grow with the kid. One such concept was proposed by Blaženka Kučinac, “the First Lady of Croatian design”. Called Pipi, this system was designed back in 1972 and received a Good Design award in Belgrade the same year. When the 21st century came around, the Pipi set was featured as the design of the year 1972 in the catalog of a travelling exhibition titled “MoMoWo: 100 works in 100 years: European Women in Architecture and Design: 1918-2018”.
Extremely customizable and durable, the Pipi modular system could grow with the child from the cradle to the point when it’s time to move out. The cradle would at one point turn into a bookshelf, wooden boxes for toys would become stools with three different heights, and the bed could extend from 150 to 200 cm. What’s more, some of the components could be repurposed to serve the needs of the parents for a change.
(photos: dizajn.hr, dizajnerice.co, grazia.hr, vizkultura.hr, Blaženka Kučinac)