Вновь оказались в классной компании каналов об архитектуре, на сей раз благодаря коллегам из замечательного магазина Friend Function, в котором в том числе можно найти много товаров модернистской тематики. Не можем не поделиться с вами этой подборкой, а еще договорились с ребятами активировать для вас промокод, дающий скидку 10% на все товары магазина: FORMFOLLOWS
———
We’ve once again found ourselves among a handful of wonderful architecture-oriented channels, this time according to Friend Function, a great store that offers a lot of modernism-themed products. Please check out the channels below and feel free to take advantage of a 10% discount our colleagues at Friend Function are offering via the following discount code: FORMFOLLOWS
«Я пишу эти строки из своей студии, в которой сегодня поселился. Ты и представить себе не можешь, какая она замечательная: южная комната, из которой открывается чудесный вид на природные просторы, подобна идеальной каюте корабля, пришвартованного в живописном месте; практически пустая белоснежная студия напоминает великолепную ризницу. Твой дядюшка счастлив здесь, и я осознаю, что у меня есть моральный долг интенсивно и продуктивно работать в этой студии по меньшей мере в течение ближайших двадцати лет».
Эти слова принадлежат голландскому художнику Рихарду Роланду Холсту, а посвящены они дому-студии в заповеднике Ауде Бюссе Хейде, в котором он с 1919 г. жил со своей супругой, знаменитой поэтессой Генриеттой Роланд Холст. Автором этого проекта была Маргарет Кропхоллер (1891-1966), первая в Нидерландах женщина-архитектор, начинавшая стажером в бюро «Kropholler en Staal», которое основал ее брат, Александр Кропхоллер, и известный голландский модернист Ян Фредерик Сталь.
———
“Today I am sitting in my studio for the first time, you have no idea how sweet it is, the room on the south with the beautiful distant view is an ideal cabin of a ship that happens to be moored in a beautiful place, the large all-white studio that is quite empty is reminiscent of a beautiful vestry room. Your uncle is happy there, and I am morally obliged to work there actively and fruitfully for at least another 20 years.”
These words were written by Dutch visual artist Richard Roland Holst and describe his studio in Oude Buisse Heide where he lived with his wife, famous poet Henriette Roland Holst, from 1919. The house was designed by Margaret Kropholler (1891-1966), the first female architect in the Netherlands, who started her architectural career as a trainee at Kropholler en Staal her brother had founded with Jan Frederik Staal, a prominent Dutch modernist.
«…Тогда идея принимает форму, получает материальное воплощение, законченный вид, становится чем-то конкретным, необратимым. Я всегда ужасно переживал из-за этого свойства готового проекта, из-за его необратимости: момент завершения архитектором проекта полон драматизма, поскольку с этого времени контролировать работу и вносить какие-либо коррективы невозможно. Необратимость идет рука об руку с ответственностью, которую архитектор должен брать на себя, созидая на благо общества. Я уверен, что проектирование из одержимости быть в свете софитов – преступление, поскольку, забавляясь с приданием формы своим идеям, человек не понимает, что ему в любом случае приходится считаться с действительностью. Действительностью, которая выносит вердикт созданиям архитектора, переосмысливает их, принимает их с благодарностью или пониманием или же отправляет на свалку истории».
———
“…Then it is formed, it is built, it is defined, it becomes something concrete, irreversible. This concept of irreversibility has always given me great anguish: the moment in which the architect leaves the project is dramatic, because from that moment on it is no longer possible to modify or control it. Irreversibility travels in parallel with the responsibility that the architect must have towards others, since he creates for the community. I believe that anyone who makes plans out of a mania for protagonism is a criminal, because by playing with his ability to give shape to ideas he doesn't consider that in any case he has to deal with reality. A reality that judges it, interprets it, understands it, appreciates it or destroys it."
(photos here and below: mudeto.it, theapartmentlife.ca, magazzino76.it, cambiaste.com, ilgiornaledellarchitettura.com, lombardiabeniculturali.it)
В 1948 г. Рольф Бургхард основал компанию «Sompex», изначально специализировавшуюся на торговле напольными покрытиями и полиграфическими материалами. Компания располагалась в Зосте на западе Германии, но вскоре расширилась и переехала в Дюссельдорф. В 1951 г. фирма занялась реализацией предметов интерьера, созданных скандинавскими производителями, а затем сфокусировалась на выпуске светильников и успешно продолжает работать в этом направлении до сих пор.
Мы включили в пост всю эту прецизионную информацию, поскольку ни нам, ни другим исследователям не удалось найти ни полслова о дизайнере Поле Секоне, который в 1960-1970-х гг. спроектировал для упомянутого производителя множество скульптурных ламп, которые состояли из пластмассового каркаса, обтянутого нейлоновым шнуром, и, вероятно, были вдохновлены похожими кинетическими работами Наума Габо.
———
In 1948, Rolf Burghard founded a reseller of floor coverings and printing supplies called Sompex. Originally based in Soest, West Germany, the company soon grew and moved to Dusseldorf. In 1951, Sompex expanded its business to start importing Scandinavian furnishings into Germany and, a little later, concentrated on the production of lighting fixtures – something it has been successfully doing ever since.
The reason we’re including all these factual details is because we as well as other researchers on the net failed to find any information on Paul Secon, the designer who allegedly created all these and many other sculptural lamps for Sompex in the 1960-1970s. Consisting of an acrylic frame and nylon threads, Secon’s lamps are reminiscent of and were probably inspired by Naum Gabo’s kinetic sculptures.
На правах рекомендации
С интересом следим за развитием канала «Интерьерные хроники» и делимся им с вами, поскольку публикуемая в нем информация отличается максимальной практичностью – практически все варианты обновления домашнего ландшафта, которые коллеги отбирают на ежедневной основе, можно приобрести в известных и доступных всем магазинах (как в свое время многие модернистские изделия, ставшие с тех пор недоступными иконами дизайна).
@home_where
———
We’ve been following our colleagues @home_where for some time now and think you may also want to check out their daily updates, which are extremely practical – practically all of the products they recommend for your domestic landscapes are purchasable in major online stores and, what’s important, accessible to the average customer, just like many of our beloved modernist designs were once, before becoming icons of design.
@home_where
Летом 1939 г., учась столярному делу у великого Карла Мальмстена в атмосфере «тесного сотрудничества между наставником и подмастерьем», 18-летний Свен Эрик Фриклунд вместе с учителем и другими студентами прогуливался по Финстрёму, общине на Аландских островах, где находилась школа, и в старинной церквушке набрел на традиционный шведский стул с веерной спинкой, который исследователь Матс Палкмвист называет «единственным в природе демократическим предметом мебели, поскольку сидеть на нем одинаково неудобно всем».
Мальмстен загорелся идеей воспроизвести этот стул и поручил Фриклунду снять мерки и изготовить чертежи. Последний фактически спроектировал новый стул; Мальмстен же внес несколько правок и поставил на чертежах свою подпись. В 1942 г. стул был выпущен под названием «Lilla Åland», а его автором – к разочарованию Фриклунда - был заявлен Карл Мальмстен. К слову, производство этой легендарной модели с тех пор не прекращалось.
———
In summer of 1939, 18-year-old Sven Erik Fryklund was studying woodworking under the great Carl Malmsten in the spirit of “a close-knit collaboration between master and apprentice”. When they were out on a walk in Finström, Åland, with our students, Malmsten stumbled upon a traditional spindle-back chair in a church, the kind Swedish design historian Mats Palmquist refers to as “the only democratic piece of furniture. It is equally uncomfortable to all”.
Malmsten decided to reproduce it and asked Fryklund to take measurements and make drawings. When the latter basically designed a new chair, Malmsten made a few adjustments and signed off on the drawings. In 1942, much to Frykland’s disappointment, the chair was released as a Carl Malmsten design called Lilla Åland and remains in continuous production to this day.
Вестник постмодернизма № 151
Одной из задач, с которыми сталкивается потребитель при настройке акустических систем, является минимизация нежелательных вибраций, воздействующих на мембрану динамика. Для этой цели используются разные методы, в том числе виброразвязка, то есть максимальное разъединение колонки и пола.
В 1987 г. польский дизайнер Иоахим Станицек создал систему «Tipi-tam», основа которой была изготовлена из бамбука и пеньковой веревки. А год спустя, когда Западный Берлин был объявлен культурной столицей Европы, Станицек принял участие в «Берлинских дизайн-мастерских», мероприятии, призванном вдохнуть новую жизнь в немецкую промышленность, и представил стойку для мультимедийной системы BG1, в которой виброразвязка обеспечивалась подвешиванием колонок на тросах регулируемой длины. Массовое производство прототипа не состоялось, поэтому и сведения об акустических свойствах этого решения нет. Инженеры-акустики, что скажете? Перспективно ли оно?
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 151
One important task that each audiophile has to solve when setting up their stereo is to minimize the transfer of unwanted vibrations to the loudspeakers. Multiple solutions are offered for this purpose, including decoupling, a method that consists of physically separating the speaker from the floor.
In 1987, Polish designer Joachim Stanitzek created a stereo system called "Tipi-tam" whose frame was made of bamboo and hemp rope. One year later, when West Berlin was declared the European Capital of Culture, Stanitzek took part in Berlin Design Workshops, a design initiative that attempted to breathe new life into West German economy. Titled BG1, his entry was a multimedia rack that used height-adjustable strings to decouple the loudspeakers from the floor. Regrettably, this prototype didn’t make it to mass production and no acoustic data are thus available. However, the design looks quite promising, doesn’t it?
(photos: Reddit user DesignPorn, mondo-blogo.blogspot.com, auctionet.com, romainmorandi.com, formformsuche.de)
Одной из бензоколонок, которыми можно было бы проиллюстрировать второй проект Говарда Рорка из «Источника» Айн Рэнд, была заправочная станция в Мадриде, построенная в 1927 г. по проекту Касто Фернандеса-Шоу. Этот объект интересен не только тем, что вместе с еще двумя постройками, завершенными в том же году, обозначил проникновение модернизма в Испанию, но и тем, какой стилистической экспликацией архитектор сопроводил свой проект на страницах журнала «Arquitectura» в 1927 г.:
«Стиль. Постройка не относится к какому-либо стилю. Ее облик является суммой конструктивных элементов. Двухэтажная крыша напоминает крылья биплана, башня – корабельные воздуховоды. Если не считать мраморно-цементный набрызг, конструкция из железобетона предстает в первозданном виде. Внешний вид крыши оживляется простыми светильниками; декором станции служат устройства для подачи бензина, масла, воды, сжатого воздуха и огнетушители, а за динамику будут отвечать автомобили, громкоговорители и лампы».
———
If you find yourselves wondering how Howard Roark’s gas station, his second built project in Ayn Rand’s “Fountainhead”, looked like, you may want to check out an actual station in Madrid. Designed in 1927 by Casto Fernandez-Shaw, this station is not only a landmark that, together with two other builds dating back to 1927, marked the advent of modernism in Spain. It is also a telling example of the architect’s stylistic inclinations. Here’s how the author described the project in a 1927 issue of Arquitectura:
“Style. It has no style. Its silhouette is a sum of the elements that make up the construction. The overlapping canopies are reminiscent of the wings of a biplane. The tower recalls ship ventilation tubes. The reinforced concrete structure has been preserved in all its purity, sprinkled only with cement and marble sand. The roof is enlivened with simple lamps. The station’s ornament is made up of devices that supply gas, petrol, oils, water, pressurized air, and fire extinguishers. The cars, the speaker, the lights will give it life.”
В нашей саге о метаморфозах офисного стула пришло время пятничной интерлюдии. Помимо упомянутых в прошлый раз стульев и кресел, коллекция «Soft Pad», разработанная Чарльзом и Рэй Имзами и до сих пор выпускающаяся компанией «Herman Miller», включала любопытную кушетку. Она была задумана во время поездки Чарльза и его лучшего друга, оскароносного режиссера Билли Уайлдера, на остров Ньюфаундленд. Там они занимались поисками мест для будущих съемок фильма Уайлдера «Дух Сент-Луиса», посвященного полету Чарльза Линдберга и вышедшего в 1957 г. (к слову, Имзы помогли съемочной группе сконструировать самолет, а Чарльз даже принял непосредственное участие в фильме в роли оператора).
Осматривая маяк на Ньюфаундленде, друзья обратили внимание на импровизированную кушетку из фанеры, на которой смотритель маяка устраивал себе тихий час. Уайлдер признался, что хотел бы иметь подобную кушетку для непродолжительного отдыха во время рабочего дня.
———
Our saga on the evolution of the office chair would clearly benefit from a Friday interlude. Some of you are certainly aware that the Soft Pad line of chairs designed by the Eameses and still available from Herman Miller included a daybed which we find worth mentioning here to offer yet another glimpse into the free-spirited 1960s. This chaise was originally conceived by Charles Eames when he was accompanying his best friend, Oscar-winning director Billy Wilder, on a trip to Newfoundland in search of filming locations for “The Spirit of St. Louis”, Wilder’s movie about Charles Lindbergh which premiered in 1957 (the Eameses also helped the crew in constructing an airplane model for the movie and Charles found himself shooting some of the footage).
Visiting a Newfoundland lighthouse, the two friends came across a makeshift daybed made of pieces of plywood that the lightkeeper used to take his naps on during the day. Wilder confessed that he wanted to have a similar bed for daytime naps.
Ошибочно думать, что обтекаемые и органические формы предметов были данью эстетике эпохи ар-нуво: при проектировании всех элементов коллекции, которые, к слову, были «вылеплены» самим Колани, во главу угла был поставлен принцип эргономики. Вот что об этом говорил сам дизайнер четверть века спустя:
«Я знаю размеры человеческого тела, и продукции, которую я разработал для компании “Villeroy & Boch”, не было равных в части эргономики. Это касается как удобных в использовании унитазов, изгибы которых позволяют человеку опустить руки, так и раковины, вогнутый край которой учитывал геометрию талии. Раковина Колани не отталкивает человека своим противоестественно выпуклым фасадом. Жестом, исполненным красоты и доброжелательности, она приглашает его, заботливо принимая в свои отеческие объятия. И люди ценят эту заботу».
———
You’ll not be mistaken if you think that there was much more to Colani’s organic and biomorphic bathroom designs than a simple nod to the aesthetics of Art Nouveau he espoused. All of the pieces he designed - and actually modelled himself - for Villeroy & Boch were developed with ergonomics in mind. Here’s how Colani commented upon this project a quarter of a century later:
"I know the measurements of the human body and my Villeroy & Boch products had the best ergonomic dimensions ever in the sanitary industry. Whether these were the toilet glasses on which you could sit well, with arms hanging straight down against these curly shapes or the acceptance of the belly by the negative curvature. With the Colani sink, you are not pushed off by a rounding that works opposite the body shape, but received in a paternal protective gesture, in a beautiful, nice gesture. And people appreciate that."
Как известно, в 1923 г. в Веймаре прошла первая крупная выставка работ студентов Баухауса, в рамках которой был представлен дом «Хаус-ам-Хорн», построенный по проекту художника Георга Мухе, преподававшего в Баухаусе, и ставший первой модернистской постройкой Баухауса в Веймаре. Давайте заглянем в ванную комнату этого дома, а ниже мы объясним, почему мы пригласили вас именно в санузел.
———
Many of you are aware of the first major Bauhaus exhibition that took place in Weimar in 1923 and featured the Haus Am Horn house. Designed by Georg Muche, an artist who taught at Bauhaus, this building came to be the first example of modernist architecture by Bauhaus in Weimar. Let’s now take a peek into the bathroom of this important dwelling and you’ll soon see why it is the bathroom we chose to start today’s post with.
(photos here and below: Villeroy & Boch’s archives, kreutzer-modern.de, reddit.com, pop-up-my-bathroom.de, Kate Jordan Photo, 2016 Houzz, tehne.com, Tim Trombley, mcid.mcah.columbia.edu, Arnd Hartmann, nordsee-zeitung.de, bauhauskooperation.com)
История знает множество ювелиров, которые состоялись и в других творческих ипостасях. Одним из них был шведский художник Сигурд Перссон, которому в ноябре этого года исполнилось бы 110 лет. Начав свой путь в мастерской отца, который был мастером серебряного дела, Перссон отправился учиться работе с золотом и серебром в Мюнхен, где даже был студентом у профессора Франца Рикерта в Академии искусств, а после оставил след в самых разных областях искусства и дизайна.
Вероятно, мы еще вернемся к творчеству Перссона, а пока постараемся настроить вас на рабочий лад после праздников подборкой кофейников, которых Перссон, в первую очередь считавший себя «создателем форм», спроектировал такое множество, что они не поместятся даже в нескольких постах. Поэтому мы отобрали лишь самые примечательные на наш взгляд (см. еще несколько работ Перссона в комментариях).
———
The history of design knows many jewelers who were also successful in other artistic walks of life. Sigurd Persson, a renowned Swedish silversmith who would’ve turned 110 in November this year, was one of them. Initially trained as a silversmith by his father, Persson went on to learn the trade in Munich and even happened to study under Professor Franz Rickert at Munich Academy of Art. Over the years, there was hardly a field of design he didn’t grace with his artworks.
We’re contemplating putting together a post about some of Persson’s endeavors as a designer and, in the meantime, would like to share with you a selection of Persson’s coffee pots to kickstart your working week. Self-described as “a creator of forms”, the designer produced so many of them that they would demand a series of posts, so we’re featuring only the most remarkable ones here and down below.
(photos: mid2mod.blogspot.com, digitaltmuseum.se, bukowskis.com, uppsalaauktion.se, nationalmuseum.se, auktionsverket.com, effie-graa.com, vadärdenvärd.se, auctionet.com, Röhsska Museum)
6 мая 75-летний юбилей отметил Джон Поусон, выдающийся «дизайнер зданий», которого приходится так называть, потому что он в свое время не сдал экзамены на архитектора. С юности восхищающийся творчеством Миса ван дер Роэ, а чуть позднее познакомившийся с Сиро Кураматой, «в сущности, современным живым воплощением Миса», Поусон стал автором множества построек, которыми можно иллюстрировать словарную статью «Минимализм (архитектура)».
В традиционном воскресном «Вестнике постмодернизма» предлагаем заглянуть в летний дом семьи Фабьена Барона, построенный Поусоном на полуострове Сконе, Швеция, в 2005 г. и номинированный на премию имени Миса ван дер Роэ в 2007 г. Нам этот проект показался примечательным, поскольку он очень созвучен собственному дому дизайнера в графстве Оксфордшире: дом Барона возведен на месте бывшей фермы, очертания которой проступают в постройке, а дом Поусонов помещается в зданиях фермы 17-го века.
———
Today’s issue of Sunday Postmodernism will celebrate John Pawson who turned 75 on May 6th. An outstanding British architect, or, better yet, “architectural designer” since he didn’t sit for his architectural exams, Pawson was inspired by Mies van der Rohe’s works since his teenage years and, in his mid-twenties, went to Japan where he met Shiro Kuramata, “a contemporary, living version of Mies, really”.
While almost every single one of his projects can be used as a textbook illustration for “Minimalism (architecture)”, there’s one we like in particular because it was nominated for the Mies van der Rohe award in 2007 and it has a lot in common with Pawson’s own house in Oxfordshire. Both the designer’s house and the Swedish summer residence of Fabien Baron we’re featuring today were built on the sites of former arms, but, while Pawson’s house actually occupies 17th-century farm buildings, the Baron house built in 2005 references a non-defunct farm through its forms and materiality.
Этим домом, словно выросшим из леса в окрестностях фламандского городка Оверейсе, Брам, переосмысливший к тому моменту наследие своих блистательных соотечественников, Виктора Орта и Анри Ван де Велде, начал новую главу в своем творчестве – с этого момента постройки Брама будут выдержаны в эстетике «органического брутализма».
В действительности ничего неожиданного в такой эволюции взглядов нет, даже с точки зрения левых идеалов архитектора: «Ар-нуво появился в период, когда власть буржуазии находилась в наивысшей точке, а Берлаге стремился к выражению растущей активности рабочего класса в качестве движущей силы. В свою очередь Анри Ван де Велде способствовал переходу прогрессивной части буржуазии к социал-реформизму».
———
This house, which looks as if it had grown up out of the earth in the woods surrounding Overijse, Flanders, opened a new chapter in Braem’s professional career. Having reconsidered his earlier stance on the oeuvres of his famous fellow countrymen, Victor Horta and Henry van de Velde, Braem would spend the rest of his life practicing and preaching “organic brutalism”.
If you think about, there’s nothing that unexpected in the architect’s transition to Art Nouveau, especially in view of his leftist aspirations, “Art Nouveau was a phenomenon that accompanied the height of the power of the bourgeoisie, while Berlage wanted to express the rise of the working class as an active social factor. Henry van de Velde, in turn, shaped the transition of a progressive part of the bourgeoisie to reformist socialism”.
Несмотря на художественный уклон преподаватели не забывали и о воспитании у учащихся гражданской ответственности. Например, на этой фотографии, сделанной в 1944 г., ученицы Кингсвудской школы во время занятия по домоводству помогают фронту. По пятничной традиции вопрос: «В чем именно заключается их помощь?»
———
Even though the community was to promote artistic endeavors, children’s sense of civic responsibility was also fostered at Cranbrook. This 1944 picture, for example, shows Kingswood students contributing to the war effort after their Home Economics class. As it’s time for our usual Friday night quiz, can you guess how this homefront activity could actually help their country?
(photos: cranbrookartmuseum.org, Flickr users pinehurst19475, EllenM1, Balthazar Korab, Harvey Croze, Cranbrook Archives, Henry Koerner, britannica.com, digs.net, center.cranbrook.edu, PR Rearick, Trevorwelsh, danielcausa)
Как и многие ее современники, Кропхоллер впоследствии поддастся влиянию модернизма и снизит градус экспрессионизма в своих архитектурных и интерьерных проектах. Этот же дом с его выразительной пластикой кирпича является ранним представителем «Амстердамской школы» и в то же время наследует традиционной архитектуре Нидерландов. Первоначально внутреннее пространство состояло из двух больших комнат (гостиной и студии), каждая из которых имела отдельный вход, а прилегающие помещения имели хозяйственные функции.
P.S. Через девяносто лет после постройки студии были начаты реставрационные работы. В 2011 г., в день завершения реставрации, дом сгорел дотла, и пришлось начинать все заново. Зато теперь постройка получила кухню и две спальни и продолжает функционировать как студия, в которой теперь может остановиться любой желающий.
———
Like many of her contemporaries, Kropholler would later develop a natural leaning towards modernism, moving away from the expressionism of her early designs. This house, however, is an early example of the Amsterdam School with its predilection for rounded masonry and, at the same time, showcases its affinity with vernacular architecture of the Netherlands. Originally, the interior space consisted of a living room and a studio, each with its separate entrance, and auxiliary rooms on both sides.
P.S. In 2009, ninety years after the build, the studio was set for major renovation. In 2011, the day renovation was completed, the building burned down, so the process had to start all over again. The newly renovated house continues to function as a studio and features two bedrooms that can be rented out by any artist or architecture aficionado.
(photos here and above: items.amsterdamse-school.nl, RCE, cultureelerfgoed.nl, natuurmonumenten.nl, annemiekrens.blogspot.com, buitenlevenvakanties.nl, undiaunaarquitecta.wordpress.com, Flickr user Klaas Vermaas, spqa-am.blogspot.com)
Эта цитата может служить одним объяснением тому, что итальянский архитектор и дизайнер Пьерлуиджи Спадолини столько внимания уделял модульным проектам. В частности, в 1959 г., в то время как его брат, будущий премьер-министр Италии Джованни Спадолини, работал редактором болонской газеты, дизайнер скооперировался с Марио Майоли и разработал «модульное кресло» Permaflex 59, которое было представлено на Миланской триеннале 1960 г. в составе комплекта мебели для квартир.
В 1970 г. Спадолини вместе с Паоло Фелли изучали возможности полиуретана «Baydur», «более прочного материала, чем стекловолокно, но требующего значительно больших усилий при литье», и создали еще одну модульную систему, из которой можно было собирать самые разные предметы интерьера, в основном, для разделения пространства.
Вопреки пятничному обычаю мы не будем спрашивать у вас, какое название получил этот конструктор, производившийся компанией «Kartell» («Fiocco», ит. чешуя). Вместо этого предлагаем желающим отгадать, с чем автор сравнивал эту гибкую систему?
———
The quote above may serve to explain why Pierluigi Spadolini, a famous Italian architect and designer, was so preoccupied with modular designs. In particular, while his brother, Italy’s future PM Giovanni Spadolini, was still an editor-in-chief in a Bologna newspaper in 1959, the architect teamed up with Mario Maioli and designed the Permaflex 59, a “modular chair” displayed at the 1960 Triennale of Milan as part of interior furnishings for modern apartments.
In 1970, Spadolini and Paolo Felli were exploring the potential of Baydur, “a much more rigid material than fiberglass but which requires much more careful molding”, and came up with another modular system that could be used to create all sorts of room dividers and other furnishings.
Contrary to our Friday night habit, we’re not asking you to guess the name of this system, available from Kartell (the name is Fiocco, the Italian for scales). Instead, you’re welcome to guess what this flexible system was likened to by its author.
P.S. Мы обратились за информацией о Поле Секоне в компанию «Sompex». Производитель ответил, что, к сожалению, не располагает сведениями об этом дизайнере, но подтвердил, что все эти лампы спроектированы именно им, и даже прислал каталог из своего архива, которым мы делимся с вами вместе с рекламой наборов для самостоятельного создания аналогичных лам, которые, оказывается, были распространены в США в 1970-х гг.
———
P.S. We’ve reached out to Sompex to learn more about Paul Secon, but they’ve failed to provide any demographic details on the designer. They have, however, assured us that these lamps were indeed created by Secon and even shared a catalog we’re happily posting here together with an ad for string art lamp DIY kits that were seemingly popular in the US in the 1970s – take a look!
(photos: bukowskis.com, ragandbonebristol.com, selecteditems.eu, retrostudio.nl, nordisten.com, selency.nl, auctionet.com, pamono.eu, elrecibidor.com, 1stdibs.com)
С подачи Миши Архипова заинтересовались творчеством Эне-Май Луур (1942-2021), эстонской художницы по фарфору, чьи сюрреалистические работы были опубликованы в первом номере журнала «Искусство и быт» за 1981 г., супермодного и прогрессивного издания, выпускавшегося в Таллине издательством «Kunst» (главным редактором и директором которого в 1970-х гг. был муж Эне-Май, Аугуст Луур).
Оказывается, в 1969 г. Луур закончила Государственный институт художеств Эстонской ССР, после чего работала на Таллинском комбинате художественных изделий. По словам коллег, Луур обладала высоким техническим мастерством и отличалась уверенным почерком и смелыми художественными решениями. На фабрике она преимущественно расписывала керамические изделия, украшая их композициями из кобальтовых цветов. Параллельно с этим она создавала веселые скульптуры в виде зубастых фруктов, «демонстрировавшие хорошее чувство юмора и жизнерадостный характер» художницы. А вы тоже находите эти скульптуры жизнерадостными?
———
Sending us a few pages of a 1981 issue of Kunst ja Kodu (the Estonian for Art and Home), an avant-garde design magazine published in Tallinn in the Soviet era, Mikhail Arkhipov unknowingly set us upon a quest to learn more about the Ene-Mai Luur (1942-2021) whose surreal ceramics were featured in that issue.
As it turns out, the ceramicist graduated from the State Art Institute of the Estonian SSR in 1969 and worked as an artist at Tallinn Art Factory. According to her co-workers, Luur was a skillful artist with an original and bold style. At the factory, she was mostly responsible for decorating ceramics with cobalt-blue floral ornaments. At the same time, she created funny fruit-themed sculptures with or without teeth that showcased “her good sense of humor and positive mindset”. To us, these “funny” creatures seem a bit disturbing, so we’re anxious to hear what you think.
(photos: osta.ee, idla.ee, aigrette.ee)
P.S. В том же году Фриклунд прекратил сотрудничество с Мальмстеном, а в 1950 г. фабрика «Hagafors Stolfabrik» начала производство стула «Haga», который практически не отличался от «Lilla Aland», разве что автором теперь значился Фриклунд.
P.P.S. Однако в 1942 г. Фриклунд и Мальмстен создали еще как минимум один предмет, великолепный кабинет с очень поэтичной инкрустацией, содержащей инициалы подмастерья, которые теперь можно было бы вырубить только топором, но это было бы кощунством…
———
P.S. When this happened, Fryklund stopped his “close-knit collaboration” with Malmsten and, in 1950, Hagafors Stolfabrik released another take on the old Swedish classics. Called the Haga chair, this piece was almost identical to Malmsten’s Lilla Aland; this time, however, Fryklund’s authorship was undisputed.
P.P.S. There was yet another piece of furniture Fryklund created together with Malmsten in 1942, a cabinet with a breaktaking marquetry. This time, intentionally or not, Fryklund carved his initials right on the front door. After all, it took a pen to take credit for the Lilla Åland and would take a sword (or an axe, as the Russian saying goes) to claim authorship for this piece…
(photos here and above: schalling.se, blog.lostartpress.com, bukowskis.com, auktionsverket.com, auctionet.com, malmsten.se, colnect.com, laboratory22.com)
Предметы, изображенные на этих снимках, - не пачки контрафактных сигарет, мимикрирующие под настоящие. Это упаковки самых разных сладостей, от жевательной резинки до шоколадных конфет, лишь формой напоминающих табачные изделия. Такая продукция появилась в США в конце 19-го века и пользовалась большим спросом у детей. Среди этих изделий были даже конфеты «Just Like Dad!», призывавшие детей брать пример с папы.
Аналогичные товары были распространены и в других странах мира; правда, в большинстве из них в разное время был введен запрет на реализацию такой продукции. В США же ограничились формальным требованием не называть эти кондитерские изделия сигаретами, поэтому там такие сладости производятся и продаются до сих пор… За исключением, пожалуй, «Just Like Dad!» - вероятно, их название было чересчур сексистским!
———
The packs you see in these pictures are not knockoff cigarettes - these are all candies that look like cigarettes and have been available and highly popular in the US in a variety of forms, e.g. bubblegum or chocolate, since the late 19th century. Some of them featured common tobacco names that were intentionally misspelled, others such as “Just Like Dad!” were more original.
Similar products were marketed in other countries as well, but are now banned in most of them. In the US, however, cigarette candies are still widely available, but they must not be referred to as cigarettes on the pack. The “Just Like Dad!” ones were discontinued not long ago, though - perhaps their naming was much too sexist, otherwise they would’ve been fine, too…
(photos: Flickr user Anne Hennessey, longisland70skid.com, tobacco.stanford.edu)
И действительно, сконструирована эта заправочная станция в высшей степени рационально: крыша, которая впоследствии станет неотъемлемым элементом АЗС, призвана укрывать посетителей от осадков, а навес над ней защищает зенитные фонари, благодаря которым помещение заправки наполняется естественным светом. Помимо раздаточных колонок, станция получила просторный павильон, в котором находятся магазин, туалет, телефонные аппараты и даже выставочное пространство для рекламы автомобилей. 13-метровая башня служит для привлечения внимания: на ней размещено название компании, а громкоговоритель в верхней части транслирует радиопередачи, музыку и рекламные сообщения.
P.S. В 1977 г. башня и навесы были частично разрушены, но общественность в лице студентов архитектурных ВУЗов возмутилась (все-таки это один из первых примеров испанского рационализма), и в 1996 г. заправка была восстановлена в исходном виде.
———
This gas station is indeed an exercise in rationalism. The canopy, which is an integral element of any gas stations these days, was designed to protect customers and their cars. The upper and smaller canopy was intended to shield the skylights in the roof of the pavilion that provide natural light. In addition to gas dispensers, the architect created a spacious pavilion to house a store, WC, telephones, and even an exhibition space for cars. The station’s 13-meters-high tower had a promotional function; it displayed the name and logo of the company and broadcast radio shows, music, and advertisements through a loudspeaker at its top.
P.S. In 1977, the tower and some of the canopies were demolished, prompting citizens of Madrid (mostly students of architecture) to fight for the restoration of the gas station citing its importance as an early example of Spanish rationalism. They succeeded and, in 1996, the station was fully restored to its former glory.
(photos here and above: Flickr user Jose Luis Ortega, Luis García, hiddenarchitecture.net, collectorsweekly.com, loquis.com, museoreinasofia.es)
В 1969 г. компания «Herman Miller» выпустила кушетку, спроектированную Имзами именно для таких целей. Эта модель отличалась одной эстетико-технологической особенностью - ее алюминиевый каркас был покрыт краской на основе эпоксидный смолы: «Я всегда считал, что восточноазиатские лаки являются неотъемлемой частью объекта, тогда как краски и эмали вступают с ним лишь в поверхностный контакт. Лаковые покрытия визуально привлекательны и приятны наощупь. Сейчас нам либо удастся преодолеть существующие технологические ограничения, либо нет. Возможно, мы найдем покрытие, которое похожим образом взаимодействует с металлом».
По пятничной традиции предлагаем желающим ответить, что общего, с прагматической точки зрения, между этой кушеткой и скульптурой сторожевого льва Медичи из Санкт-Петербурга?
———
In 1969, Herman Miller released a Soft Pad chaise designed by the Eameses specifically for short daytime naps. This chaise showcased an important technological achievement made possible by the designers – unlike other metal pieces of furniture of the time, its aluminum frame was coated with pigmented epoxy. “I’ve always looked at Oriental lacquers as an integral part of the piece, whereas paints and enamels are more of an applied thing. Lacquers are great to look at and feel. Now we will either cross the threshold or not. We may find a finish that works in the same way with metal. Don’t ask me about new lines and curves.”
If you are in the mood, here’s a usual Friday night question for you. What does the chaise have in common with this Medici guardian lion sculpture from St. Petersburg?
(photos here and above: eamesoffice.com, pinupmagazine.org, hermanmiller.com, vitra.com, elaginpark.org, Eames Office, Vitra & Gestalten)
Что может быть проще журнального столика из квадратного куска закаленного стекла и привинченных к нему колесиков, разработанного в 1980 г. великой Гаэ Ауленти? Разве что столик «Last» из квадратного массива ясеня с колесиками поменьше, спроектированный соотечественником Ауленти, архитектором Витторио Интроини (1935-2023), в 1960-х гг., на заре его дизайнерской карьеры, подарившей миру множество легендарных предметов мебели. Предметов, которые, подобно работам Альдо Росси, Джорджо Грасси, Витторио Греготти и, конечно, Ауленти, обозначили переход от интернационализма модернистского вероучения к критическому регионализму, или нео-рационализму, обратившемуся к историческому наследию Италии и ее традициям.
К чему мы это? К тому, что, быть может, этот столик не так прост, как кажется…
———
Can a coffee table be ingeniously simpler than a square piece of tempered glass on a set of castors like the one designed by the great Gae Aulenti in 1980? It can, if it is nothing more than a square piece of ash wood and a set of smaller castors attached to it like the one put together by Aulenti’s lesser known fellow citizen, Vittorio Introini, in the 1960s, at the start of his career as a designer, a career that would produce a lot of incredible designs some of which have since come to be looked up to as icons of Italian design. What’s more, most of his works are representative of the turning point that the Italian design scene experienced in the 1960s, moving away from the internationalist precepts of modernism towards Tendenza, or Neo-Rationalism aka Neo-Liberty that embraced Italian traditions and legacy through the works of Aldo Rossi, Giorgio Grassi, Vittorio Gregotti, and, of course, Gae Aulenti.
Thus if you put this table in a larger context, it becomes a bit more complicated than a piece of wood on castors.
(photos: deesup.com, Bildagentur-online/UIG via Getty Images, npr.org, romanrecipes.wordpress.com)
В 1975 г., за два года до того, как Луиджи Колани, знаменитый подрыватель устоев немецкого функционализма, провозгласил смерть Баухауса и возрождение европейского модерна, немецкий производитель фарфора «Villeroy & Boch» предложил Колани сотрудничество в деле переосмысления ванных комнат. Коллекция сантехнической керамики, представленная в том же году, произвела революцию в индустрии сантехники: в отличие от привычных предметов, редуцированных до гигиенической функции, Колани создал пространство для жизни, способствующее восстановлению сил.
«Хоть технологический дизайн и неплох по своей сути, он бесчеловечен. Как и вся эта ужасная музыка, которую мы слушаем, с ее монотонным “вумм-вумм”, технологический дизайн отражает время, в котором мы живем, и сантехническая керамика не является исключением».
Более того, спроектированная как гезамткунстверк, эта линейка привела к тому, что в дальнейшем все разработчики и производители стали мыслить коллекциями, а не отдельными предметами.
———
In 1975, two years before proclaiming the death of Bauhaus and renaissance of Art Nouveau, Luigi Colani, a German design visionary known for his crusade against German functionalism, was approached by Villeroy & Boch with a proposal to reinvent the concept of bathrooms. The same year, the German manufacturer presented a line of bathroom ceramics designed by Colani that revolutionized the industry. Unlike "techno designs" of the time that were reduced to their hygienic functionalities, Colani’s bathroom was a living space that offered a temporary respite and rejuvenation.
"...This techno design is inhumane, but not a bad design in the real sense. It is typical for our time, we also live with this shitty music, only monotonous Wumm- Wumm. And the sanitary ceramics are also an expression of our time."
Moreover, conceived as a gesamtkunstwerk, this line of sanitary ceramics prompted future designers and manufacturers to think in terms of collections rather than individual products.
В конце 1960-х гг. Эрнст Мёкл, один из самых известных дизайнеров ГДР, студенческая работа которого, как мы помним, распахнула перед ним двери в мир большого дизайна, спроектировал кресло «Scoop», выпускавшееся нефтеперерабатывающим заводом «VEB». Это кресло, как и другие предметы линейки «Scoop», поставлялось в Советский Союз и даже было запечатлено в книге «Мебель для молодежи», опубликованной Марисом Гайлисом, будущим премьер-министром Латвии, и его женой Зайгой Гайле в 1987 г. Вот только называли этот предмет в СССР креслом Виктора Цоя, а не Эрнста Мёкла. Дело в том, что именно на таком кресле Цой сидел во время известной фотосессии в рамках съемок «Иглы» в 1987 г. Название это закрепилось, и до сих пор на онлайн-площадках можно встретить объявления о продаже «кресла Цоя».
———
Ernst Moeckl, one of DDR’s leading designers who had opened the door to the world of design while still a student of Ulm School of Design, created a few interesting pieces back in the late 1960s. One of them was the Scoop lounge chair produced by VEB Petrolchemies Kombinat Schwedt, an important oil refinery that manufactured Moeckl’s Kangaroo Chair too. The Scoop chair and other pieces of the set were available in the Soviet Union and the chair was even featured in a 1987 book, “Furniture for A Young Couple’s Home”, authored by Māris Gailis, the future Prime Minister of Latvia, and his wife, Zaiga Gaile. However, since 1988 the chair has been referred to solely as “Viktor Tsoi’s Chair”. The thing is that a few of the images taken during the shooting of “The Needle” showed Tsoi sitting, alone and together with Pyotr Mamonov, in a Scoop chair, hence the newly acquired name this piece continues to be sold under on classified sites from time to time.
(photos: IG user Anna Fedyayeva, avito.ru, steiner-haus.livejournal.com, pravda.ru, soullaway.livejournal.com, kino-teatr.ru, I. Startsev, 1stdibs.com, vinterior.co)
Дом Барона, окруженный идиллическими полями пшеницы и ячменя (привет Оксфордширу!), отсылает к ферме не только своим внешним видом, традиционными для сельских домов Швеции двухскатными крышами, покрытыми профлистом, и сочетанием белизны каменных стен с фалунским черным в отделке деревянных деталей, но и конструктивными элементами, сохранившимися со времен предыдущих построек.
Принимаясь за проект, Поусон хотел максимально интегрировать в новое здание элементы старых строений. Сделать это удалось лишь в части фундамента: после завершения демонтажных работ и расчистки участка новое здание было возведено на фундаменте прежнего. Новые объемы лишь формой и пропорциями родственны бывшей ферме, интерьер же, по-японски лаконичный, подчеркнуто лишен деталей, наследующих фермерскому прошлому участка, и напоминает tabula rasa. Такой постмодернизм нам по душе, а вам?
Больше снимков и планы см. в комментариях.
———
Built on the seaside in Skåne amidst idyllic fields of wheat and barley, an Oxfordshire-type of scenery, the Baron house showcases its roots as a farm building not only in its design that recalls traditional Swedish farm houses with its pitched roofs covered in corrugated steel and combination of white stone and Falun black wood, but quite literally, too.
Commissioned to design this house, Pawson attempted to retain as much of the previous building as possible but could only save the foundation. Once the farm was demolished, the site was cleared and the new building rose on the footprint of the previous one. While the shapes and proportions of the masses allude to traditional Swedish farms, their clean-slate Japanese-like interiors are intentionally stripped down of any remnants of the site’s past and look nothing like a farm, inviting the owners to explore new beginnings. That’s the sort of PoMo we definitely need more of around!
For additional pics and plans, please see the comments down below.
(photos here and above: johnpawson.com, Fabien Baron via miesarch.com, lindmanphotography.com, connolly-weber.eu)
А вот как Брам комментирует архитектурную составляющую этой перемены: «Творчество Анри Ван де Велде … было проникнуто лиризмом; он был художником, одновременно стремившимся к экспрессивности линий и рациональности конструкции. Мне казалось, что поначалу он тяготел к украшательству, и я, как и всякий функционалист, испытывал к этому неприязнь. Однако позднее Ван де Велде вовсе отказался от декора и стал добиваться выразительности исключительно за счет “потенциала линии”».
Да и наставник Брама, Ле Корбюзье, научивший Брама тому, что «архитектура должна быть исполнена движением», так завершал свою мысль о доме как «машине для жилья», хоть об этом нередко забывают: «Но в то же время [дом] должен быть местом, способствующим медитации, и, наконец, местом, где существует красота, дарующая уму так необходимое ему спокойствие».
P.S. Выразительная пластика форм, характерная для позднего Брама, стала достоянием не только буржуазии, но и пролетариата - в этом Брам остался верен себе, но это уже совсем другая история.
———
Of note, here’s how Braem looks upon this evolution from an architectural perspective, “Henry van de Velde … was a lyrical artist who strove for both an expressive line and a logical construction. Initially, I felt that his work contained a concession to the desire for ornament and I, like every functionalist, was averse to that. But later Van de Velde also abandoned all ornament and used 'the line as a force'”. Le Corbusier also contributed to Braem’s transition, having made him “realize that architecture had to move”.
Also, while it is often overlooked in discussions, there’s a second part to Le Corbusier’s famous dictum that “a house is a machine for living in”, namely, “it should also be a place conducive to mediation, and lastly a place of beauty which brings much-needed tranquility to the mind.”
P.S. Braem’s development as an architect was very organic and true to his original beliefs; beyond 1968, Braem’s mass housing projects are just as expressive as his houses for the bourgeoisie.
В 1935 г. выдающийся бельгийский архитектор Ренат Брам (1910-2001), во время учебы увлекавшийся русским конструктивизмом, представил дипломную работу – проект стокилометрового линейного города между Антверпеном и Льежем (привет городу «The Line» в Саудовской Аравии!). В 1936-1937 гг. он работал под началом Ле Корбюзье, проникаясь идеологией модернизма, и в 1937 г. даже стал участником CIAM (Международного конгресса современной архитектуры).
Убежденный социалист, бывший даже членом коммунистической партии Бельгии, долгие годы после он занимался социально важными проектами строительства крупных жилых массивов, за что получил прозвище «архитектор для бедноты». А в 1969 г., довольно неожиданно с учетом своего модернистского анамнеза, опубликовал программный очерк «Ар-нуво и мы» и в том же году «проиллюстрировал» его реализованным проектом жилого дома для семьи знаменитого бельгийского карикатуриста Джерарда Олстина.
———
In 1935, Renaat Braem (1910-2001), a leading Belgian architect, completed his graduation project that consisted of designs of a 100-kilometer linear city between Antwerp and Liège inspired by his affection towards Russian constructivists he had espoused during his studies. Working for Le Corbusier in 1936-1937, Braem fell under the spell of modernism, even becoming a member of CIAM (International Congresses of Modern Architecture).
An ardent socialist and a member of the Belgian Communist Party, he would design multiple socially important residential complexes over the years that earned him the nickname “the architect for the poor”. In 1969, almost out of the blue considering his modernist inclinations, Braem published a seminal article titled “Art Nouveau and Us” and came up with a “visual aid”, designing a dwelling for the family of Gerard Alsteen, a renowned Belgian cartoonist, the same year.
(photos here and below: Archives d'Architecture Moderne, vai.be, Adam Štěch, wallpaper.com, toeristmodernist.be, drouot.com)
Изучая архивы Кренбрукского образовательного комплекса, основанного в 1920-1930-х гг., читали и о средних школах, входящих в его состав: Кренбрукской школе для мальчиков, здания которой стали первым реализованным архитектурным проектом Элиэля Сааринена в США, и Кингсвудской школе для девочек, тоже спроектированной Саариненом. По задумке основателей, газетного магната Джорджа Бута и его жены Эллен Бут, адептов движения «Искусства и ремесла», этот кластер в мичиганском городке Блумфилд-Хиллз должен был стать своего рода колонией художников, предлагавшей талантливым абитуриентам все ступени образования: от начальной школы до академии.
По словам Пола Гольдбергера, архитектурного обозревателя «The New York Times», «Кренбрукский городок является одним из самых великолепных кампусов, построенных за всю историю» - поглядите на эту красоту (еще больше красоты в комментариях к посту).
———
Exploring the archives of the Cranbrook Educational Community lately, we came across several articles on the secondary schools that were founded on its premises, Cranbrook School for Boys, which happened to be Eliel Saarinen’s first built project in the US, and Kingswood School for Girls, also designed by Saarinen. Cranbrooks’ founders, newspaper tycoon George Booth and his wife Ellen Booth, had a strong affinity to the Arts and Crafts movement and envisioned their community, which was established in Bloomfield Hills, Michigan, in the 1920-1930s, to be a sort of an artist colony that would offer talented students all levels of training, from an elementary school to the Cranbrook Academy of Art.
According to Paul Goldberger, an architecture critic with The New York Times, the Cranbrook campus is “one of the greatest campuses ever created anywhere" – just look at the pictures here and in the comments down below.