… Не обратившись за помощью, Кеннеди вернулся в коттедж и рассказал о случившемся лишь двум своим друзьям, которые отвезли его на место происшествия и попытались проникнуть в затонувшую машину. Так и не заявив в полицию, Кеннеди вплавь добрался до своего отеля, где ночью пожаловался администрации на шумную компанию, а утром поучаствовал в непринужденной беседе о регате. Друзья Кеннеди отвезли его обратно на остров, откуда сенатор совершил несколько телефонных звонков своим близким и юристам. Только когда кто-то из местных жителей сообщил Кеннеди о найденном на дне пруда автомобиле с трупом девушки, он отправился в полицию и заявил о происшествии.
Признав свою вину в оставлении места происшествия, Кеннеди получил два месяца условного срока и запрет на управление автомобилем в течение 16 месяцев. Неудивительно, что «Фольксваген» не хотел такой рекламы, особенно учитывая, что Копекне ездила как раз-таки на «Жуке»…
———
… Neglecting to seek immediate help, Kennedy walked back to the cottage and recounted the incident to two of his friends only. They drove him back to the scene and attempted, albeit unsuccessfully, to rescue Ms Kopechne. Even though his friends insisted on his informing the police, Kennedy swam back to the hotel, went to bed, and even complained to the manager of being awakened by a noisy party. In the morning, he engaged in a casual conversation about the upcoming sailing race. When he was driven back to the island, Kennedy made a few calls to his close ones and lawyers asking for advice. It was not until he was approached by a local with news of a dead woman trapped in a sunken car that he went to the police and filed a report about the incident.
Pleading guilty of leaving the scene, Kennedy received a two-month suspended sentence and a suspension of his driver’s license for sixteen months. No wonder VW didn’t want anything to do with it especially considering that Ms Kopechne used to drive a Beetle…
Вестник постмодернизма,
выпуск №175
Один из критиков «Модулора», системы пропорционирования, которая была предложена Корбюзье в качестве альтернативы метрической системе, вытеснившей античные антропоморфные системы мер, архитектор Робин Эванс заметил: «Женское тело опоздало к рассмотрению и было отвергнуто в качестве источника гармонии пропорций». Это упущение было исправлено японским архитектором Аратой Исодзаки, в 1965 г. начавшим применять в своих проектах так называемую «кривую Монро», фрагмент силуэта Мерилин Монро, тело которой он, мальчишкой видевший разрушенные японские города, считал «символом американской красоты». В одном интервью он объяснил, что пришел к «кривой Монро», не удовлетворившись имевшимися в его распоряжении инструментами построения кривых: до появления компьютеров архитекторы строили кривые при помощи разных лекал.
Началось все с абстрактной картины «Marilyn on the Line», основой для которой послужил снимок Монро, сделанный для журнала «Playboy» в 1949 г., а затем Исодзаки стал применять «кривую Монро» всякий раз, когда ему требовалось добиться чувственной пластики пространства. Одержимость архитектора фигурой актрисы нашла отражение во многих его архитектурных и дизайнерских проектах, в том числе в Музее современного искусства в Лос-Анджелесе, «Чайном домике Мондриана», здании ратуши в японском поселке Камиока и пр. Мы публикуем лишь несколько изображений, полагая, что поиск изгибов Монро в работах Исодзаки может быть интересной игрой для тех из вас, кому захочется углубиться в изучение японского «Модулора».
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 175
Criticizing the Modulor, a scale of proportions proposed by Le Corbusier as an alternative to the metric system that had replaced ancient anthropomorphic scales, architect Robin Evans said, “The female body was only belatedly considered and rejected as a source of proportional harmony.” Decades later, Japanese architect Arata Isozaki made up for this oversight by introducing, in 1965, what he referred to as the Monroe Curve, a fragment of Marilyn Monroe’s outline. Having witnessed the destruction of Japanese cities as a 12-year-old boy, Isozaki was later infatuated with Marilyn Monroe whose body for him was “the symbol of American beauty”. In one of his interviews, Isozaki explained that the Monroe Curve had come about as a result of his dissatisfaction with the tools such as curved rulers architects had to use to trace curves long before the advent of computers.
His first material experiment with the Monroe Curve dates back to 1965 when Isozaki drew an abstract picture called “Marilyn on the Line” using a 1949 photograph of Monroe for Playboy. In his early projects, he would rely on the Monroe Curve whenever he needed a sensual geometry. As years went by, Isozaki’s obsession with Monroe’s naked figure found its way in many of his architectural and design projects, including the Museum of Contemporary Art in LA, Mondrian Tea House, Kamioka Town Hall, etc. We are intentionally publishing just a handful of images assuming that finding Monroe’s curves in Isozaki’s buildings could be a rewarding exercise or a multi-player game should you wish to learn more about the “Japanese Modulor”.
(photos: Yasuhiro Ishimoto, C.B. Liddel via japantimes.jp, vintagepaparazzi.com, gruenassociates.com, archdaily.com, huffpost.com, foundformsdispensary.tumblr.com, nines00september.wordpress.com)
День, когда стираются границы между мирами. День, когда можно заглянуть в лицо страху неизвестности.
Как этот день отражается в дизайне и искусстве?
🔻
▪️ Разбор планировки Особняка семейки Аддамс.
- на канале Сказ про Dva Kvadrata.
▪️ Дом по проекту Elías Rizo Arquitectos, в котором хотелось бы отпраздновать Хэллоуин.
- на канале Архиблог Анны Мартовицкой.
▪️ Черные-черные комнаты и чёрные-черные квартиры.
- на канале Ромашковый сбор.
▪️ Миф о столе Исама Ногучи и таинственная статья "Как создать стол"
- на канале Interior+Design от автора канала Mid-Century, More Than.
▪️ Список эталонных книг про страшные, странные и жуткие темы в изобразительном искусстве.
- на канале Shakko: об искусстве.
▪️ In the middle of nowhere - фотопроект, фиксирующий заброшенные места в северных регионах Америки.
- на канале Fragments.
▪️ Дизайнерские тыквы в "горошек" авторства Яëи Кусамы.
- на канале Что по выставкам?
«Дизайн сообщает технической сущности предмета эстетические качества. Я не имею в виду то, как это происходило в русле декоративного искусства, когда инженер, разработавший швейную машинку, обращался к художнику с просьбой украсить ее золотом и жемчугом. Речь идет, скорее, о том, что предмет и его эстетическая форма должны стать одним целым без какой-либо оглядки на законы, действующие в области так называемого чистого искусства».
Полагаем, хорошими иллюстрациями к этим словам выдающегося теоретика и практика от дизайна Бруно Мунари могут служить две итальянские швейные машинки, существенно отличавшиеся от своих зарубежных современниц. Обе эти машинки появились Италии в послевоенные годы, отмеченные возрождением промышленности и сменившиеся периодом бурного роста, известным как итальянское экономическое чудо. Первая из них, «Visetta», была создана в 1949 г. не менее выдающимся теоретиком и практиком Джо Понти, а вторая, «Borletti 1102», - Марко Дзанусо. В 1956 г. работа Дзанусо принесла ему первый «Золотой циркуль», а заслужил он эту награду «тщательной проработкой объекта для массового производства с точки зрения концептуально-функциональной целостности» (формулировка звучит так, будто бы ее автором был Мунари).
P.S. Любопытно, что в архивах Понти содержится информация о том, что в 1946-1947 гг. итальянский архитектор разработал ряд прототипов швейной машинки для компании «Borletti», а среди снимков машинки «Visetta», спроектированной им для компании «Visa», можно заметить один, на котором изображена совсем другая модель, подозрительно похожая на «Borletti 1102». Этой информации крайне мало для того, чтобы «пришить» Дзанусо обвинение в заимствовании, но очевидно, что машинку Дзанусо можно считать органичным продолжением наработок Понти и отправной точкой для более поздних итальянских машинок, о которых поговорим в другой раз.
P.S. Больше снимков см. в комментариях к посту.
———
“Design grants technique aesthetic qualities. This is not meant in the sense of applied art, as it once used to happen when an engineer who had conceived a sewing machine asked an artist to decorate it in gold and pearl, but rather to suggest that the article and its aesthetic shape blend into one, with no reference to pre-existing standards in the field of so-called pure art.”
To illustrate the above statement by Bruno Munari, a respected design theoretician and practitioner, we’re bringing you two Italian sewing machines that stand out from their contemporaries produced in other countries. Both of these machines were manufactured after WWII, in the first post-war years that saw Italy restore its industry triggering an extended period of rapid economic growth known as the Italian economic miracle. The first machine is called Visetta and was designed in 1949 by an even more respected design theoretician and practitioner, Gio Ponti. The other one is Borletti 1102 by Marco Zanuso. In 1956, Zanuso’s machine earned him his first Compasso d’Oro award for “detailed coherence of concept and operation in industrial form” (this motivation sounds like it was written by Bruno Munari).
Of note, Gio Ponti’s archives contain a tiny mention that, in 1946-1947, Ponti contributed a series of prototypes to Borletti. Also, the archive’s selection of photographs for the Visetta, which was commissioned by Visa, includes one picture that shows a very different sewing machine which looks quite similar to the Borletti 1102 by Zanuso. This information is clearly not sufficient to draw any conclusions, but what’s important is that Ponti’s Visetta certainly paved the way for Zanuso’s Borletti 1102, which, in its turn, would set the bar for more recent sewing machines we may feature shortly.
P.S. For more images, check out the comments down below.
(photos: Paolo Monti via barnebys.com, Lampert Rózsa via epiteszforum.hu, dmg-lib.org, ebay.com, adidesignmuseum.org, irenebrination.com, lombardiasecrets.com, gioponti.org)
В 1961 г., задолго до кампаний против «мэнспрединга», швейцарский художник, скульптор и дизайнер Юли Бергер, впоследствии работавший в паре со своей женой Сюзи, начал работать над проблемой создания штабелируемого консольного стула, ножки которого были бы расположены близко друг к другу. Так появился стул BE 61, ставший предтечей стула BE 64, который был разработан Бергером в 1964 г. Эта модель, отличающаяся, как сказали бы врачи-ортопеды, вальгусной деформацией коленных суставов, получила неофициальное название «Jump»: по словам автора, динамичная конструкция стула создает у сидящего на нем ощущение, что он вот-вот подпрыгнет. Бергер представил три варианта этого стула: с плетеным, кожимитовым и матерчатым сиденьем и спинкой, - но (мелко)серийно производился только плетеный стул. В том же году дизайнер спроектировал менее прыгучую версию с подлокотниками, но она, вероятнее всего, осталась только на бумаге.
P.S. Судя по найденным фотографиям, супруги и сами пользовались стулом BE 64, и на одном из снимков Бергер демонстрирует правильную посадку.
———
In 1961, long before the anti-manspreading campaigns, Ueli Berger, a renowned Swiss artist, sculptor, and designer whose collaboration with his wife Susi would give birth to many iconic pieces, began experimenting with ways to shrink the usual distance between tubular steel legs in a cantilevered chair. His experiments produced a stackable chair called BE 61 and, in 1964, culminated in a knock-kneed version titled BE 64. Dubbed the “Jump” chair, the BE 64 boasted a dynamic shape, creating an illusion that the sitter, in the words of Berger, was about to “jump up”. The designer created three versions of this chair, one with a wicker seat, which was ultimately produced as a small series, another one with an imitation-leather seat, and one with a fabric seat. The same year, Berger designed an armrest variety, but it looks like it was never produced.
P.S. Judging by these black-and-white photographs, the Bergers did use the BE 64 themselves and in an anti-manspreading way.
(photos: Susi+Ueli Berger – Möbel im Dialog via p-inc.ch)
Вестник постмодернизма,
выпуск №174
Родившийся в 1868 г., через год после «открытия» Японии для западного мира, Чарльз Ренни Макинтош никогда не бывал в Японии, но, как и многие современники, подвергся колоссальному влиянию японской культуры. Выдающийся японский архитектор Арата Исодзаки однажды сказал о работах этого шотландца: «Лишь взглянув на них, японец с удивлением для себя отметит, сколько в них “японского”. Простота не требует объяснения. Поразительно, насколько хорошо он уловил суть японской эстетики». Период взросления Макинтоша был отмечен крайне тесным сотрудничеством Шотландии с Японией в разых сферах: последняя отправляла своих студентов на учебу в Глазго и закупала у шотландцев самые разные бытовые товары и более серьезную продукцию, такую как локомотивы и морские суда; Шотландия же получала японские произведения искусства и устраивала выставки, знакомя население с неизвестной культурой.
Взаимопроникновение культур продолжалось и в 20-м веке. Так, в 1972 г. упомянутый Арата Исодзаки вдохновился работами Макинтоша (см. рисунки Исодзаки) и, в свою очередь подвергшись влиянию Запада, придал стулу Макинтоша пластику Мэрилин Монро, фигуру которой он называл «самой совершенной формой» и «символом американской красоты». К слову, эти линии будут встречаться и в архитектурных произведениях Исодзаки, как в Японии, так и в США, но это уже совсем другая история.
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 174
Born in 1868, a year after Japan had completely abandoned its isolationist policy, Charles Rennie Mackintosh never travelled to Japan, but, like many of his contemporaries, fell under the spell of the Japanese culture. Arata Isozaki, one of Japan’s best-known architects, once described Mackintosh’s works as follows, “A Japanese person looking at [Mackintosh’s] work is immediately struck by how “Japanese” his designs are. The simplicity needs no explanation. It is amazing how he has grasped the essence of Japanese aesthetics”. Growing up, Mackintosh was certain to observe an increasingly close cooperation between Scotland and Japan as Japanese students travelled to Glasgow to study and Scotland exported anything from household products to locomotives and sea vessels to Japan, receiving Japanese works of art in return and putting them up for display in Glasgow.
This cultural cross-pollination continued well into the 20th century as Arata Isozaki, a great connoisseur of Western culture, studied Mackintosh’s designs (see Isozaki’s drawings thereof) and, inspired by Marilyn Monroe’s “most perfect curves”, which he also referred to as “a symbol of American beauty”, created a Mackintosh-meets-Monroe chair called Marilyn in 1972. Interestingly, these curves would later be found in Isozaki’s architectural designs, both in Japan and in the US, but that’s a whole other story.
(photos: wright20.com, huffingtonpost.com, lamodern.com, minniemuse.com, piasa.fr, tokinowasuremono.com)
Раз уж мы упомянули Арне Якобсена и Флемминга Лассена в одной заметке, настало время опустить в нашу копилку цилиндрических домов еще один важный и, вероятно, известный многим из вас проект – «Дом будущего», спроектированный молодыми архитекторами для строительной выставки в 1927 г. и возведенный в Копенгагене в 1929 г., в том же году, в котором на свет появился дом «Dymaxion» Бакминстера Фуллера, а отечественный инженер Георгий Марсаков запустил первый кольцевой хлебозавод. Заявленный как попытка преодолеть ограничения, «связанные с несовершенством законодательного и технологического контекстов», конструктивистский «Дом будущего» Якобсена и Лассена развивал механистические идеи Корбюзье и колористические принципы движения «Де Стейл».
Как и заводы Марсакова, этот дом был предприятием полного цикла: доставленные домой по суше (на автомобиле), воде (на спортивном катере) или воздуху (на вертолете) жильцы оказывались в цилиндрическом пространстве, центром которого была просторная гостиная, сообщавшаяся с другими помещениями. Последние были расположены вокруг гостиной так, чтобы обеспечить оптимальное перемещение жильцов по разным функциональным зонам и наполнить соответствующие помещения максимальным количеством солнечного света…
———
Now that we’ve mentioned Arne Jacobsen and Flemming Lassen in one sentence, it’s finally time to add another gem of a round house, which most of you are probably already familiar with, into our piggy bank. Dubbed the House of the Future, this building was designed by the 27-year-old architects in 1927 for the Homes and Buildings Exhibition that took place in Copenhagen in 1929, the year of Buckminster Fuller’s Dymaxion House in the US and Georgy Marsakov’s first ever round automated bakery in Moscow. Conceived to address the limitations “posed by the inadequacies of our current technical and legislative conditions”, this constructivist building exemplified the house-as-a-machine-for-living-in theories by Le Corbusier and represented an architectural application of geometric shapes and primary colors promoted by De Stijl.
Just like Marsakov’s mechanized bakeries, this was a full-cycle machine: arriving home by land, sea, or air (the lair had a parking space, a gyrocopter landing pad, and a speedboat house), the owners would find themselves is in a circular space centered around a living room in such a way that the adjacent rooms were linked to the central space and maximized the comfort of daily routines and the amount of natural light they required…
(photos here and below: Royal Academy of Fine Arts Library, sebastiaankaal.nl, design-is-fine.org, danishdesignreview.com, arnejacobsen.com)
Сдается нам, что за три с половиной года мы ни разу не делились с вами модернистскими воплощениями такого утилитарного и, как правило, незаметного предмета, как корзина для бумаг. Исправляемся и публикуем работу датчанки Грете Корнеруп-Банг (в девичестве Оппенхойзер). Эта стальная корзина с оторочкой из тростника интересна тем, что она была если не первым, то одним из первых изделий, с которых началась история известной нам компании «Torben Ørskov», основанной в 1953 г.
Грете Банг была архитектором и не занималась созданием предметов обихода, но для Торбена Орскова сделала исключение, возможно, потому что, как утверждается, была сестрой его невестки. Правда, подтверждения тому, что Банг и Орсков были родственниками, мы не нашли, как не обнаружили и свидетельств того, что соавтором Банг по этому проекту был Финн Юль. Возможно, имя Юля появляется вместе с именем Банг или вместо него, поскольку Орсков действительно сотрудничал с Юлем: в частности, последний спроектировал для датского бренда поднос из эмалированной стали с аналогичной «оторочкой», а позднее – серию двусторонних подносов, но это уже другая история.
———
It has just occurred to us that, in the three and a half years of our daily posting, we have never published mid-century examples of something as utilitarian and inconspicuous as paper bins, so here comes a rare piece by Danish architect Grethe Kornerup-Bang (nee Oppenheuser). Remarkable in its own right, this wastepaper basket is also an important object in the context of the Golden Age of Danish design as it was a or the starting point for Torben Ørskov, a successful Danish brand founded in 1953.
Grethe Bang was a professional architect and supposedly never ventured into the realm of household furnishings. This bin was an exception or probably even a concession to Ørskov whom she was related to. We have, however, failed to find any proof that Bang was the sister of Ørskov’s sister-in-law. Nor have we seen any evidence that this paper bin was a joint effort by Bang and her better-known fellow countryman, Finn Juhl, whom this design is often attributed to, sometimes with no mention of Grethe Bang. This (mis)attribution may have likely originated from the bin’s likeness to another household item Juhl designed for Torben Ørskov at around the same time, a serving tray made of the same enameled steel and cane. As a side note, Juhl did collaborate with Torben Ørskov on other occasions, producing a number of reversible trays in 1957.
(photos: orskov.com, wright20.com, quittenbaum.de, nasjonalmuseet.no, auctionet.com, theexchangeint.com, pba-auctions.com, triodedesign.com)
В 1950-х гг. Гарибольди создал целый ряд сервизов с женскими именами «Офелия», «Донателла», «Адриана», «Лукреция» (позднее – «Ульпия») и пр., плавные и обтекаемые формы которых были настолько самодостаточными, что не нуждались практически ни в каком орнаменте. При этом визуальное совершенство и единство форм не было для Гарибольди самоцелью: все эти предметы были еще и эргономичными.
В 1954 г., когда ультрафункциональный фаянсовый сервиз «Colonna» был удостоен «Золотого циркуля», на Миланской триеннале были представлены роскошные фарфоровые сервизы, среди которых были «Донателла» (вытянутый по вертикали), «Адриана» (на черно-белом снимке) и «Ульпия» (на последних снимках). Примечательно, что почетный диплом Гарибольди получил за сервиз «Адриана», родственный «Ульпии», а вот «Ульпия» не была удостоена награды несмотря на свои выразительные формы. При этом в массовое производство были запущены именно «Донателла» и «Ульпия», а «Адриана» осталась лишь прототипом…
Дополнительные снимки см. в комментариях к посту.
———
In the 1950s, Gariboldi designed a whole range of tea and coffee sets whose names, Ofelia, Donatella, Adriana, Lucrezia (later known as Ulpia) etc., corresponded with the feminine curvilinearity of their forms which were so self-sufficient that needed almost no décor to support their aesthetic appeal. Of note, the beauty of their refined sinuous shapes was not attained at the expense of ergonomics.
In 1954, when Gariboldi was awarded a Compasso d’Oro prize for Colonna, an ultra-functional earthenware set of his we’ve posted here, a few of his fine porcelain sets including Donatella (the vertically elongated one), Adriana (the one in the black-and-white picture), and Ulpia (in the closing images), were displayed at the Milan Triennale. Interestingly, it was the Adriana that earned Gariboldi an honorary diploma not the Ulpia that shared the same aesthetics but was much more impressive, at least from today’s perspective. However, the Adriana was to remain a prototype and the Ulpia and Donatella sets made it to production to much acclaim.
More images can be found in the comments down below.
Полвека назад, в ноябре 1969 г., в Цюрихском музее декоративного искусства открылась выставка «Магия бумаги», на которой был представлен ряд студенческих работ из гофрированного картона. Все они были выполнены учащимися отделения интерьерного дизайна Цюрихской школы декоративно-прикладного искусства под руководством знаменитого Вилли Гуля. Имеющиеся материалы не позволяют установить, экспонировался ли на этой выставке стул, созданный учеником Гуля Алоизом Рассером (1948), который поступил в упомянутую школу годом ранее, но доподлинно известно, что этот стул, отличавшийся от остальных студенческих работ тем, что вырезался из «массива» картона, а не складывался по линиями сгиба, появился на свет в том же 1969 году. Особенную же значимость этот факт приобретает в свете того, что ровно в то же самое время, на другом берегу Атлантического океана с гофрированным картоном начал экспериментировать Фрэнк Гери. Вот уж действительно магия!
P.S. К слову, серия картонной мебели Гери прогремела на весь мир, а стул Рассера можно увидеть только в музее.
———
Half a century ago, in November of 1969, Zurich Museum of Decorative Art hosted an exhibition called “Magic of Paper”, which featured corrugated cardboard pieces designed by students of the Interior Design class taught by Willy Guhl at Zurich School of Arts and Crafts. The exhibition materials we’ve been able to source provide no way of telling whether this exhibition included a cardboard chair conceived by Alois Rasser, a student of Guhl who had been admitted to the school a year earlier. Multiple sources claim, however, that Rasser’s chair, which departed from other students’ concepts in that it was solid, was designed in the same 1969. It is especially noteworthy that this chair originated at the very same time that Frank Gehry began his experiments with corrugated cardboard overseas! How’s that for the “magic of paper”?
P.S. While Gehry’s cardboard furniture burst onto the scene with a bang, Rasser’s chair can be found in just one museum in Zurich.
(photos: design-is-fine.org, Museum of Design Zurich via emuseum.ch)
Вестник постмодернизма,
выпуск №173
Раз уж мы в очередной раз заговорили об одном из самых примечательных постмодернистов от архитектуры, поделимся с вами еще одним его проектом, датируемым 1972-1974 гг. В это время Тайгерман, в 1971 г. в сердцах покинувший профессорский пост после одиннадцати лет преподавания, вынужден был довольствоваться редкими заказами и регулярно прибегать к микрозаймам. Но не зря ведь говорят, что художник должен быть голодным: может быть, поэтому архитектурные проекты Тайгермана, относящиеся к этому периоду, так хороши, а сам он в 1976 г. был удостоен чести представлять США на первой архитектурной биеннале в Венеции.
Этот летний дом, являющийся, по словам архитектора, «воплощением противоположностей», был построен в живописном пригороде Гарварда и отделен от шоссе яблоневым садом, высаженным по линеечке и отсылающим к модульным сеткам Миса ван дер Роэ, главного источника вдохновения для Тайгермана. Дальше – больше: дом, даже формой напоминая «Лейку», встречает посетителя глухим, но «естественным», облицованным кедровыми досками фасадом, впускает его внутрь сквозь небольшую дверь-видоискатель, а после распахивается масштабным пейзажем, открывающимся сквозь «нео-мондриановский (читай: неестественный)» фасад, обращенный к пруду.
Хоть сегодня и не пятница, предложим желающим отгадать, какое шутливое название получил этот «тощий» дачный дом?
———
Sunday Postmodernism,
issue No. 173
Since this channel has seen yet another project by Stanley Tigerman, one of the world’s major exponents of postmodern architecture, let’s explore his legacy of the 1970s further with a design that dates back to 1972-1974 when Tigerman, who had just quit professorship at the UIC school of architecture with a bang after eleven years of teaching there, was living off odd commissions and “juice loans”. Yet this period saw Tigerman produce some of his best works and even earn himself an invitation to represent the US at the first Venice Biennale of Architecture in 1976 – after all, an artist has to stay hungry, or so they say.
“A study in reversals”, according to Tigerman, this summer house was built in a picturesque suburb of Harvard, Illinois, and nestled away from the highway thanks to an apple orchard planted with the precision of Mies van der Rohe, Tigerman’s role model. What’s more, closed off from the highway with an opaque but “natural” façade in cedar, the Leica-shaped house lets the visitor in through a viewfinder-like opening and opens up inside with a majestic view of the natural landscape framed by a “neo-Mondrian (unnatural) façade” that faces the pond.
Even though it’s not Friday today, anyone willing is welcome to guess the playful way Tigerman referred to this house.
(photos: artic.edu, tigerman-mccurry.com, ofhouses.org)
130 лет назад в этот день родился Евгений Адольфович Левинсон, один из самых интересных архитекторов нашего родного Петербурга. Мы уже заготовили лонгрид о нашем любимом ансамбле, автором которого был Евгений Адольфович, а сегодня предлагаем вам своего рода пролог к этому материалу.
В 1930 г. Левинсон стал победителем конкурса на строительство жилого массива «Соцстрой» для рабочих на Песочной набережной. Предложенный архитектором проект предполагал строительство четырех жилых корпусов, организованных вокруг рабочего клуба и распахивающихся навстречу Малой Невке. К сожалению, исходный замысел претерпел радикальные изменения: вместо связного, вычерченного в конструктивистской эстетике комплекса было построено три дома, акцент был смещен на корпус по Песочной улице (ныне – ул. Профессора Попова), который изначально отсутствовал в проекте, а один из флангов упростили, ликвидировав вертикальный разрыв на фасаде и заменив протяженное остекление обычными окнами.
Тем не менее, архитектору удалось сохранить ряд элементов, связывающих этот проект с более ранним (и более конструктивистским) Домом совторгслужащих и своими более поздними постройками. Так, обращают на себя внимание цоколь бокового корпуса с ленточной рустовкой и скругленным углом, выразительное расположение и оформление балконов, круглые окна и пр.
———
Today marks the 130th anniversary of Evgeny Levinson, one of our most beloved Leningrad architects. We’ve already put together a long read on our favorite architectural ensemble by Levinson and would like to preface our future post with a note on one of his earlier designs, so here it goes.
In 1930, Levinson won the competition to design a new housing estate for workers on the bank of the Malaya Nevka (also known as the Sotsstroy Building). The winning design proposed building four blocks of flat centered around a workers’ club that would face the expanse of the river. Regrettably, Levinson’s original concept was largely modified as the construction began, affecting the clarity and cohesion of what would have been a constructivist masterpiece. Ultimately, the club was rejected altogether and only three residential buildings were completed with the dominant one facing Pesochnaya Ul. (Professora Popova Ul. these days) rather than the river - what’s more, the new building had not even been part of the initial plan. Of the two lateral blocks conceived originally, only one remained and was simplified by conjoining two volumes into a single one and replacing strip fenestration with regular windows.
That said, the houses boast a few unique features that make them unmistakably Levinsonian and resonate with the architect’s earlier - and more constructivist - design of the Soviet Trade Workers’ House as well as subsequent builds – take a look at the ground level of the lateral building with its pronounced rustication and curved corner, the sculptural placement and detailing of balconies of the main building, circular windows, etc.
Проект продуман до мелочей, а мебельщики говорят: «Нет, мы после такого ремонта ничего вам не установим…»
К сожалению, в такой ситуации можно только пожать плечами и смириться. Но если бы вы учли возможные ошибки еще на этапе строительства, то всё было бы совсем иначе.
Знакомьтесь — NEIGHBORS, производитель корпусной мебели на заказ, который может создать для вас гардеробные, библиотеки, столы и рабочие зоны — а, если нужно, и более сложные объекты.
Компания в этом бизнесе давно и не понаслышке знает, какие ошибки можно допустить при строительстве или на этапе черновой отделки, после которых в пространство не впишется ни один шкаф. Именно поэтому команда NEIGHBORS подготовила чек-лист с важными советами, которые помогут вам этих ошибок избежать.
Что вас ждёт в чек-листе?
— Как подготовить стены для подвесных конструкций и не допустить их обрушения.
— Почему важно заранее продумать установку дверей-купе в помещениях с натяжным потолком.
— Как добиться идеальной установки шкафа в нише без зазоров.
— На что обратить внимание при выборе листовых материалов для мебели.
— Как подобрать освещение, чтобы пользоваться мебелью оптимальным образом.
Этот чек-лист станет вашей шпаргалкой на этапах проектирования и строительства. А, значит, при соблюдении этих рекомендаций все этапы установки мебели пройдут легко и без сюрпризов.
Забрать чек-лист можно по ссылке — /channel/neighbors_expert_bot?start=mcm
Реклама. ООО "СИНТЕЗ". ИНН 7328088055
Erid: 2SDnje1AZ5M
Начав с фигуративных эскизов, Матего вскоре переключился на абстрактные мотивы, которые невозможно спутать с работами других французских модернистов. За свою жизнь художник создал несколько сотен гобеленов, среди которых были крупные заказы от «Радио Франс», Национальной библиотеки Австралии, консульства Франции в США, «Air France» и многих других.
Отдельного упоминания, конечно, заслуживает циклопических размеров гобелен «Rouen», созданный Матего в 1965 г. для фойе модернистского здания администрации Приморской Сены в Руане – лишь подготовка картонов для этого гобелена площадью 85 кв.м. (!) заняла 3 000 часов, еще месяц ушел на создание макета, а изготовление гобелена потребовало 20 000 часов работы обюссонских ткачей.
Продолжение следует…
———
After producing a few figurative designs, Matégot quickly transitioned to abstract motifs whose compositions and color palettes set them apart from other modernist tapestry designers of the time. Over his career, Matégot created hundreds of tapestries some of which were commissioned by Radio France, National Library of Australia, French consulate in New York, Air France to name just a few of his heavyweight clients.
In conclusion, we cannot help sharing “Rouen”, a monumental tapestry Matégot produced in 1965 for the lobby of a modernist building that housed the seat of Seine-Maritime in Rouen. Creating this 85 square-meters tapestry required 3,000 hours of cartooning, one month of assembling a model, and 20,000 hours of weaving by Aubusson masters!
To be continued.
(photos here and above: pedrojaimevasconcelos.es, latapisserie20e.com, seinemaritime.fr, decorativecollective.com, artsy.net, maisongerard.com, wright20.com, carters.com.au, fwmoa.blog, paulbert-serpette.com, boccara.com)
Это ненастоящая реклама «Жука». Это реклама «Жука», за размещение которой американский юмористический журнал «National Lampoon» не только не получил денег, но еще и мог потерять 30 миллионов долларов по иску, предъявленному производителем «Жука». Все дело в том, что эта «реклама» и слоган «Если бы Тед Кеннеди выбрал “Фольксваген”, сегодня он был бы президентом» отсылают к одному очень печальному событию в американской истории, которое получило название «Чаппаквиддикский инцидент» и лишило сенатора шансов на президентство.
18 июля 1969 г. Тед Кеннеди и несколько его женатых друзей устроили для шести незамужних советниц Роберта Кеннеди вечеринку в коттедже на острове Чаппаквиддик, чтобы поблагодарить девушек за их работу в ходе предвыборной кампании. Если верить показаниям Теда Кеннеди, то ближе к полуночи Мэри Джо Копекне, сославшись на плохое самочувствие, захотела вернуться в отель и попросила сенатора отвезти ее к паромному причалу (сумочку свою она при этом оставила в коттедже). Кеннеди сел за руль, зашел не в ту дверь свернул не туда и на приличной скорости выехал на узкий мост. Автомобиль сорвался вниз, Кеннеди сумел выбраться из воды, а его спутница – нет.
Хоть и к этой части истории остается немало вопросов, дальнейшие события вызывают сплошное недоумение…
———
This is not a real ad of the Beetle. This is an as that could’ve cost its runner, National Lampoon, $30 million in compensation to VW, if the dispute hadn’t been solved out of court. The thing is that both this mock ad and the slogan reference what was a gruesome event in the history of the US and the Kennedy family that came to be known as the Chappaquiddick Incident and put a lid on Ted Kennedy’s presidential aspirations.
On July 18th, 1969, Ten Kennedy and some of his married friends hosted a party at a rental cottage on the island of Chappaquiddick to thank the six unmarried “boiler room girls” for their efforts during Robert Kennedy’s presidential campaign. If Kennedy’s recollections are true, when it was not long before midnight, Mary Jo Kopechne felt under the weather and wished to return to the hotel, so she asked the senator to drive her to the ferry station (her purse, however, stayed at the party). With Kennedy behind the wheel, they took a wrong turn and ended up on a narrow bridge. The speed was much too high and the car skidded off into the water. Kennedy was able to escape the vehicle and swim to the shore; Ms Kopechne could not.
As if this part of the story was not alarming enough, the events that followed were simply appalling…
(photos here and below: volksfolks.org, theretrosite.com, Bettmann Archive, Joe Dennehy/The Boston Globe via Getty Images, newportbuzz.com, ebay.com, people.com, Associate Press, historycollection.com, theneweuropean.co.uk)
Наша библиотека пополнилась очень забавной книжкой на русском языке «Современная архитектура Швейцарии», изданной в связи с передвижной выставкой, которая проходила в Советском Союзе в 1968 г. Полная грамматических, орфографических, речевых и даже фактологических ошибок, эта брошюра вместе с тем дает представление о шествии модернизма по этой стране, подарившей миру Международный конгресс современной архитектуры (CIAM). Сегодня предлагаем вам познакомиться с «домом одного адвоката» в Херрлиберге (см. правый снимок и «правильное» описание под левым на заглавной фотографии), построенным в 1960-1961 гг. по проекту известного швейцарского архитектора Ганса Фишли, выпускника Баухауса. На момент этого заказа Фишли уже был опытным архитектором, за три десятилетия практики попробовавшим себя в самых разных стилях и жанрах. Тем не менее, дом для семьи Ганса Гуггенбуля (того самого «одного адвоката») стал для Фишли первой постройкой, организованной вокруг атриума – планировка, к которой архитектор будет нередко прибегать в дальнейшем.
По замыслу Фишли, такая планировка должна была создавать у входящего в дом иллюзию того, что постройка словно «исчезает», сменяясь видами сада. Квадратная одноэтажная коробка, спроектированная в эстетике «Интернационального стиля», представляла собой гезамткунстверк, элементы которого были либо изготовлены на заказ, либо тщательно подобраны, чтобы не нарушалась цельность восприятия. Такое внимание к деталям проявилось даже в выборе черновых материалов: поскольку Фишли хотел сохранить «естественный рисунок» бетона (béton brut), каждая доска для опалубки как следует осматривалась на предмет красоты ее текстуры.
———
A couple of months ago, we were lucky to get hold of another addition to our architectural library. Called Modern Swiss Architecture, this brochure was issued in connection with a 1968 mobile exhibition of contemporary Swiss architects in the Soviet Union and, despite countless grammatical mistakes, typing errors, stylistic imperfections, and even factual distortions, provides an amusing insight into the evolution of the Modern Movement in Switzerland, the birthplace of CIAM. What we’re bringing you today is a modernist dwelling referred to in this book as “a residence of a certain lawyer” and shown on the right in the opening snapshot (note that the correct description in Russian is on the left). This house was built Herrliberg in 1960-1961 to the designs of Hans Fischli, a prominent Swiss architect who had studied at Bauhaus under Josef Albers, Wassily Kandinsky, and other luminaries. At the time of this commission from Hans Guggenbühl, Fischli was already an established architect with a career spanning over three decades and multiple styles and genres. However, Villa Guggenbühl was still a pioneering project for him as it was Fischli’s first atrium-centered design – something he would often reuse in subsequent years.
As explained by the architect himself, “the main idea of the floor plan was: you enter and have «no house» in front of you, you can rather see through the house into the garden”. Built as a single-story square-shaped exemplar of the International Style, this house was a gesamtkunstwerk whose parts were either custom-designed or carefully selected to create a total work of art. Fischli’s attention to detail and craftsmanship was impressive; wishing to preserve the natural effects of exposed concrete (béton brut), he was extremely meticulous when it came to the selection of wooden boards for the formwork. Only those that had a beautiful grain were accepted.
(photos: Walter Binder, SIK-ISEA, Kunstarchiv HNA 39, nik biedermann architekt, swiss-architects.com, elarafritzenwalden.tumblr.com)
В 1947 г. Карло Моллино создал несколько предметов интерьера для выставки, которая была организована в Бруклинском музее некоммерческой организацией CADMA. Этот орган, название которого можно расшифровывать как Комитет по содействию ремесленным мастерским и распределению сырья, был сформирован после войны, чтобы помочь итальянским мебельщикам наладить выпуск высококачественной продукции, в том числе для зарубежных рынков, и впоследствии стал основой для более крупной «Национальной ремесленной компании» (CAN), которая курировала «Дом итальянских ремесел» в Нью-Йорке. Среди предметов Моллино был торшер «CADMA», который, к сожалению, был утрачен во время пожара в студии архитектора.
Тридцать лет назад Паола Коломбари, сестра основательницы миланской галереи «Galleria Rossella Colombari», поспособствовала возрождению этого торшера из пепла, выпустив модель ограниченным тиражом для упомянутой галереи. Поскольку сегодня пятница, предлагаем желающим ответить на вопрос, какое название получила реинкарнация этого светильника?
———
In 1947, Carlo Mollino created a few furnishings to be displayed at Brooklyn Museum as part of an exhibition held by CADMA, the Committee for Assistance and Distribution of Materials to Artisans which had been set up right after the war to help Italian craftsmen produce quality items that could be marketed overseas. Later, CADMA expanded into the National Artisanal Company, or Compagnia Nazionale Artigiana (CNA), which established the House of Italian Handicrafts in New York City. Mollino’s submission included a floor lamp called CADMA, which was regrettably destroyed by fire at the architect’s studio.
Thirty years ago, Paola Colombari, the sister of Rossella who was the owner of Galleria Rossella Colombari in Milan, brought Mollino’s design from the ashes by recreating the lamp for the said gallery in a limited-edition series. Since it’s time for our usual Friday quiz, do you think you can guess the name this reincarnated lamp is known under now?
(photos: mutualart.com, galleriarossellacolombari.com, wright20.com, quittenbaum.de, artsy.net, piasa.fr, thefmgallery.com, are.na)
Раз уж мы заговорили об истоках компании «Torben Ørskov», важно рассказать вам еще одну историю, иллюстрирующую не только стремительный взлет упомянутой компании, но и блистательный поиск технологического решения в ответ на художественный замысел и даже культурный контекст. К 1953 году, моменту основания «Torben Ørskov», датчане переняли у американцев одну пищевую привычку – употребление зеленого салата. Для проектирования салатников основатель компании Орсков обратился к своему близкому другу, гражданскому инженеру и материаловеду Герберту Кренхелю, выпускнику Политехнического института в Копенгагене. «Одержимый» исследованием свойств материалов, Кренхель с азартом взялся за решение этой дизайнерской задачи, которую он уточнил для себя следующим образом: салатники должны одинаково хорошо смотреться на кухне и в столовой и иметь привлекательные формы и поверхности, чтобы их «хотелось взять в руки». Дизайнер задумал изготовить посуду из тончайшей листовой стали и покрыть ее эмалью, недорогим и долговечным материалом. Для этого ему пришлось разработать совершенно новую технологию, благодаря которой изделия получили глянцевую поверхность внутри и матовую снаружи.
Коллекция, выпущенная под названием «Krenit» в 1953 г., была настолько передовой и востребованной, что о ней вскоре узнали и за пределами Дании: в следующем году Кренхель был удостоен золотой медали Миланской триеннале, а за последующие десять лет было продано более одного миллиона изделий. В 1964 г. выпуск салатниц был прекращен, поскольку место во главе стола занял пластик, но это уже совсем другая история…
———
Now that we’ve mentioned Torben Ørskov’s beginnings as an acclaimed Danish furniture-maker, it’s time for another anecdote that would provide an additional insight into the company’s early success and serve as a textbook example of technological advances brought about by a particular design concept and cultural background. By 1953, the year Torben Ørskov was established, Danes had acquired an American habit of eating green salad and were thus in need of salad bowls. Ørskov, the founder of the new company, enlisted the help of his close friend Herbert Krenchel in designing a series of bowls. A graduate of the Technical University in Copenhagen with a background as a civil engineer and material scientist, Krenchel was “infatuated” with material research and thus passionate about the new task which he supplemented with a few additional specifications. He felt the bowls should be equally suitable for the kitchen and the dining room and have visually appealing forms and surfaces, prompting the user to “want to reach out for” them. Krenchel came up with an idea to produce such bowls of very thin steel and cover them with enamel, an inexpensive and durable material. This required a brand-new technology that enabled using a polished layer of enamel on the inside and matte finish on the outside.
Released as Krenit bowls in 1953, the line was so innovative and commercially successful that it quickly made news both in Denmark and elsewhere; 1954 saw Krenchel receive a Gold Medal of the Milan Triennale and over a million bowls were sold in the next decade before steel gave way to plastic and the collection was discontinued, but that’s a whole other story…
(photos: sella-studio.com, okayart.com, artsy.net, artofvintage.nl, bada.org, classic-modern.co.uk, collections.tepapa.govt.nz)
В 1931 г. редакция журнала «СССР на стройке», который издавался с 1930 г. по инициативе Максима Горького, решила посвятить ноябрьский номер Ленинграду и, чтобы показать масштаб происходящих в городе перемен, поручила Борису Игнатовичу и Николаю Штерцеру, членам Родченского объединения «Октябрь», выполнить аэрофотосъемку города. Фотожурналисты, не имевшие соответствующего опыта, отправились выполнять задание на двух самолетах-разведчиках Р-5 и за четыре дня совершили несколько вылетов, обучаясь аэросъемке в прямом смысле на лету.
Вот как описывал свои впечатления Штерцер: «Дело в том, что имея 140 км скорости в час, при высоте в 300 м, а иногда и ниже, видишь, как все, что находится внизу, быстро продергивается под тобою. Совершенно нельзя ни секунды медлить. Сюжет, нужный к съемке, только несколько мгновений стоит так сказать на курсе и возможен к кадрировке». По воспоминаниям фотографов, чтобы сдать в редакцию 50 полноценных кадров, всего было сделано до 800 снимков и снято до 200 сюжетов, причем в основном фотографы пользовались неприспособленной для этого «Лейкой» «с единственным объективом "полтинником"», и летать приходилось очень низко, «почти на бреющем полете».
Некоторые кадры были опубликованы в журнале, с которым можно при желании ознакомиться по ссылке, а ряд фотографий был напечатан на открытках.
P.S. Больше снимков см. в комментариях к посту.
———
In 1931, editors of the USSR Na Stroyke (USSR in Construction) magazine, which had been founded one year earlier at the behest of Maxim Gorky, decided to devote the whole November issue to Leningrad and, to demonstrate the scale and grandeur of the changing cityscape, sent Boris Ignatovich and Nikolay Shtertzer, both members of Alexander Rodchenko’s Oktyabr, on an assignment to take aerial photographs of the city from two Polikarpov R-5 reconnaissance aircraft. Neither Ignatovich nor Shterzer had had any experience with aerial photography and it took them four days of learning on the fly to complete the assignment.
Here’s how Shterzer recalled his experience, "The thing is that when you are moving at 140 km/h at an altitude of 300 meters or less, everything you see on the ground leaves the field of view so quickly that you mustn’t waste a second. You have just a few moments at most to focus and frame an image, otherwise it will be gone.” According to the photographers, they had to take up to 800 pictures and shoot up to 200 videos to be able to select 50 decent photographs for publication. Also, most of them were taken with a 50 mm Leica, which is hardly a weapon of choice for this type of assignments, and at low, "almost nap-of-the-earth", altitudes.
Some of the resultant photographs were published in the November, 1931 issue of the magazine, which is available here. Also, a few pictures were later used for postcards.
P.S. For more images, check out the comments down below.
(photos: russiainphoto.ru, pastvu.com, electro.nekrasovka.ru, csdfmuseum.ru, a-kuryatkov.livejournal.com)
…Уровень технологического наполнения и автоматизации этого Дома будущего впечатляет: ворота гаража распахивались при приближении автомобиля, пылесос в прихожей автоматически очищал обувь, окна были оснащены автоматическими стеклоподъемниками, в кабинетах имелись встроенные пишущие машинки, а в гостиной – «мультимедийная» система, проигрывавшая классическую музыку и выводившая на экран картины из коллекции жильцов. Кроме того, дом был оснащен антенной, через которую электричество проникало внутрь и распространялось беспроводным образом, и системой пневмопочты, доставлявшей корреспонденцию в местное почтовое отделение.
Чтобы у вас не сложилось ощущение, что вы только что прочитали отрывок о проектах архитектора Вертибутылкина из «Незнайки в Солнечном городе», скажем лишь, что после завершения выставки «Дом будущего» был благополучно разобран. Однако благодаря полету фантазии его создателей и вниманию к потребностям потенциальных жильцов свою задачу этот проект выполнил, фактически став отправной точкой для формирования в Дании функционалистской архитектурной школы, но это уже совсем другая история…
———
…The degree of automation and technical innovation in this House of the Future was just as impressive. The garage door would open automatically on approach, the entryway had a doormat that vacuumed the dirt of the visitor’s shoes, windows rolled up and down at the turn of a handle, studies had built-in typewriters and the living room was equipped with a multimedia system that played classical music or a slideshow of owners’ paintings. What’s more, the roof had an antenna to collect electricity and distribute it wirelessly inside the house and there was a pneumatic-tube system that would ship mail directly to the local post office.
As this is a tiny architectural note and not a cyberpunk novel, it’s time we stopped listing off the futuristic features of the house and concentrated on the actual future thereof. Once the exhibition was over, the house was dismantled but not forgotten. Jacobsen and Lassen’s ingenuity and attention to the needs of its potential dwellers set the house apart from other exhibits and set the stage for the emergence of functionalist architecture in Denmark. However, that’s a whole other story…
Как известно, в начале 1960-х гг. Акилле Кастильони столкнулся с отсутствием на рынке светильников, которые могли бы освещать обеденный стол, не свешиваясь с потолка. Учивший, что «дизайн требует наблюдательности», итальянец нашел решение во время прогулки со своим братом, Пьером Джакомо, по вечернему Парижу при свете уличных фонарей. Вскоре пробел в торговом ассортименте производителей светильников был восполнен: в 1962 г. братья спроектировали один из самых узнаваемых предметов в мире, торшер «Arco».
Составленный из куска каррарского мрамора, стальной дуги и плафона, этот культовый предмет отражал тогдашнее увлечение специалистов творческих профессий «готовыми объектами». Паола Антонелли, куратор нью-йоркского Музея современного искусства, в 1980-х гг. учившаяся архитектуре в Милане, вспоминала, как Акилле приходил на свои занятия с большой черной сумкой, из которой извлекал и расставлял на столе – каждый раз новые – вещи, созданные из найденных объектов: «Эти работы были наиболее поучительными материалами в его лекциях о дизайне».
Памятуя, что Акилле говорил: «В лампе “Arco” нет никаких декоративных элементов; все в ней подчинено функции», - в рамках сегодняшней викторины предлагаем желающим (из числа тех, кому этот факт неизвестен!) восполнить другой пробел и отгадать, какую функцию было призвано выполнять отверстие в мраморном пьедестале?
———
It is a well-known story that the early 1960s saw Achille Castiglioni face a complete lack of movable lighting solutions that could illuminate e.g. a dining table without being attached to the ceiling. Together with his brother, Pier Giacomo, he soon filled that void after an evening stroll in Paris under the light of streetlamps – after all, “design requires observation”, as Achille used to say. In 1962, the world saw the Arco floor lamp, one of the undisputed icons of design.
Composed of a chunk of Carrara marble, a steel arm, and a reflector, the Arco was a showcase of the 1960s trend for ready-made pieces. Paola Antonelli, a former design curator with MoMA who studied architecture in Milan in the 1980s, recalled how Achille had had a habit of coming to his classes with a large black back, “from which he would extract and line up on the table that day’s chosen pieces from his collection of found objects”. According to her, “these were the most effective tools of design instruction”.
Speaking of voids and bearing in mind Achille’s statement that “Arco has nothing decorative. Each detail fulfils a practical function”, today’s quiz will invite you to guess the intended use of the hole, which was drilled in the lamp’s pedestal. As usual, please refrain from googling and responding if you happen to already know the answer.
(photos: fondazioneachillecastiglioni.it, flos.com, interiornotes.com, italialiving.com, inspire.mohd.it, olsonbaker.com)
5 ноября начинаю новый курс лекций — «Скандинавский дизайн». В нём семь лекций о дизайне четырёх стран — Швеции, Дании, Финляндии и Норвегии — в XX веке. В центре моего внимания будет дизайн мебели и интерьеров, но ещё я покажу много керамики и фарфора, стекло, текстиль, бытовую технику. Главные персонажи лекций — широко известные звёзды скандинавского дизайна (Алвар Аалто, Арне Якобсен, Ханс Вегнер и другие), а вообще в них будет упомянуто, по моим подсчётам, около двух сотен имён. Скандинавский дизайн я очень люблю, и читать этот курс для меня — большое счастье.
К каждой лекции слушатели получат дополнительные материалы — ссылки на сайты, популярные и научные исторические статьи, в некоторых случаях — на книги, полностью доступные для чтения в электронном виде. Лекции проходят в прямом эфире и записываются, записи будут доступны три месяца после окончания курса. Их можно купить как для себя, так и в подарок кому-то. До 5 ноября курс продаётся со скидкой.
«Не будет страсти – останется одна технология, бездушная фарфоровая масса. Сначала жизнь, потом творчество – только в таком порядке».
Упомянутый недавно Джованни Гарибольди сотрудничал с фабрикой «Ginori» в течение четырех десятилетий, начиная с 1930 г., когда за художественные вопросы отвечал Джо Понти. Собственно, придя на фабрику 18-летним подмастерьем, Гарибольди начинал с воплощения эскизов Понти, а затем стал создавать свои собственные формы. Так, уже в 1933 г. жюри Миланской триеннале отметила его фигурку «Пегас». Сделавшись художественным руководителем «Ginori» в 1946 г., к 1950-м гг. Гарибольди стал автором множества скульптур и сервизов, постепенно утрачивавших декор и приобретавших выразительность за счет форм.
Дополнительные снимки см. в комментариях к посту.
———
"Without passion it would only be technical. Soulless, only porcelain. Creation follows life, not vice versa."
Giovanni Gariboldi’s stint with Ginori spanned over forty years starting from 1930, when Gio Ponti was an artistic director there. He joined the factory as an 18-year-old apprentice initially responsible for executing Ponti’s designs and then progressed to creating his own shapes. Already in 1933, his Pegaso sculpture was recognized at the Milan Triennale. In 1946, Gariboldi took over artistic leadership of the factory and, by the early 1950s, made himself a name as the creator of dozens of sculptures and sets of tableware that tended to get rid of ornamentation through the expression of their shapes.
More images can be found in the comments down below.
(photos here and below: cambiaste.com, anticoantico.com, mietestromgas.de, bonhams.com, ponteonline.com, donzella.com, mutualart.com, mudeto.it, nilufar.com, wright20.com, colasantiaste.com, compasso-design.it, anca-aste.it, lombardiabeniculturali.it. pamono.eu. collections.vam.ac.uk, capitoliumart.com labohomedecor.it, ideamagazine.net, archivi.triennale.org)
Уже традиционная воскресная подборка постов, опубликованных на других каналах про дизайн:
🟢Юлия Голавская показывает текущий проект до начала декорирования. Запомним эти фотографии, чтобы потом посмотреть, как искусство и аксессуары меняют пространство. Кстати, на канале есть еще одна такая история, где показан проект от пустой белой коробки до готового интерьера: квартира Екатерины Григорьевой.
🟢Марина Новикова, известная как “Дизайнер в кокошнике”, размышляет о профессии дизайнера с точки зрения японской концепции икигай.
🟢Не просто пост, а целый тред — Света Липкина (одна из тех, кто придумал конкурс ”Придумано и сделано в России”) рассказывает о том, по каким принципам оценивать дизайн. В качестве иллюстраций — работы российских дизайнеров.
🟢Даша Соболева расспросила дизайнера Елену Русанову, как добавить в интерьер ощущение истории. Особенно рекомендую этот пост хозяевам квартир в старом фонде.
🟢IN/EX показывает коллаборацию Жостово и Пушкинского музея к выставке фламандских натюрмортов.
🟢Оказывается, “Икарус” — это не только автобус, но еще и детская коляска, выпускавшаяся тем же самым предприятием. Подробнее об этом читайте у Mid-Сentury, More Than.
Поскольку мы давно вместе не слушали хорошей музыки, предлагаем отметить пятидесятилетие песни, ставшей, по словам автора, американским гимном.
Путь к этому «горизонту» был долгим и трудным: Ларри Вайс (слева на фото) вырос в Нью-Йорке в семье торговца текстилем и должен был продолжать дело отца, работая в офисе на Нижнем Бродвее и мечтая о карьере на Верхнем. Вместо встреч с клиентами Вайс «ходил по кинотеатрам и писал стихи в подземке» до тех пор, пока однажды не забыл в метро свой портфель с документами. Тогда отец Вайса понял, что пришло время оставить надежды на торговое будущее сына, и оплатил тому первую демо-запись, благодаря которой Вайс наконец получил место внештатного автора песен в одной из бродвейских студий. В 1974 г. Вайс, перебравшийся к тому моменту в Лос-Анджелес, записал свой первый альбом «Black & Blue Suite», начинавшийся с песни «Rhinestone Cowboy». Этот трек был отвергнут всеми без исключения лейблами звукозаписи из Нэшвилла, к которым Вайс обращался с предложением о сотрудничестве.
P.S. Текст песни, обращенный к прошлому и будущему, оказался пророческим: в конце 1974 г. ее услышал Глен Кэмпбелл. Он немедленно решил записать свою версию, в 1975 г. возглавившую хит-парады в США, Канаде и ряде других стран и со временем ставшую песней №1 в репертуаре Кэмпбелла. Количество кавер-версий этого хита, исполненных в том числе именитыми музыкантами, не поддается подсчету – будем рады, если вы поделитесь своими любимыми и расскажете, какая из двух опубликованных нами вам ближе!
———
It’s been a while since we listened to some good oldies together, so how about celebrating the 50th anniversary of a song that, in the words of its author, has grown to the status of American anthem?
Larry Weiss’s road to this “horizon” was a long and difficult. Born into the family of a New York textile salesman, Weiss (shown on the left) was supposed to continue his father’s business working out of lower Broadway with hopes for a career in upper Broadway. He ignored client meetings going to the movies and writing lyrics on the subway until he left his attaché case on the train. That ultimately convinced Weiss’s father to abandon his hopes of a business career for his son and finance Larry’s first demo recording, landing the musician as a freelance songwriter with an upper Broadway studio. In 1974, Weiss, already based in Los Angeles, recorded his first album titled “Black & Blue Suite” that opened with a song called “Rhinestone Cowboy”. The latter was rejected by every Nashville label Weiss approached with his record.
P.S. Weiss’ lyrics, reminiscing the past and longing for the future, turned out to be prophetic. In late 1974, Glen Campbell heard the song on the radio and soon decided to record his own version of it. Campbell’s take released as the lead single on his 29th album, Rhinestone Cowboy, in 1975 shot to the top of the charts in the US, Canada, and a few other countries the same year quickly turning into Campbell’s signature hit. Over the years, Rhinestone Cowboy has seen countless covers some of which are by celebrated artists and we can’t wait to hear about your favorite versions or which of the two we are posting here you like best!
(photo: AP Photo/John S. Stewart via nwamedia.photoshelter.com)
P.S. Более подробно о преемственности, характерной для работ Евгения Адольфовича, мы поговорим в следующий раз, а сейчас, раз уж мы оказались неподалеку, давайте почтим память только что снесенного Ленинградского дворца молодежи, важного и для истории модернизма, и для нас лично, тем более, что архитектурное решение дворца отсылает к двум другим работам Левинсона – нереализованной башне Дворца Ленсовета (фото 1-3) и гостинице «Советская»…
Прощай, Дворец молодежи! Прощай, первое знакомство с ленинградским модернизмом, первые поцелуи в зимнем саду, дискотеки и подростковые разборки по пятницам, а позже - незабываемые блюзовые вечера с Александром Ляпиным и Игорем Доценко по субботам… Прощай, молодость!
P.P.S. Менее субъективная и более развернутая характеристика Дворца содержится на любимом archi.ru. Мы вряд ли напишем лучше…
———
P.S. We’ll be sure to explore Levinson’s signature elements in our next note. In the meantime, we’d like to add a personal touch to this post by remembering the newly-demolished Palace of Youth which stood across the street from the Sotsstroy compound as a stalwart of Soviet modernism and tribute to Levinson’s legacy, the tower he had envisioned for the Lensovet Palace of Culture (unbuilt; pics 1-3) and the Sovetskaya Hotel…
Alas! That pang will be severe… Good bye, the Palace of Youth, a masterpiece of Leningrad modernism we knew from our childhood, good bye, Friday nights at the disco with first kisses in the Winter Garden and first muggings outside, good bye, Saturday nights with unforgettable blues jams courtesy of Alexander Lyapin and Igor Dotsenko. Good bye, the days of our youth…
P.P.S. A less personal account of what we’re bidding farewell to can be found here. It doesn’t get any better than this.
(photos here and above: begemusja.livejournal.com, archi.ru courtesy of Alina Zalyaeva, dzen.ru users Мечты о Ленинграде, zoom-spb, babs71.livejournal.com)
Парочка, которую вы видите на заглавной фотографии, - одногодки, друзья и партнеры, датские архитекторы Флемминг Лассен (на стуле своего кумира и вдохновителя, Миса ван дер Роэ) и Арне Якобсен (на шезлонге собственного сочинения). Шезлонг этот был создан в 1929 г., когда Якобсен изучал возможности использования ротанга, чтобы сделать деревянную мебель менее массивной и тяжеловесной. С этой работой в том же году архитектор принял участие в конкурсе, объявленном датским обществом лозоплетельщиков. Первые модели шезлонга изготавливались методом густого (или сплошного) плетения, а в дальнейшем Якобсен прибег к бамбуковому стеблю, чтобы сделать кресло более воздушным.
Из-за ошибочного мнения о том, что шезлонг был представлен на той самой Парижской выставке 1925 г. и даже был удостоен на ней серебряной медали (Якобсен действительно участвовал в упомянутой выставке и был премирован, только совсем за другой стул), кресло получило название «Париж», под которым производится и по сей день. Ну, а мы по пятничной традиции предложим желающим неторопливо рассмотреть это кресло и ответить, какое шутливое прозвище изначально дал своей работе Якобсен?
———
The opening picture shows two prominent Danish architects who were also exact contemporaries and partners, Flemming Lassen (the one in an MR chair designed by Mies van der Rohe, Lassen’s look-up-to) and Arne Jacobsen (the one in the wicker chaise of his own design). The wicker chair was created in 1929 as Jacobsen was exploring the use of rattan for furniture-making as a lighter alternative to wood traditionally used by Danish cabinetmakers. The chair was submitted for a competition organized by the Danish Basket Weavers’ Association the same year. Unlike the earlier examples of this lounger that featured dense wickerwork, later pieces were made of spaced-out bamboo strips and had a lace-like appearance.
Because of an erroneous belief that this chaise was displayed at the 1925 Paris Exhibition and even earned Jacobsen a silver medal (the architect was indeed awarded a silver medal, but for a different chair design), the chair is now known and commercially available as the Paris Chair. Since it’s Friday today and time for our traditional quiz, we’re inviting anyone willing to guess the original nickname of this design without googling.
(photos: Stjernegaard Fotografi, arnejacobsen.com, piasa.fr, sikadesignusa.com, bukowskis.com, audocph.com)
1952-й год ознаменовался для венгерского завода «Икарус» не только выпуском первого троллейбуса, 60Т, спроектированного, чтобы компенсировать дефицит советских МТБ-82, но и началом производства детских колясок. К началу 1960-х гг. завод выпустил несколько десятков тысяч колясок, корпуса которых, как и у довоенных автобусов, изготавливались из древесины, а после покрывались искусственной кожей для удобства чистки.
Коляски «Икарус» были очень просторными (ребенок мог перемещаться в них в сидячем положении) и выглядели довольно эффектно благодаря жесткой сдвижной крыше, как у кабриолета, «окнам», сквозь которые родители могли наблюдать за пассажиром, а также алюминиевым дискам, крыльям и бамперу. Посадка, правда, у детских «Икарусов» была достаточно низкой, но этим в те годы страдали все коляски… Мы пока не изучали феномен низких колясок и будем рады, если вы поделитесь своими соображениями.
———
For Ikarus, a Hungary-based bus manufacturer, 1952 marked not only the production of its first ever trolley bus, 60T, designed to compensate for the shortage of the Soviet MTB-82’s, but the launch of the Ikarus stroller. By the early 1960s, Ikarus produced tens of thousands of strollers. Each of them was made of plywood, just like the bodies of pre-war buses, and covered in synthetic leather for ease of cleaning.
Ikarus strollers were quite spacious, enabling the passengers to ride in a semi-sitting position, and were eye-catchers thanks to their convertible-like roofs, side windows that allowing parents to check up on their sleeping kids, and aluminum wheels, mudguards and fenders. Sadly, they were very low-slung, but that was something that plagued the entire stroller industry in the 1950s. We’re struggling to understand why almost all of 1950s strollers were low-riders and would appreciate your thoughts on that.
(photos: Endre Friedmann, Magyar Fotó/Ernő Vadas, MTI/Klári Patkó, szodaszoras.hu, hvg.hu, index.hu, galeriasavaria.hu, hirado.hu)
Матье Матего славен не только своим «металлическим тюлем», но и более традиционными ткаными изделиями. Талантливый художник, он еще в 1930-х гг. попробовал себя в самых разных ипостасях и, живя на вилле Сера, сдружился с разными представителями творческого авангарда Франции, в том числе с керамистом Жоржем Жувом и Андре Люрса, архитектором упомянутой виллы и братом художника Жана Люрса.
В конце 1930-х гг. Матего впервые приложил руку к созданию гобеленов, а в 1945 г., вернувшись после войны в Париж, познакомился с Жаном Люрса, кому Франция и, в частности, Обюссон, родина французских шпалер, обязаны возрождением шпалерного искусства, и гобеленистом Франсуа Табардом и взялся за это ремесло всерьез – да так, что в 1959 г. вообще продал свой мебельный бизнес и всецело посвятил себя шпалерам.
———
Mathieu Matégot is renowned not only for his Rigitulle “fabrics” of perforated sheet metal, but regular fabrics as well. A talented artist, he vacillated between different creative fields from the early 1930s and, living at the Villa Seurat in Montparnasse, became friends with various representatives of the French avant-garde, including ceramicist Georges Jouve and Villa Seurat’s architect André Lurçat who was the brother of artist Jean Lurçat.
Already in the late 1930s, Matégot took an interest in the art of tapestries and later, when he returned to Paris in 1945, met Jean Lurçat whose enthusiasm was pivotal in reviving the French tapestry tradition and its center in Aubusson and master weaver Francois Tabard and became one of the driving forces of the New Tapestry movement, ultimately selling his furniture business in 1959 to fully focus on tapestries.