163
just a girl in her 20s performing as a phd researcher tg: @jssunlys inst: @mauvaisang
В конце июня я сдала последний экзамен и приняла первые экзамены у студентов
До защиты диссертации остался год – почти дописан текст, сданы все кандидатские экзамены... Параллельно как преподаватель впервые принимала у студентов экзамены (а сама готовилась к своему!). Выводы примерно такие:
1) Преподавателем переживаешь из-за экзаменов так же сильно как студентом. Иногда думаю, что я правда очень лояльный преподаватель, у меня нет цели намерено «валить» (видимо, сказывается опыт работы с младшешкольниками). Тем не менее, студенты всегда переживают буквально до трясучки, и это заставляет в целом задуматься о (не)адекватности экзаменационной системы, особенно для первокурсников, у которых психика поломана ЕГЭ.
2) Я очень рада каждый день просыпаться и делать свою работу. Для меня преподавание – это то, что позволяет заниматься исследованиями и вместе с тем выводить их за рамки академии. Постоянное накопление знаний и их брожение без дела потеряло для меня смысл. Я не хочу, чтоб сам факт того, что я «знаю», подпитывал эго, и еще больше не хочу, чтоб эти знания были нужны от силы троим знакомым-коллегам (и то потому, что вы друзья). Хочу, чтоб накопленный опыт реально существовал для кого-то, был полезен и передавался кому-то, решал какую-то значимую практическую задачу. Кажется, в этом смысл любого долгого учения!
3) Быть 8 лет в статусе студентки и писать кандидатскую сложно. Даже если не брать в расчет кучу бюрократических моментов (смены названий, множество требований к поиску рецензента и тп.) это в целом прекарное и непонятное положение. Найти работу в академии сложно, а твоя интеллектуальная деятельность плохо видна другим людям вне ее стен (всем правда непонятно, чем конкретно ты все-таки занимаешься). В университете хотят, чтоб ты сосредоточился на написании диссертации, а работодатели – чтоб ты работал. Молчу о том, что совмещать такое с обычной не-преподавательской работой практически нереально. Большинству кажется, что аспирантура это место, где можно просто ничего не делать еще три года и, может быть, получать стипендию.
В глубине души надеюсь, что, пройдя путь до конца, я почувствую, что это того стоило, но так или иначе, я рада тому, как все есть сейчас!
Female rage или как стать роковой женщиной
Каждый раз, когда вижу рилсы на тему female rage, вспоминаю о том, какой же на самом деле это долгоиграющий троп – нуарные женщины, фам фаталь, вампирши, истерички и т.п. Частично он эмансипаторный, частично проблематичный, особенно когда женщина показана как гиперсексуализированный, приятгательный и притом опасный объект. Что забавно, в нуарных фильмах, снятых мужчинами, она почти никогда не получает счастливого финала (обычно наказывается одиночеством или погибает). И это неспроста – Пер Факснельд, например, в книге "Инфернальный феминизм" пишет, что этот яркий образ на самом деле стал проекцией мужских страхов, зародившихся в конце 19 века, когда женщина начала становиться все более самостоятельной, финансово независимой, занимать мужские рабочие ниши в военный и послевоенный период, в общем, воплощать собой разрушение традиционного семейного уклада.
Подробнее расскажу про все на лекции в это воскресенье, 18 мая, в 19:00, в рамках большого цикла. Подробности и билеты здесь, буду рада всех видеть! 🤩❤️
Очень хорошая новость – в продолжение первой лекции, посвященной женщинам в литературе, пройдет целый курс, который я прочитаю в том же красивом и гостеприимном местe. Очень давно мечатала о том, чтоб это случилось!
Первая лекция 12 апреля будет посвящена жанру автофикшн или автофикциональной прозе – сегодня это Анни Эрно, Оксана Васякина, Мэгги Нельсон. В литературоведении повелось так, что сам термин автофикшн как письмо о себе сформулировал Серж Дубровски, но на лекции я расскажу о французской писательнице Сидони-Габриэль Колетт, чьи первые работы печаталась под именем ее мужа. На самом деле именно её можно назвать одной из первых женщин, работавшей в жанре автофикционального письма. Билеты можно посмотреть тут, буду всех очень ждать!
💗Лекции будут проходить циклом, примерно раз в месяц, поэтому, если планируете ходить – можете смело вступать в чатик и ждать дальнейших обсуждений
Сделала пост для очень классного проекта – вчемсуть!
Немного рассказала об одном из моих любимых тандемов в литературно-философской дружбе 🪨🙏
Пока читала эту книгу, еще посмотрела «The Zone of Interest» и подумала, что только так и возможна репрезентация телесного опыта пыток, полное сведение тела до функции. Для черно-белых кадров использовали термальную съемку, реагирующую на тепло тела девочки, оставляющей яблоки для заключенных, для боли – красный фон и вопль, наследие «Шоа».
Читать полностью…
Июнь – месяц скорби
Так получилось, что за последние пару недель я посетила три кладбища, столкнулась со смертью близкого существа, вспоминала о недавних днях рождения родных и друзей, которых уже нет. Когда мы думаем о покойниках, они аккумулируют те пространства нашей памяти, которые никогда не существовали без них. Затем его занимает скорбь. Когда я иду по сельскому кладбищу под Пушкинскими горами, я вспоминаю, как Зебальд шел по кладбищу на острове Корсика и размышлял о призраках и скорби. Среди моих покойников есть и те, кто погиб насильственной смертью, и я часто вижу их призраки во снах, случайных датах, предложенных
страницах вконтакте. Зебальд пишет:
«Чем больше человеку по той или иной причине достается нести бремя скорби, вероятно недаром возложенное на человеческий род, тем чаще ему встречаются призраки»,
однако, возможно, вскоре от мертвецов не останется ничего, их значимость сильно слабеет.
Остаются лишь безымянные надгробия, кремированные тела, номера, алюминиевые гробы, нелепый церемониал. Мне кажется, важнее всего в кладбищах не надгробия, не поминальные службы, а зона ответственности, которую они предъявляют нам самим своим существованием, даже если на кладбище не похоронено ни одного нашего родственника. Оно предъявляет нам силы и мужество, чтобы помнить.
Virtual cemetery живет также и в нашей памяти, но физическое пространство мертвецов не дает ему раствориться в эфире. Кладбище возвращает покойникам их право на ресентимент (чем запущеннее могила, тем лучше), а нам – критический взгляд на прошлое, благодаря которому мы понимаем, что свершившееся не сделать несвершившимся. Наша ответственность, питаемая их ресентиментом, активизирует контрнасилие в памяти, и сегодня это помогает выживать. Из-за них мы уже никогда не сможем забыть по-настоящему.
Anish Kapoor
Интересная заметка Гаятри Спивак, в которой она пишет о его работах как о «земле, обретающей плоть» и как об «органе, который с удовольствием съел бы Леопольд Блум». Куски воска, втиснутые в экспозиционные залы, сочатся красным. Тело музея выворачивается наизнанку сквозь множество отверстий, в которых Капур видит самый архаический способ означивания себя. В конце концов, практически каждая его скульптура обнаруживает каверны, выемки, выпуклости, элементы женского или/и мужского, меняющиеся местами.
The Goetheanum, Dornach, Switzerland, designed by Rudolf Steiner
Читать полностью…
Вышла моя статья о Сиксу и голосе (голосах?) в её текстах. «Голосовые» метафоры всегда связаны с дискурсом о теле и тем, как с его помощью женский субъект «озвучивает» себя, но кроме биологизации можно углядеть еще и смену регистра: от Божественного зрения, взгляда завоевателя, который магическим образом оставляет свои следы на меченных телах, при этом оставаясь немеченным, нам предлагают перейти к путанице голосов и взглядов, множественным живым свидетельствам. Метафора Зрения меняется на Метафору Голоса. Её способ письма — говорить об историях, которые не были рассказаны; они находят отзвук в общей Песне, воплощенной в реальных женских телах и опыте, в их чувственности. Неуверенные голоса угнетенных составляют коллективный субъект Сиксу, который не обещает конечного воплощения, но
позволяет видеть реальное более «реальным». Такое множество глаз, множество голосов, множество тел — синоним феминистской объективности.
Браха Эттингер и взгляд Эвридики
Летом я читала много книг про постпамять, траму и мемориальную культуру. Они были связаны не только с дискурсом забвения и архива, но и с тем, как через матрицу феминного осмысляется утрата, травма и власть. Гендер часто элиминируется, когда речь идет о травме, потому что травма — всегда общее переживание. Травма не бывает только своя.
Но выбор на весах частного и коллективного часто приводит к тому, что женский голос сводится к не-свидетельству, плачу, хороводу страданий, как в фильме Клода Ланцмана. Хорошим примером того, как травма может говорить на языке феминного (и открытием для меня) стала Браха Лихтенберг Эттингер.
Я не знаю, как лучше подступится к тому, что она делает — Браха практикующий психоаналитик, художница, писательница и исследовательница. Но во всех ее работах говорит Женщина, Иное, Вещь: все то, что мы не можем присвоить себе. Она работает в зонах, где наше внутреннее встречается со внутренним другого, коллективным прошлым и общей раной. Ее метод — постоянная дифракция и отклонение, в том смысле, в котором они противопоставлены завершенности и определенности: женский взгляд не хочет присваивать, он терпит недоговоренности и пробелы.
Выбор Брахи — работать со всеми медиумами сразу, и при этом сделать так, чтобы мы не смогли сказать про финальное произведение, что оно «наше» или «чужое», «женское» или «мужское». В чем-то этот подход близок идее о творческой бисексуальности, о которой пишет Сиксу.
В то же время в такой открытости ко всем означающим говорит воображение женской принимающей структуры, бесконечного тела без конечностей, без отростков.
Больше всего мне нравится серия «Эвридика», для которой были взяты реальные фото, сделанные до и во время Второй мировой. Браха меняет безопасные фотографии из семейного архива, наслаивая на них фотографии из мест массового уничтожения, свое собственное детское лицо, фотографии счастливых родителей, обнаженные тела еврейских женщин с детьми на руках.
Эвридика показывает то место, в которое точно не хочется возвращаться, но на него невозможно не оборачиваться. Незаживающая травма и безымянные кладбища коллективной памяти переходят к нам от бабушек и дедушек, они пугают нас. Но в то же время они помогают противостоять фаллократической телеологии, предлагая незавершенность личных историй тех, кто не помнит войну родителей, но проживает ее вместе со своей собственной.
Gentle Objects in Art nouveau
Koloman Moser’s candy box Easter Egg (1905), and a vase by Louis Comfort Tiffany (1910)
Среди этих стеклянных платьев есть скульптуры Карен Ламонт, которая удивила меня во время подготовки к медиациям по выставке Glasstress в 2021 году. В тот же год я заболела ковидом и в медиациях так и не поучаствовала, но сохранила впечатление от наблюдений за бестелесными оболочками ее натурщиц. Кстати, это первый этап работы Ламонт — сначала нужно изготовить реалистичное тело (практически все ее работы в натуральную величину), потом сшить платье из ткани, и лишь затем поместить корпус в прозрачную обертку из стекла, как бы просвечивая контуры изнутри.
В пластичных складках и отсутствующих женских телах Ламонт драпирует вопросы гендера и идентичности. Женская телесность остается уязвимой и подчеркнуто обнаженной, даже будучи одетой. В недавно вышедшей книге No Kidding «Ученичество, или Книга Наслаждений» Клариси Лиспектор пишет:
«…несмотря на жару, она выбрала платье из тяжелого сукна, почти бесформенное, формой ему становилось ее тело, но
наряжаясь, она словно исполняла обряд, отчего становилась строгой и торжественной, сукно из ткани превращалось в материю, составляющую предмет, превращалось в оболочку, которой она придавала форму собственным телом — как могла обычная ткань обрести такую пластичность?»
Женская телесность становится репрезентантом феминности, ее главным органом. Одежда героини Лиспектор не является привычным инструментом защиты или способом сохранения тепла; напротив, она нарастает второй кожей, усиливая уязвимость. Тело Лори представляет собой образец нечеловеческой пластичности, принимая любые формы и измерения. Женское тело привыкло к метаморфозам и вмешательствам, к разрывам и потерям, наращиваниям конечностей и искусственных объемов, и в этом его исключительность. Можно было бы говорить об удивительной гибкости, как у тела без органов; но оболочка создается не телом, а взглядами, которые берут на себя контроль за проводимыми экспериментами. Стеклянные платья Ламонт в то же время напоминают мне об обложке сборника Энн Карсон Decreation. Рас-создавая свое тело через текст, Энн Карсон рассоздает свое эго, освобождая место для слияния с другими телами и демонстрируя готовность к модификациям.
В древности стекло находили уже готовым, застывшим в районах вулканической активности, и только потом научились изготавливать самостоятельно.
Стекло не имеет пор и пазух, оно рождается идеальным, как женское тело, затянутое в оболочку фармако-порно культуры. Оно вынуждено сохранять себя в застывшей идеальности, ретушируя следы старения и сколов.
Rebecca Horn, The Snake’s Ghost kinetic sculpture (2008), Sean Kelly Gallery in New York.
You can see how the pool of gray water is agitated by the apparatus with a small spiralling rod, reminding a snake. This very moment the reflected light starts moving
Сейчас читаю Hyperrêve Элен Сиксу, и в одной из глав она описывает, как в 2001 году Деррида получал почетную премию Теодора Адорно. Она размышляет о том, что по ее мнению могло бы повлиять или не повлиять на это событие, и приходит к забавному выводу — это её кровать.
Кровать, а точнее металлический каркас (который во французком называется sommier и этимологически связан больше со сном, sommeil, чем привычное lit) на самом деле принадлежал ее матери, а до этого некоему господину Беньямину, от которого перешел после его отъезда в 1930-х. На этой кровати Сиксу спала почти всю свою жизнь, на ней спал ее брат, на ней спали ее родители и на ней ее зачали, а еще раньше ее владельцем был Вальтер Беньямин. Сиксу устанавливает это по переписке, в которой он описывает свой переезд и продажу кровати — вещь, которой, казалось, не так много лет, уже пережила своего первого хозяина. Фигура матери выступает в роли почти сказительницы, ее речь состоит из постоянных повторений и çamrapelle. Она не помнит, как выглядел господин Беньямин, зато память возвращается к ней через вещи-артефакты, когда, рассматривая их, она вспоминает свою жизнь. Благодаря воспоминаниям, сотканным из нарратива кровати, мать становится собой, и благодаря снам, которые Сиксу увидела на кровати Беньямина, она начинает писать прозу. Благодаря им же Деррида, который тоже ночевал на этой кровати, придумывает эффект sero te amavi, то есть ощущение глубокой, необратимой скорби и начинает говорить о призраках, заимствуя тезис Августина «я полюбил тебя слишком поздно». Сиксу полюбила Беньямина, видя его сны, а когда она рассказала Деррида всю историю, он был поражен. Его ощущения от этого инцидента во многом сходятся с размышлениями в «Призраках Маркса» — фантомы умерших остаются с нами, они призывают нас к ответственности и никогда не исчезают; а еще фантомы делают нас собой.
(Есть и другие символы-сны: старая разрушенная башня в пригороде неподолеку от дома Сиксу, которую она посещает вместе с братом, чтобы поддерживать ее существование; день рождения Адорно 11 сентября 1903; башни-близнецы, тоже родственники друг другу, которые были разрушены 11 сентября, но продолжают населять мысли свидетелей).
Вся эта история нужна еще и для того, чтоб объяснить жест Деррида, с которого он начал свою речь на вручении премии во Франкфурте, 11 дней спустя после катастрофы 9/11: он называет ее Fichus и маскирует в ней обращение к Вальтеру Беньямину. Многих такой выбор удивил, и Сиксу раскрывает этот секрет — на самом деле он обращается к призракам Беньямина и Адорно, которые стоят в заднем ряду вместе. Как многие любовные письма, обращение Деррида, соединяющее друзей, дошло слишком поздно. Однако оно представляет собой выдающийся образец sero te amavi.
sometimes all I think about is эти вазы
Читать полностью…
🔵🧍🔵Leonora Carrington (1917-2011)
Очень люблю картины Леоноры Каррингтон, сюрреалистки британо-франко-мексиканского происхождения, которую, между прочим, относят к магическому феминизму. Ну, картины и правда магические!
Еще она немного занималась писательством, и у нее есть классный рассказ про тотемное животное-гиену, нарядившуюся в платье и пришедшую на бал дебютанток вместо нее. Эту гиену она действительно спасла из зоопарка, если следовать ее немного безумной, немного мифической биографии. На последней картине, кстати, она с гиеной, а рассказ в переводе и оригинале прикреплю в комментарии.
Дружба и академия
Прочитала лекцию про Дени Дидро сегодня для студентов на филфаке. Давно не чувствовала себя так хорошо относительно каких-то академических активностей. И хотя Дени Дидро не мой профильный автор, почти так же, как и эпоха Просвещения, а на факультете в последнее время происходит много всего странного, сегодня я правда впервые за долгое время почувствовала себя очень вдохновленной. И дело даже не в «сакральности» места, в котором я провела примерно 8 лет своей жизни (а теперь, вроде, могу преподавать), а в студентах. Было здорово поговорить про концепт просветительской и современной дружбы, ощущать какое-то сообщничество?, налаживать горизонтальную связь, видеть искренний интерес. В общем, это снова немного вернуло мою веру в институции, и пока на весах «смена названия кандидатской из-за словосочетания “женское письмо”/студенческое сообщничество» второе побеждает. Наверное, ради такой немного просветительской, немного освободительной дружбы мы и остаемся в академии.
Совсем недавно у меня в университете закончился курс, в котором мы много говорили про литературный канон, разбирали механизмы, которые на него влияют. В частности, обсуждали женщин-писательниц, многие из которых открылись для меня с новой стороны: например, Вирджиния Вулф, которая помимо своей литературной деятельности оказалась еще и правозащитницей птиц и других нечеловеческих животных, опубликовав эссе «Plumage Act», критикующее использования оперенья райских птиц в головных уборах, или художница Леонора Каррингтон, которая писала удивительные сюрреалистические рассказы. 8 марта в 19:00 я выступлю с лекцией, посвящённой этим и другим дамам, которые расширили взгляд современников на то, что такое литература, и открыли для нас те имена, которые рисковали остаться забытыми без их участия.
P.s. про Вирджинию Вулф и другие переклички литературы и animal studies можно почитать у Марины Иванкивы, замечательной преподавательницы и филолога, которая и провела у меня этот курс.
На праздниках мне удалось много читать для себя! Сейчас все силы в основном уходят на написание кандидатской и на работу (к слову, скоро буду в очень классном месте), но одной из книг, которая меня сильно увлекла, стал роман Яны Верзун «Музыка в пустом доме». В нем много личного, телесного, дневниковых записей и сокровенных признаний, окурков и других памятных вещиц, которые мы привыкли прятать в дальних ящиках комода. Это книга про взросление и, что немаловажно, становление женщиной в травматичном сеттинге начала 2000х.
К моей большой радости вместе с Яной Верзун я совсем скоро буду проводить презентацию этого романа в книжном магазине «Даль», а именно: 8 января в 18:00, по адресу Дмитровский переулок, дом 4. Буду очень рада, если придете послушать об этой книжке и поддержать меня и автора!
🔵Анонс прилагаю
Жизнь, сосредоточенная в суставах
«Со сводчатого потолка бункера свисала переброшенная наверху через блок цепь, на нижнем конце которой был крепкий железный крюк. Меня подвели к этому сооружению. Крюк зацепили за наручники, которыми были скованы за спиной мои руки. Потом цепь со мной подтянули вверх, пока я не повис на высоте примерно метра над полом. В таком положении, точнее, висении на скованных за спиной руках, можно на мышечном усилии продержаться в полусогнутой позе лишь очень короткое время. За эти считаные минуты, когда выкладываешь все силы, когда уже пот выступает на лбу и на губах и прерывается дыхание, на вопросы не ответишь. Сообщники? Адреса? Явки? – все это едва достигает сознания. Жизнь, сосредоточившись в одном ограниченном участке тела, а именно в плечевых суставах, не реагирует, потому что вся целиком и полностью расходуется на усилие. Но даже у физически крепких людей оно не может продолжаться долго. Мне лично пришлось сдаться довольно скоро. И тут затрещали-захрустели плечи – ощущение, которое мое тело не может забыть поныне. Головки суставов выскочили из впадин. Мой собственный вес стал причиной вывиха, я упал в пустоту и теперь висел на вывихнутых, вздернутых сзади вверх и вывернутых над головой руках. Пытка, Tortur, от латинского torquere, выворачивать: какой наглядный урок этимологии!»
Жан Амери, «По ту сторону преступления и наказания: Попытки одоленного одолеть».
Exteriors – Анни Эрно и фотография
Недавно наткнулась на книгу, которую практически целиком пролистала в магазине: Exteriors, собранная из отрывков «Дневника улиц» Анни Эрно, которому не так-то часто ставят хорошие оценки, а больше критикуют. Но именно вместе с фотографиями текст работает отлично: эту книжку изначально собирали как сопровождение к выставке в La MEP (Европейский дом фотографии в Париже), в феврале этого года. Сама она представляет собой сборник кратких, «снятых» в тексте Эрно, но уловимых эссенций реальности вокруг пригорода, сопровождаемых фотографиями из коллекции MEP (преимущественно Франция, но не только, еще Япония, Англия, США). Получается коллаж из динамического женского письма, заимствующего свидетельства, отрывки чужой речи и снимки городской повседневности второй половины ХХ века. Такие тексты, мне кажется, заставляют более бережно относиться к конструкциям памяти, снимая вопрос о достаточной значимости личного перед Реальным, ведь личное – и есть сама реальность:
«В наших впечатлениях о мире нет иерархии. Ощущения и размышления, вызываемые в нас определенными местами или предметами, не зависят от их культурной ценности: гипермаркет несет в себе столько же смысла и человеческой правды, сколько и концертный зал».
Про конференции и научные тусовки, которые вдохновляют
Сегодня выступила с докладом на конференции Векторы от московской Шанинки, на секции, посвященной феминистской теории. Это был неожиданно радостный для меня опыт: было очень много интересных докладов, и практически из каждого мне удалось вынести что-то для своей диссертации. Были доклады про гендер и квирность в советском неофициальном искусстве, женский опыт и военную травму, кистинских женщин и «контрабандный субъект Европы», спрятанный в попытках навязать западный феминизм, не учитывая рамки культурного и частного опыта.
Понравился доклад Аллы Митрофановой про социологию феминисткого знания и новый материализм, особенно размышления о книге Ольги Шпараги, которую мы частично использовали для летней лабы в Маяковке с Максом. Посмотрела на нее немного под другим углом, не с точки зрения солидаризации через практики письма, а с точки зрения «живых мертвых» тел угнетенных, которые остаются невидимыми в гетто, в концлагерях, на кухнях и в больницах. В какой-то момент эта заглушенная агентность становится стимулом политического действия, когда тело выходит на улицу, показывая дальнейшую невозможность своей «ущербности». Это то, что по сути до сих пор не включает в себя современное право, ведь его основной двигатель – субъект, а не натуральное, «природное» тело, субъектность утрачивающее.
А еще была атмосфера солидарности и поддерживающего комьюнити, говорящего от лица женщин и для женщин. Это то, чего так часто не хватает в «больших институциях», говорящих от лица «большой науки», где сейчас нахожусь я. Мой доклад был про поиск адекватного языка выражения и пересборку феминистской теории в текстах Сиксу. Надеюсь, в следующем году удастся доехать очно!
Что еще почитать про это:
•Торил Мой. «Сексуальная/текстуальная политика»: про голос у Сиксу, Лиспектор, Кляйн, и про то, почему Вирджинию Вулф надолго отстранили от феминистского наследия
•«Женщины, познание и реальность. Исследования по феминисткой философии»: о том, возможна ли феминистская наука без теоретизирования
• Джудит Батлер. «Присвоение телом гендера: философский вклад Симоны де Бовуар»: о том, почему человеческое тело на самом деле не универсальное и не человеческое
• Марианна Хирш. «Поколение постпамяти»: о том, можно ли думать о проблемах гендера и войне в едином контексте, и почему в фильме «Шоа» Клода Ланцмана женские голоса только плачут и поют
Marc Quinn’s shells (they are bigger than you first think)
Читать полностью…
Reclining Nocturne 4 (2018) and Decreation book cover
Читать полностью…
Some of her other artworks and performances with feathers
Читать полностью…
И просто классные фотографии Сиксу и Деррида в тему
Читать полностью…
nobuyoshi araki’s flowers reminding of tongues, lips and some other private parts
Читать полностью…