1823
Стихи и переводы Артема Серебренникова. Старинная поэзия Европы и Америки, цикл собственных сонетов и многое другое. Переводы публикуются вместе с оригиналом.
Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Канарская осень
Единственный удел я ныне видеть рад,
Где первенствует Вакх и царствует Помона;
Пусть вихри дерзкие, дыханья аквилона
Покоя сих земель вовек не возмутят.
Здесь смоква с персиком, здесь дыня и мускат
Венчают божество, что к винопитью склонно;
И гордой пальмы ствол, победе посвященной,
Согнулся от плодов, что сок в себе таят.
Здесь сладостный тростник растет не на трясинах –
Он рощами возрос на скалах и теснинах,
Амброзией ветра наполнены окрест.
Дает здесь древо плод в день первого цветенья,
И круглый год одна погода этих мест:
Здесь – лета и весны осеннее смешенье.
Antoine de Saint-Amant (1594 – 1661)
L'automne des Canaries
Voici les seuls coteaux, voici les seuls vallons
Où Bacchus et Pomone ont établi leur gloire ;
Jamais le riche honneur de ce beau territoire
Ne ressentit l'effort des rudes aquilons.
Les figues, les muscats, les pêches, les melons
Y couronnent ce dieu qui se délecte à boire ;
Et les nobles palmiers, sacrés à la victoire,
S'y courbent sous des fruits qu'au miel nous égalons.
Les cannes au doux suc, non dans les marécages
Mais sur des flancs de roches, y forment des bocages
Dont l'or plein d'ambroisie éclate et monte aux cieux.
L'orange en même jour y mûrit et boutonne,
Et durant tous les mois on peut voir en ces lieux
Le printemps et l'été confondus en l'automne.
Жан Буше (1476 – ок. 1545)
Jean Bouchet
Баллада ко всем сословиям
Что скажете, епископ, кардинал,
Аббат, кюре, служители Христовы?
Мирянин угнетение познал
От вас, и ущемленья терпит снова,
Не знаете занятия иного;
Из Церкви утекают, как река,
Богатства для набитья сундука,
И вы живете на широку ногу.
Разделайтесь с грехом – наверняка
Все попадем иль к черту, или к Богу.
О короли! Господь вам поручал
Пасти народ, вам послужить готовый.
Кругом теперь насилье и развал,
Царит грабеж под сению дворцовой.
Дворяне, честь считая пустяковой,
Смеетесь вы – но к вам придет тоска;
Вы, судьи, чья продажная рука
Неправый приговор творит помногу, –
Опомнитесь – беда недалека,
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Вы верности являйте идеал,
Селяне, совершая труд суровый,
Средь вас, купцы, пусть не живет нахал,
Что при торговле нарушает слово,
Не знайте искушенья никакого
Набить мошну, взирая свысока
На совесть, что бесчинному мерзка.
Чтоб не прийти к печальному итогу,
В грехах не проводите ни денька –
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Принц, время есть одуматься пока;
Настанет смерть, далёка иль близка,
И мы, пришедши к смертному порогу
Одетыми в дерюгу иль в шелка, –
Все попадем иль к черту, или к Богу.
Ballade a tous les etatz
Que pensez vous Euesques, Cardinaulx,
Abbez, Curez, & aultres gens d’Eglise
Que presidez comme les principaulx
Sur les gens laiz par merueilleuse guise,
Chascun de vous auiourdhuy se desguise.
Et de voz biens trop follement vsez:
Des grans tresors de Dieu vous abusez
Et les mettez en pompe reprochable,
Quay qu’il en soit ne vous en excusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Roys triumphans,ſeigneurs imperiaulx
Ausquelz la charge est du peuple commise
Compte rendrez de grans tors, griefz & maulx
Qu’on voz subiects par rapine permise.
Tous nobles gens ou vertuz sont soubmise
A votre nom trop ne vous amusez.
Iuges royaulx aux biens tant ne musez
Que faciez trop iustice maniable,
Compte en rendrez; n’ón’en faictes des rusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Gens de labeur ne soyez desloyaulx
En labourant voz terres par surprise,
Et vous marchans soyez bons & loyaulx
Sans barat faire en vostre marchandise,
Que de l’argent la folle friandise
Ne trompe aulcun, telz abuz refusez,
Nous serons tous quelque iour accusez
De noz forfaiz,le cas est pitoyable,
Soient doncq de nous,tous pechez recusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Prince, pensons sans estre gabusez
Que quand noz iours ſeront par mort vsez,
Dequelque estat que nous soyons, sans fable,
Vestuz d’habits, riches, ou pertusez,
Il fault aller ou a Dieu ou au Diable.
Джон Скелтон (ок. 1460 – 1529)
John Skelton (ок. 1460 – 1529)
О мертвой голове
присланной ему некоей знатной госпожой в подарок, поэт-лауреат Скелтон на чистом английском наречии сложил сие духовное размышление, во всех отношениях достохвальное, жалостливое, слезоточивое и душеполезное.
Подарок разом
Смутил мне разум –
Отверг я власть,
Мирскую страсть,
Ведь наша часть –
В прах смертный пасть.
Ведь наша бренность
Есть неизменность,
И человек
Не смог вовек
Свершить побег
От смертной силы,
Чьи ссохлись жилы,
Чья пасть червива,
Чья пасть вихлива,
Чья плоть истлела,
Чье сгнило тело,
Где все – костяк!
Внимай мне всяк,
Скажу я так:
Будь зол иль благ –
Спастись никак
Не даст нам враг,
Нас ждет червяк.
Заплывший жиром
Простится с миром,
Кошель набитый
Не даст защиты.
Нам всем подряд
Смерть шах и мат
В игре поставит,
Нас в гроб отправит:
Глаза сомкнет нам,
Тела сожмет нам,
Уста искривит,
Душу испепелит.
Тяжел искус.
Как я спасусь?
К тебе стремлюсь,
Царь Иисус!
Сын Приснодевы,
Ты с крестна древа
От адска зева
Спаси без гнева!
В тоски юдоль
Впасть не дозволь,
Спаси, помилуй
От адской силы!
Пошли благодать
Печаль избывать,
Рай населять,
Тебя наблюдать
И созерцать
Ангельску рать,
В небесны чертоги
Яви нам дороги,
Пусть все устроится,
Пусть нам откроется
Святая Троица.
Аминь.
Upon a Dead Man’s Head
That was sent to him from an honorable gentlewoman for a token, Skelton, Laureate, devised this ghostly meditation in English covenable, in sentence, сommendable, lamentable, lacrimable, profitable for the soul.
Your ugly token
My mind hath broken
From worldly lust;
For I have discussed,
We are but dust
And die we must.
It is general
To be mortal;
I have well espied
No man may him hide
From Death hollow-eyed
With sinews wyderéd
With bones shyderéd,
With his worm-eaten maw
And his ghastly jaw
Gaping aside,
Naked of hide,
Neither flesh nor fell!
Then, by my counsel
Look that ye spell!
Well this gospel,
For whereso we dwell
Death will us quell
And with us mell!
For all our pampered paunches
There may no fraunchis!
Nor worldly bliss
Redeem us from this:
Our days be dated
To be checkmated
With draughtes of death
Stopping our breath;
Our eyen sinking,
Our bodies stinking,
Our gummes grinning,
Our soules brinning.
To whom, then, shall we sue
For to have rescue
But to sweet Jesu
On us then for to rue?
O goodly child
Of Mary mild
Then be our shield,
That we be not exiled
To the dyne dale
Of bootless bale
Nor to the lake
Of fiendes black.
But grant us grace
To see thy face
And to purchase
Thine heavenly place
And thy palace
Full of solace
Above the sky
That is so high,
Eternally
To behold and see
The Trinity.
Amen.
Эсташ Дешан (ок. 1340 – 1404/05)
Eustache Deschamps
Баллада о признаках смерти
Совсем согнулся я в дугу,
Своих волос от облысенья
Уже я не уберегу,
В больной груди - сердцебиенье,
От сопельного наводненья
Страдает каждая ноздря,
Я глух почище глухаря,
Меня колотит так и сяк,
Нейду я без поводыря;
Все это - смерти верный знак.
Я презираю мелюзгу -
Я стар; без совести зазренья
Я век былой хвалить могу
И новые бесчестить мненья;
Сплошное я терплю мученье,
На игры юности смотря;
Брюзжать люблю я втихаря,
Я молодежи главный враг -
У нас не утихает пря.
Все это - смерти верный знак.
Я будто пережил цингу -
В зубах и шаткость, и гниенье,
Я сух, как сено на лугу,
Я тощ - мне трудно прокормленье,
Одно от голода спасенье -
Дают лекарства лекаря;
И, вечный пост теперь творя,
Не высыпаюсь я никак,
Во сне все время что-то жря;
Все это - смерти верный знак.
Принц! Шесть десятков, говоря
По правде, прожил я не зря;
Поверьте, старость - не пустяк;
Меня все, злобою горя,
Хотят уж сплавить за моря;
Все это смерти верный знак.
Ballade des signes de la mort
Je deviens courbé et bossu,
J'oy tresdur, ma vie décline,
Je perds mes cheveux par dessus,
Je flue en chacune narine,
J'ai grande douleur en la poitrine,
Mes membres sens ja tous trembler,
Je suis treshatis à parler,
Impatient, Dédain me mord,
Sans conduit ne sais mès aller:
Ce sont les signes de la mort.
Convoiteux suis, blanc et chenu,
Eschars, courrouceux; j'adevine
Ce qui n'est pas, et loue plus
Le temps passé que la doctrine
Du temps présent; mon corps se mine;
Je vois envis rire et jouer,
J'ai grand plaisir a grommeler,
Car le temps passé me remord;
Toujours veux jeunesse blâmer:
Ce sont les signes de la mort.
Mes dents sont longues, faibles, aiguës,
Jaunes, flairant comme santin;
Tout mon corps est froid devenu,
Maigre et sec; par médecine
Vivre me faut; chair ne cuisine
Ne puis qu'à grande peine avaler,
Des jeûnes me faut baler,
Mon corps tondis sommeille ou dort,
Et ne veux que boire et humer:
Ce sont les signes de la mort.
Prince, encor veux ci adjouster
Soixante ans, pour mieux confirmer
Ma vieillesse qui me nuit fort,
Quand ceux qui me doivent aimer
Me souhaitent ja outre mer:
Ce sont les signes de la mort.
Эрнандо де Акунья (1518 – 1580)
Hernando de Acuña
Королю, властителю нашему
Уж близится иль здесь уже година;
Властитель, вот небесная награда, –
Единый пастырь и едино стадо,
И мир, в вас признающий господина!
Уже идут священные дружины
К заветной цели и крушат преграды;
Вселенной будут высшею отрадой
Монарх, Империя и Меч единый!
Уж мирозданье приняло частями
И жаждет полностью приять державу,
Что рождена в сраженьях справедливых.
И тот, чья длань несет Христово знамя,
Твердь покоряя, вновь стяжает славу,
Которую стяжал в морях бурливых.
Al Rey, Nuestro Señor
Ya se acerca, Señor, o ya es llegada
la edad gloriosa en que promete el cielo
un grey y un pastor solo en el suelo
por suerte a vuestros tiempos reservada;
ya tan alto principio, en tal jornada,
os muestra el fin de vuestro santo celo
y anuncia al mundo, para más consuelo,
un Monarca, un Imperio y una Espada;
ya el orbe de la tierra siente en parte
y espera con toda vuestra monarquía,
conquistada por vos en justa guerra,
que, a quien ha dado Cristo su estandarte,
dará el segundo más dichoso día
en que, vencido el mar, venza la tierra.
ЯРОСЛАВСКИЙ БОГОМАЗ, 1680
…und träume oft von jungen Tizianen
Rilke
В краю у нас нет италийских пиний,
Совсем у нас неведом Тициан,
А мастер наш чеканщик Селифан –
Не Донателло, даже не Челлини,
Витрувиевых мы не знаем линий,
Палладьо нам в учители не дан –
Но храм Ильин был раньше срока сдан,
Не дай Господь впасть в смертный грех гордыни!
Следи моей артели грешный труд –
Здесь Рождество, Голгофа, Страшный суд, –
Ну, чем не Буонарроти иль Вазари?
…Пока совсем не посадил глаза,
Вернусь в село, докончу образа
И распродам на святочном базаре.
Мое небольшое интервью сайту Города переводов: о новом издании и о нашем переводческом содружестве
https://www.perevodov.info/news/5e97bf1d-4930-11ef-8089-ac1f6b01e584
Жоашен дю Белле (1522 - 1560)
Joachim du Bellay
LXXIV
«Зазнался Дю Белле, и друг ему не друг» –
Я слышал, ты меня вот так ругал за чванство.
Не герцог я, не граф, не высшего дворянства,
Сословья не менял, в князья не прыгал вдруг;
Я в жизни не искал наград или заслуг,
Мне не за что краснеть – не знал я интриганства,
Чинов я не менял, в сем деле – постоянство;
Ведь мой сеньор один – проклятый мой недуг.
Не смыслю ничего в науке угожденья,
В придворном ремесле, в галантном поведеньи
И в том, как преуспеть и угодить во знать.
Я никого не злю, учтив со всеми в мире:
Кто шлет мне свой привет, тем шлю я все четыре,
Кому не нужен я – тех не хочу я знать.
Tu dis que Du Bellay tient réputation,
Et que de ses amis il ne tient plus de compte :
Si ne suis-je seigneur, prince, marquis ou comte,
Et n'ai changé d'état ni de condition.
Jusqu'ici je ne sais que c'est d'ambition,
Et pour ne me voir grand ne rougis point de honte :
Aussi ma qualité ne baisse ni ne monte,
Car je ne suis sujet qu'à ma complexion.
Je ne sais comme il faut entretenir son maître.
Comme il faut courtiser, et moins ce qu'il faut être
Pour vivre entre les grands, comme on vit aujourd'hui.
J'honore tout le monde et ne fâche personne :
Qui me donne un salut, quatre je lui en donne :
Qui ne fait cas de moi, je ne fais cas de lui.
* * *
В детстве я завидовал зверюшкам.
Думал: хорошо у них в лесу.
Я про них рассказывал игрушкам.
Обещал им: я вас унесу,
Будем с вами жить в тенистой чаще,
Шерстью и щетиной обрастём.
Сладко в этой чаще шелестящей
Погружаться в топкий водоём.
Нам предложат в пищу корень терпкий
Травы, испуская благодать.
Приплывут упитанные нерпы,
Чтобы мы могли их поедать.
Радостные черви и гиены,
Мы собой наполним тёмный лес.
Будем ведать тропы потаенны
И происхождение древес,
Непорочны и бесчеловечны,
Никому на свете не нужны,
Так нежны и так недолговечны,
Так недолговечны и нежны.
2024
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
XLII
Сейчас, Виново, друг, сейчас идет година,
Когда я всех бедней на свете бедолаг,
А чем я раньше был – мне вновь не стать никак,
Я юность промотал, остались мне седины.
Живу я в нищете, замучила кручина,
И ночью я, и днем несу печали знак,
От грусти и тоски совсем уже размяк;
Ах, если бы я был Марфорьо иль Пасквино!
Тогда б моя беда сменилась на добро,
И, гнева не страшась, творило бы перо,
И я бы о властях заговорил свободно.
Виново, согласись: лишь тот король для нас,
Кому монаршие указы – не указ,
Кто может о любом писать хоть что угодно.
Марфорио, Пасквино – римские «говорящие статуи», к которым прикреплялись анонимные листовки с дерзкими политическими сатирами.
C'est ores, mon Vineus, mon cher Vineus, c'est ore,
Que de tous les chétifs le plus chétif je suis,
Et que ce que j'étais, plus être je ne puis,
Ayant perdu mon temps, et ma jeunesse encore.
La pauvreté me suit, le souci me dévore,
Tristes me sont les jours, et plus tristes les nuits.
O que je suis comblé de regrets et d'ennuis !
Plût à Dieu que je fusse un Pasquin ou Marphore,
Je n'aurais sentiment du malheur qui me point :
Ma plume serait libre et si ne craindrais point
Qu'un plus grand contre moi pût exercer son ire.
Assure-toi, Vineus, que celui seul est roi
A qui même les rois ne peuvent donner loi,
Et qui peut d'un chacun à son plaisir écrire.
Жан де ла Тай (ок. 1540 – ок. 1616)
О поврежденном состоянии Франции
Насчитывают три во Франции сословья –
Обязанность свою не помнит ни одно,
Но каждое из них разврату предано
И топчет Францию, разбухшую от крови.
Чтит Церковь золото, забыв про богословье,
Стяжанье рясою в церквах облечено,
Дворянство честь свою забросило давно,
Утратили свой блеск гербы и родословья.
Сословье Третье вслед за первыми двумя
Разбито надвое, само себя клеймя, –
Кругом тягаются, грозят судебной карой.
Несчастная страна! Столь видимое зло,
Коль не опомнишься, сотрет тебе чело
И города твои преобразит в хибары.
Jean de la Taille (ca. 1540 – ca. 1616)
De l'état corrompu de la France
De tous les trois États dont la France est bâtie,
Un seul ne marche droit en sa vocatïon,
Mais tout trois font homage à la corruptïon
Qui tient dessous ses pieds la France assujetie.
L’Église est par le biens de prêcher divertie
Et sous un simple habit crève d’ambitïon ;
La Noblesse, oubliant de sa conditïon
L’ancienne splendeur, anéantie ;
Le Tiers État soutient de des premiers le faix,
Et la moitié de lui ne laisse l’autre en paix,
Qui ne l’ait tout plongé en process et usures.
O miserable France! Un apparent méchef
Su tu ne penses à toi, te pend dessus le chef,
Qui reduira bientôt tes cités en masures.
ÉMIGRÉ, 1924
Приходит час абсентовых фантазий
И Angelus играет карильон...
Не Франсуа ль случайно я Вильон,
Не буду ль я повешен в Понтуазе?
Бежал я из взбесившихся Евразий,
Где свой Конвент и свой Наполеон...
Быть может, обрету я свой Тулон
На дне парижском, среди моря грязи?
Я Гатчину встречаю в Фонтенбло,
В Версале вижу Царское Село
И Ярославля я взыскую в Шартре,
Но здесь Лютеция, не Петербург,
Но здесь один и тот же Эренбург...
Пылай, Христово сердце на Монмартре!
Уолтер Джеймс Тернер / Walter James Turner (1889 – 1946)
Романтика
Угодил я лет в тринадцать
В край чудесный навсегда –
Чимборасо, Котопахи
Увели меня туда.
Умерли отец и брат мой
И развеялись, как сон, –
Лишь сиял Попокатéпетль,
Светом солнца золочен.
Еле слышал я уроки,
Игры сверстников-ребят –
Чимборасо, Котопахи
Застилали слух и взгляд.
Золотой объятый грезой,
Брел я в школу и домой –
Высился Попокатéпетль
Над булыжной мостовой.
Мальчик смугло-золоченый
Шел со мною в тишине:
Чимборасо, Котопахи
Говорить не дали мне.
Очарованно глядел я:
Всех цветов прекрасней лик…
Светлый мой Попокатéпетль,
То был твой волшебный миг!
Город, люди, экипажи
Расплывались, как во сне.
Чимборасо, Котопахи,
Вы пленили душу мне!
Romance
When I was but thirteen or so
I went into a golden land,
Chimborazo, Cotopaxi
Took me by the hand.
My father died, my brother too,
They passed like fleeting dreams,
I stood where Popocatapetl
In the sunlight gleams.
I dimly heard the master’s voice
And boys far-off at play, —
Chimborazo, Cotopaxi
Had stolen me away.
I walked in a great golden dream
To and fro from school—
Shining Popocatapetl
The dusty streets did rule.
I walked home with a gold dark boy
And never a word I’d say,
Chimborazo, Cotopaxi
Had taken my speech away.
I gazed entranced upon his face
Fairer than any flower—
O shining Popocatapetl
It was thy magic hour:
The houses, people, traffic seemed
Thin fading dreams by day;
Chimborazo, Cotopaxi,
They had stolen my soul away!
Между тем «Гиперборейским сонетам» тихо и ненавязчиво исполнилось семь лет
Читать полностью…
Франсиско де Медрано (1570 - 1607)
Francisco de Medrano
К развалинам Италики, ныне называемой Старою Севильей, близ которых обретается Радость Очей - поместье сочинителя
Где ныне только пашня без конца,
Была Италика. Удел пространный
Был храмом. Феодосию, Траяну
Воздвиг их край творения резца.
Здесь в цирке Флора с Ламией сердца
Пленяли черни, видом зрелищ пьяной,
Здесь в цирке рев наградой был желанной
Борцу, что в схватке одолел борца.
Все сгинуло! Но вплоть до наших дней
Назло годам и року водворились
В упрямстве камни средь равнины сей.
Коль пред жестоким веком не смирились
В немом терпеньи глыбы сих камней, -
И мы потерпим молча, Амарилис.
A LAS RUINAS DE ITÁLICA, QUE AHORA LLAMAN SEVILLA LA VIEJA, JUNTO DE LAS QUALES ESTÁ SU EREDAMIENTO MIRARBUENO
Estos de pan llevar campos ahora,
fueron un tiempo Itálica. Este llano
fue templo. Aquí a Teodosio, allí a Trajano
puso estatuas su patria vençedora.
En este çerco fueron Lamia y Flora
llama y admiraçión deel vulgo vano;
en este cerco el luchador profano
deel aplauso esperó la voz sonora.
¡Cómo feneçió todo, ay!; mas erguidas,
a pesar de fortuna y tiempo, vemos
estas y aquellas piedras combatidas.
Pues si vencen la edad y los estremos
deel mal, piedras calladas y sufridas,
suframos, Amarilis, y callemos.
Иногда спрашивают, почему символ «Гиперборейских сонетов» — 💀
Поясняем:
/channel/IlluminatorPublishing/651
ТОТЕМСКИЙ МОРЕХОД, 1780
Не Амазонка Сухона-река,
Не Миссисипи, даже не Миссури,
Но сквозь тайгу и океански бури
Проложит путь тотьмянина рука.
Семь тысяч верст? Задача нам легка.
На алеута хватит русской дури;
Америка размахом велика,
Там, говорят, и лисы черно-бурей...
Завидуй, Фрэнсис Дрейк! Рыдай, Кортес!
Мы растрясли американский лес,
От шкуры ободрали лисью плоть мы...
Грехов мы накопили – ей-же-ей,
Во искупленье их пять-шесть церквей
Построю, честь блюдя родимой Тотьмы.
ШУТЫ, 1740
Балакирев, Педрилло и Лакоста,
Русак, партенопеец и марран –
Но из каких бы ты ни вышел стран,
Царей с царицами смешить непросто,
Шути для забавления дворян,
Шути, дурак, покрой тебя короста,
Шути, уродец карлицкого роста,
Шути – в Касимове ты будешь хан
Иль станешь королем у самоедов,
До этого объедками обедав,
И все же шут – хоть в чем-то господин…
Покуда смех не поглотила Лета,
Звенят нам бубенцами с того света
Гонелла, Трибуле и Насреддин.
Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans
***
Глаза, что слезы льют ручьем,
Озноб ключицы, кость в расколе,
Трясенье в мозге головном
И бред, резвящийся на воле,
Печаль, уныние, бездолье,
Боль нá сердце и в горле ком –
Болезнь любую всем кругом
Приносит ветер Меланхолий.
Бессонницу в бреду ночном,
Круженья, головные боли,
Жар лихорадки, а потом –
Озноб, что взялся ниотколе,
И жажду, будто бы от соли,
Пот хладный на челе больном,
Икоту, бледность в каждый дом
Приносит ветер Меланхолий.
Томленья, тягости, безволье,
Застой в пространстве нутряном,
Трясущий тело костолом,
Безумной ярости раздолье,
Водянку, зоб, чирьи, мозоли,
Разврат и нравственный содом,
В ушах немолчный шум и гром
Приносит ветер Меланхолий.
Не исцелит такой недоли
Ни лекарь во врачебной школе,
Ни чародей, ни астроном;
Мучения в миру людском
Приносит ветер Меланхолий.
Yeulx rougis, plains de piteux pleurs,
Fourcelle d’espoir reffroidie,
Teste enrumée de douleurs,
Et troublée de frenésie,
Corps perclus sans plaisance lie,
Cueur du tout pausme en rigueurs,
Voy souvent avoir à plusieurs
Par le vent de merencolie.
Migraine de plaingnans ardeurs,
Transe de sommeil mipartie,
Fievre frissonnans de maleurs,
Chault ardant fort en reverie,
Soif que Confort ne rassasie,
Dueil baigné en froides sueurs,
Begayant et changeant couleurs.
Par le vent de merencolie.
Toute tourmentant en langueurs.
Colique de forcenerie,
Gravelle de soings assailleurs,
Rage de désirant folie,
Anuys enflans d’ydropisie,
Maulx ethiques aussi ailleurs
Assourdissent les escouteurs,
Par le vent de merencolie.
Guerir ne se peut maladie
Par phisique, ne cireurgie,
Astronomans ne enchanteurs,
Des maulx que seuffrent povres cueurs
Par le vent de merencolie.
Джеймс Хогг / James Hogg (1770 – 1835)
Цыгане
Ты видел на обочинах дорог,
Путей английских, чей размах широк,
У бьющего в долине родника,
Среди цветов, колеблемых слегка,
То сборище, что бродит по полям,
Иль дремлет, иль хлопочет по делам,
Чья смирно детвора сидит, мила,
Иль дразнит терпеливого осла?
Старуху дряхлую увидишь ты,
Девицы очи, полны черноты,
Мужчин и юношей, чей смуглый лик
К ветрам и солнцу жаркому привык.
Взгляни на них, когда им станет вновь
Пристанищем пустой амбар иль новь.
Из древности седой они пришли,
Сам убедись, моим словам внемли:
Природа с гением у них слита,
Являет разум каждая черта;
Особый дух в том племени живёт –
Им славен был Израиля народ.
Их род оттуда мудрецы ведут –
Взгляни на них! Предания не лгут.
Когда-то, в стародавние года,
Взвилась Европа, верою горда,
И как потоп, чей ток неодолим,
Нахлынула на Иерусалим.
Был покорён воинственной гурьбой
В Аравии народец кочевой.
Знал тропы хитроумный тот народ,
Знал, где источник, где трава растёт,
И лучше, чем любой христианин,
Умел он одурачить сарацин.
Но схлынуло безумье с христиан,
Они ушли из левантийских стран,
И тот народ вступил на путь мытарств,
Бежав от гнева сопредельных царств.
Вот здесь они. – Но веруй тем словам,
Что с неба слышал древний Авраам:
«С рожденья презираемы они,
Враждуют со всем светом искони».
И так они блуждают без преград,
Как их отцы немало лет назад
В Аравии. Для них простор земной –
Кочевье без пределов, край родной,
И что им попадётся на пути,
Они с собой стремятся унести.
Чудна их летопись, но в этот час
Взгляни на них – не кончен мой рассказ.
The Gipsies
Hast thou not noted on the bye-way side,
Where England's loanings stretch unsoiled and wide,
Or by the brook that through the valley pours,
Where mimic waves play lightly through the flowers--
A noisy crew, far straggling in the glade,
Busied with trifles or in slumber laid;
Their children lolling round them on the grass,
Or pestering with their sports the patient ass?
The wrinkled grandam there you may espy,
The ripe young maiden with the glossy eye,
Men in their prime--the striplings dark and dun,
Scathed by the storms and freckled by the sun:
Oh, mark them well, when next the group you see
In vacant barn, or resting on the lea!
They are the remnant of a race of old--
Spare not the trifle for your fortune told,
For there shalt thou behold with nature blent
A tint of mind in every lineament;
A mould of soul distinct, but hard to trace,
Unknown except to Israel's wandering race;
For thence, as sages say, their line they drew--
Oh, mark them well! the tales of old are true.
'Tis told that once in ages long gone by,
When Christian zeal ran to extremity;
When Europe, like a flood no might could stem,
Poured forth her millions on Jerusalem;
One roaming tribe of Araby they won,
Bent on the spoil and foray just begun.
Great was their value--every path they knew,
Where sprung the fountain, where the forage grew,
And better wist than all the Christian men
How to mislead and vex the Saracen.
But when the nations by experience knew
Their folly, and from eastern realms withdrew,
The alien tribe durst not remain behind,
Empires and hordes against them were combined.
Thither they came.--But still the word of Heaven
Stedfast remains to ancient Abram given:
"Wild shall they be 'mid nations from their birth,
All hands against them--theirs against all earth."
Thus still they wander unrestrained and free
As erst their fathers did in Araby.
Peopled or not--it is the same - they view
The earth as their unalienable due,
And move by one undeviating plan
To take whate'er they may--protect who can.
Strange are their annals--Oh, regard them well!
For thou hast much to hear and I to tell.
Хосе Луис Идальго (1919 – 1947)
José Luis Hidalgo
Я созрел
Меня так долго согревало солнце,
Что, кажется, созрел я весь внутри;
Спустись, Господь, сорви меня скорее,
Огромную ладонь ко мне простри.
Во сне Твоем я кругл и позолочен,
Я поплыву в нем, как луна плывет
По небосводу, в тишине сияя,
В Твоей ночи яснейшей звездный плод.
Быть может, надо мной сгустится туча
И свет мой от живущих заслонит,
Но средь дождя, как сладкий сок, польется
Смола моя под музыкальный ритм.
Потом уже, я знаю, быть мне мертвым,
В могильной почве лягу я опять;
Но алое нутро бессмертной кровью
Твой вечный луч мне будет согревать.
Estoy maduro
Me ha calentado el sol y a tantos años
que pienso que mi entraña está madura
y has de bajar, Señor, para arrancarme
con tus manos inmensas y desnudas.
Pleno y dorado estoy para tu sueño;
por él navegaré como una luna
que irá brillando silenciosamente,
astro frutal sobre tu noche pura.
Una nube vendrá y acaso borre
mi luz para los vivos y, entre lluvia,
zumo dulce de Ti, te irá cayendo
la savia de mi ser, como una música.
Será que estaré muerto y entregado,
otra vez, a la tierra de las tumbas.
Pero, sangre inmortal, mi roja entraña
de nuevo quemará tu luz futura.
Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Antoine de Saint-Amant
Рождение Пантагрюэля
Явился я на свет в годину страшной жажды:
Светило, завершив свой оборот однажды,
Так захотело пить, что новая заря
До капли выпила и реки, и моря.
И в мире без воды средь засухи ужасной
Повылезли из бездн созданья с рожей красной,
Что всякий день вершат вакхический обряд,
Чьи глотки страстию до выпивки горят.
Сам Воздух, загорясь почище Фаэтона,
На бороду себе плевался раздраженно,
И ночью в небесах – не басня то, а быль –
Комета пронеслась, по виду – как бутыль,
Не войны нам суля иль бедствия готовя,
Но знаменьем благим полнейшего здоровья.
(За здравие у нас, пожалуй, всякий пьет,
Понеже назван был разумным смертный род.)
Тот нежный юноша, тот виночерпий неба
И служащая с ним в таком же чине Геба
Усердствовали так, в пиру вино лия,
Что царь богов Зевес нажрался, как свинья.
Потом очнулся он – похмелие столь жутко,
Что стала мукою мадера для желудка,
А с ней баранина, а с нею жир свиной.
Икалось всей земле; причины нет иной,
Что, жаждой мучившись, к отмщенью все взывали,
Страдав подобием Роланда в Ронсевале.
Историю мою позвольте завершить:
Разинув рот, ревя, все требовали пить,
ПИТЬ! ПИТЬ!
La Naissance de Pantagruel
Le jour que je naquis on vit pleuvoir du sel;
Le soleil, en faisant son tour universel,
De la soif qu'il souffrit but quasi toute l'onde,
Et pensa d'un seul trait avaler tout le monde.
De là sont provenus tant d'abîmes sans eaux,
De là sont dérivés tant de rouges museaux,
Qui d'un gosier ardent, que rien ne désaltère,
S'occupent sans relâche au bacchique mystère ;
L'air, beaucoup plus en feu qu'au temps de Phaëton,
En cracha sur sa barbe aussi blanc que coton,
Et la nuit de devant on vit avec merveille
Briller une comète en forme de bouteille,
Pour présage certain, non de mortalité,
Comme les autres sont, mais de pleine santé :
J'entends de ces santés que l'on fait à la table,
Et par qui l'homme est dit animal raisonnable.
Ce beau mignon Troyen, ce sommelier des dieux,
Avec la jeune Hébé, versant à qui mieux mieux,
Se lassèrent les bras à leur emplir la coupe,
Et Jupiter en fut ivre comme une soupe.
Le grand mâtin céleste en devint enragé,
Le sucre de Madère en poivre fut changé,
Les gigots de mouton en jambons de Mayence ;
La terre eut le hoquet : elle en cria vengeance,
Et la nature même, en ardeur s'exaltant
Se vit prête à mourir de la mort de Roland ;
Si bien qu'à mon exemple, ainsi que dit l'histoire,
Partout à gueule ouverte on demandait à boire,
A BOIRE ! A BOIRE !
СИРИН, 1680
Я родилась в слиянии Евфрата
И Тигра, плодородных райских рек,
Ловцов Немврода я следила бег
И пела на ступенях зиккурата.
Летело время... и меня когда-то
Занес в свои сказанья хитрый грек.
Моих напевов мореход избег,
Летело время... как и я, крылато.
От эллинов на север путь лежит,
И в теплых кельях снежных Фиваид
Себе нашла я новое гнездовье.
На сундуке меня запечатлел
Один гиперборейский земледел,
Вписав в архангельское баснословье.
Сэр Фрэнсис Бэкон (1561 – 1626)
Sir Francis Bacon
Жизнь человеческая
Мир наш – пузырь, жизнь коротка,
Меньше вершка.
Все от зачатья и от утробы
До самого гроба –
Прокляты мы; путь нас ведет
Средь бед и забот.
Кто в бренное, в мирское верой дышит,
Тот красит воду и на прахе пишет.
Если нам жить вечно в печали,
Что б мы избрали?
Школа глупцов – изысканный двор,
Учат там вздор,
А на селе – грубый мужик
К скотству привык,
А где найти нам город беспорочный?
Из этих трех он – наихудший точно.
Брачная жизнь портит нам ложе,
Голову тоже,
Кто неженат – мнит за несчастье,
Впадает в напасти,
Хочешь детей – иль не зачнешь их,
Иль проклянешь их.
Жить самому иль горевать с женой,
В неволе одинокой иль двойной?
Кто видит счастье только в отчизне –
Тот в укоризне;
Зá море плыть – мука, беда,
Горе всегда;
Войн мы боимся; сложили оружье –
Стало нам хуже.
И как нам поступать теперь и впредь?
Едва родившись, сразу умереть.
The Life of Man
The world’s a bubble; and the life of man
Less than a span.
In his conception wretched; from the womb
So to the tomb:
Curst from the cradle, and brought up to years,
With cares and fears.
Who then to frail mortality shall trust,
But limns the water, or but writes in dust.
Yet, since with sorrow here we live oppress’d,
What life is best?
Courts are but only superficial schools
To dandle fools:
The rural parts are turn’d into a den
Of savage men:
And where’s a city from all vice so free,
But may be term’d the worst of all the three?
Domestic cares afflict the husband’s bed,
Or pains his head:
Those that live single, take it for a curse,
Or do things worse:
Some would have children; those that have them none;
Or wish them gone.
What is it then to have no wife,
But single thralldom or a double strife?
Our own affections still at home to please,
Is a disease:
To cross the sea to any foreign soil,
Perils and toil:
Wars with their noise affright us: when they cease,
W’ are worse in peace:
What then remains, but that we still should cry,
Not to be born, or being born, to die.
Жозе-Мария де Эредиа (1842 – 1905)
José-Maria de Heredia
Самурай
Сквозь ставни, где травой переплетен бамбук,
Рассеянным перстом водя по струнам бивы,
Она глядит, как к ней по берегу залива,
Победу одержав, идет любезный друг.
Идет. С боков – мечи. Торопится, и вдруг
Взметает веер ввысь. Красны шнурков извивы,
А на доспехе – герб Хидзэна горделивый
Иль Токугавы знак блестит в движеньях рук.
Прекрасный воин тот, в пластины облаченный,
Покрытый лаками и шелком расцвеченный,
Лоснится и блестит, как исполинский рак.
Да, он узнал ее. Он, улыбнувшись немо
Под маской с бородой, к ней ускоряет шаг.
Два золотых сяжкá, блестя, дрожат у шлема.
Бива – японский струнный инструмент.
Хидзэн – историческая область на юго-западе Японии.
Токугава – династия сёгунов (верховных военных правителей) Японии в 1603 – 1868 гг.
Le samouraï
D'un doigt distrait frôlant la sonore bîva,
A travers les bambous tressés en fine latte,
Elle a vu, par la plage éblouissante et plate,
S'avancer le vainqueur que son amour rêva.
C'est lui. Sabres au flanc, l'éventail haut, il va.
La cordelière rouge et le gland écarlate
Coupent l'armure sombre, et, sur l'épaule, éclate
Le blason de Hizen ou de Tokungawa.
Ce beau guerrier vêtu de lames et de plaques,
Sous le bronze, la soie et les brillantes laques,
Semble un crustacé noir ; gigantesque et vermeil.
Il l'a vue. Il sourit dans la barbe du masque,
Et son pas plus hâtif fait reluire au soleil
Les deux antennes d'or qui tremblent à son casque.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
CXXXLIII
Девó, в простор морской стекаются все реки,
Чтоб слиться без следа; и так же вслед за ним
Париж вбирает все – он полнится любым
Добром, что создали на свете человеки.
С Парижем в знаниях сравняются лишь греки,
В величии ему подобен только Рим,
В богатстве мы его лишь с Азией сравним,
В новинках Африку он превзошел навеки.
Добавлю про Париж, что взгляд моих очес
Привык не замечать диковин и чудес,
Но зрелище нашел чуднéе всех фантазий:
Девó, с богатствами не примирить никак
Досужую толпу бездельников-бродяг,
Извозчиков, судéй и просто море грязи.
В новинках Африку он превзошел навеки… – отсылка к афоризму Плиния Старшего ex Africa semper aliquid novi («из Африки всегда [приходит] что-то новое», Nat. Hist. VIII. xviii).
Devaulx, la mer reçoit tous les fleuves du monde,
Et n’en augmente point : semblable à la grand mer
Est ce Paris sans pair, où l’on voit abîmer
Tout ce qui là-dedans de toutes parts abonde.
Paris est en savoir une Grèce féconde,
Une Rome en grandeur Paris on peut nommer,
Une Asie en richesse on le peut estimer,
En rares nouveautés une Afrique seconde.
Bref, en voyant, Devaulx, cette grande cité,
Mon œil, qui paravent était exercité
À ne s’émerveiller des choses plus étranges,
Prit ébahissement : ce qui ne me put plaire
Ce fut l’étonnement du badaud populaire,
La presse des chartiers, les procès, et les fanges.
Поль Скаррон (1610 – 1660)
Paul Scarron
О Париже
Столпотворенье из дворцов,
Из улочек в навозных кучах,
Святилищ, тюрем и торцов,
Из лавок и торгов толкучих,
Из сволочи со всех концов,
Ханжей, блудниц, красоток жгучих,
Измен, убийств, воров, лжецов,
Чинуш, судейских, тварей сучьих.
Кругом дворяне без гроша,
Повсюду грабят не спеша,
Везде собранье всякой швали;
Не счесть пажей и колымаг,
Кругом шумиха и бардак.
Вот вам Париж. Ну что, узнали?
Sur Paris
Un amas confus de maisons,
Des crottes dans toutes les rues,
Ponts, Églises, Palais, Prisons,
Boutiques bien ou mal pourvues,
Force gens noirs, blancs, roux, grisons,
Des prudes, des filles perdues,
Des meurtres et des trahisons,
Des gens de plume aux mains crochues,
Maint poudré qui n'a pas d'argent,
Maint homme qui craint le Sergent,
Maint Fanfaron qui toujours tremble,
Pages, Laquais, Voleurs de nuit,
Carrosses, chevaux et grand bruit :
C'est là Paris ; que vous en semble?
Пьер де Бурдейль, сеньор де Брантом (ок. 1540 – 1614)
Pierre de Bourdeille, seigneur de Brantôme
Хочу быть королем, ходить в порфире,
Но не для блага царства своего,
Не чтобы чтимым быть, как божество,
Иль утопать в налоговой цифири;
Не чтоб греметь оружьем на турнире,
В ристаньях проявляя удальство,
И слышать: «Поглядите на него!
Да, наш король – храбрейший в целом мире!»;
Не чтоб иметь несчитанно псарей,
Конюшенных, собак и егерей,
Не чтобы пышным титлом нарекаться;
Не чтобы услужали мне князья,
Не чтоб монархи были мне друзья –
А чтоб с метрессой всласть накувыркаться.
Ah! je voudrois estre Roy de la France,
Non pour avoir tant de villes à moy,
Ny pour donner à un peuple la Loy
Ou estonner chacun de ma presence,
Non pour briser vertement ma lance,
Ny pour braver sur tous en un tournoy,
Pour dire après : « Ah! Dieu! que nostre Roy
Est bon gendarme et meilleur qu’on ne pense! »
Ny pour avoir aussi tant de veneurs,
Ny tant de chiens, de chevaux, de piqueurs,
Ny pour tirer honneur de ma noblesse,
D’un Duc, d’un Comte ou d’un Prince du sang,
Ou pour marcher le premier en mon rang,
Mais pour jouir bientost de ma Maistresse.
Поймано в дикой природе, в связи с чем см. старый гиперборейский сонет:
/channel/hyperbor/461
Рубен Дарио (1867 – 1916)
ПАЛОМНИЧЕСТВА
I
Песню решил сложить я
Сумеречной порой,
Дабы всю мою суть
Выразил голос мой:
Проповедь Павла-апостола,
Иова скорбный стон,
Соломоновы притчи
И евангельский слог…
О, мой Бог!
В какую же Компостелу
Господь меня приведет?
Кто мне в пути товарищ –
Валье-Инклан? Святой Рох?
С нами брела собачка –
А может, была она львом?
Шли мы неспешно за
Бесконечной толпой
Паломников, что собралась
Со всех мирозданья краев.
Уже мертво было Солнце,
Черным-черна быль ночь,
Жестами мы объяснялись –
Голос тоже был мертв.
Было вокруг запустенье,
Вселенную страх облек…
О, мой Бог!
Куда же мы шли, пилигримы,
Куда шел наш крестный ход,
Где ни слуха, ни слова,
Ни ощущений кругом,
Словно живешь ты вне тела,
И всюду – лишь вечное «ах»
И бесконечное «ох»?
О, мой Бог!
II
Башни собора вдали
Возникли. И вот перед нами –
Зари святые мгновенья,
Утренние шелка
Встречают издалека
Стрижами с колоколами.
О, мой Бог!
Не смели мы думать в мечте
О царе небес и морей
В заре золотой, блестящей –
О том Иисусе Христе,
Хранимом солнечной стражей,
О, мой Бог!
Исполнюсь любовью твоей.
Паломникам было виденье –
Цветы смогли распуститься
В пустыне, на круче горной;
По Божьему промышленью
Пели певчие птицы,
Пели псалом чудотворный.
По улице мертвецов
В крови идут Ницше и Гейне,
Вместе, но с разных концов
И разной дорогой идейной.
Путем прошагали мы длинным.
В углу, угрюмом, как склеп,
Делили мы горький хлеб
С маркизом де Брадомином.
оригинал: https://es.m.wikisource.org/wiki/Peregrinaciones
Валье-Инклан, Рамон дель (1866 – 1936) – выдающийся испанский писатель, близкий друг Дарио (в конце снова упоминается под именем своей литературной маски маркиза де Брадомина).