1823
Стихи и переводы Артема Серебренникова. Старинная поэзия Европы и Америки, цикл собственных сонетов и многое другое. Переводы публикуются вместе с оригиналом.
Жан Мореас (1856 – 1910)
Jean Moréas
Монмартр
Роскошные дома отсутствием блистают,
В одежде сутенер никем не превзойден;
Не бродит никогда здесь лондонский пижон,
Британский сочный шик никак не процветает.
Нет лордов, чьим родам – от десяти веков,
Нет здесь бояр, князей каких-то стран славянских,
Нет полусветских дам в нарядах хулиганских,
Мадонн букмекерских и клубных пиджаков.
На тротуаре, где цепляются к прохожим
Шалава и ее ледащий сутенер,
Позирует «модель»; на личике пригожем
Лазурной пары глаз горит бездонный взор.
Там горе-Рубенсы, что краской мажут всуе,
Слоняются повдоль щербатой мостовой,
Грудастых Нереид в мечтах своих рисуя,
А может, и Венер, манящих наготой!
Там гордый нищеброд, лирический пиита,
Косым путем бредет, ему покою нет:
Созвучье ищет он, что как металл отлито, –
Всё проще, чем найти бифштексу на обед!
MONTMARTRE
Les hôtels somptueux brillent par leur absence,
Et le marlou n'est pas éclaboussé souvent
Par le trotteur anglais plus léger que le vent
Traînant la haute gomme et l'obèse opulence.
Pas de lords ayant des aïeux au Westminster,
Pas de boyards, ni de princes plus ou moins slaves,
Pas de biches aux cils peints, aux tignasses fauves,
Madones de clubmen et de gros bookmaker.
Là, sur le trottoir où raccroche la gouine
Pour payer du pétrole, au dos vert avili,
Le modèle fringant montre sa tête fine
Où rêvent deux grands yeux en lapis-lazuli.
Là, de pâles rapins, petits Rubens en herbe,
Traînent la guêtre sur les pavés édentés,
En rêvant des Vénus blondes comme la gerbe
Ou quelque Néréïde aux beaux seins effrontés.
Et le superbe gueux, le poète lyrique,
S'en va par les chemins qui grimpent de travers,
Cherchant la rime d'or au timbre métallique,
Et dînant moins souvent de beefsteaks que de vers !
Эдмунд Спенсер (1552 – 1599)
Edmund Spenser
LXVIII
Господь живых, Ты этим светлым днем
И смерть, и грех в сраженьи победил,
Сойдя во ад, Ты в торжестве Своем
Всех узников от уз освободил;
Молю, чтоб ты день блага озарил
Блаженством для избавленных Тобой,
Тем, чьи грехи Ты на кресте избыл,
Дал жизнь благую каждый миг земной.
Любовь мы ценим дорогой ценой,
Любя Тебя, любовью воздадим,
Тебя восславим нашею хвалой –
Взаимно всякий будет здесь любим.
Давай любить, любимая, сегодня –
Любви нас учит заповедь Господня.
LXVIII
Most glorious Lord of life, that on this day,
Didst make thy triumph over death and sin:
And having harrow'd hell, didst bring away
Captivity thence captive, us to win:
This joyous day, dear Lord, with joy begin,
And grant that we for whom thou diddest die,
Being with thy dear blood clean wash'd from sin,
May live for ever in felicity.
And that thy love we weighing worthily,
May likewise love thee for the same again:
And for thy sake, that all like dear didst buy,
With love may one another entertain.
So let us love, dear love, like as we ought,
Love is the lesson which the Lord us taught.
ПОЖАР
На мотив испанской духовной песни XVI в.
Бейся, колокол, набатом –
Приключилось горе с нами!
Дом наш пламенем пылает –
Заливайте это пламя!
Сей огонь безблагодатен,
Ни тепла в нем нет, ни света,
Он сжигает без пощады –
Ведь из ада пламя это.
Как Нерон с горы Тарпейской,
Вы на пламя не взирайте,
Поспешайте, водоносы,
Это пламя заливайте!
Заливайте пламя ада,
Заливайте той водою,
Над которой Дух носился,
Что дала спасенье Ною,
Под которой в море Чермном
Гибло войско Фараона,
Что от жажды избавляла
Ратных воев Гидеона,
Что Спасителя омыла
Чистым током в Иордане,
В образе вина поила
Свадьбу в Галилейской Кане,
Что стекала с рук Пилата –
Исполнителя закона,
Вместе с кровью изливалась
Под копьем центуриона…
Одолев огонь и пламя,
Рук не покладайте праздно –
Дому новые опоры
Ставьте вы крестообразно.
КИРОВ В АСТРАХАНИ, 1919
Когда-то с колокольни сбросил Разин
Несносного Иосифа-попа,
И вслед за ним трудами я не празден:
Ложись-ка в прах, с хоругвями толпа!
Чего еще? Еды хотел рабочий?
Не много ли он вздумал – бастовать!
До благ мирских он больно стал охочий,
Нет чтобы за идею все давать!
Воскресли Разины и Робеспьеры
В степях средь волжских и донских Вандей,
И чтоб яснее были их примеры
Для усвоенья Марксовых идей,
Где плещутся каспийские наяды,
Мы нантские устроим нуаяды...
Гюстав Надо (1820 – 1893)
Gustave Nadaud
Каркассон
«Я стар и сед, мне шестьдесят,
Я весь свой век провел в работе.
Так и не смог, как говорят,
Пожить я по своей охоте.
Всем в мире нелегко жилось,
И я других не обделённей:
Мое желанье не сбылось –
Не побывал я в Каркассоне!
Селенье вижу я сие
Там, за горами голубыми…
Но как дойти туда пять лье
Ногами дряхлыми моими?
Да пять еще плестись назад!
А вдруг пускаться нет резона,
И вправду зелен виноград?
Эх, не видать мне Каркассона!
По воскресеньям, слух идет,
На стенах, башнях и карнизах
Гуляет не простой народ,
А богатеи в белых ризах.
Там замок выше, я слыхал,
Чем башня в древнем Вавилоне;
Живет в том замке генерал...
Жаль, не бывал я в Каркассоне!
Да, мы безумны; как ни кинь,
Священника правдивы речи:
«Ты честолюбие отринь,
Покайся, грешный человече!»
Эх, мне найти бы в ноябре
Денек, делами не стесненный…
Пусть отпоет меня кюре,
Когда вернусь из Каркассона!
Прости, прости меня, Господь,
Что предаюсь моленьям ярым;
Непросто грех нам побороть,
Будь молодым ты или старым.
Моя жена, мой сын Эньян
Смогли добраться до Нарбона;
Сынок мой видел Перпиньян,
А я не видел Каркассона!»
Так пел в окрестностях Лиму
Крестьянин, старостью согбенный.
И я сказал тогда ему:
«Дойдем мы вместе непременно!».
Но не успело дня пройти
(О, как судьба неблагосклонна!) –
Скончался он на полпути,
Так и не видев Каркассона!
CARCASSONNE.
« Je me fais vieux, j’ai soixante ans,
J’ai travaillé toute ma vie,
Sans avoir, durant tout ce temps.
Pu satisfaire mon envie.
Je vois bien qu’il n’est ici-bas
De bonheur complet pour personne.
Mon vœu ne s’accomplira pas :
Je n’ai jamais vu Carcassonne !
« On voit la ville de là-haut,
Derrière les montagnes bleues ;
Mais, pour y parvenir, il faut,
Il faut faire cinq grandes lieues ;
En faire autant pour revenir !
Ah ! si la vendange était bonne !
Le raisin ne veut pas jaunir :
Je ne verrai pas Carcassonne !
« On dit qu’on y voit tous les jours,
Ni plus ni moins que les dimanches,
Des gens s’en aller sur le cours,
En habits neufs, en robes blanches.
On dit qu’on y voit des châteaux
Grands comme ceux de Babylone,
Un évèque et deux généraux !
Je ne connais pas Carcassonne !
« Le vicaire a cent fois raison :
C’est des imprudents que nous sommes.
Il disait dans son oraison
Que l’ambition perd les hommes.
Si je pouvais trouver pourtant
Deux jours sur la fin de l’automne…
Mon Dieu ! que je mourrais content
Après avoir vu Carcassonne !
« Mon Dieu ! mon Dieu ! pardonnez-moi
Si ma prière vous offense ;
On voit toujours plus haut que soi,
En vieillesse comme en enfance.
Ma femme, avec mon fils Aignan,
A voyagé jusqu’à Narbonne ;
Mon filleul a vu Perpignan,
Et je n’ai pas vu Carcassonne ! »
Ainsi chantait, près de Limoux,
Un paysan courbé par l’âge.
Je lui dis : « Ami, levez-vous ;
Nous allons faire le voyage. »
Nous partîmes le lendemain ;
Mais (que le bon Dieu lui pardonne !)
Il mourut à moitié chemin :
Il n’a jamais vu Carcassonne !
Встречи
19.04, Библиотека иностранной литературы им. Рудомино
"Шекспировские чтения": авторский вечер Артёма Серебренникова
В Иностранке стартовал II Ежегодный фестиваль "Быть!", посвящённый Шекспиру и английской литературе его времени. А так как 23 апреля этого года исполняется 460 лет со дня рождения Шекспира, то фестиваль проходит с особым размахом.
Фестиваль открылся замечательной лекцией-беседой поэта, переводчика, филолога Артёма Серебренникова о феномене переводов Шекспира, об особенностях русскоязычных переводов шекспировских текстов в разные эпохи, о безвестных и прославленных переводчиках, которые озвучили Шекспира на русском языке. Слушать Артёма Серебренникова одно удовольствие: прекрасная речь, профессиональная жёсткость аргументации, владение материалом, впечатляющая эрудиция в одном флаконе. За короткое время лекции перед глазами слушателей прошла череда поэтов – современников Шекспира (с некоторыми мы немного познакомились и даже заглянули ненадолго в любимое Шекспиром и его товарищами питейное заведение "Морская дева"), было произнесено с десяток имён переводчиков Шекспира на русский от XVIII до XXI веков, а также буквально несколькими штрихами была воссоздана широкая панорама жизни в елизаветинской Англии.
Пожалуй, самое интересное было в конце. Артём прочитал несколько стихотворений современников Шекспира, в которых так или иначе возникает образ великого барда – в посвящении, в мимолётной цитате, в узнаваемом персонаже его трагедии. Этот "hommage shakespearien" получился по-настоящему атмосферным и запоминающимся (список стихотворений прилагаю ниже).
И, наконец, не обошлось без интерактива. В конце своего выступления Артём предложил аудитории поиграть в игру: слушатели называют любую тему, а он находит среди своих переводов подходящее стихотворение. Получилось увлекательно, остроумно, порой таинственно и метафорично. Темы, которые были предложены, были иногда с подвохом, но каждая была проиллюстрирована замечательным текстом, и я в очередной раз отметила для себя новых авторов, которых захотелось узнать лучше (список тем и стихотворений к ним прилагаю ниже).
Из всех прочитанных стихов мне особенно запомнилось стихотворение молодой ирландской поэтессы Дорин Ни Грифа (Doireann Ní Gríofa) "Костяная флейта". Его Артём выбрал для темы "музыка", и в этом волшебном тексте метафоры творчества, искусства, вечного возрождения причудливо слились с образом самого Шекспира – Страдфордского лебедя, печального, ироничного, мудрого и загадочного, jadis et naguère.
Настоящие поэтические сокровища можно найти в шкатулке с "Гиперборейскими сонетами", которую Артём постоянно пополняет новыми образцами – переводами и собственными стихами. Ниже – те из них, которые были представлены на вечере.
Современники Шекспира
Хью Холланд Сонет на смерть Шекспира
Томас Хейвуд "Весь мир – театр..."
Роберт Деверо "Лежит меж Старым и меж Новым Светом..."
Томас Нэш "Моление в пору Чумы"
Джордж Фаркер "Спою вам куплеты-пустышки..."
Теодор Уоттс-Дантон Пуншевая песня в трактире "Русалка"
Хилэр Беллок "Весь мир – театр. Билетам – грош цена..."
Игра
Весна: Уильям Шекспир Сонет 18
Музыка: Дорин Нигрифа "Костяная флейта"
Ветер: Чарльз Кингслер "Ода северо-восточному ветру"
Бесконечность: Эндрю Марвел "К стеснительной возлюбленной"
Работа: Оскар Уайлд Vita nuova
Биоразложение: Жан-Батист Шассинье Из "Сонетов о жизни и смерти"
Кошки: Джон Барлос "Женщина-кошка"
Перевод: Джон Китс Сонет "Впервые заглянув в Гомера, переведенного Чепменом"
#wonders_of_life
https://libfl.ru/ru/event/shekspirovskie-chteniya-avtorskiy-vecher-a-v-serebrennikova Приходите!
Читать полностью…
Оскар Уайльд / Oscar Wilde (1854 – 1900)
Theoretikos*
На глиняных ногах стоит держава.
От древней славы этот островок
Теперь недосягаемо далек,
Венец его похитил враг лукавый.
С холмов не слышен голос величавый,
К Свободе звавший; так беги же прочь,
Душа, которой пребывать невмочь
На гнусном торжище, где сброд плюгавый
Находит сбыт и чести, и уму,
Где сволочь рвётся попирать ногами
Наследство, что завещано веками.
Нарушен мой покой, и потому
Особый путь я в Творчестве приму –
Не быть ни с Богом, ни с его врагами.
* Созерцатель (др.-греч.)
Theoretikos
This mighty empire hath but feet of clay:
Of all its ancient chivalry and might
Our little island is forsake quite:
Some enemy hath stolen its crown of bay,
And from its hills that voice hath passed away
Which spake of Freedom: O come out of it,
Come out of it my Soul, thou art not fit
For this vile traffic-house, where day by day
Wisdom and reverence are sold at mart,
And the rude people rage with ignorant cries
Against an heritage of centuries.
It mars my calm: wherefore in dreams of Art
And loftiest culture I would stand apart,
Neither for God, nor for his enemies.
Оскар Уайльд (1854 - 1900)
Oscar Wilde
Сонет к свободе
Твоих сынов за мутный блеск их взоров
Я не люблю – лишь о себе самих
Они пекутся, скуден ум у них.
Но юных Демократий дерзкий норов,
Разгул твоих Анархий и Терроров –
Близнец моих разнузданных страстей,
Свобода – сродник ярости моей!
Лишь потому от криков и укоров
Твоих я счастлив. Пусть любой царёк
Кнута ударом, громом канонады
Природных прав лишает свой народ –
Что мне до них, казалось бы? Но вот
Христы, взошедшие на баррикады…
Я всё же в чём-то с ними, видит Бог.
Sonnet to Liberty
NOT that I love thy children, whose dull eyes
See nothing save their own unlovely woe,
Whose minds know nothing, nothing care to know,—
But that the roar of thy Democracies,
Thy reigns of Terror, thy great Anarchies,
Mirror my wildest passions like the sea,—
And give my rage a brother——! Liberty!
For this sake only do thy dissonant cries
Delight my discreet soul, else might all kings
By bloody knout or treacherous cannonades
Rob nations of their rights inviolate
And I remain unmoved—and yet, and yet,
These Christs that die upon the barricades,
God knows it I am with them, in some things.
Франсуа де Малерб (1555 – 1628)
François de Malherbe
Сонет на смерть сына
Мой сын воспринял смерть, покинул дом телесный, –
Я так его любил, он был душой высок;
Не стану я хулить мой беспощадный рок,
Ведь смерть для каждого – конец давно известный.
Зато двоих воров и их разбой бесчестный,
В котором отпрыск мой бессильно изнемог,
Не в силах я забыть; от боли и тревог
Измучена душа, и скорбь ее уместна.
Взгляни же, мой Господь; ты видишь – потому,
Что исцеленья нет мученью моему,
К тебе я праведно взываю я об отмщеньи,
И вера в правый суд во мне все горячей;
Карай, Спаситель мой, свершивших преступленье:
Ведь это – сыновья голгофских палачей.
Sonnet sur la mort de son fils
Que mon fils ait perdu sa dépouille mortelle,
Ce fils qui fut si brave, et que j’aimai si fort,
Je ne l’impute point à l’injure du sort,
Puis que finir à l’homme est chose naturelle.
Mais que de deux marauds la surprise infidèle
Ait terminé ses jours d’une tragique mort,
En cela ma douleur n’a point de réconfort,
Et tous mes sentiments sont d’accord avec elle.
Ô mon Dieu, mon Sauveur, puisque par la raison
Le trouble de mon âme était sans guérison,
Le vœu de ma vengeance est un vœu légitime,
Fais que de ton appui je sois fortifié :
Ta justice t’en prie, et les auteurs du crime
Sont fils de ces bourreaux qui t’ont crucifié.
Генри Констебль (1562 – 1613)
Горел гордыней князь небес Денница,
Мятеж средь духов был им разожжен;
И войском Михаил был наделен,
За Божью честь возвысил он десницу.
Мятежная ниспала вереница,
И вождь их по заслугам награжден:
Был гордость неба – адский стал дракон,
И ввергнут он во мрачную темницу.
На церковь Божью змий что было сил
Восстал, но воевода Михаил,
Как смелый рыцарь, поднял меч булатный.
Есть те, кто даму лучше защитят?
Супругу Божью спас он силой ратной,
И змия одолев, и самый ад.
Henry Constable (1562 – 1613)
When as the prince of angels puffed with pride
stirred his seditious spirits to rebel:
God chose for chief, his champion Michael:
and gave him charge the host of Heaven to guide.
And when the angels of the rebel’s side
vanquished in battle from their glory fell,
the pride of Heaven became the drake of hell,
and in the dungeon of despair was tied.
This dragon since let loose, God’s church assailed,
and she by help of Michael’s sword prevailed.
Who ever tried adventures like this knight?
Which general of Heaven, hell overthrew;
for such a lady as God’s spouse did fight:
and such a monster as the devil subdue.
Шарль де Сент-Эвремон (1613 – 1703)
Charles de Saint-Évremond
К месяцу марту
Решили римляне наречь
Тебя в честь бога битв и сеч –
Так что ж ты с бледностью на лике
Блюдешь тоскливо Пост Великий?
Январь у камелька сидит,
Он каплуном и дичью сыт,
Не сделав лишнего усилья,
А с наступленьем Февраля
На карнавал идет земля,
Повсюду счастья изобилье.
Лишь ты, издав печальный вздох,
Ешь только рыбу да горох,
Сидишь унылый, кислый, тощий,
Себя преображая в мощи.
И у весны, и у зимы
Берешь ты многое взаймы;
Причудливо разнообразен,
Сто раз на дню ты несуразен.
Бесплоден солнечный твой свет:
Блеснет за тучами светило
Недолго, холодно и хило;
Сиянье есть, а толку нет.
От страшной участи мертвящей,
Всем старцам гибелью грозящей,
Что нам сулят календари,
Спасенье, Март, предусмотри!
Коль ты даруешь мне прощенье,
Тебя избавлю от пощенья,
Тебе благую участь дам
Наперекор календарям.
Sur le mois du Mars
Mois si cher au Dieu des Hazards
Qu’on t’en appelle Mois de Mars,
Pourquoi faut il que triste & blême
Tu fasses toûjours le Carême?
Auprès du feu le froid Janvier
Vit de Chapons & de Gibier,
Sans offenser sa Conscience;
Et Février du Carnaval,
En bonne chere sans égal,
Possède la pleine Abondance
Toi seul dans la morte Saison
De Pois secs, de méchant Poisson,
Tu fais ta maigre nourriture,
Pour mortifier la Nature.
Entre l’Hiver & le Printems
Tu tiens de l un & l autre Tems
Une diversité bizarre,
Qui cent fois le jour se déclare.
Ton Soleil ne fait aucun bien
On le trouve incertain à luire;
Impuissant encore à produire;
Il émeut & ne resoût rien.
De la Sentence épouventable
Que l’Almanac impitoyable
Prononce contre les Vieillards,
Sauve moi si tu peux, ô Mars.
Mars, pour cette faveur extreme
Je te veux tirer du Carême,
Et te donner un sort plus beau
Dans un Calendrier nouveau.
Джон Барлас / John Barlas (1860 – 1914)
Женщина-кошка
Окрас ее волос – желтее серы,
И синим пламенем пылает взгляд;
Не знаю как, глаза ее блестят,
Души ее горящие кальдеры.
Зрачок то сужен, то обширней сферы,
Она, как мышек, ловит всех подряд,
Я знаю – коготки мне смерть сулят,
Но нежно-бархатны ее манеры.
Как леопард, мурчит, заслышав лесть,
Рычит, коль ей успеешь надоесть,
Любовника сжать лапами стремится.
И кажется – от пищи и вина
Лоснится или ластится она,
Как юная играющая львица.
The Cat-Lady
Her hair is yellow as sulphur, and her gaze
As brimstone burning blue and odorous:
I know not how her eyes came to be thus
But I do think her soul must be ablaze:
Their pupils wane or wax to blame or praise;
As a cat watches mice, she watches us;
And I am sure her claws are murderous,
So feline are her velvet coaxing ways.
She purrs like a young leopard soothed and pleased
At flattery; so too turns and snarls when teased,
And pats her love like a beast of prey.
I fancy too that over wine and food
Her saffron hair turns tawny and grand her mood—
She broods like a young lioness of play.
Шарль Бодлер (1821 - 1867)
Charles Baudelaire
Похороны
В ночи, что нестерпимо давит,
По доброте христианин
Ваш труп, что вас потом прославит,
Зароет позади руин,
И в час, когда смежатся плотно
У кротких звезд зрачки очей,
Паук там расплетет полотна
И расплодит детишек змей;
Придется слушать снова, снова –
Над вашей головой бедовой
Не раз раздастся волчий вой,
Голодный ропот ведьм крикливых,
Утехи стариков блудливых
И шепот сходки воровской.
Sépulture
Si par une nuit lourde et sombre
Un bon chrétien, par charité,
Derrière quelque vieux décombre
Enterre votre corps vanté,
À l'heure où les chastes étoiles
Ferment leurs yeux appesantis,
L'araignée y fera ses toiles,
Et la vipère ses petits ;
Vous entendrez toute l'année
Sur votre tête condamnée
Les cris lamentables des loups
Et des sorcières faméliques,
Les ébats des vieillards lubriques
Et les complots des noirs filous.
ОРЛОФИКА, 1770
Царице верные душой и телом,
В мечтах мы воскресили Саламин,
От мерзлых рек, заснеженных равнин
К Босфору мчимся мы и Дарданеллам.
В поход мы облеклись хитоном белым,
Эскадра, словно журавлиный клин,
Летит к потомкам Трои и Афин,
К захваченным тиранами уделам.
Мы, право, олухи Царя Небес!
Здесь пьяный клефт, не храбрый Ахиллес,
Зачем мы о его печемся благе?
Но вот забудем мы про теплый юг,
А после средь гиперборейских вьюг
Иные явятся архипелаги.
Сидни Киз (1922 – 1943)
Sydney Keyes
Тимошенко
В десятый час он встал, десятимечный, –
Был каждый перст клинком; и, препоясав
Отвагой чресла, распахнул окно,
На судьбоносную взирая ночь.
Там, на ветрах, средь трескотни костров,
Или сплетясь любовно, или порознь
Принявши позу опьяненных сном,
Был полк скривленных тел и лиц пустых,
Несомый между вихрей и теней.
Услышьте ветер, что колеблет зори!
И он пред ликом ночи вспоминал:
Растерзанные, в черноте пожаров,
Легли поля под гусеницы танков…
И сжалась меченосная десница
Рукой горюющего земледельца,
И гневно-вещих уст его металл
Кричал, как обесчещенная дева;
Он слышал – носит ветер плач природы,
Шумит средь мертвых в зарослях волос.
Он повернулся; с ним качнулась тень,
Как древо. Освинцовели глаза.
Он, ярый в милости, в любви и в горе,
Штабную карту оживил войной.
Timoshenko
Hour ten he rose, ten-sworded, every finger
A weighted blade, and strapping round his loins
The courage of attack, he threw the window
Open to look on his appointed night.
Where lay, beneath the winds and creaking flares
Tangled like lovers or alone assuming
The wanton postures of the drunk with sleep,
An army of twisted limbs and hollow faces
Thrown to and fro between the winds and shadows.
O hear the wind, the wind that shakes the dawn.
And there before the night, he was aware
Of the flayed fields of home, and black with ruin
The helpful earth under the tracks of tanks.
His bladed hand, in pity falling, mimicked
The crumpled hand lamenting the broken plow;
And the oracular metal lips in anger
Squared to the shape of the raped girl’s yelling mouth.
He heard the wind explaining nature’s sorrow
And humming in the wire hair of the dead.
He turned, and his great shadow on the wall
Swayed like a tree. His eyes grew cold as lead.
Then, in a rage of love and grief and pity
He made the pencilled map alive with war.
Жан де Ла Сеппед (1548/50 – 1623)
Jean de La Ceppède
***
Любовь его свела с Олимпа к смертной деве,
Любовью искупил он человечий род,
Любовь нес палачам, терзающим во гневе,
Любя, он проливал за нас и кровь, и пот,
Любя, он претерпел мучения и гнет,
Любовь прославивший, повешен он на древе,
Любовь являя, мать страдает, слезы льет,
Любовью движимый, он скрыт в могильном чреве.
Так велика любовь, в любви так много сил,
Что он разрушил ад и в битве смерть сразил,
Из рук Плутоновых он вырвал Евридику.
Скажи, красавица, возлюбленная им:
Чтó казни прочие пред мýкой столь великой,
Чтó прочая любовь пред Любящим таким?
L'Amour l'a de l'Olympe ici bas fait descendre ;
L'amour l'a fait de l'homme endosser le peché ;
L'amour lui a déjà tout son sang fait épandre ;
L'amour l'a fait souffrir qu'on ait sur lui craché ;
L'amour a ces haliers à son chef attaché ;
L'amour fait que sa mère à ce bois le voit pendre ;
L'amour a dans ses mains ces rudes clous fiché ;
L'amour le va tantôt dans le sepulcre étendre.
Son amour est si grand, son amour est si fort
Qu'il attaque l'enfer, qu'il terrasse la mort,
Qu'il arrache à Pluton sa fidèle Euridice.
Belle pour qui ce beau meurt en vous bien-aimant,
Voyez s'il fut jamais un si cruel supplice,
Voyez s'il fut jamais un si parfait Amant.
Карл Орлеанский (1394 – 1465)
Charles d'Orléans
***
Вы спали, Сердце-господин,
Вас долго мучал страшный сон,
Но встало солнце из низин…
Пора нам в лес! Так испокон
Веков обычай заведен.
Послушать пенье мы пойдем
В леса, где трелей перезвон,
Днем вешним, первым майским днем.
Амор – любовный властелин,
Им праздник этот учрежден,
Дабы влюбленный не один
Исполнить мог его закон.
И потому украсил он
Растения в краю лесном,
Чтоб лес был пышно облачен
Днем вешним, первым майским днем.
Вам, Сердце, не расчесть кручин,
Но объясним ваш тяжкий стон.
У скорби нет других причин –
Влюбленный с дамой разлучен,
Забавы страстной он лишен.
Не откажу ему ни в чем,
Чтоб облегчить тоски полон
Днем вешним, первым майским днем.
Любимая! И сотни дён
Не хватит, чтобы без препон
О сердце рассказать моем,
Какой я в нем терплю урон
Днем вешним, первым майским днем…
Trop longtemps vous vois sommeillier,
Monsieur, en deuil et déplaisir.
Veuilliez vous ce jour éveiller !
Allons au bois le mai cueillir
Pour la coutume maintenir !
Nous orrons des oyseaux le glay
Dont ils font les bois retentir
Ce premier jour du mois de mai.
Le Dieu d'Amour est coutumier
À ce jour de fête tenir
Pour amoureux cœurs festoyer
Qui désirent le servir.
Pour ce fait les arbres couvrir
De fleurs et les champs de vert gai
Pour la fête plus embellir
Ce premier jour du mois de mai.
Bien sais, mon cœur, que faux danger
Vous fait maintes peines souffrir,
Car il vous fait trop éloigner
Celle qui est votre désir.
Pourtant vous faut ébat quérir ;
Mieux conseiller je ne vous sais
Pour votre douleur amoindrir
Ce premier jour du mois de mai.
Ma dame, mon seul souvenir
En cent jours je n’aurai loisir
De vous raconter tout au vrai
Le mal qui tient mon cœur martyr
Ce premier jour du mois de mai ...
Гилберт Кит Честертон / G. K. (Gilbert Keith) Chesterton (1874 – 1936)
Осел
Летали рыбы, а леса
Шептались в возбужденье,
Взошла кровавая луна
В час моего рожденья;
Рёв мерзок; уши у меня
Как крылья распростёрты.
Се я – четвероногая
Пародия на чёрта.
Презренный средь сынов земли,
Упрямый, трижды клятый;
Глумитесь – бессловесен я,
Храню я тайну свято.
Глупцы! Ведь был же у меня
Час торжества нежданный:
Бросали ветви в ноги мне
И пели мне осанну.
The Donkey
When fishes flew and forests walked
And figs grew upon thorn,
Some moment when the moon was blood,
Then surely I was born;
With monstrous head and sickening cry
And ears like errant wings,
The devil's walking parody
On all four-footed things.
The tattered outlaw of the earth,
Of ancient crooked will;
Starve, scourge, deride me: I am dumb,
I keep my secret still.
Fools! For I also had my hour;
One far fierce hour and sweet:
There was a shout about my ears,
And palms before my feet.
Катюль Мендес (1841 – 1909)
Catulle Mendès
Баллада о том, как полезно раздеваться весной
Блистают, как Гвадалкивир,
Под светлым небом воды Сены!
Сбрось мех, мой ангел, мой кумир,
Пусть тело вырвется из плена.
Так говорит глупец презренный:
«Прожди, мол, парочку недель».
Не будь старушкою степенной,
Разденься, милая, – апрель!
Вот обнажил холмы зефир,
Сорвал покров снегов кипенный;
Твоих холмов заждался мир
С ложбинкой нежно-откровенной…
Давай, срывай же дерзновенно
Батист, и хлопок, и синель,
Швеям плачу любую цену,
Разденься, милая, – апрель!
Весна зовет на брачный пир,
И страсть повсюду вожделенна:
В лесу ей мучится сатир,
В монастыре – монах смиренный.
Всё! Заявлю я откровенно –
Тянуть довольно канитель,
Не будь уклончивой сиреной,
Разденься, милая, – апрель!
Тепла, мой ангел драгоценный,
Ты ищешь? Что ж, твой менестрель
К твоим услугам неизменно.
Разденься, милая, – апрель!
Ballade de la convenance de se déshabiller au printemps
La Seine, clair ciel à l'envers,
S'ensoleille comme le Tage !
Laisse éclore des menus vairs
Tes bras, ta gorge et davantage.
Au diable l'imbécile adage :
" Avril. Ne quitte pas un fil. "
Il ne sied qu'aux personnes d'âge.
Quitte tout, ma mie, en avril !
Quand Zéphyr dévêt des hivers
La colline après un long stage,
Pourquoi resteraient-ils couverts
Les seins de lys qu'un val partage ?
Vent ! déchire en ton brigandage
Ces brumes : batiste et coutil !
Je me charge du ravaudage.
Quitte tout, ma mie, en avril !
C'est le temps où par l'univers
Le franc amour flambe et s'étage ;
Le faune halète aux bois verts
Et l'ermite en son ermitage.
Aimons ! plus de baguenaudage !
Les pudeurs, le refus subtil
Des flirts et du marivaudage,
Quitte tout, ma mie, en avril !
ENVOI
Ange ! si ton démaillotage
Veut un poêle, mon coeur viril
Le remplace avec avantage !
Quitte tout, ma mie, en avril.
Расскажу немного о лекциях и других мероприятиях фестиваля "Быть!" в Иностранке, и почему на каждое из них стоит сходить. Хочу сразу сказать, что я ни с кем свой текст не согласовываю, и даже до публикации не показываю тому, о ком он написан. Соответственно и писать буду только о тех, кого хорошо знаю.
19 апреля - вечер переводов А.В. Серебренникова
Я много раз уже писал, что не люблю идею "переводить мысль и эмоцию", потому что эмоции слишком сложно доверять, а мысль не выражается иначе как словами, так что все же переводить приходится слова. Поэтому я сторонник, как говорили в 1930-е, "буквализма", а правильнее говоря - внимательного, "филологического перевода". Такой перевод подвластен не просто талантливому поэту (я очень скептически отношусь ко всем идеям вроде "конгениальности" поэта переводчику, "чтобы переводить Шекспира, надо быть Пастернаком"). Нужно быть филологом (желательно дипломированным!) и уметь работать с текстом как историк литературы.
Думаю, вы уже поняли, что примером (к счастью, не единственным) такого подхода для меня как раз и стал автор "гиперборейских" сонетов и переводов (кто еще не видел - очень рекомендую канал А.В. Серебренникова). Это дорогого стоит - знать, что в переводе есть какая-нибудь небольшая историческая, богословская, юридическая деталь и она передана ТОЧНО - не "эмоцией", не "мыслью", а вот именно словесно, терминологически точно. На таких переводах отдыхает мой измученный нечеткостью и неточностью мозг :)
К сожалению, сам на вечере быть не смогу, но вы обязательно приходите!
Перси Биш Шелли (1792 – 1822)
Percy Bysshe Shelley
Англия в 1819 году
Король безумный, ветхий, омертвелый,
Подонков-принцев измельчавший род –
Грязь из помойной лужи оскуделой,
Правители – слепой, безмозглый сброд –
Кровь, как пиявки, пьют остервенело,
Пока их ненасытность не убьет.
Народ, чья кровь на поле разлита,
Солдаты – меч двуострый и опасный
Тем, чья рука на вольность поднята;
Закон златой, кровавый, любострастный;
Религия без Бога, без Христа,
Сенат, где справедливость заперта, –
Все лишь гробы, откуда Призрак ясный
Восстанет, озарив наш день ненастный.
England in 1819
An old, mad, blind, despised, and dying King;
Princes, the dregs of their dull race, who flow
Through public scorn,—mud from a muddy spring;
Rulers who neither see nor feel nor know,
But leechlike to their fainting country cling
Till they drop, blind in blood, without a blow.
A people starved and stabbed in th' untilled field;
An army, whom liberticide and prey
Makes as a two-edged sword to all who wield;
Golden and sanguine laws which tempt and slay;
Religion Christless, Godless—a book sealed;
A senate, Time’s worst statute, unrepealed—
Are graves from which a glorious Phantom may
Burst, to illumine our tempestuous day.
Хилэр Беллок (1870 – 1953)
Баллада о ересиархах
Жил Жан Кальвин, и был он рад,
Что, мол, у Бога нрав крутой,
Потом спалил Сервета, гад,
Не поступаясь правотой.
Где Гус-богемец, лютый, злой?
Где Виклифф мешкотный и снулый?
А где Несторий? Но постой,
Давным-давно их ветром сдуло.
Дал нам еврея Новеград,
Знал римский строй он правовой,
И иудейство всем подряд
Внушал латинскою строкой,
Философ Юм, болтун большой,
Орал, чуть не валясь со стула,
Что Воскресенье – бред такой…
Давным-давно их ветром сдуло.
Где Смит, мормон и ловкий хват,
Жену хватавший за женой?
Где Сауткотт (дура, говорят)?
Где Ницше (он совсем больной)?
Где русский чудик Лев Толстой?
Потомству не нужны посулы,
Оно ответит: «Боже мой!
Давным-давно их ветром сдуло».
Принц, если Геккеля порой
Вам проповедуют средь гула,
Ответьте фразою простой:
«Давным-давно их ветром сдуло».
Hilaire Belloc
Ballade of the Heresiarchs
John Calvin whose peculiar fad
It was to call God murderous,
Which further led that feverish cad
To burn alive the Servetus.
The horrible Bohemian Huss,
The tedious Wycliffe, where are they?
But where is old Nestorius?
The wind has blown them all away.
The Kohen out of Novdograd
Who argued from the Roman Jus
‘Privata fasta nihil ad
Rem nisi sint de sacribus’.
And Hume, who made a dreadful fuss
About the Resurrection Day
And said it was ridiculous –
The wind has blown them all away.
Of Smith the gallant Mormon lad
That took of wives an over-plus:
Johanna Southcott who was mad
And nasty Nietzsche, who was worse.
Of Tolstoy, the Eccentric Russ,
Our strong posterity shall say:
‘Lord Jesus! What are these to us?
The wind has blown them all away’.
Prince, should you meet upon a bus
A man who makes a great display
Of Dr Haeckel, argue thus: -
The wind has blown them all away.
Джон Рёскин / John Ruskin (1819 – 1900)
Собор Крайст-черч в Оксфорде
НОЧЬ
Вот колокол собора прозвучал,
И эхо страшно вторит в башне хладной;
Нет, не войду я в храмовый портал,
Чтоб странный призрак ночи непроглядной
Не оживил всех мертвецов подряд,
Что в узких нишах по двое лежат,
Уснув на ложе каменном навеки,
Сложив ладони и смеживши веки.
Плющом поросший выщербленный лик
Скривили окна, скорчившись в презреньи;
Из них звучит безумный смех и крик –
А сверху веют в буйном дуновеньи
Полночный ветр из старого окна –
Смертельна свежесть ночи и нежна
Тем, чьи воспалены чело и очи
В бессонных размышленьях поздней ночи.
Унылые чертоги! Я едва ли
Стерпеть бы смог молчанье вашей тьмы –
Здесь словно бы невинных убивали,
Здесь гибли благородные умы
В пустых надеждах, во суетном дерзаньи,
Испепелившись в собственном сияньи!
Мне кажется, могила мнится им
Гораздо холодней, чем мертвецам простым.
Christ Church, Oxford
NIGHT
Faint from the bell the ghastly echoes fall,
That grates within the gray cathedral tower;
Let me not enter through the portal tall;
Lest the strange spirit of the moonless hour
Should give a life to those pale people, who
Lie in their fretted niches, two and two,
Each with his head on pillowy stone reposed,
And his hands lifted, and his eyelids closed.
From many a mouldering oriel, as to flout,
Its pale, grave brow of ivy-tressed stone,
Comes the incongruous laugh, and revel shout —
Above, some solitary casement, thrown
Wide open to the wavering night wind,
Admits its chill, so deathful, yet so kind,
Unto the fevered brow and fiery eye
Of one, whose night hour passeth sleeplessly.
Ye melancholy chambers! I could shun
The darkness of your silence, with such fear,
As places where slow murder had been done.
How many noble spirits have died here,
Withering away in yearnings to aspire,
Gnawed by mocked hope — devoured by their own fire!
Methinks the grave must feel a colder bed
To spirits such as these, than unto common dead.
Жак Дави дю Перрон (1556 – 1618)
Jacques Davy du Perron
Храм Непостоянства
Непостоянству храм сооружу я,
Влюбленные найдут в нем свой приют,
Молиться день и ночь они пойдут,
Раскаянья в содеянном взыскуя.
На крыльях ветра будет невесомо
Парить из перьев возведенный храм;
Притворно сердце в жертву я отдам
У алтаря, что сложен из соломы;
Повешу там картины заблужденья,
Забвения, неверности, мечты,
Безумия, надежды, суеты,
Летучих дум, пустого измышленья.
Любовницей моей благословится
Сей храм во имя волн, ветров, луны;
Мы будем вместе с ней посвящены,
Я сам – в храмовники, а дама – в жрицы.
Она воссядет на треножник ртутный
И, как Сивилла, будет прорицать
То, что во сне привыкла созерцать,
В мечте непостоянной и беспутной;
На листьях песнь напишет, что сложилась,
Когда запел ее безумный гнев,
И ветру бросит сумасбродный сев,
Дабы повсюду ложь ее кружилась.
Она воскурит к небу ароматы
Тех клятв, что не сдержали никого;
И милое влюбленным Божество
Тем будет благовонием объято.
Я встану возле врат – и не минует
Изгнанье тех, кто надписью златой
Не украшает лоб надменный свой,
Кто Ветреным себя не именует.
Слезой притворной, страстью – лживой сказкой
Протей там будет мною напоён
И вскормлен воздухом Хамелеон,
Что лжет нам переменною окраской.
Дочь ветра, ты – богиня всех влюбленных,
Из легких перьев соткан твой наряд,
Да будет храм открыт для всех подряд,
Как я, Непостоянством окрыленных.
Le Temple de l'Inconstance
Je veux bâtir un temple à l'Inconstance.
Tous amoureux y viendront adorer,
Et de leurs voeux jour et nuit l'honorer,
Ayant leur coeur touché de repentance.
De plume molle en sera l'édifice,
En l'air fondé sur les ailes du vent,
L'autel de paille, où je viendrai souvent
Offrir mon coeur par un feint sacrifice.
Tout à l'entour je peindrai mainte image
D'erreur, d'oubli et d'infidélité,
De fol désir, d'espoir, de vanité,
De fiction et de penser volage.
Pour le sacrer, ma légère maîtresse
Invoquera les ondes de la mer,
Les vents, la lune, et nous fera nommer
Moi le templier, et elle la prêtresse.
Elle séant ainsi qu'une Sibylle
Sur un trépied tout pur de vif argent
Nous prédira ce qu'elle ira songeant
D'une pensée inconstante et mobile.
Elle écrira sur des feuilles légères
Les vers qu'alors sa fureur chantera,
Puis à son gré le vent emportera
Deçà delà ses chansons mensongères.
Elle enverra jusqu'au Ciel la fumée
Et les odeurs de mille faux serments :
La Déité qu'adorent les amants
De tels encens veut être parfumée.
Et moi gardant du saint temple la porte,
Je chasserai tous ceux-là qui n'auront
En lettre d'or engravé sur le front
Le sacré nom de léger que je porte.
De faux soupirs, de larmes infidèles
J'y nourrirai le muable Protée,
Et le Serpent qui de vent allaité
Déçoit nos yeux de cent couleurs nouvelles.
Fille de l'air, déesse secourable,
De qui le corps est de plumes couvert,
Fais que toujours ton temple soit ouvert
A tout amant comme moi variable.
В это воскресенье состоится презентация поэтического сборника Александра Санькова 🧡
17 марта в 18:00 в Центре Вознесенского пройдёт творческая встреча с поэтом и презентация 2-го издания сборника «Ботаника Аида».
Александр Саньков – поэт, дебютировавший в 2017 году с поэмой «Орфей». Александр известен своим литературным консерватизмом во всех его проявлениях: от орфографии до стиля.
Второе издание сборника выпущено в 2024 году издательством «Новое время», специализирующемся на литературе философского, публицистического и художественного содержания.
В сборник «Ботаника Аида» вошли стихотворения Санькова за 2014-2019 годы.
Вход бесплатный, по регистрации
Пьер Мотен (1566 – 1612)
Pierre Motin
***
И море, и Амур морят нас и морочат,
И море, и Амур горьки – но ты плыви,
И море, и любовь ты штормом назови –
И в море, и в любви всегда нам гром грохочет.
Кому вода страшна, пусть плаванья не хочет,
Кому беда страшна, нас ждущая в любви,
Тот страстью не гори, в бесстрастии живи, –
Крушения судьба нигде не напророчит.
Амура мать была из моря рождена,
Амур – палящий огнь, а мать ему – волна,
Но одолеть пожар страстей вода бессильна.
Когда бы жар любви мог сгинуть в толще вод,
То знай – любовь твоя меня так больно жжет,
Что угасит ее лишь слез поток обильный.
***
Et la mer et l'amour ont l'amer pour partage,
Et la mer est amère, et l'amour est amer,
L'on s'abîme en l'amour aussi bien qu'en la mer,
Car la mer et l'amour ne sont point sans orage.
Celui qui craint les eaux qu'il demeure au rivage,
Celui qui craint les maux qu'on souffre pour aimer,
Qu'il ne se laisse pas à l'amour enflammer,
Et tous deux ils seront sans hasard de naufrage.
La mère de l'amour eut la mer pour berceau,
Le feu sort de l'amour, sa mère sort de l'eau,
Mais l'eau contre ce feu ne peut fournir des armes.
Si l'eau pouvait éteindre un brasier amoureux,
Ton amour qui me brûle est si fort douloureux,
Que j'eusse éteint son feu de la mer de mes larmes.
https://www.youtube.com/watch?v=O942sHozkYI Лекция вашего покорного слуги о раннем готическом романе
Читать полностью…
Маркабрюн (ок. 1100 – ок. 1150)
Marcabru
В саду плодов, у родника,
Где к берегу трава близка,
Где дуновенье ветерка,
Цветов приятна белизна,
Где песня птичья так сладка, –
Девица, чья печаль горька,
Нежданно встретилась со мной.
Прекрасна девушка лицом –
Был дворянин ее отцом –
И лишь подумал я о том,
Как радостна кругом весна,
Как, встретившись в саду густом,
Мы побеседуем вдвоем, –
Унынье вижу пред собой.
Она, потоки слез лия,
Вздыхая тяжко у ручья,
Рекла: «Предвечный Судия!
Несу я скорби бремена,
От Вас теперь страдаю я –
Велите в дальние края
Вы лучшим уходить на бой.
Был милый Вами уведен,
Прекрасен, милостив, силен,
Оставив мне один лишь стон,
Печальна я, удручена.
Людовик будет заклеймен
За то, что проповедью он
Убил души моей покой!»
Узнал я, что ее гнетет,
К ней подошел близ чистых вод:
«Красавица, что слезы льет,
Лицом становится дурна.
Не унывайте. Верьте – Тот,
Что древу лист зеленый шлет,
Вам счастие пошлет весной».
Она в ответ: «Я верю – Бог
На свете том взыскать бы мог
Меня и в райский взять чертог,
Пусть в жизни я была грешна.
Но здесь удел мой был жесток –
Взят Богом, милый мой далек,
И нет отрады мне одной…»
Людовик – французский король Людовик VII (1120 – 1180, правил 1137 – 1180), один из организаторов крайне неудачного Второго крестового похода (1147 – 1149).
https://www.youtube.com/watch?v=qK9eMDySXZE&fbclid=IwAR1CLxia785TPoUInvWKazgIAF3xU3o1afga5yGwVxNjfGu2p5aw5hUnf-I
A la fontana del vergier
on l'erb'es vertz josta-l gravier
a l'ombra d'un fust domesgier
en aiziment de blancas flors
e de novelh chant costumier
trobei sola ses companhier
selha que no vol mon solatz
So fon donzelh'ab son cors belh
filha d'un senhor de castelh
e quant ieu cugei que l'auzelh
li fesson joi e la verdors
e pel dous termini novelh
e quez entendes mon favelh
tost li fon sos afars camjatz
Del huelhs ploret josta la fon
e del cor sospiret preon
Jhesus dis elha reis del mon
per vos mi creis ma gran dolors
quar vostra anta mi cofon
quar li melhor de tot est mon
vos van servir mas a vos platz
Ab vos s'en vai lo mieus amics
lo belhs e-l gens e-l pros e-l ricx
sai m'en reman lo grans destrics
lo deziriers soven e-l plors
ai mala fos reiz Lozoicx
que fai los mans e los prezicx
per que-l dols m'es el cor intratz
Quant ieu l'auzi desconortar
veis lieis vengut josta-l riu clar
belha fi-m ieu per trop plorar
afolha cara e colors
a no vos cal desesperar
que selh qui fai lo bosc fulhar
vos pot donar de joi assatz
Senher dis elhja ben o cre
que Dieus aia de mi mer ce
en l'autre segle per jasse
qu'on assatz d'autres peccadors
mas sai mi tolh aquelha re
qui joi mi crec mas pauc mi ti
que trop s'es de mi alonhatz
Уильям Драммонд (1585 – 1649) / William Drummond
К Иоанну Крестителю
Предтеча самого Царя Небес,
Одетый в шкуры, прочь ушел в пустыню,
И видел в звере, населявшем лес,
Поболе человечьей благостыню.
Акриды в пищу шли ему, и мед
Ему дарили девственные соты;
Он тощ был, изнурен, длиннобород,
Напоминал отверженное что-то.
Он рек: «Спасенье в Боге от грехов;
За мной в пустыню каяться пойдите
И покаяньем грех свой совлеките!»
— Но кто же там воспринял этот зов?
Одно лишь эхо вторило в стенаньи
В пещерах: «Покаянье! Покаянье!..»
For the Baptist
The last and greatest Herald of Heaven's King,
Girt with rough skins, hies to the deserts wild,
Among that savage brood the woods forth bring,
Which he than man more harmless found and mild.
His food was locusts, and what young doth spring
With honey that from virgin hives distill'd;
Parch'd body, hollow eyes, some uncouth thing
Made him appear, long since from earth exiled.
There burst he forth: 'All ye, whose hopes rely
On God, with me amidst these deserts mourn;
Repent, repent, and from old errors turn!'
—Who listen'd to his voice, obey'd his cry?
Only the echoes, which he made relent,
Rung from their marble caves 'Repent! Repent!