1823
Стихи и переводы Артема Серебренникова. Старинная поэзия Европы и Америки, цикл собственных сонетов и многое другое. Переводы публикуются вместе с оригиналом.
Сароджини Найду (1879 — 1949)
Пурданашин
Вся жизнь ее – унылый сон,
Что вялой негою гнетет;
Блеск лент и поясов зажжен,
Как луч заката в глади вод;
Как утра час, наряд цветист –
Опал в нем, злато, аметист.
Как нечестивы взоры глаз,
Как искушает свет дневной...
Она укрыта всякий час
Решеток каменной резьбой,
Как под тюрбаном самоцвет,
Как в сердце любящем секрет.
Разоблачить сей тайный лик
Не смеет дерзкая рука,
Но Время рвет завесу вмиг,
И ей в глаза глядит Тоска –
Кто ход годов предотвратит,
Кто от печалей защитит?
Пурданашин – «скрытая под завесой» (перс.) «Пурда» (букв. «завеса», «вуаль»), культурная практика населения Северной Индии (сохраняющаяся до сих пор и присущая не только мусульманам, но и части индусов), предписывает женщинам покрывать лицо, не выходить из дому, быть во всем покорной мужу и т.п.
The Pardah Nashin
Her life is a revolving dream
Of languid and sequestered ease; Her girdles and her fillets gleam
Like changing fires on sunset seas;
Her raiment is like morning mist,
Shot opal, gold and amethyst.
From thieving light of eyes impure,
From coveting sun or wind's caress,
Her days are guarded and secure
Behind her carven lattices,
Like jewels in a turbaned crest,
Like secrets in a lover's breast.
But though no hand unsanctioned dares
Unveil the mysteries of her grace,
Time lifts the curtain unawares,
And Sorrow looks into her face —
Who shall prevent the subtle years,
Or shield a woman's eyes from tears?
У. Х. Оден (1907 – 1973)
W.H. Auden
Оксфорд
Природа наступает; старые грачи в садах колледжей,
Словно резвые младенцы, говорят языком чувств,
Мимо башен река все течет и течет к морю,
Камни в этих башнях все еще
Полностью довольны своим весом.
Минералы и животные так себялюбивы,
Что грех лености в них подавляет прочие,
Красотой небрежной с нервическими школярами
Соревнуются: одна ошибка
Против бесчисленных недостатков.
За городом – фабрики, потом края зеленые,
Где сигарета утешит злых, церковь – слабых,
Где тысячи крутят, тычут и тратят деньги:
Эрот Детоводитель
Плачет на девственном ложе.
И над говорливым городом, как и всюду,
Плачут ангелы неприкаянные. И здесь знание смерти –
Истребительная любовь, и природному сердцу не нужен
Низкий нелестный голос,
Бессонный, пока его не услышат.
Oxford
Nature invades: old rooks in each college garden
Still talk, like agile babies, the language of feeling;
By towers a river still runs coastward and will run,
Stones in these towers are utterly
Satisfied still with their weight.
Mineral and creature, so deeply in love with themselves
Their sin of accidie excludes all others,
Challenge our high-strung students with a careless beauty,
Setting a single error
Against their countless faults.
Outside, some factories, then a whole green country
Where a cigarette comforts the evil, a hymn the weak;
Where thousands fidget and poke and spend their money:
Eros Paidagogos
Weeps on his virginal bed.
And over the talkative city like any other
Weep the non-attached angels. Here too the knowledge of death
Is a consuming love, and the natural heart refuses
The low unflattering voice
That sleeps not till it find a hearing.
Уильям Батлер Йейтс (1865 – 1939)
W. B. Yeats
Летчик-ирландец предвидит свою смерть
Я знаю – в гуще облаков
Я смерть свою узнаю сам;
Во мне нет гнева на врагов,
И нет во мне любви к друзьям.
Страна моя – Килтартан-Кросс,
Народ мой – нищий сельский люд,
Ему – ни радости, ни слез
От той войны, что здесь ведут.
Не долг, не лозунги, не власть
И не желание похвал –
К мечте порывистая страсть
Меня ведет в воздушный шквал;
Я все обдумал, все расчел –
Впустую жизнь моя течет,
Впустую я ее провел;
Что смерть, что жизнь – один расчет.
An Irish Airman Foresees His Death
I know that I shall meet my fate
Somewhere among the clouds above;
Those that I fight I do not hate
Those that I guard I do not love;
My country is Kiltartan Cross,
My countrymen Kiltartan’s poor,
No likely end could bring them loss
Or leave them happier than before.
Nor law, nor duty bade me fight,
Nor public man, nor cheering crowds,
A lonely impulse of delight
Drove to this tumult in the clouds;
I balanced all, brought all to mind,
The years to come seemed waste of breath,
A waste of breath the years behind
In balance with this life, this death.
Гийом дю Бартас (1544 – 1590)
Guillaume du Bartas
Сонет о великой победе Давида
Себя смирить – вот высшая победа.
Чем сто врагов в сраженьи заколоть,
Ты одолей свою вначале плоть,
Чрез то Господню благодать изведай.
Давид разбил враждебного соседа,
Но грех свой не сумел он побороть,
И отступился от него Господь,
И он познал несчастия и беды.
Когда с самим собой идет война
И гордость в той войне одолена, –
Быть долго в памяти такому следу.
Трикраты славил бы его Сион,
Будь сам Давид Давидом побежден.
Лишь над собой – великая победа.
Sur la grande victoire de David
Vaincre soy-mesme, est la grande victoire,
Que serviroit vaincre mille ennemis,
Si à ta chaire iniquement soumis,
Tu t’esloignois de l’eternelle gloire?
Du grand David le trophee est notoire
Aux estrangers; mais, ses sens endormis,
Et grands pechez, à sa honte commis,
Tirent ses pas devers la fosse noire.
Or je le voy contre soy combatant,
Et du combat la victoire emportant,
Ce qui me fait tout ravy, dire & croire.
Que trois fois grand Syon cogneut David,
Lors que David de soy vainqueur se vid,
Se vaincre aussi c’est la grande victoire.
Луис Альберто де Куэнка (р. 1950)
Luis Alberto de Cuenca
Амазонка в Мордоре
Вот, белокура, скачет амазонка
по пустошам и выцветшим холмам,
по Мордору; покинула девица
весенние края и держит путь
в страну, где вековечный мрак царит,
которой правит злобный властелин.
И почему не повернуть коня
в тот мир, где лилии цветут, где девы
за сбором земляники поцелуй
украдкой шлют, прядут, готовят пищу,
где барды подвиги поют и славят
Великую Богиню?
Вот золотая женщина, что скачет
спиною к свету солнца, к красоте,
гонясь, не зная отдыха и сна,
за черным всадником, что сердце ей
пленил, кого она желает страстно,
за недругом своей души.
La amazona de Mordor
Esa amazona rubia que cabalga
por las grises colinas y los yermos
de Mordor; esa chica que ha dejado
atrás la primavera y se dirige
al país de la noche permanente,
donde el señor del mal gobierna.
Por qué no vuelve grupas hacia el mundo
donde el lirio florece y las muchachas
buscan fresas y dan besos furtivos
y tejen y cocinan, donde hay bardos
que cantan las hazañas de los héroes
y veneran a la Gran Diosa.
Esa mujer dorada que galopa
de espaldas a la luz y a la belleza,
persiguiendo sin tregua ni reposo
al oscuro jinete que la rompe
de amor y la consume de deseo,
al enemigo de su alma.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
CLXII
Навеки памятник на стенах Карфагена
Себе соорудив, отважный Сципион
Был равнодушием сограждан раздражен,
В изгнание ушел он со стези военной.
Ты так же поступил, но боле дерзновенно:
Был римлянин тогда невзгодой угнетен,
Ты ж, друг мой Оливье, был при дворе почтен,
Но все ж покинул ты палат столичных стены.
Немалое число зевак и голытьбы
Ходило поглазеть на баловня судьбы,
Как доживает век он в крошечном Линтерне.
За Сципионом вслед ты тоже бросил двор,
И многоглавый зверь всегда с тобой с тех пор –
Я с гидрою сравнил наплыв презренной черни.
Линтерн – существовавшее в древности поселение на юге Италии, где свои последние годы провел в добровольном изгнании великий римский полководец Сципион Африканский (235 – 183 г. до н.э.).
CLXII
Après s’être bâti sur les murs de Carthage
Un sépulcre éternel, Scipion irrité
De voir à sa vertu ingrate sa cité,
Se bannit de soi-même en un petit village.
Tu as fait, Olivier, mais d’un plus grand courage,
Ce que fit Scipion en son adversité,
Laissant, durant le cours de ta félicité,
La Cour, pour vivre à toi le reste de ton âge.
Le bruit de Scipion maint corsaire attirait
Pour contempler celui que chacun admirait,
Bien qu’il fût retiré en son petit Linterne.
On te fait le semblable : admirant ta vertu
D’avoir laissé la Cour, et ce monstre têtu,
Ce peuple qui ressemble à la bête de Lerne.
Жан де Спонд (1557 – 1595)
***
Что в смерти доброго? Могильный червь нас гложет,
Сжирая плоть и кость, и прочь летит душа
От гадкой падали, покинуть нас спеша,
А век наш, словно сон, в одних неправдах прожит.
Земную славу смерть мгновенно уничтожит,
Накопленный почет жестоко удуша,
Чертог, построенный обманом, сокруша,
Где ложь с гордынею нам обольщенья множат.
Зачем же души нам, плоть, жилы и мослы,
Коль жизнь от нас уйдет, развяжутся узлы
Прекрасных наших тел с последним нашим вздохом?
Должны мы умереть, чтоб нá небо взойти;
Известно мне: туда иные есть пути,
Но где средь нас – увы! – найдешь Илью с Енохом?
…Илью с Енохом – согласно Библии, праотец Енох и пророк Илия вели настолько праведную жизнь, что были вознесены живыми на небеса (Быт. 5: 22-24; 4 Цар. 2: 11).
Jean de Sponde (1557 – 1595)
***
Et quel bien de la Mort ? où la vermine ronge
Tous ces nerfs, tous ces os ; où l'Ame se départ
De ceste orde charongne, et se tient à l'écart,
Et laisse un souvenir de nous comme d'un songe ?
Ce corps, qui dans la vie en ses grandeurs se plonge,
Si soudain dans la mort étouffera sa part,
Et sera ce beau Nom, qui tant partout s'épart,
Borné de vanité, couronné de mensonge.
Á quoi cette Ame, hélas ! et ce corps désunis ?
Du commerce du monde hors du monde bannis ?
Á quoi ces nœuds si beaux que le Trépas délie ?
Pour vivre au Ciel il faut mourir plutôt ici :
Ce n'en est pas pourtant le sentier raccourci,
Mais quoi ? nous n'avons plus ni d'Hénoch ni d'Elie.
Сестра Хуана Инес де ла Крус (1651 – 1695)
Sor Juana Inés de la Cruz
[О своем портрете]
То, что ты видишь, – лишь обман цветной;
Тебя пленяя ловкостью художной,
Из красок силлогизм плетет он ложный,
И чувства ложью полнятся одной;
Лишь то, в чем лесть пыталась новизной
Избыть старенья ужас непреложный,
Со временем сражаясь в невозможной
Борьбе, с забвением вступая в бой;
Лишь слабое заботы ухищренье,
Лишь противления судьбе тщета,
Лишь на ветру нежнейшее растенье,
Лишь глупая и жалкая мечта,
Лишь труд бесплодный; в здравом рассужденьи –
Лишь труп, лишь прах, лишь тень и пустота.
[De su retrato]
Este que ves, engaño colorido,
que, del arte ostentando los primores,
con falsos silogismos de colores
es cauteloso engaño del sentido;
éste, en quien la lisonja ha pretendido
excusar de los años los horrores,
y venciendo del tiempo los rigores
triunfar de la vejez y del olvido,
es un vano artificio del cuidado,
es una flor al viento delicada,
es un resguardo inútil para el hado:
es una necia diligencia errada,
es un afán caduco y, bien mirado,
es cadáver, es polvo, es sombra, es nada.
У.Х. Оден (1907 - 1973)
W. H. Auden
Ода средневековым поэтам
Чосер, Лэнгленд, Дуглас, Данбар и все их братья
Анонимы, да как же вы умудрялись
Без водопровода с анестезией,
Каждодневно страшась ведьм и магов,
Прокаженных, наемников, инквизиторов
И костров их, стихи писать так весело,
Не корчась от пафоса, не фальшивя?
Длинно писали вы, но не пóшло,
Лихо, но без грязи слагали «флайтинги»,
Буйные, потешные, а наши пииты-то,
Средь полного обилия и довольства
Якобы изжившие суеверия, –
Даже в лучших стихах смурные иль сальные,
Медузой себялюбия окамененные.
Мы всё спрашиваем, но не знаю, возможно ли
Объяснить, почему же и стар, и млад наш век
Презирают. Не будь бездуховных машин его,
Впрочем, не жили б вы у меня на полке,
Под рукою, мой слух услаждая или
Вялую плоть смеша. Я сейчас охотно бы
Сочинял стишки во славу гремящего
Юного июня и древа иудина,
Да только не позволяет мне знание,
Что они у вас куда лучше вышли бы.
Джеффри Чосер (ок. 1340 – 1400), Уильям Лэнгленд (ок. 1332 – ок. 1386), Гэвин Дуглас (ок. 1476 – 1522), Уильям Данбар (1459 – 1520) – английские (первые два) и шотландские поэты позднего Средневековья.
«Флайтинг» (букв. «ссора», «перебранка») – жанр шотландской поэзии 15-16 вв., изображающий реальную или воображаемую словесную дуэль, участники которой обмениваются оскорблениями в стихотворной форме.
Ode to the Medieval Poets
Chaucer, Langland, Douglas, Dunbar, with all your
brother Anons, how on earth did you ever manage,
without anaesthetics or plumbing,
in daily peril from witches, warlocks,
lepers, The Holy Office, foreign mercenaries
burning as they came, to write so cheerfully,
with no grimaces of self-pathos?
Long-winded you could be but not vulgar,
bawdy but not grubby, your raucous flytings
sheer high-spirited fun, whereas our makers,
beset by every creature comfort,
immune, they believe, to all superstitions,
even at their best are so often morose or
kinky, petrified by their gorgon egos.
We all ask, but I doubt if anyone
can really say why all age-groups should find our
Age quite so repulsive. Without its heartless
engines, though, you could not tenant my book-shelves,
on hand to delect my ear and chuckle
my sad flesh: I would gladly just now be
turning out verses to applaud a thundery
jovial June when the judas-tree is in blossom,
but am forbidden by the knowledge
that you would have wrought them so much better.
Оливье де Маньи (1529 – 1561)
Olivier de Magny
Анри де Мэму
Вот что люблю я, Мэм, среди поры весенней:
Люблю цветенье роз, гвоздики, чабреца,
Люблю я поутру занятие певца –
Подругу петь в стихах средь птичьих песнопений.
А летом, от жары спасаясь в хладной сени,
Люблю лобзанье уст, касание сосца,
И пир свой довершать люблю я до конца –
Клубникой, сливками, без плотских угощений.
Лишь осень настает, приходят холода –
Каштаны есть люблю, вино я пью всегда;
Поев, у камелька сижу с согревом в теле.
Не выйдешь из дому морозною зимой,
И этою порой досуг любимый мой –
Любить и день и ночь любимую в постели.
Анри де Мэм (1532 – 1596) – французский полководец и государственный деятель.
Ce que j’aime au printemps, je te veux dire, Mesme ;
J’aime à fleurer la rose, et l’oeillet, et le thym,
J’aime à faire des vers, et me lever matin,
Pour, au chant des oiseaux, chanter celle que j’aime.
En esté, dans un val, quand le chaud est extresme,
J’aime à baiser sa bouche et toucher son tétin,
Et, sans faire autre effet, faire un petit festin,
Non de chair, mais de fruit, de fraises et de cresme.
Quand l’automne s’approche et le froid vient vers nous,
J’aime avec la chastaigne avoir de bon vin doux,
Et, assis près du feu, faire une chère lye.
En hiver, je ne puis sortir de la maison,
Si n’est au soir, masqué; mais, en cette saison,
J’aime fort à coucher dans les bras de ma mie.
Хамберт Вольф / Humbert Wolfe (1885 – 1940)
***
От подкупа и взяток чист
британский честный журналист –
насочиняет сей мастак
любые гадости за так.
***
You cannot hope to bribe or twist,
thank God! the British journalist.
But, seeing what the man will do
unbribed, there's no occasion to.
Сэмюэл Томсон (1766 – 1816)
К ежику
Краса позорна без защиты.
Уильям Брум.
По рощам юноша-поэт
Блуждает, оставляя след,
Слагает вирши про предмет
Любовной страсти,
Но у меня напевов нет
По этой части.
В кустах чирикать не смешно ль
Про кудри, что черны как смоль,
Про сердца раненого боль?
По мне – смешно ж!
От сих страстей меня уволь;
Предмет мой – Еж!
О зверь, чья внешность так страшна,
Чья ощетинена спина!
Из копий высится стена –
Заслон могучий,
Ползешь, как в поле борона,
О зверь колючий!
Твоя ближайшая семья,
По слухам, – хряк или свинья,
"А может – черт", добавлю я…
Здесь все неясно,
Но, уверяю, мысль моя
Тут не напрасна.
Тебя зачать лишь дьявол мог,
Уестествивши терн иль дрок,
И ведьма нянчила комок –
Дитя без рожек,
И, засмеявшись, черт изрек:
"Ты будешь Ежик!"
Ты, мол, хитер – гласит народ.
Мол, свалится на землю плод –
Игла твоя его несет
Всегда с собой,
Чтоб ты его отправил в рот
Чрез день-другой.
А в это верить нелегко:
Есть слух – сосешь ты молоко
У заблудившей далеко
Худой коровы…
Коль так – гуляешь широко,
Дояр толковый!
Еще есть слух, не обессудь:
Коль еж пересекает путь,
То про удачу, мол, забудь
На целый день…
А я замечу: это муть
И дребедень.
Встречал я ежиков немало
И в вечер, и когда светало,
Когда я брался за орало
Иль шел домой…
Что, мне удача изменяла?
Ни Боже мой!
От суеверий и примет
Душе идет тяжелый вред,
А колдовство – безумный бред
Для голодранцев;
Ни здесь такому веры нет,
Ни у шотландцев!
Что ж, до свиданья, добрый зверь!
Ползи к детенышам теперь
Иль ты не избежишь потерь,
Шипастокожий, –
Сражаться с псом моим, поверь,
Себе дороже!
Оригинал:
http://www.ulsterscotsacademy.com/texts/poetry/1700-1799/030-to-a-hedge-hog-samuel-thomson.php
Симеон-Гийом де ла Рок (1551 – 1611)
***
Я жуткой птицей стал во мраке глухоманном;
Оставлен солнца свет, оставлена родня –
Жестокостью Амур преобразил меня,
Чтоб предвещать беду испуганным селянам.
Взываю к скалам я стенаньем непрестанным,
И средь пустынных скал до наступленья дня
Лишь Эхо вторит мне, мой скорбный стон храня,
И умолкаем мы с рассветом нежеланным.
Я солнца яркий свет утратил, и с тех пор
Завеса черноты всегда мне застит взор,
Надежд меня лишив, похитив жизни силы.
Близ солнечных лучей имел я вид орла,
Но прихотью судьбы меня преобразило:
Я раньше светом был, теперь я мрак и мгла.
Siméon-Guillaume de la Roque (1551 – 1611)
***
Je suis le triste oiseau de la nuit solitaire,
Qui fuit sa même espèce et la clarté du jour,
De nouveau transformé par la rigueur d'Amour,
Pour annoncer l'augure au malheureux vulgaire.
J'apprends à ces rochers mon tourment ordinaire,
Ces rochers plus secrets où je fais mon séjour.
Quand j'achève ma plainte, Écho parle à son tour,
Tant que le jour survient qui soudain me fait taire.
Depuis que j'eus perdu mon soleil radieux,
Un voile obscur et noir me vint bander les yeux,
Me dérobant l'espoir qui maintenait ma vie.
J'étais jadis un aigle auprès de sa clarté,
Telle forme à l'instant du sort me fut ravie,
Je vivais de lumière, ore d'obscurité.
БОТИК «ФОРТУНА», 1803
При кесарях водою иногда,
Не кровью заливали колизеи,
И зрели на трибунах ротозеи,
Как плещутся потешные суда.
И возродились прежние затеи,
Хоть пролетели версты и года, —
В потешной битве плещется вода
Для кесаря на озере Плещея...
Товарищей моих пропал и след —
Ищи его теперь в дыму побед,
В турецком трепете и в шведском страхе.
А я, хоть пред фрегатами нелеп,
Вмурованным стою в почетный склеп,
Обломок императорских навмахий.
Уильям Драммонд из Хоторндена (1585 – 1649)
William Drummond of Hawthornden
***
Зовется «Миром» этот книжный том;
Читай мы бережней его страницы,
Мы просветились бы, узнав о Том,
Кто к составленью приложил десницу.
Узнали б о Суде над гордецом,
О Силе, пред которой всяк склонится,
Узнали бы о Промысле святом,
Что в каждой фразе и строке таится.
Но разум наш нелеп, как у детей;
На бархат ли глядим, златые нити ль,
Поверхностно скользя по книге сей,
Что написал верховный Сочинитель.
И что же прикует наш ум и взор?
Лишь на полях затейливый узор.
***
OF this fair volume which we World do name,
If we the sheets and leaves could turn with care,
Of Him who it corrects, and did it frame,
We clear might read the art and wisdom rare:
Find out His power which wildest powers doth tame,
His providence extending everywhere,
His justice which proud rebels doth not spare
In every page, no period of the same.
But silly we, like foolish children, rest
Well pleased with colour'd vellum, leaves of gold,
Fair dangling ribbands, leaving what is best,
On the great Writer's sense ne'er taking hold;
Or if by chance we stay our minds on aught,
It is some picture on the margin wrought.
Сароджини Найду (1879 — 1949)
Дар Индии
Разве что-то вам мною не отдано –
Облачения пышные, злато, зерно?
На Востоке, на Западе – лишь погляди –
Расточила я клад, оторвав от груди,
И велела ступать я детям родным
К боевым барабанам, к клинкам роковым.
Словно жемчуг, они у персидской волны
Спят, в гробницы, им чуждые, заключены,
Спят в Египте, как раковины в песке,
Каждый бледен, у каждого кровь на руке,
Как цветы, они скошены, втоптаны в прах
На кровавых фламандских, французских полях.
Как представить те слезы, что я пролила?
Как измерить страданья мои без числа,
Иль отчаянья с гордостью множество битв,
Иль надежду, что греет средь горьких молитв?
А видения славы представить вам как –
Победы кровавый, изодранный стяг?
Страх исчезнет, и прекратится вражда,
Обновится жизнь в мирном горниле тогда,
И любовь поднесете вы в памятный дар
Тем бойцам, что бесстрашно держали удар,
Воздавая бессмертным должную честь,
Вспоминайте – там кровь сынов моих есть!
Is there aught you need that my hands withhold,
Rich gifts of raiment or grain or gold?
Lo! I have flung to the East and West
Priceless treasures torn from my breast,
And yielded the sons of my stricken womb
To the drum-beats of duty, the sabres of doom.
Gathered like pearls in their alien graves
Silent they sleep by the Persian waves,
Scattered like shells on Egyptian sands,
They lie with pale brows and brave, broken hands,
They are strewn like blossoms mown down by chance
On the blood-brown meadows of Flanders and France.
Can ye measure the grief of the tears I weep
Or compass the woe of the watch I keep?
Or the pride that thrills thro’ my heart’s despair
And the hope that comforts the anguish of prayer?
And the far sad glorious vision I see
Of the torn red banners of Victory?
When the terror and tumult of hate shall cease
And life be refashioned on anvils of peace,
And your love shall offer memorial thanks
To the comrades who fought in your dauntless ranks,
And you honour the deeds of the deathless ones
Remember the blood of thy martyred sons!
Мы продолжаем наш совместный с «Зарядьем» осенний лекторий, посвященный практикам чтения, и анонсируем следующую лекцию цикла, которая состоится уже 27 октября, пт, в 18:00 в Старом Английском дворе.
Александр Саньков: «Как читать, понимать и различать поэзию?»
Поэзия — древнейшее искусство, природу и качества которого люди стараются постичь уже не одно столетие. О поэзии, ее чтении и писании веками рассуждали и рассуждают сами поэты, их читатели, филологи, богословы, литературные критики и философы.
Не имея надежды охватить всю огромность темы, на лекции мы все же постараемся в общих чертах:
— обрисовать историю поэзии;
— выяснить, какие формальные качества были присущи стихосложению в античности, средневековье, классицистическую эпоху и после;
— проследить появление и утверждение рифмы в европейской традиции;
— узнать, на какие жертвы нужно пойти, чтобы научиться читать стихи и слышать ямбы и хореи;
— уметь рационально различать хорошие и плохие стихотворения;
— и, наконец, применить критерии древности к современным творениям.
Приходите и готовьте ваши любимые стихи — на встрече вы сможете при желании обсудить их.
Лектор: Александр Саньков — поэт, заместитель директора Научной библиотеки РАНХиГС.
Вход свободный по регистрации: https://zaryadyepark.timepad.ru/event/2641393/
27 октября, пт, 18:00
ул. Варварка, 4а (Старый Английский двор)
Уильям Батлер Йейтс (1865 - 1939)
W.B. Yeats
Черная башня
Слышно: у стражи на черной башне
Скисло вино и скудна еда,
Но, не мечтая о лучшем брашне,
Воины клятве верны всегда,
Башню они блюдут:
Хоругви врагов не пройдут.
Стоят мертвецы в гробах в полный рост,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.
Хоругви приходят, грозят, подкупают,
Шепчут: "Король ваш забыт давно,
Новые к трону теперь подступают,
Вам не все ли равно?"
-Но если давно он истлел,
То что же вас страх одолел?
В гробах - тусклый свет луны и звезд,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.
Наш старый повар, что с первым рассветом
Лазит наверх, ловит птичек в силок,
Нас уверяет, клянется нам в этом:
Мол, протрубил королевский рог.
Всё бы старому врать!
Клятву блюдет наша рать.
В гробах сгущается мрак ночной,
Дуют ветра с берегов,
Гнет их шквального вéтра рев,
Старые кости скрипят.
The Black Tower
SAY that the men of the old black tower,
Though they but feed as the goatherd feeds,
Their money spent, their wine gone sour,
Lack nothing that a soldier needs,
That all are oath-bound men:
Those banners come not in.
There in the tomb stand the dead upright,
But winds come up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.
Those banners come to bribe or threaten,
Or whisper that a man's a fool
Who, when his own right king's forgotten,
Cares what king sets up his rule.
If he died long ago
Why do yopu dread us so?
There in the tomb drops the faint moonlight,
But wind comes up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.
The tower's old cook that must climb and clamber
Catching small birds in the dew of the morn
When we hale men lie stretched in slumber
Swears that he hears the king's great horn.
But he's a lying hound:
Stand we on guard oath-bound!
There in the tomb the dark grows blacker,
But wind comes up from the shore:
They shake when the winds roar,
Old bones upon the mountain shake.
Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo
ЭПИТАФИЯ КОЛУМБУ
Повествует обломок корабля, на котором тот открыл Новый Свет
О путник! Покорял я океаны;
В своих скитаньях на морском просторе
Гоним я непогодой был, но вскоре
Путь проложил в полуденные страны.
Я постарел и угодил в чурбаны,
А был я буком в лиственном уборе.
И прежде чем с ветрилом выйти в море,
Шумел я на ветру, листвой венчанный.
Гробницу стерегу я, одинокий;
Хотя Колумба в ней хранится остов,
Не назову я имени святого –
Иначе здесь прольются слез потоки,
Случится наводненье средь погостов
И в плаванье отправимся мы снова.
Túmulo a Colón: habla un pedazo de la nave en que descubrió el Nuevo Mundo
Imperio tuve un tiempo, pasajero,
sobre las ondas de la mar salada;
del tiempo fui movida y respetada
y senda abrí al Antártico hemisferio.
Soy con larga vejez tosco madero;
fui haya, y de mis hojas adornada,
del mismo que alas hice en mi jornada,
lenguas para cantar hice primero.
Acompaño esta tumba tristemente,
y aunque son de Colón estos despojos,
su nombre callo, venerable y santo,
de miedo que, de lástima, la gente
tanta agua ha de verter con tiernos ojos,
que al mar nos vuelva a entrambos con el llanto.
Дорин Ни Грифа (р. 1981)
Doireann Ní Ghríofa
Костяная флейта
В 2009 г. археологи обнаружили древнейший музыкальный инструмент - флейту возрастом в 35 тысяч лет, сделанную из кости крыла лебедя-шипуна. (Прим. авт.)
Им видно – ты плещешь крылами, нежен и бел.
Камень тебя сбивает, к гнезду ты уже не лети.
С неба голод тебя стащил, голод их тел,
мертвый уже, ты прижат к незнакомой груди.
Внутри о тебе повествуют жесты и рев.
Так быстро с небес ты попал в огонь - ощипаны перья,
отрублены лапы, сломан клюв, –
так быстро ты стал куском мяса для пира.
Девочка кость из крыла найдет, обстрогает ее до свистка,
наделает дырочек, приложит к губам и дунет в тебя.
Теперь ты не просто хрящ, ты важнее дичи куска.
Из останков немых заиграла музыка средь воронья.
Дыхание кость оживило, взлетело крыло,
новым звуком мрачные горы обволокло.
Bone Flute
In 2009, archeologists discovered the oldest known musical instrument - a 35,000 year old flute made from the wing bone of a mute swan.
Far above, they watch your wings beat - slender, white.
A stone knocks you, stops your return to the nest.
Their hunger is sharp, it jerks you from the sky;
in death, you are gathered to a stranger's chest.
Inside, they tell your story with hands and grunts.
So fast, you go from flight to fire - your plumage plucked,
beak broken, feet cut -
so fast, you become a chunk of meat to be cooked.
A girl finds your wing bone, whittles it to a whistle,
punctures it with holes. She lifts it to her lips and blows,
making of you something more than meat and gristle.
From mute remains, music rises among crows.
Breath into bone, her air raises you. She lifts your wing
and, over dark hills, a new sound sings.
Джонатан Свифт / Jonathan Swift (1667 – 1745)
О мироздании
Наплывом мыслей удручен,
Я лег и провалился в сон,
Кошмарный вид мне сон открыл:
Восстали трупы из могил!
С разверстых надвое небес
Перуны гнева слал Зевес,
Объят смущеньем и тоской,
Дрожит пред ним весь род людской!
Склонилась за главой глава,
И громогласные слова
Изрек Зевес: «Презренный род,
Ты неразумен, слеп, как крот!
Знай, малодушный и простец,
И нераскаянный гордец,
Кому жрецы всегда твердят,
Что попадут другие в ад
(Кто подучил вас, тот не знал,
Что я на деле замышлял),
– Скончался мир, окончен бред
И снисхожденья больше нет,
Глупцов таких терпеть невмочь.
Вы прокляты! Ступайте прочь!»
On The World
With a whirl of thoughts oppress’d,
I sunk from reverie to rest.
A horrid vision seized my head,
I saw the graves give up their dead!
Jove, arm’d with terrors, bursts the skies,
And thunder roars and lightning flies!
Amazed, confused, its fate unknown,
The world stands trembling at his throne!
While each pale sinner hung his head,
Jove, nodding, shook the heavens, and said:
“Offending race of human kind,
By nature, reason, learning, blind;
You who, through frailty, stepp’d aside;
And you, who never fell from pride:
You who in different sects were shamm’d,
And come to see each other damn’d;
(So some folk told you, but they knew
No more of Jove’s designs than you
—The world’s mad business now is o’er,
And I resent these pranks no more.
—I to such blockheads set my wit!
I damn such fools!—Go, go, you’re bit.”
Онора Ложье де Поршер (1572 – 1653)
Honorat Laugier de Porchères
Стихи на балет принцев, облаченных в перья, зеркала, белый и черный цвета и восхваляющих непостоянство
У этих ветреных Влюбленных,
Отвагой дерзкой окрыленных, –
Покрытый перьями наряд;
А хрупкость их сродни стеклянной:
Любовь земная – постоянна,
Их страсти – пó ветру парят.
Цвет белый, ясные зерцала
Рекут: им обожать пристало
Все, что причастно красоте;
А черный цвет обозначает:
Их постоянство отличает
Лишь в беспокойной маете.
Для них терзанья нет жесточе,
Чем видеть, дамы, ваши очи –
Зерцала, где пылает страсть;
Но все же замышляют снова
Зерцала хлада ледяного
К зерцалам пламенным припасть.
В их стеклах – ваши отраженья;
Они желают исторженья
Любви из каменных сердец.
Уловкой действуют одною:
Губить вас вашей же красою,
Как сгублен был Нарцисс-гордец.
Коль подошедший слишком близко
Умрет от взгляда Василиска,
Его не смею упрекнуть –
Наряд Любовника зеркальный
Перенаправит взгляд фатальный,
В себя заставит вас взглянуть.
Le plume montre le courage,
Aussi bien que l’humeur volage
De ces Amants audacieux:
Leur fermeté n’est que de verre,
Car l’amour constant est de terre,
Et le leur vole dans les cieux.
Ce blanc et ces miroirs visibles
Témoignent qu’ils sont susceptibles
De tout objet de la beauté;
La couleur noire représente
Que leur âme est toujours constante,
Mais c’est en la légéreté.
Seulement ils craignent, Madames,
Vos beaux yeux, miroir où les âmes
Brûlent s’y mirant tant soit peu,
Mais ils s’opposent face à face,
Un nombre de miroir de glace,
Contre tant de miroirs à feu.
Ils représentent vos visages
Afin que vos belles images
Touchent votre coeur indompté;
Car ils ont ce seul artifice,
De vous perdre comme Narcisse,
Avec votre proper beauté.
Si chacune de vous les tue,
Comme un Basilic de la vue,
Alors que vous les pouvez voir,
Personne ne les doit reprendre,
Quand ils essayent de vous prendre,
Comme un Basilic, au miroir.
Хуан дель Энсина (1468 – 1529)
Juan del Encina
Всякое благо мирское
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Блага прочь уносит время,
Блага жребий нас лишает,
Смерть все блага похищает
И главенствует над всеми.
Жизни сей тяжкое бремя
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Слава вечно сохранится,
Пусть мертвы уж те, кто славны;
Блага прочие снам равны
И ведут тебя к гробнице.
Быстро счастье испарится,
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Славу добрую добудем,
Пусть навеки нас возносит,
Словно древо плодоносит
Целый век на радость людям.
То, что благом своим судим, –
Преходяще и конечно,
Только честь и слава вечны.
Todos los bienes del mundo
pasan presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
El tiempo lleva los unos,
a otros fortuna y suerte,
y al cabo viene la muerte,
que no nos dexa ningunos.
Todos son bienes fortunos
y de muy poca memoria,
salvo la fama y la gloria.
La fama bive segura
aunque se muera su dueño;
los otros bienes son sueño
y una cierta sepoltura.
La mejor y más ventura
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
Procuremos buena fama,
que jamás nunca se pierde,
árbol que siempre está verde
y con el fruto en la rama.
Todo bien que bien se llama
pasa presto y su memoria,
salvo la fama y la gloria.
https://youtu.be/UG-u_825tHo
Эдвард Дайер / Edward Dyer (1543 – 1607)
***
Мой разум – королевский трон,
Бескрайней радости залог;
Любых блаженств приятней он,
Что даст природа или Бог;
Во мне б горел желаний пыл,
Но он хотенье запретил.
Дворцы, товары дальних стран,
Сражений гром и шум побед,
Искусство исцеленья ран,
Влюбленной женщины привет –
Им завладеть мной не дано,
Мой разум их презрел давно.
Богач пресытится легко,
Кто быстро лезет – упадет,
А возлетевших высоко
Во всякий миг опасность ждет,
Иной в трудах живет всегда…
Тревога разуму чужда.
Я не заносчив, не спесив,
Я не взыскую лишних благ,
Что накопил я – тем и жив,
Мой разум мне подскажет шаг.
Всхожу я словно на престол –
Я счастье в разуме нашел.
Богатых мучает нужда –
Довлеет мне мой скромный клад;
Чего-то нужно им всегда –
А я и малостью богат.
Я толстосум – они бедны,
Я жив – они тоски полны.
Я не смеюсь беде чужой,
Не зарюсь на чужой ломоть,
Спокоен в буре я мирской,
Бесстрастия не побороть:
Мне друг не мил, не мерзок враг,
Смерть – не желанье и не страх.
Иным мерило жизни – страсть,
А в безрассудстве – смысл всего;
Над ними деньги взяли власть,
Коварство – вот их мастерство.
А я довольствуюсь одним
Спокойным разумом моим.
Своим здоровьем я богат
И честным словом защищен,
Не покупал себе наград,
Обманом я не развращен.
Я до смерти жить буду так;
Подобно пусть поступит всяк!
***
My mind to me a kingdom is;
Such present joys therein I find,
That it excels all other bliss
That earth affords or grows by kind:
Though much I want that most would have,
Yet still my mind forbids to crave.
No princely pomp, no wealthy store,
No force to win the victory,
No wily wit to salve a sore,
No shape to feed a loving eye;
To none of these I yield as thrall;
For why? my mind doth serve for all.
I see how plenty surfeits oft,
And hasty climbers soon do fall;
I see that those which are aloft
Mishap doth threaten most of all:
They get with toil, they keep with fear:
Such cares my mind could never bear.
Content I live, this is my stay;
I seek no more than may suffice;
I press to bear no haughty sway;
Look, what I lack my mind supplies.
Lo, thus I triumph like a king,
Content with that my mind doth bring.
Some have too much, yet still do crave;
I little have, and seek no more.
They are but poor, though much they have,
And I am rich with little store;
They poor, I rich; they beg, I give;
They lack, I leave; they pine, I live.
I laugh not at another’s loss,
I grudge not at another’s gain;
No worldly waves my mind can toss;
My state at one doth still remain:
I fear no foe, I fawn no friend;
I loathe not life, nor dread my end.
Some weigh their pleasure by their lust,
Their wisdom by their rage of will;
Their treasure is their only trust,
A cloakèd craft their store of skill;
But all the pleasure that I find
Is to maintain a quiet mind.
My wealth is health and perfect ease,
My conscience clear my chief defence;
I neither seek by bribes to please,
Nor by deceit to breed offence:
Thus do I live; thus will I die;
Would all did so as well as I!
КНЯЖНА ТАРАКАНОВА, 1775
В Ливорно помню корабли и шлюпки,
А в Риме ‒ роскошь италийских вилл...
Зачем себе придумал Радзивилл,
Что я Димитрий Самозванец в юбке?
Мечты разбитой жалкие скорлупки!
Сгоревший до золы любовный пыл!
Орел морской давно меня забыл...
Как тленны титулы! Как троны хрупки!
Пожаловала крепость мне она,
И там я царствую, заключена
В сырой и ледяной Гиперборее.
Подобное коварство знал ли свет?
Я помню, встарь одна Елизавет
Марию мучила в Фотерингее...
Сэмюэл Джонсон (1709 – 1784)
Samuel Johnson
Двадцать один
Двадцать первый год желанный
Долго шел – но вот и он!
Нынче праздник непрестанный
Настает для вас, сэр Джон.
Цепи недоросля сняты,
Все имущество – у вас.
Вы беспечны, фатоваты,
Бережливость – не указ.
Кличьте девок посрамнее,
Тех, кто непотребством горд,
Тратьте дедовы гинеи –
Будьте как наследный лорд!
Все, кто кормятся развратом,
Понабьются в гости к вам:
Ростовщик придет к богатым,
Ловкий шулер – к дуракам.
Каково ж призванье денег,
Как не по миру гулять?
Вот вам сводник, вот мошенник –
Ваше золото сплавлять.
Коль пирует в наслажденье
Ладный юноша, смеясь, –
Что поместья? Что владенья?
Гиль, безделка, сор да грязь.
Опекун и мать в в смятенье?
Вы назло им все равно
Поступайте по хотенью –
Или в петлю, иль на дно.
One And Twenty
LONG-EXPECTED one and twenty
Ling'ring year at last has flown,
Pomp and pleasure, pride and plenty
Great Sir John, are all your own.
Loosen'd from the minor's tether,
Free to mortgage or to sell,
Wild as wind, and light as feather
Bid the slaves of thrift farewell.
Call the Bettys, Kates, and Jenneys
Ev'ry name that laughs at care,
Lavish of your Grandsire's guineas,
Show the spirit of an heir.
All that prey on vice and folly
Joy to see their quarry fly,
Here the gamester light and jolly
There the lender grave and sly.
Wealth, Sir John, was made to wander,
Let it wander as it will;
See the jocky, see the pander,
Bid them come, and take their fill.
When the bonny blade carouses,
Pockets full, and spirits high,
What are acres? What are houses?
Only dirt, or wet or dry.
If the Guardian or the Mother
Tell the woes of wilful waste,
Scorn their counsel and their pother,
You can hang or drown at last.
Уильям Купер (1731 – 1800)
William Cowper
Одиночество Александра Селкирка
Александр Селкирк (1676 – 1721) – шотландский матрос, четыре года проживший на необитаемом острове и послуживший прототипом Робинзона Крузо.
Я владыка всего окоема,
Безраздельный правитель и царь,
Здесь на суше, давно мне знакомой,
Мне покорствует всякая тварь.
Одиночество! Где же щедроты,
Что составили славу твою?
Лучше жить, где беда и забота,
Чем царить в этом жутком краю.
Недоступен мне род человечий –
В одиночку свой путь прохожу,
Я чужой не услышу здесь речи,
Я от собственной речи дрожу.
Всякий зверь полевой, бессловесный,
На меня безразлично глядит –
Люди здесь им совсем неизвестны,
И меня их покорность дивит.
Дар небес, коим должно гордиться,
Где вы, Общество, Дружба, Любовь?
Мне бы крылья иметь, как у птицы,
Я тогда испытал бы вас вновь!
Я тогда утолил бы печали,
Верой в Бога себя воскресил,
Мне бы старцы пути указали,
Мне бы юноши придали сил.
О ветра, чье сурово терзанье!
На пустой донесите мне брег
Дружбы полное нежной посланье
Из страны, мне запретной навек!
О друзья, вы меня позабыли?
Или, может, остался там вдруг
Тот, чьи думы меня посетили, –
Уцелевший единственный друг?
Как же мысли бывают ретивы!
Их полет обогнать бы сумел
Ураганного ветра порывы
И стремление солнечных стрел.
Я представил – у дома родного
Я стою, это кажется мне…
Но мечта отлетела – и снова
Жить с отчаяньем наедине.
Возвращаются птицы в гнездовья,
Возвращается в норы зверьё,
Час покоя приходит, и вновь я
Возвращаюсь в жилище свое.
Всюду милость я вижу в природе –
Милость, как я утешен тобой!
Ты приносишь надежду в невзгоде,
Примиряешь с жестокой судьбой.
THE SOLITUDE OF ALEXANDER SELKIRK
I am monarch of all I survey;
My right there is none to dispute;
From the centre all round to the sea
I am lord of the fowl and the brute.
O Solitude! where are the charms
That sages have seen in thy face?
Better dwell in the midst of alarms,
Than reign in this horrible place.
I am out of humanity's reach,
I must finish my journey alone,
Never hear the sweet music of speech;
I start at the sound of my own.
The beasts that roam over the plain
My form with indifference see;
They are so unacquainted with man,
Their tameness is shocking to me.
But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.
Society, Friendship, and Love
Divinely bestow'd upon man,
O, had I the wings of a dove
How soon would I taste you again!
My sorrows I then might assuage
In the ways of religion and truth;
Might learn from the wisdom of age,
And be cheer'd by the sallies of youth.
Ye winds that have made me your sport,
Convey to this desolate shore
Some cordial endearing report
Of a land I shall visit no more:
My friends, do they now and then send
A wish or a thought after me?
O tell me I yet have a friend,
Though a friend I am never to see.
How fleet is a glance of the mind!
Compared with the speed of its flight,
The tempest itself lags behind,
And the swift-wingèd arrows of light.
When I think of my own native land,
In a moment I seem to be there;
But, alas! recollection at hand
Soon hurries me back to despair.
But the sea-fowl is gone to her nest,
The beast is laid down in his lair;
Even here is a season of rest,
And I to my cabin repair.
There's mercy in every place,
And mercy, encouraging thought!
Gives even affliction a grace,
And reconciles man to his lot.
Дж.Р.Р. Толкин / J.R.R. Tolkien (1892 – 1973)
Песнь о Дурине
Мир зелен был, гора юна,
Без пятен виделась луна,
Поток и холм ненаречен,
Когда был Дурин пробужден.
Он имена холмам нарек,
Он пил из первозданных рек,
В Зеркальную он глянул Гладь,
Чтоб там корону увидать –
Как серебро, была светла
Дуга светил вокруг чела.
Был светел мир, гора сильна
Тогда, в Былые Времена,
И Нарготронд, и Гондолин
Еще не бросил властелин,
Теперь все за морем они...
Мир светел в Дуриновы Дни.
Воздвиг он королевский трон
В палатах множества колонн
Из камня, где злаченый свод
И руны власти у ворот,
Сиянья солнца и луны,
В хрустальных лампах зажжены,
Не зная ночи, мглы и бед,
Несли в чертоги ясный свет.
Бил тяжким молотом кузнец,
Узоры вырезал резец,
Ковались острые клинки,
Давали злато рудники,
Велели жемчуг и опал,
Кольчужной чешуи металл,
Доспех и щит, топор и меч,
И копья в кладовых беречь.
Не ведали забот и мук,
Под сводом лился песни звук,
Играли арфы, пел народ,
Гудели трубы у ворот.
Мир одряхлел, гора седа,
Плавильня холоднее льда,
Умолкли арфа и резец,
Во мраке Дуринов дворец,
Во тьме гроб Дурина, угрюм,
Где Мория, где Казад-дум.
Но блещет звездный свет опять
Там, где мутна Зеркальна Гладь,
На дне корона звезд, ясна,
Ждет, что он вспрянет ото сна...
Durin’s Song
The world was young, the mountains green,
No stain yet on the Moon was seen,
No words were laid on stream or stone,
When Durin woke and walked alone.
He named the nameless hills and dells;
He drank from yet untasted wells;
He stooped and looked in Mirrormere,
And saw a crown of stars appear,
As gems upon a silver thread,
Above the shadow of his head.
The world was fair, the mountains tall,
In Elder Days before the fall
Of mighty kings in Nargothrond
And Gondolin, who now beyond
The Western Seas have passed away:
The world was fair in Durin’s Day.
A king he was on carven throne
In many-pillared halls of stone
With golden roof and silver floor,
And runes of power upon the door.
The light of sun and star and moon
In shining lamps of crystal hewn
Undimmed by cloud or shade of night
There shone for ever fair and bright.
There hammer on the anvil smote,
There chisel clove, and graver wrote;
There forged was blade, and bound was hilt;
The delver mined, the mason built.
There beryl, pearl, and opal pale,
And metal wrought like fishes’ mail,
Buckler and corslet, axe and sword,
And shining spears were laid in hoard.
Unwearied then were Durin’s folk;
Beneath the mountains music woke:
The harpers harped, the minstrels sang,
And at the gates the trumpets rang.
The world is grey, the mountains old,
The forge’s fire is ashen-cold;
No harp is wrung, no hammer falls:
The darkness dwells in Durin’s halls;
The shadow lies upon his tomb
In Moria, in Khazad-dum.
But still the sunken stars appear
In dark and windless Mirrormere;
There lies his crown in water deep,
Till Durin wakes again from sleep.
https://www.youtube.com/watch?v=R_EoM0opLGs
Александр Поуп / Alexander Pope (1688 – 1744)
Квинбусу Флестрину, человеку-горе. Лилипутская ода.
Я гляжу
И дрожу:
Не объять
Эту стать!
Воспою
Мощь твою,
Славен ты,
Славны мы!
Я у Муз
Вдохновлюсь;
С древних лет
Он воспет:
Был Атлант,
Нес гигант
Небосвод;
Кто не верит, пусть придет!
Через бор,
Возле гор
Ходит он
Без препон.
Громкий ход
Твердь трясет,
В страхе рать
И – бежать;
Чтобы вдруг
Всех вокруг
Он не сбил,
Что есть сил
Прочь теки,
Иль полки
Рати той
Все погибнут под пятой!
Этот стан
Невозбран:
Не у дел
Тучи стрел.
Этот нос
Вихрь принёс;
Говорит —
Гром гремит!
Как поест —
Глад окрест!
Пил пивун —
Всплыл Нептун!
Налегке
На руке
В небеси
Вознеси;
Пусть пиит
В поднебесье воспарит.
To Quinbus Flestrin, the Man-Mountain. A Lilliputian Ode
In amaze
Lost I gaze!
Can our eyes
Reach thy size!
May my lays
Swell with praise,
Worthy thee!
Worthy me!
Muse, inspire
All thy fire!
Bards of old
Of him told.
When they said
Atlas' head
Propp'd the skies:
See! and believe your eyes!
See him stride
Valleys wide,
Over woods,
Over floods!
When he treads,
Mountains' heads
Groan and shake:
Armies quake:
Lest his spurn
Overturn
Man and steed,
Troops, take heed!
Left and right,
Speed your flight!
Lest an host
Beneath his foot be lost!
Turn'd aside
From his hide
Safe from wound,
Darts rebound.
From his nose
Clouds he blows:
When he speaks,
Thunder breaks!
When he eats,
Famine threats!
When he drinks,
Neptune shrinks!
Nigh thy ear
In mid air,
On thy hand
Let me stand;
So shall I,
Lofty poet! touch the sky.
Мэрион Ангус / Marion Angus (1865 – 1946)
О несчастная королева! (Плач по Марии Стюарт)
Была в песнях, в танцах искусна
И в науке влюбленных
При дворе отравленных роз
И платков надушенных,
Отдала бледному принцу
Ручку прекрасную
За корону трехчастную –
Ей нравились собачки
И попугаи,
И куропатки сизые,
И золотые рыбки де Гиза,
И голубóк с опереньем лиловым
(Подарен мсье д’Эльбёфом).
Суровый Джон Нокс ей не друг;
У нее так ласкова речь –
Уж точно, орудие сатаны,
Чтоб душу в сети завлечь:
«Неужто изящный стан,
Неужто мой лик пригожий
Противствуют воле Божьей,
Чья Премудрость не для каприза
Сотворила рыбок де Гиза?»
Верхом на коне в Лидсдейле
Пела: «Позволь в твои воды войти,
А если нужна тебе жертва —
Сгуби на обратном пути!»,
А птица в холмах рыдала,
Словно призрак загробный,
Несомый бурею злобной.
О смерти ее подумайте,
Об убийстве жестоком,
О сети, ею сплетенной
Нарочно иль ненароком,
О ножках, лишенных движенья,
О глазах ослепленных –
Много королев умудренных,
А ей нравились вещицы
И попугаи,
И куропатки сизые,
И золотые рыбки де Гиза,
И голубóк с опереньем лиловым
(Подарен мсье д’Эльбёфом).
Мсье д’Эльбёф – видимо, Клод д’Эльбёф (1496 – 1550), дядя Марии Стюарт, родоначальник герцогского рода де Гизов.
За корону трехчастную… – Мария Стюарт имела право претендовать на престолы Франции, Англии и Шотландии.
Джон Нокс (ок. 1510 – 1572) – проповедник и церковный реформатор, внедрил в Шотландии кальвинизм, был непримиримым противником королевы.
Лидсдейл – область на юге Шотландии, владение третьего мужа королевы Джеймса Хепберна (ок. 1535 – 1578).
«Позволь в твои воды войти…» – слова шотландской баллады «Материнское проклятье, или Воды Клайда» (пер. Ю. Даниэля).
Alas! Poor Queen (Lament for Mary, Queen of Scots)
She was skilled in music and the dance
And the old arts of love
At the court of the poisoned rose
And the perfumed glove,
And gave her beautiful hand
To the pale Dauphin
A triple crown to win-
And she loved little dogs
And parrots
And red-legged partridges
And the golden fishes of the Duc de Guise
And a pigeon with a blue ruff
She had from Monsieur d'Elboeuf.
Master John Knox was no friend to her;
She spoke him soft and kind,
Her honeyed words were Satan's lure
The unwary soul to bind
"Good sir, doth a lissome shape
And a comely face
Offend your God His Grace
Whose Wisdom maketh these
Golden fishes of the Duc de Guise?"
She rode through Liddesdale with a song;
"Ye streams sae wondrous strang,
Oh, mak' me a wrack as I come back
But spare me as I gang."
While a hill-bird cried and cried
Like a spirit lost
By the grey storm-wind tost.
Consider the way she had to go,
Think of the hungry snare,
The net she herself had woven,
Aware or unaware,
Of the dancing feet grown still,
The blinded eyes -
Queens should be cold and wise,
And she loved little things,
Parrots
And red-legged partridges
And the golden fishes of the Duc de Guise
And the pigeon with the blue ruff
She had from Monsieur d'Elboeuf.