1823
Стихи и переводы Артема Серебренникова. Старинная поэзия Европы и Америки, цикл собственных сонетов и многое другое. Переводы публикуются вместе с оригиналом.
Теодор Уоттс-Дантон / Theodore Watts-Dunton (1832 – 1914)
Пуншевая песня в трактире «Русалка»
Знает, знает Рождество
Край веселья самого,
Светел лик его и свеж;
Этот край – скажи Русалке –
Где ж?
Рэли. Там, в Девоне, где отрада,
Где я вновь, мой милый Бен, –
Все блестит, как в Эльдорадо,
Золотом стропил и стен –
Злат мелькает луч светила,
Роща в белизне застыла,
Землю всю покровом скрыло,
Всюду снежный плен.
ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…
Дрэйтон. Там, где эвонские феи
Кружево мороза ткут,
Где колокола сильнее
В Стратфорде в честь Уилла бьют,
Там, где над рекою синей
Начертал узоры иней,
Где метели на равнине,
Где былой уют.
ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…
Друг Шекспира. Так мне вам ответить надо б:
Всюду, где бродил Шекспир,
Те места венчает падуб,
Рождество зовет на пир:
Дружество ему по нраву,
И оно венчает славой
Все поля, луга, дубравы –
Нашей дружбы мир.
ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…
Хейвуд. Не нужны ему пейзажи!
Любит веку испокон
Лондонские песни наши,
Славный пунша выпивон.
В испарениях спиртного
Вижу образы былого,
Песни милых слышу снова…
Лондон, дивный сон!
ПРИПЕВ. Знает, знает Рождество…
Бен Джонсон. Не забыться песне старой,
Новой надобен искус:
Я старинным пуншем яро
В новой страсти обопьюсь.
Выпьем да споем так смело,
Чтоб качалась ветвь омелы,
Чтоб трактир шатался целый…
Запевайте, ну-с!
ОКОНЧАНИЕ. Радо, радо Рождество
Средь веселья самого,
Светел лик его и свеж:
«Бен, меня коричным пуншем
Тешь!»
«Русалка» (иначе: «Морская дева») – ныне не существующий трактир в Лондоне, где собирались лучшие поэты елизаветинской Англии.
https://www.bartleby.com/101/807.html
Не пропустите новое событие в нашей лавке!
Артем Серебренников: презентация перевода «Зоны» Гийома Аполлинера
Поэма «Зона» (1912) французского поэта Гийома Аполлинера (1880 — 1918) — дерзкий манифест авангарда и модернизма. Обыденный день из жизни лирического героя трансформируется в грандиозную картину мироздания, где есть место и библейским образам, и прославлению технического прогресса, и языку парижских улиц, и исповедальному самообнажению. Именно с «Зоны» многими критиками отсчитывается подлинное начало ХХ века во французской и мировой поэзии.
В книге «"Зона" в русских переводах и "русском зеркале"» (изд. Центр книги Рудомино), выпущенной к 110-летию первой публикации поэмы, представлены русские версии аполлинеровской поэмы за последние шесть десятилетий. Автор одного из переводов — хорошо знакомый посетителям «Листвы» литературовед и поэт-переводчик Артем Серебренников, представит книгу и ответит на вопросы читателей.
В программе:
1) Рассказ о жизни и творчестве Гийома Аполлинера и значении «Зоны» в мировой поэзии;
2) Рассказ об особенностях нового перевода поэмы;
3) Чтение перевода вслух;
4) Разное.
Регистрация: https://lavka-listva-msk.timepad.ru/event/2272833/
Москва, ул. Жуковского 4с1
21 декабря, ср, 19:00
Ричард Леверидж / Richard Leveridge (1670 – 1758)
Старый ростбиф английский
Когда нам вкусный ростбиф в пищу служил,
Мощной крови поток лился внутрь наших жил,
И солдат, и придворный страной дорожил…
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Но потом подучил нас надутый француз
И к рагу с менуэтом привил он нам вкус,
И теперь-то мы тащим манерности груз…
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Были крепки, могучи наши отцы,
Зазывали всех в гости, отнюдь не скупцы,
И, наевшись как следует, пели жильцы:
«Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!»
Мы теперь докатились до жизни какой?
Худосочный народ с боязливой душой,
Мы позорим свершения славы былой.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
А вот Елизавета в былые года
Лишь нахмурится – недруг боялся тогда!
Нам не нужен был чай, ни другая бурда –
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
В те года, лишь чужой к нам пожалует флот, –
Хорошо, если ноги от нас унесет,
Нам Армада об этом соврать не дает.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
Был по вкусу и бой, и обед пузачу,
Как заварится каша – нам все по плечу,
А теперь… Уж простите, но я помолчу.
Ах, старый ростбиф английский,
Старый добрый ты наш!
The Roast Beef of Old England
When mighty Roast Beef was the Englishman's food,
It ennobled our veins and enriched our blood.
Our soldiers were brave and our courtiers were good
Oh! the Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
But since we have learnt from all-vapouring France
To eat their ragouts as well as to dance,
We're fed up with nothing but vain complaisance
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
Our fathers of old were robust, stout, and strong,
And kept open house, with good cheer all day long,
Which made their plump tenants rejoice in this song—
Oh! The Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
But now we are dwindled to, what shall I name?
A sneaking poor race, half-begotten and tame,
Who sully the honours that once shone in fame.
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
When good Queen Elizabeth sat on the throne,
Ere coffee, or tea, or such slip-slops were known,
The world was in terror if e'er she did frown.
Oh! The Roast Beef of old England,
And old English Roast Beef!
In those days, if Fleets did presume on the Main,
They seldom, or never, return'd back again,
As witness, the Vaunting Armada of Spain.
Oh! The Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
Oh then we had stomachs to eat and to fight
And when wrongs were cooking to do ourselves right.
But now we're a… I could, but goodnight!
Oh! the Roast Beef of Old England,
And old English Roast Beef!
https://www.youtube.com/watch?v=aqbU_35bGL4
Фрэнсис Томпсон (1859 – 1907)
Царство Божие
Царство Божие внутри вас.
Незримый мир, тебя мы видим,
Бесплотный мир, ты ощутим,
Сокрытый мир, тебя мы знаем,
Мир непостижный – постижим!
Не ищут рыбы в небе моря,
Орлы в пучине – облаков;
Зачем искать нам в звездном хоре
Ответа – кто Ты и Каков?
Не там, где ум, пространство меря,
Немеет в хаосе светил, –
У затворенной прахом двери
Услышим трепетанье крыл.
Повсюду ангельские крылья –
Возьми да камень отвали!
Но в ваших лицах – лишь бессилье,
Вы их увидеть не смогли.
Рыдай – и станет всё инаково.
Во мрак сиянье пролилось:
Маршруты лестницы Иакова
Связали Рай и Чаринг-Кросс.
Рыдай, душа, рыдай смелее,
За полы Небо ухвати.
Гляди: Христос не в Галилее –
По Темзе он решил пройти!
Francis Thompson (1859 – 1907)
The Kingdom of God
“The Kingdom of God is within you.”
O world invisible, we view thee,
O world intangible, we touch thee,
O world unknowable, we know thee,
Inapprehensible, we clutch thee!
Does the fish soar to find the ocean,
The eagle plunge to find the air—
That we ask of the stars in motion
If they have rumour of thee there?
Not where the wheeling systems darken,
And our benumbed conceiving soars! —
The drift of pinions, would we hearken,
Beats at our own clay-shuttered doors.
The angels keep their ancient places; —
Turn but a stone, and start a wing!
‘Tis ye, ‘tis your estrangèd faces,
That miss the many-splendoured thing.
But (when so sad thou canst not sadder)
Cry;—and upon thy so sore loss
Shall shine the traffic of Jacob’s ladder
Pitched betwixt Heaven and Charing Cross.
Yea, in the night, my Soul, my daughter,
Cry, — clinging Heaven by the hems;
And lo, Christ walking on the water
Not of Gennesareth, but Thames!
Антуан (Марк-Антуан-Жерар) де Сент-Аман (1594 – 1661)
Marc-Antoine-Gérard de Saint-Amant
***
Уселся на дрова я с трубкою в руке.
К камину прислонясь, сижу я, дым пускаю,
Душою помрачась, я взором поникаю,
О жребии своем задумавшись в тоске,
Как вдруг подумалось – уже невдалеке
Миг счастья… И себе триумф я предрекаю,
В одежды Цезаря себя я облекаю,
О тяготах забыв при жарком камельке.
Но лишь сия трава, сгоревши, стала прахом, –
Низвержен я с небес, все завершилось крахом.
Скажу еще не раз, несчастием гоним:
«Различий не найти; признáю равнозначным
Порыв людских надежд с курением табачным:
Судьба у них одна – развеяться, как дым».
***
Assis sur un fagot, une pipe à la main,
Tristement accoudé contre une cheminée,
Les yeux fixés vers terre, et l'âme mutinée,
Je songe aux crautés de mon sort inhumain.
L'espoir qui me remet du jour au lendemain,
Essaye à gagner temps sur ma peine obstinée,
Et me venant promettre une autre destinée,
Me fait monter plus haut qu'un Empereur Romain.
Mais à peine cette herbe est-elle mise en cendre,
Qu'en mon premier estat il me convient descendre,
Et passer mes ennuis à redire souvent :
Non, je ne trouve point beaucoup de différence
De prendre du tabac à vivre d'espérance,
Car l'un n'est que fumée, et l'autre n'est que vent.
Теофиль де Вио (1590 – 1626)
Théophile de Viau
Сонет на изгнание в пустоши Кастель-Жалу
Изгнанья для меня настали времена
В местах, где общество мое – лесные волки,
Где белками кишит пахучая сосна,
Где весь доход – смола да с дерева иголки,
Где холодно в дому, где опустели полки,
Где старость и тому, кто счастлив здесь, страшна,
Где строгой нищеты упреки вечно колки,
Где яростью небес земля угнетена,
Где солнце, разузнав про мой тяжелый жребий,
Чтоб горше я стонал, чуть ползает на небе,
И вдвое тягостней унылый час идет.
Но разве странно то, что медленно светило?
Ведь милость короля привычке изменила
И перекрыла мне поток своих щедрот.
SONNET SUR SON EXIL DANS LES LANDES DE CASTEL-JALOUX
Je passe mon exil parmi de tristes lieux,
Où rien de plus courtois qu’un loup ne m’avoisine,
Où des arbres puants fourmillent d’Écurieux,
Où tout le revenu n’est qu’un peu de résine.
Où les maisons n’ont rien plus froid que la cuisine,
Où le plus fortuné craint de devenir vieux,
Où la stérilité fait mourir la lésine,
Où tous les Éléments sont mal-voulus des Cieux.
Où le Soleil contraint de plaire aux destinées,
Pour étendre mes maux allonge ses journées,
Et me fait plus durer le temps de la moitié.
Mais il peut bien changer le cours de sa lumière,
Puisque le Roi, perdant sa bonté coutumière,
A détourné pour moi le cours de sa pitié.
Обещанный фильм про Кнорозова. Но не только про него. Отсюда и название: «Трое русских в индейской лодке». И как мне тут уже написали, «не считая Брилёва» :)
https://smotrim.ru/video/2515946
В изд. «Центр книги Рудомино» вышло новое издание поэмы «Зона» (1912) - произведения французского поэта Гийома Аполлинера (1880 - 1918), открывшего эпоху авангарда и модернизма в мировой поэзии.
Inter alia, там представлен и перевод вашего покорного слуги.
Редьярд Киплинг (1866 – 1936)
Rudyard Kipling
Россия – пацифистам. 1918.
Мир вам, добрые господа, да хранит вас Господь от смут,
Но – оставьте забавы на миг, мимо трупы сейчас понесут!
Трупы армий и городов, этих трупов не счесть никак.
Мир вам, славные господа, – какой здесь видится знак?
Поют:
Зарывайте гостя – был долог путь,
Он земли не успел приберечь.
Долго мучился он, пора отдохнуть…
А кому потом прилечь, господа,
В канавке такой прилечь?
Мир вам, добрые господа, пропустите нас – мы идем
Зарывать великий народ, что был Англии равен во всем.
Было Царство, была и Слава, там и Гордость, и Мощь была –
Триста лет процветала держава, в триста дней сгорела дотла.
Поют:
Лейте масло по мерзлой земле,
Усеянной грудами тел.
Долго мучились – пусть отдохнут в тепле…
А кто бы потом горел, господа,
Кто б на костре горел?
Мир вам, вежливые господа, пусть не снятся вам страшные сны –
Ведь ни тени, ни вида, ни звука не осталось от этой страны,
Только стон раздастся порою, полыхнет огонь, разгорясь,
Лишь мелькают тени народа, который втоптали в грязь.
Поют:
Преломите хлеб – без него умрут
Те, кто сеет рожь…
Долго мучились – поедят, да в хомут,
А кого потом проймешь, господа,
Подачкой вашей проймешь?
Мир вам, радостные господа, и вкушайте веселье сполна!
Как быстро Держава эта в кровь и пепел превращена!
Едва лишь кончилось лето и вьюга завыла вслед –
Ни войска, ни хлеба, ни веры, ни страны, ни имени нет!
Поют:
Поровнее спускай, вот теперь пойдет,
Поровнее землицу класть!
Вот так хоронят мертвый народ…
А кому потом пропáсть, господа,
С вашей помощью-то пропасть?
Russia to the Pacifists
1918
GOD rest you, peaceful gentlemen, let nothing you dismay,
But—leave your sports a little while—the dead are borne this way!
Armies dead and Cities dead, past all count or care.
God rest you, merry gentlemen, what portent see you there?
Singing:— Break ground for a wearied host
That have no ground to keep.
Give them the rest that they covet most . . .
And who shall next to sleep, good sirs,
In such a trench to sleep?
God rest you, peaceful gentlemen, but give us leave to pass.
We go to dig a nation's grave as great as England was.
For this Kingdom and this Glory and this Power and this Pride
Three hundred years it flourished - in three hundred days it died.
Singing:— Pour oil for a frozen throng,
That lie about the ways.
Give them the warmth they have lacked so long . . .
And what shall be next to blaze, good sirs,
On such a pyre to blaze?
God rest you, thoughtful gentlemen, and send your sleep is light!
Remains of this dominion no shadow, sound, or sight,
Except the sound of weeping and the sight of burning fire,
And the shadow of a people that is trampled into mire.
Singing:— Break bread for a starving folk
That perish in the field.
Give them their food as they take the yoke . . .
And who shall be next to yield, good sirs,
For such a bribe to yield?
God rest you merry gentlemen, and keep you in your mirth!
Was ever Kingdom turned so soon to ashes, blood and earth?
'Twixt the summer and the snow-seeding-time and frost—
Arms and victual, hope and counsel, name and country lost!
Singing:— Let down by the foot and the head—
Shovel and smooth it all !
So do we bury a Nation dead . . .
And who shall be next to fall, good sirs,
With your good help to fall?
ЖАН-БАТИСТ ШАССИНЬЕ
(ок.1571– 1635)
* * *
Подумай, смертный: вдруг чужим предстанет взорам
В могильнике твой труп, обглоданный червем,
Лишенный плоти, жил и членов; костяком
Соделаешься ты, всем выжившим укором.
Без тканей, мяса, мышц, небесным приговором
Казненный, ты лежишь, и тлеющим глазком
Навыворот глядишь. Телесный скорбный дом
Стал пропитанием опарышам-обжорам.
Повсюду сеет вонь разорванный живот,
Отрава мерзкая по воздуху плывет,
А нос изъеденный на голове зияет.
Существования познав неполноту,
На Бога уповай, считая за тщету
Все те дела, что нас с тобой не умудряют.
Jean-Baptiste CHASSIGNET
Mortel pense quel est dessous la couverture
D’un charnier mortuaire un cors mangé de vers,
Descharné, desnervé, où les os descouvers,
Depoulpez, desnouez, delaissent leur jointure :
Icy l’une des mains tombe de pourriture,
Les yeux d'autre costé destournez à l’envers
Se distillent en glaire, et les muscles divers
Servent aux vers goulus d’ordinaire pasture :
Le ventre deschiré cornant de puanteur
Infecte l’air voisin de mauvaise senteur,
Et le né my-rongé difforme le visage ;
Puis connoissant l’estat de ta fragilité,
Fonde en Dieu seulement, estimant vanité
Tout ce qui ne te rend plus sçavant et plus sage.
Граф Эрик Стенбок (1860 – 1895)
Count Eric Stenbock
На замерзшее Балтийское море
Кто же к берегу моря гулять не пойдет?
Есть в морском воздыхании страсти порыв,
Тщетной похоти зовы приносит прилив,
А отлив все надежды с собой унесет.
Неожидан кошмар замороженных вод:
Недвижимого моря свинцовый расплыв
Наползает, безбрежность заполонив.
Вместо ужаса шторма – пугающий лед.
«Если море молчит, я погиб», – вот слова,
Что сказал я. – «Я море за муки любил,
В горе моря искал утешенья в беде;
Если море молчит, то надежда мертва…».
Снова в дали морские я взор углубил:
Некто медленный, мрачный шагал по воде.
On the Freezing of the Baltic Sea
Who hath not lingered a little by the shore?
Seeking a symbol in the sighing of the sea,
Floods of vain desire refluent eternally
Ebbs of hopes, lost and again for evermore—
Novelty of horror—thought not conceived before—
Livid and leaden-hued, lifeless, the solid sea,
Silently stretching towards infinity,
Ice more fearful than storms, and the great waves roar.
“If the sea sigh not, then shall I die,” I said,
“I have loved the sea for its passion and its pain
In the world-woe’s image seeking a solace of woe,
If the sea sigh not, then surely is all hope dead—”
And as I cast mine eyes on the sea again,
One walked upon the waters, sombre, solemn, and slow.
Антуан де Нервез (ок. 1570 – после 1622)
Хочу листвою помертвелой
Я быть отныне облачен –
Я в траур одеваю тело,
Мой дух страданьем удручен.
Моей утраченной надежде
Идут пожухлые цвета,
И скорбь моя в такой одежде
Идет в печали неспроста.
Уйди, сокройся, цвет блестящий!
Тебе мой взор был прежде рад,
Но, угнетен тоскою вящей,
Избрал я траурный наряд.
Когда сменю я облаченье,
Один там будет серый цвет –
Он был природой для мученья
Назначен, для сердечных бед.
А может, появлюсь я в черном,
Чтоб всякий горе видел впредь
И чуял в сердце непритворном
То, что на теле смог узреть.
Цвет черный, серый, листопадный –
Они мне платье создадут;
Душе разбитой, безотрадной
Цвета подобные идут.
Antoine de Nervèze (ca. 1570 – après 1622)
Je veux de couleur feuille morte
Être habillé dorénavant
Pour montrer le dueil que je porte
De mon espoir réduit en vent.
L'espérance que j'ay perdue
S'accorde avec cette couleur
Et le martyre qui me tue
Est d'accord avec mon malheur.
Retirez-vous, couleurs voyantes
Qui souliez tant plaire à mon œil,
Parce qu'en mes peines cuisantes
J'aime tout ce qui sent son deuil.
Que si je change de parure,
Ce sera seulement de gris,
Puis que son blason de nature
Montre le travail des esprits.
Ou bien paré de couleur noire,
On verra mon deuil au dehors
Que l'apparence fera croire
Dans le cœur comme sur le corps.
De noir, de gris, de feuille morte
L'on me verra toujours vêtu,
Puis que leur blason se rapporte
Au deuil d'un esprit abattu.
САРМАТСКИЙ ПОРТРЕТ, 1660
Я род веду от кочевого стана,
Подобно когтю загнут верный меч;
Свинье ль московской мне башку отсечь
Иль изрубить мне пардусов Османа?
Судьба мне эта, право же, престранна;
Хоть ведома латинская нам речь –
Не на коне ли диком едет Речь
В великолепный век Октавиана?
Тех, кто в рушении не посполит,
Господень гнев немедля да спалит –
Эй, жолнеры, беритесь за гарматы!
Не победит сарматов гордый Рим,
Ни первый, ни второй, ни иже с ним –
Сарматов одолеют лишь сарматы.
Пьер де Ронсар (1524 – 1585)
Pierre de Ronsard
Сонет о Марии Стюарт
Меж нами пролегло морской стихии чрево,
Но солнечным очам вовек забвенья нет,
Ваш взор в душе моей оставил ясный след;
Дарить подобный свет смогла б иная дева?
О королева, суд верша над королевой,
Умерьте же вражду, смените свой совет!
Светило дня, с небес неся земле свой свет,
Не видело на ней столь варварского гнева!
Оружье пращуров бесчестишь ты, народ!
Отцы твои - Ринальд, Роланд и Ланселот -
Спасать прекрасных дам неслись cамозабвенно;
Так что ж ты на себя, о нынешний француз,
Еще не возложил доспехов тяжкий груз,
Чтобы монархиню освободить из плена?
Encores que la Mer de bien loin nous sépare,
Si est-ce que l’esclair de votre beau Soleil,
De vostre oeil qui n’a point au Monde de pareil,
Jamais loin de mon cœur par le temps ne s’égare!
Royne qui enfermez une Royne si rare,
Adoucissez vostre ire & changez de conseil!
Le Soleil se levant & allant au sommeil
Ne voit point en la terre un acte si barbare!
Peuples, vous forlignez, aux armes nonchalants
De vos ayeux Renaulds, Lancelots, & Rolands,
Qui prenoient d’un grand cœur pour les Dames querelle,
Les gardoient, les sauvoient, où vouz n’avez, François,
Encore osé toucher ny vester le harnois
Pour oster de servage une Royne si belle!
Филоте О’Недди (1811 – 1875)
Philothée O'Neddy
Ночь четвертая. Некрополь
Нам дурно на земле и хорошо под ней.
(Петрюс Борель)
I
Вот речи юноши-скелета;
Он, руки на груди скрестив, их мне изрек
До наступления рассвета
На кладбище, где я скитался, одинок:
II
«О сын отверженности, внемли!
Когда Несчастье, злой филер,
Вслед за тобой обходит земли,
Чтоб вызвать на дуэльный спор,
Когда в отчаяньи гнетущем
Ты видишь в собственном грядущем
Одну лишь черноту вокруг,
Когда, истерзанный любовью,
Напрасно тянешь к изголовью
Снотворное для скорбных мук,
Когда помочь беде суровой
Друзья и братья не спешат,
Когда ты созерцаешь снова
Ухмылку и ехидный взгляд,
И Рок, тюремщик твой упрямый,
Не льет целебного бальзама
Тебе на раны, отобрав
В ночи, лишенной сновидений,
Игрушку-лиру, коей гений
Увеселяет грустный нрав, –
Ты в смерти обретешь спасенье!
Не уступай Христу ни в чем:
Будь разом жертвой преступленья,
Своим судьей и палачом.
И пусть фанатик неприкрытый
Не пустит остов твой забытый
Под храмовой святыни свод!
Пусть в исступленности безумной
Хор лжепророков многошумный
Тебя стократно проклянет!
III
Ах, как же сладко спать под гробой доскою!
Здесь неподвижностью довольны мы такою:
Я складки савана с руки могу стрясти,
С соседним остовом персты свои сплести.
Приятно ощущать, как прорастают корни,
Сплетаются в узлы живее и проворней,
И слушать вихря стон, сгибающий к земле
Кустарник, у тебя возросший на челе,
Иль встретиться с росой, твоей подругой доброй,
Брильянтами тебе она украсит рёбра,
По бархатной траве грядет к тебе она,
Во влажности своей нежна и холодна.
Повсюду только тишь и сладкое безделье.
Нет яростей любви в спокойном подземелье,
Ничто не будет грызть бесстрастные сердца…»
– Да, беззаботна жизнь в усадьбе мертвеца!
Nuit quatrième
Nécropolis
Sur la terre on est mal : sous la terre on est bien.
(PETRUS BOREL)
I
Voici ce qu'un jeune squelette
Me dit les bras croisés, debout, dans son linceul,
Bien avant l'aube violette,
Dans le grand cimetière où je passais tout seul :
II
Fils de la solitude, écoute !
Si le Malheur, sbire cruel,
Sans cesse apparaît dans ta route
Pour t'offrir un lâche duel ;
Si la maladive pensée
Ne voit, dans l'avenir lancée,
Qu'un horizon tendu de noir :
Si, consumé d'un amour sombre,
Ton sang réclame en vain, dans l'ombre,
Le philtre endormeur de l'espoir ;
Si ton mal secret et farouche
De tes frères n'est pas compris ;
Si tu n'aperçois sur leur bouche
Que le sourire du mépris
Et si, pour assoupir ton âme,
Pour lui verser un doux dictame,
Le Destin, geôlier rigoureux,
Ne t'a pas, dans ton insomnie,
Jeté la lyre du génie,
Hochet des grands coeurs malheureux ;
Va, que la mort soit ton refuge !
À l'exemple du Rédempteur,
Ose à la fois être le juge,
La victime et l'exécuteur.
Qu'importe si des fanatiques
Interdisent les saints portiques
À ton cadavre abandonné ?
Qu'importe si, de mille outrages,
Par l'éloquence des faux sages,
Ton nom vulgaire est couronné ?
III
Sous la tombe muette oh ! comme on dort tranquille !
Sans changer de posture, on peut, dans cet asile,
Des replis du linceul débarrassant sa main,
L'unir aux doigts poudreux du squelette voisin.
Il est doux de sentir des racines vivaces
Coudre à ses ossements leurs noeuds et leurs rosaces,
D'entendre les hurrahs du vent qui courbe et rompt
Les arbustes plantés au-dessus de son front.
C'est un ravissement quand la rosée amie,
Diamantant le sein de la côte endormie,
À travers le velours d'un gazon jeune et doux,
Bien humide et bien froide arrive jusqu'à vous.
Là, silence complet ; farniente sans borne.
Plus de rages d'amour ! le coeur stagnant et morne,
Ne se sent plus broyé sous la dent du remords.
- Certes, l'on est heureux dans les villas des morts !
Напоминаем, что уже завтра в 19:00 у нас пройдет презентация нового перевода Артема Серебренникова «Зоны» Аполлинера.
В программе:
1) Рассказ о жизни и творчестве Гийома Аполлинера и значении «Зоны» в мировой поэзии;
2) Рассказ об особенностях нового перевода поэмы;
3) Чтение перевода вслух;
4) Разное.
Регистрация и подробности: https://lavka-listva-msk.timepad.ru/event/2272833/
Москва, ул. Жуковского 4с1
21 декабря, ср, 19:00
Чарльз Кингсли (1819 - 1875)
Charles Kingsley
Ода северо-восточному ветру
Здравствуй, ветер ярый!
Стыдно пред тобой –
Про тебя не спето
Песни ни одной.
Здравствуй, ветер мрачный!
Твой студеный дом –
За немецким морем,
За норвежским льдом.
Нам не нужно лета –
Праздной маеты,
Жара, солнцепека,
Влажной духоты.
Хватит нам дремоты –
Пусть в досужий час
Бодрый зимний ветер
Вдруг разбудит нас!
В камышах промчись ты,
Взбаламуть пруды,
Пусть полезут щуки
Из глубин воды,
На озера – утку,
В топи – кулика
Пригони кормиться
К нам издалека,
Посвистом наполни
Непроглядный лес,
Снег лежалый сбрось ты
С ледяных небес.
Чуем славный ветер!
Чуем зверя след
Через лес и поле,
Топь и бересклет.
Резвые, летите
Сквозь туман и снег;
Кто вас перегонит?
Ускоряйте бег!
Резвые, летите!
Пусть метель ревет –
Все равно и часу
Лис не проживет.
Завтра вам приснится
Бег вперегонки;
Мы ж пойдем на реку,
Где звенят коньки.
Носит ветер южный,
Приторно-медов,
Томным кавалерам
Звуки нежных слов,
Притупляет сердце,
Притупляет слух…
Лишь в ненастье крепнет
Наш английский дух!
Ветер незлобивый,
Доведет зюйд-вест
Моряков до дому,
Радуя невест.
Лишь норд-ост суровый,
Воя сквозь буран,
По морям бескрайним
Водит англичан.
Вел ты наших предков,
И они пришли
На судах, владыки
Моря и земли.
В жилах кровь норманнов
Пробуди, взволнуй;
Дуй, могучий ветер,
Божий ветер, дуй!
Оригинал: https://www.bartleby.com/42/656.html
Лоран Демулен (ок. 1450 – 1525)
Laurent Desmoulins
Баллада, обращенная к пресловутым англичанам
Пусть в топи Стикса, в глубь смертельных вод,
В Коцит, который покрывает лед,
В ад, где Тантала мука изводила,
Иль в лабиринт, где скрыт от глаз проход,
Туда, где буйствует водоворот,
В ту бездну, где Харибда и где Сцилла,
В моря, что Гея древле породила,
Туда, где царствует Плутон-тиран,
Забросит некой чудотворной силой
Всех мерзких и похабных англичан.
Пусть аспидов, драконов хищный род,
Клубок гадюк с отравленных болот,
Лягушки, жабы, что живут средь ила,
Пусть лев, повсюду мечущий помет,
Зловонный тигр, что в клочья жертву рвет,
Пусть пасти леопарда, крокодила,
Змеиные клыки, кабаньи рыла,
Горгоны и грифоны чуждых стран
Пожрут народ, в котором все прогнило, –
Всех мерзких и похабных англичан.
Пусть кто-нибудь в острог их упечет,
Побьет камнями, розгой иссечет,
Чтоб до песчинки их бы измельчило,
Пусть Бусирид их поместит под гнет,
Пусть греческий огонь их всех сожжет,
Чтоб вечно им дымиться, как кадилу,
Чтоб их чумой и мором поразило, –
Пусть за злодейства, жадность и обман
Пытают так, чтоб боль не уходила,
Всех мерзких и похабных англичан.
О Принц небес! К Тебе, как прежде было,
С прошеньем подступаю, полный пыла,
Молю Тебя, дерзаньем обуян:
Создай мученья, чтобы изъязвило
Всех мерзких и похабных англичан.
Ballade adressante auditz Angloys
Au profond centre de l'estang Geolus ,
Au labyrinthe construict par Dedalus,
Etaux fleuves de Stix, eaux ténébreuses,
Dedens le gouffre où est mis Tentalus,
Aux froides undes des grans lacz Cerberus,
Ou en Scilla, abismes périlleuses,
Dedens les mers de Gée dangereuses ,
Par Plutonicques et par leurs fiers desroys,
Soyent plongez, par forces merveilleuses,
Ses gros souillars et infâmes Angloys.
Par grans serpens et par dragons goulluz,
Par coquodrilles et par crapaulx veluz,
Et couleufvres infaictes, venimeuses,
Par fiers lyons tous d'ordure poluz,
Par loupz, par tigres puans et dissoluz,
Par gorgonnes et bestes ravineuses,
Par lyepars, par aspics dangereuses,
Ou par griffons et leurs cruelz aboys,
Dévorés soyent, comme gens malheureuses,
Ses gros souillars et infâmes Angloys.
Soubz gros rochers en prison detenuz,
El de fléaux soyent brisez menuz
Comme sablon est en mers areneuses,
De Dyoméde, de Busirres tenuz
En feu gregoys et en souffre tous nuz,
En fumées de souffres ombrageuses,
D’epydimie, de mors contagieuses;
Pour leurs malfaictz soyent à ceste foys
Tous absorbez par façons douloureuses,
Ses gros souillars et infâmes Angloys,
Prince du ciel, de pensées désireuses,
Par oraisons humbles, affectueuses,
Je te supplie, comme ay faict plusieurs fois ,
Que confondes en peines langoureuses
Ses gros souillars et infâmes Angloys.
Абрагам де Вермей (ок. 1555 – 1620)
Abraham de Vermeil
Стансы о сером цвете
Любовь – прекрасный огнь, что Святостью предвечной
Был в колыбель вмещен, чтоб в сером вызревать;
Был серый хаосом, из массы бесконечной
Вселенную родив, чтоб ей гробницей стать.
Начало всех цветов и всех цветов кончина,
Ты, серый, лучше всех означишь Божество,
Ты сам живешь в себе, ты сам себе причина,
Бескрайний ты предмет желанья моего.
Природа отдает, наш смертный прах разъемля,
Все красное – огню, а синее – ветрам,
Зеленое – воде; но серый выбрал землю –
Он враг превратности, устойчив и упрям.
Плодят ли небеса наследие земное
Иль, страшный взяв перун, Титанам вдруг грозят –
Сереют для любви, сереют и для боя;
Лишь в сером победит любовник и солдат.
Природа в серый цвет окрашивает крылья
У грозных ястребов и нежных голубей;
Пусть видов горлицы обширно изобилье,
Но серый цвет у них других цветов главней.
Как ветры юности беспечной, сумасбродной
Умчатся – он главу возьмет себе в удел
И стережет ее для старости холодной;
Беспечность с дряхлостью едино он презрел.
В нас искрой пламени глазные сыплют сферы,
А серые круги – убранство тех очес;
Оттуда нас Амур разит стрелою серой,
Избрав единый цвет величия небес.
Идя на смертный бой, Марс в серое рядится,
Сереют, побывав в морских трудах, суда,
Глаголет серый цвет – пришла пора трудиться,
Как добродетель, он родится из труда.
Цвет серый – посреди двух противоложных,
Средина – для всего желанный идеал;
И потому он цвет достоинств непреложных;
Кто добродетелен, тот серое избрал.
Кто серый воспоет, хвалу найдя точнее?
Великим был король, избравший этот цвет;
С тобой он столько раз в боях стяжал трофеи…
От восхищения во мне дыханья нет.
Stances sur le gris
L’Amour est un beau feu que l’Eternité sainte
Couva premierement dans le gris, son berceau,
Le gris fut le chaos que de sa masse enceinte
Enfanta l’Univers pour être son tombeau.
Principe des couleurs aussi bien que l’extrême,
Gris symbole parfait de la divinité,
Tu procèdes de toi et rentres en toi-même,
Marque de mon amour pour ton infinité.
Quand tu détruis les corps, ô Nature inconstante,
Le rouge vole au feu, le bleu s’élance aux airs,
Le vert coule avec l’eau, et la terre constante
Prend le gris, ennemi de ceux qui son légers.
Si le ciel amoureux veut féconder la terre,
Ou guerroyer d’éclairs les Titans chaleureux,
Il prend le gris et vainc en amour et en guerre,
L’amant et le guerrier qui le porte est heureux.
Nature peint de gris les ailes généreuses,
La colombe doucette et noble épervier,
La chaste tourterelle et ses formes nombreuses
N’animent rien de gris que ne soit singulier.
Soudain que les bouillons de la folle jeunesse
Laissent notre cerveau, le gris se peint dessus,
Puis quitte son séjour à la froide vieillesse,
Il fuit autant le fol comme le paresseux;
L’oeil, miracle des corps, anime ses flammèches
Dans des beaux cercles gris qui parent sa rondeur,
De là l’Amour hautain va décochant ses fleches,
Et ne veut que le gris pour ciel de sa grandeur.
Mars se pare de gris au jour de la bataille,
Après mille labeurs de gris couvre les naux:
C’est pourquoi le beau gris denote qu’on travaille,
Le gris et la vertu naissent dans le travaux.
Le gris est au milieu de deux couleurs extremes,
Le milieu est le but que les vertus ont pris,
Puis donc que les vertus et gris sont de memes,
Qui aime la vertu, il aimera le gris.
Qui te veut honorer par des louanges dignes,
Beau gris, le favori du grand roi des François,
Il a conjoint à toi tant de palmes insignes,
Que je perds t’admirant et l’esprit et la voix.
#СтихотворениеДня_Prosodia
460-ю годовщину со дня рождения поэта и драматурга Лопе де Веги Prosodia отмечает фрагментом одного из самых необычных произведений писателя – поэмы-трактата «Новое искусство сочинять комедии». Советы, которые дает автор, вполне актуальны и в наше время.
Жан-Ожье де Гомбо (1576 – 1666)
Jean-Ogier de Gombauld
***
Сей грозный глас, чья мощь никем неизмерима,
Страх и надежда всех – и мертвых, и живых,
Творец из ничего и тел, и душ людских,
Созиждил Словом он сей мир необозримый.
Се глас Всевышнего – былинка невредима,
Но сломлен гордый кедр в раскатах грозовых;
Он хижины щадит, но с башен вековых
Обрушивает в прах великолепье Рима.
Сей полнозвучный гром, божественный сей глас –
Ему гора и лес ответят в тот же час,
Земная тварь его веления приемлет;
Доступен этот глас творению всему,
И даже мертвецы звучанью гласа внемлют.
Он звал тебя, душа, – но ты глуха к нему.
***
La voix qui retentit de l'un à l'autre Pole,
La terreur et l'espoir des vivans et des morts,
Qui du rien sçait tirer les esprits et les corps,
Et qui fit l'Univers, d'une seule parole.
La voix du Souverain, qui les cedres desole,
Cependant que l'espine estale ses tresors ;
Qui contre la cabane espargne ses efforts,
Et reduit à neant l'orgueil du Capitole.
Ce tonnerre esclatant, cette divine voix,
A qui sçavent respondre et les monts, et les bois,
Et qui fait qu'à leur fin toutes choses se rendent,
Que les lieux les plus hauts, que les lieux les plus bas,
Que ceux qui ne sont point, et que les morts entendent,
Mon ame, elle t'appelle, et tu ne l'entens pas.
Кларк Эштон Смит (1893 – 1961)
Clark Ashton Smith
Зрячие во мраке
- Зрячие во мраке,
В час, когда вдали
Месяц тонет в дымке
Сумрачной земли, -
Зрячие во мраке,
Что вы обрели?
- Видели - частицы
Мчатся на ветрах:
Сгинувших влюбленных
Разлученный прах,
Прах цветов, увядших
В колдовских мирах.
Видели парящих
В небесах ночниц,
Что в тиши тревожат
Мирный сон зениц,
Видели нагие
Перси дьяволиц.
Видели - кристаллы
Из глаз Медуза льет,
А русалки чахнут
Средь стоячих вод,
Пляшет мандрагора
Средь кровяных болот.
Видели, как фавны
Брали для услад
Нимф из кипариса,
Тисовых дриад
На могильных травах,
Что росой блестят.
Видели: во мраке
Все сжирает смерть,
Атомы в полете
Крутит круговерть,
Будто бы с орбиты
Сбившаяся твердь.
Видели мы краски –
Нет их на свету:
Радуги зловещей
Блеск и пестроту,
Черные светила,
Что сеют темноту.
Nyctalops
Ye that see in darkness
When the moon is drowned
In the coiling fen-mist
Far along the ground—
Ye that see in darkness,
Say, what have ye found?
—We have seen strange atoms
Trysting on the air—
The dust of vanished lovers
Long parted in despair,
And dust of flowers that withered
In worlds of otherwhere.
We have seen the nightmares
Winging down the sky,
Bat-like and silent,
To where the sleepers lie;
We have seen the bosoms
Of the succubi.
We have seen the crystal
Of dead Medusa's tears.
We have watched the undines
That wane in stagnant weirs,
And mandrakes madly dancing
By black, blood-swollen meres.
We have seen the satyrs
Their ancient loves renew
With moon-white nymphs of cypress,
Pale dryads of the yew,
In the tall grass of graveyards
Weighed down with evening's dew.
We have seen the darkness
Where charnel things decay,
Where atom moves with atom
In shining swift array,
Like ordered constellations
On some sidereal way.
We have seen fair colors
That dwell not in the light—
Intenser gold and iris
Occult and recondite;
We have seen the black suns
Pouring forth the night.
С.Т. Кольридж (1772 - 1834)
К осенней луне
О робкий блеск, несомый пышной Ночью,
Мать призраков причудливых, привет!
Твое скольженье вижу я воочью,
Под пуховым покровом брезжит свет;
Порой ты бледное скрываешь око
Средь черноты закрывших небо туч;
Лишь облако рассеется – далёко
Шлет небу пробужденье мирный луч.
Так и Надежда в красоте неверной!
То сквозь туман направит грустный взор,
То вдруг Отчаянье крылом виверны
Ее затмит, то вдруг во весь опор,
В могуществе сияющем безмерна,
Мчит над Заботами, как метеор.
S.T. Coleridge
To the Autumnal Moon
Mild Splendour of the various-vested Night!
Mother of wildly-working visions! hail!
I watch thy gliding, while with watery light
Thy weak eye glimmers through a fleecy veil;
And when thou lovest thy pale orb to shroud
Behind the gather’d blackness lost on high;
And when thou dartest from the wind-rent cloud
Thy placid lightning o’er the awaken’d sky.
Ah such is Hope! as changeful and as fair!
Now dimly peering on the wistful sight;
Now hid behind the dragon-wing’d Despair:
But soon emerging in her radiant might
She o’er the sorrow-clouded breast of Care
Sails, like a meteor kindling in its flight.
Лоренс Биньон (1869 – 1943)
Сожжение листвы
Время пришло, время сожженья листвы.
На костер! Клубы дыма ноздри щекочут,
Вдоль слезливой завесы тумана летят.
Снопья пёстры, пожухлы, мрачны и мертвы!
Пожирает пожар остатки горящих развалин,
А упрямые стебли трещат, но гореть не хотят.
Мальвы последней в прах свершилось паденье,
Все пряности лета отныне – прогорклая вонь,
Все богатства, вся пышность – рубище нищеты.
Все горит! Рдяная роза – лишь привиденье.
Искры взлетают и изнемогают в тумане;
Очищают от скверны пламенные персты.
Время пришло – с душ наших сбросим одежды,
Время пришло сжигать отжитые дни,
Вялые утешения будней былых;
Бесплодны желанья, беспочвенны наши надежды –
Бросьте их на костер без оглядки и знайте:
Мир, что был нашим, миром стал для чужих.
Будут листья и будет цветенье; в силе своей
Восстанут из гнили они к былому расцвету,
Волшебством ароматы навеют вещие сны;
Будет прежняя слава сиять для новых очей;
У земли – лишь свои, а не наши невзгоды.
Ничего здесь не ясно, здесь есть лишь ясность весны.
Laurence Binyon (1869 – 1943)
The Burning of the Leaves
Now is the time for the burning of the leaves,
They go to the fire; the nostrils prick with smoke
Wandering slowly into the weeping mist.
Brittle and blotched, ragged and rotten sheaves!
A flame seizes the smouldering ruin, and bites
On stubborn stalks that crackle as they resist.
The last hollyhock’s fallen tower is dust:
All the spices of June are a bitter reek,
All the extravagant riches spent and mean.
All burns! the reddest rose is a ghost.
Spark whirl up, to expire in the mist: the wild
Fingers of fire are making corruption clean.
Now is the time for stripping the spirit bare,
Time for the burning of days ended and done,
Idle solace of things that have gone before,
Rootless hope and fruitless desire are there:
Let them go to the fire with never a look behind.
That world that was ours is a world that is ours no more.
They will come again, the leaf and the flower, to arise
From squalor of rottenness into the old splendour,
And magical scents to a wondering memory bring;
The same glory, to shine upon different eyes.
Earth cares for her own ruins, naught for ours.
Nothing is certain, only the certain spring.
Пьер Пупо (1552 – ок. 1592)
Pierre Poupo
Его жизнь известна в основном по сведениям, сообщаемым им самим. Родился в Шампани в семье католического вероисповедания, но, рано лишившись родителей, воспитывался в семействе гугенотов. Изучал право в университете Валанса, занимался адвокатской практикой. В 1580 г. официально перешел в кальвинизм, вскоре после обращения начал писать переложения псалмов и «духовные сонеты». В 1584 г. бежал от религиозных преследований в Женеву, где в 1585 г. выпустил сборник стихов «Христианская муза» (переизд. 1590, 1592). Совершенно забытый вскоре после смерти, в 1960-е – 70-е гг. Пупо привлекает внимание исследователей и считается одним из крупнейших религиозных поэтов французского барокко.
***
Рассеивают нас и гонят к краю мира,
Грозят погибелью, железом и волной,
Пред нами – океан, а недруг – за спиной
За то, что нам претит чтить ложного кумира.
Слезой омытый лик мы воздымаем сиро,
Грудь плачами полна, уста полны мольбой;
И день, и ночь, Господь, стенаем пред Тобой,
Моля – да ниспошли пощады нам и мира!
Кичится Голиаф, что вновь он нас разбил,
И ассирийский царь мнит, что нас истребил;
Придет ли нам Давид иль ангел на подмогу?
Ты кровь детей Своих спокойно смог снести?
Тогда за честь Свою бесчестным отомсти.
Дай мир нам иль войну! Мы ждем Отца иль Бога!
***
Bannis, fuitifs, espars de l’un a l’autre pole,
Les reliefs de la mort, du feu, du fer, des flots,
Ayant la mer en teste, et l’ennemi au dos,
Pour ne vouloir flechir le genouil à l’idole,
La face vers le ciel de larmes toute molle,
La bouche en oraison, l’estomac en sanglots,
Des le soleil levant jusques le jour soit clos,
Nous te crions merci de Coeur et de parolle.
L'orgueilleux Philistin nous brave de desfits:
Le monarque d’Assur nous tient pour desconfits:
N’as tu plus d’Ange au ciel, ni de David en terre?
Las! si tu n’es esmeu du sang de tes enfants,
Au moins venge ton nom dont ils vont triomphans.
Monstre toy Pere ou Dieu, fai la paix ou la guerre!
Лоран Дреленкур (1625 – 1680)
Laurent Drelincourt
На открытие Нового Света
Уступит опыту ваш разум неизбежно;
Вглядитесь, мудрецы, откройте же очам
Два полушария, соседних небесам,
Благоговейте же пред красотой безбрежной!
Но, знанье новое, ты ранишь безутешно!
Искал я новый свет – свет ветхий вижу сам:
Адама ветхий род – раб идольским богам,
Возмездием Творец карает род мятежный.
Мирозиждитель, Ты, что солнце сотворил,
Молю Тебя, чтоб Ты народы озарил
Спасительным лучом нетварного сиянья.
Крест, будь им маяком, – пошли им с неба свет,
К распятому Христу веди их в упованьи,
Что Он их претворит, открыв им новый свет.
Sur la découverte du Nouveau Monde
Que ta faible raison cède à l’expérience :
Ecole détrompée, ouvre aujourd’hui les yeux :
Vois le double hémisphère, environné des cieux ;
Et d’un si vaste tour admire l’excellence.
Tu me blesses le cœur, nouvelle connaissance.
Dans un monde nouveau, je trouve un monde vieux ;
Vielle race d’Adam, esclave des faux dieux ;
Rebelle au Créateur, objet de sa vengeance.
Toi, qui fis le soleil, en formant l’univers,
Répands, par ton Esprit, sur ces peuples divers,
Du mystique soleil la clarté salutaire.
Que la croix de leur ciel leur serve d’un flambeau,
Qui les mène à Jésus, mourant sur le calvaire :
Et les rechange encore en un monde nouveau.
Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo
***
Я стены оглядел отчизны милой:
Могучи прежде, днесь – руин слои,
Утомлены веками, в забытьи
Лежат они; им доблесть опостыла.
Пошел я в поле; вижу – там светило
Спасенные от льдины пьет ручьи,
А скот – в горах, подобьем толчеи,
Тень горная лучей его лишила.
Вошел я в дом – былые сгнили блага,
Мой посох постарел, согнулся низко,
Покои обратились в пыль и сор,
Изнемогла в плену у тлена шпага;
Во всем, куда бы мой ни падал взор,
Мне виделись приметы смерти близкой.
Miré los muros de la patria mía,
si un tiempo fuertes, ya desmoronados,
de la carrera de la edad cansados,
por quien caduca ya su valentía.
Salíme al campo; vi que el sol bebía
los arroyos del hielo desatados,
y del monte quejosos los ganados,
que con sombras hurtó su luz al día.
Entré en mi casa; vi que, amancillada,
de anciana habitación era despojos;
mi báculo, más corvo y menos fuerte;
vencida de la edad sentí mi espada,
y no hallé cosa en que poner los ojos
que no fuese recuerdo de la muerte.
Карл Орлеанский (1394 - 1465)
Charles d’Orlans
***
Как ныне англичане потряслись!
Возрадуйся, французская страна!
Их мощь и храбрость ныне пресеклись -
Ведь чаша гнева Божия полна;
У них бывала прежде мысль одна -
Тебя соделать пленницей, рабой,
Твои богатства унести с собой;
Теперь французский край не одинок,
Над ним Всевышний простирает сень -
Господь гордыню вражью превозмог,
Нормандия вернулась и Гиень!
В тот час, когда враги к тебе рвались,
Решимости была ты лишена,
Была ты словно грешница Таис,
И, чтоб загладилась твоя вина,
В затворе ты была заточена.
И там пришлось побыть тебе одной,
Одно Унынье было спутник твой.
Английский шабаш длился долгий срок,
Им бражничать, тиранствовать не лень,
Но скорбь твою весельем сделал Бог -
Нормандия вернулась и Гиень!
Измене англичане предались,
Как принято в такие времена;
У них король вот-вот сорвется вниз,
Власть у него отменно непрочна.
Вся знать английская возмущена,
Его злословят дерзостной хулой,
Хотят, чтоб правил государь иной,
Но кто? Не время подводить итог.
Что, Франция, сказать? Главу воздень:
Удар бича Господнего жесток -
Нормандия вернулась и Гиень!
Французский государь, в игре такой
Играйте дальше опытной рукой;
Отважный, мудрый нужен здесь игрок.
Бог Франции послал счастливый день,
Судьбу благую Франции предрек:
Нормандия вернулась и Гиень!
Оригинал: https://www.poetica.fr/poeme-6496/charles-orleans-ballade-iii/
Роберт Девере, граф Эссекс / Robert Devereux, 2nd Earl of Essex (1566 – 1601)
Сонет в 1595 г. был написан фаворитом Елизаветы I графом Эссексом для придворного спектакля, в котором он сам участвовал. Через шесть лет он попадет в опалу, будет обвинен в заговоре против королевы и казнен.
***
Лежит меж Старым и меж Новым Светом
Ни с кем не сопредельная страна,
Есть королева в государстве этом,
Волшебных добродетелей полна.
Пусть бремя тяжелей, чем у Атланта, –
Весь мир она не выпустит из рук;
И исправляет блеск ее таланта
Друзей ошибки, заблужденья слуг.
Народ в горячке боевой трепещет –
Она величьем страсти угасит.
Придворный тонким остроумьем блещет –
Она его политикой смирит.
Пусть сын не медлит с жертвою своей,
Коль жаждет он вернуть зарю очей.
***
Seated between the old world and the new
A land there is no other land may touch,
Where reigns a queen in peace and honour true;
Stories or fables do describe no such.
Never did Atlas such a burthen bear
As she in holding up the world oppressed,
Supplying with her virtue everywhere,
Weakness of friends, errors of servants best.
No nation breeds a warmer blood for war,
And yet she calms them with her majesty.
No age hath ever wit refined so far,
And yet she calms them by her policy.
To her thy son must make his sacrifice,
If he will have the morning of his eyes.
МИТРИДАТ ЕВПАТОР, 63 ДО Р.Х.
На двадцати наречьях я кляну
Свое же порождение – Фарнака.
Не римских орд жестокая атака –
Боспор измена привела ко дну.
Пантикапей! Пребудешь ты в плену,
Покуда боги не дадут нам знака,
И киммерийцы из пределов мрака
Не возродят понтийскую страну.
Мой верный галл, отважный Битоит,
Тебе последний подвиг предстоит –
Направить в Митридата римский гладий.
Мне не опасны яды трав и змей,
Но от измены войск и сыновей
Не смог я отыскать противоядий.