1823
Стихи и переводы Артема Серебренникова. Старинная поэзия Европы и Америки, цикл собственных сонетов и многое другое. Переводы публикуются вместе с оригиналом.
ФОРТУН ХИМЕНЕС, 1533
Знайте же, что по правую руку от Индии, близ одного из пределов Земного Рая, обретается остров, называемый Калифорния; а населяли его чернокожие женщины, и не было среди них ни единого мужа, ибо жили они по образцу амазонок.
-"Деяния Эспландиана, сына Амадисова", 1510
Орландо, Амадис, Эспландиан,
Я к вам взываю, рыцарства зерцала!
Свершенья, коих прежде не бывало,
Я донесу до вас из дальних стран.
За правду бился я, подняв забрало,
Мной был убит жестокий капитан.
Нас к Острову Блаженных ураган
Принес. Я у руля стою устало.
Средь пенья птиц - туземцев говор звонкий,
Нас весело встречают амазонки,
И солнце озаряет окоем,
На золотом оружии играя...
Мы - губернаторы земного рая,
И мы его навеки сбережем.
Джордж Беркли / George Berkeley (1685 – 1753)
О грядущем насаждении искусств и наук в Америке
Оставит Муза вотчину свою,
Где лишь презрение к высокой теме,
И дом себе найдет в ином краю,
Потомство породив в иное время.
И в том краю, где благостный восход
Горит над невозделанною новью,
Природа дружно с творчеством живет,
Все дышит красотою и любовью, –
Там новый век родится золотой,
Расцвет державы и искусства,
Дух, одержимый яростной мечтой,
Тончайший ум, изысканное чувство.
Европа днесь бесплодна и бедна;
Но что она произвела для света,
Огнем небесным одушевлена, –
Вновь воспоют грядущего поэты.
На запад устремлен державы ход;
Уж пронеслось четыре акта драмы,
И пятый нам развязку принесет:
Сын младший Времени – способный самый.
On the prospect of planting arts and learning in America
THE Muse, disgusted at an Age and Clime
Barren of every glorious Theme,
In distant Lands now waits a better Time,
Producing subjects worthy Fame;
In happy climes, where from the genial sun
And virgin earth such scenes ensue,
The force of art by nature seems outdone,
And fancied beauties by the true:
There shall be sung another golden age,
The rise of empire and of arts,
The good and great inspiring epic rage,
The wisest heads and noblest hearts.
Not such as Europe breeds in her decay;
Such as she bred when fresh and young,
When heav'nly flame did animate her clay,
By future poets shall be sung.
Westward the course of empire takes its way;
The four first Acts already past,
A fifth shall close the drama with the day;
Time's noblest offspring is the last.
Франсиско де Кеведо (1580 – 1645)
Francisco de Quevedo
ЭПИТАФИЯ КОЛУМБУ
Повествует обломок корабля, на котором тот открыл Новый Свет
О путник! Покорял я океаны;
В своих скитаньях на морском просторе
Гоним я непогодой был, но вскоре
Путь проложил в полуденные страны.
Я постарел и угодил в чурбаны,
А был я буком в лиственном уборе.
И прежде чем с ветрилом выйти в море,
Шумел я на ветру, листвой венчанный.
Гробницу стерегу я, одинокий;
Хотя Колумба в ней хранится остов,
Не назову я имени святого –
Иначе здесь прольются слез потоки,
Случится наводненье средь погостов
И в плаванье отправимся мы снова.
Túmulo a Colón: habla un pedazo de la nave en que descubrió el Nuevo Mundo
Imperio tuve un tiempo, pasajero,
sobre las ondas de la mar salada;
del tiempo fui movida y respetada
y senda abrí al Antártico hemisferio.
Soy con larga vejez tosco madero;
fui haya, y de mis hojas adornada,
del mismo que alas hice en mi jornada,
lenguas para cantar hice primero.
Acompaño esta tumba tristemente,
y aunque son de Colón estos despojos,
su nombre callo, venerable y santo,
de miedo que, de lástima, la gente
tanta agua ha de verter con tiernos ojos,
que al mar nos vuelva a entrambos con el llanto.
Жермен-Колен Бюше (1475 – 1545)
Germain-Colin Bucher
Хулительные стихи к возлюбленной Жилон
Скончавшись, я войну тебе устрою;
Укрыться не успев землей сырою,
В глаза тебе пущу я свой же прах;
Коль судят место мне на небесах,
Тогда скажу своей несносной даме:
«Тебе пошлю я преисподней пламя,
Огонь тебя так люто будет жечь,
Как будто ты попала к черту в печь».
А коль меня не пустят в рай – ну ладно,
Выслеживать я буду беспощадно,
В засаде сидя, словно волколак,
Где ты укрылась, мой любезный враг.
Являясь ночью в образе бесенка,
Я над тобой глумиться буду тонко
И тело беззащитное терзать,
Но милосердно буду истязать,
Воспомнив наши страстные слиянья.
Коль в воздухе присудят покаянье –
Я прилечу, как легкий ветерок;
В воде – тебе устрою я нырок;
А если мне приютом станут тучи –
Морозы будут люты, неминучи,
В тебя я брошу снег, и град, и гром,
И учиню безжалостный погром.
Сказать иначе – чем я там ни стану,
Вести войну нисколько не престану.
Пусть даже обратят меня в ничто –
Разить тебя не брошу ни за что.
Пущу я в дело воды Флегетона
И адские болота Ахерона,
Лишь бы тебе хоть как-то навредить.
Коль Парки мне спрядут иную нить,
Моя любовь, оскорблена тобою,
Разрушит ад неистовой борьбою,
Уйдет твои досуги омрачать.
При жизни был я обречен молчать,
Терпеть, сносить, не думая о мести,
Тобою мне чинимые бесчестья.
Зато, в иной переселившись свет,
Тебе смогу наделать уйму бед.
Dépit contre Gilon
Après ma mort, je te ferai la guerre,
Et quand mon corps sera remis en terre
J'en soufflerai la cendre sur tes yeux.
Et si mon âme est répétée aux Cieux
Crois sûrement, dame très rigoureuse,
Je t'enverrai flamme si chaleureuse,
De traits à feu flamboyant si très fort,
Que tant vaudrait sentir armes de mort.
Et si je n'ai les droits de bonne vie.
Bien accomplis, je courrai, à l'envie,
Sans distinguer le temps ni la saison,
Comme un garou autour de ta maison.
Toutes les nuits, en ton lit avallée,
De moi lutin seras en peur soûlée,
Et grèverai incessamment ton corps.
Je te ferai ainsi miséricords
Comme tous à l'amoureuse essence.
Et si je fais en l'air ma pénitence,
Léger irai te nuire et laidenger*.
Si suis en l'eau, je t'y ferai plonger.
Et si je suis caché entre les nues,
Glaces alors ne seront retenues,
Grêles, éclairs, ni tonnerres aussi,
Je t'en battrai sans grâce ni merci.
Finalement quelque chose que soie,
Je te ferai la guerre en toute voie.
Si rien deviens, de rien te combattrai
Et sur tout rien à te voir m'ébattrai.
Moyen prendrai d'issir de Phlégétonte
Et des palus infernaux d'Achéronte,
Pour te grever comme je l'ai songé.
Et si je n'ai des Parques ce congé,
Ma bonne amour que tu as offensée
Rompra l'Enfer comme toute insensée,
Et s'en ira tes plaisirs étranger,
Car quand vivant je ne me peux venger,
Ni rendre aussi les angoisses semblables
Que tu me fais par rigueurs exécrables,
Mort, te ferai tant de griefs recevoir
Que ce sera grand' pitié de te voir.
Сегодня на нашем канале отмечается 450-летие победы при Лепанто, по словам бывшего при ней Сервантеса, «одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем». Следите за обновлениями.
Фернандо де Эррера (ок. 1534 - 1597)
Fernando de Herrera
Сонет LXXXVII. На победу при Лепанто
Глубоководный Понт! Гремит твой рёв,
Смятением и страхом возбужденный;
Лик подними из глубины бездонной –
Горит в огне кровавый твой покров;
Увидишь – сомкнуто кольцо судов,
И сарацин, в отваге превзойденный,
Пыланьем, дымом, громом пораженный,
Дрожа, от христиан бежать готов.
Восславь глубинным рокотом такое
Свершенье, небывалое на свете,
Неслыханной хвалой наполни слух;
Скажи, что заслужили славу двое,
Чрез них мы торжества стяжали эти:
Австриец юный и испанский дух.
Soneto LXXXVII (Por la victoria de Lepanto)
Hondo Ponto, que bramas atronado
con tumulto y terror, del turbio seno
saca el rostro de torpe miedo lleno,
mira tu campo arder ensangrentado,
y junto en este cerco y encontrado
todo el cristiano esfuerzo y sarraceno,
y cubierto de humo y fuego y trueno,
huir temblando el impío quebrantado.
Con profundo murmullo la victoria
mayor celebra, que jamás vio el cielo
y más dudosa y singular hazaña,
y di que sólo mereció la gloria,
que tanto nombre da a tu sacro suelo,
el joven de Austria y el valor de España.
Джон Китс (1795 – 1821)
Впервые заглянув в Гомера, переведенного Чепменом
В златых пределах, скрывшихся от глаз,
Блуждал я, видел царства, города,
И острова заката, где всегда
Дань Аполлону щедрая лилась.
Есть край обширный, слышал я не раз,
Гомер царит в нем многие года;
Я думал – не бывать там никогда,
Но Чепмена раздался ясный глас,
И стал я словно некий астроном,
Планету уловивший в кругозор,
Иль как взиравший бдительным орлом
На Тихий океан конкистадор,
Средь воинов в смятении немом
Стояв на вышине Дарьенских гор.
(М.Л. Гаспаров советовал исправлять ошибки автора, поскольку переводчик все равно привнесет своих собственных. Знаменитая ошибка Китса – в том, что он спутал Кортеса с Нуньесом де Бальбоа, на что ему пеняли еще первые читатели великого сонета (но тщетно – «противоречий очень много, но их исправить не хочу»). Пытаясь примирить авторскую волю с исторической правдой, аз грешный и соорудил этот, наверное, надцатый уже по счету перевод)
John Keats (1795 – 1821)
On First Looking into Chapman's Homer
Much have I travell'd in the realms of gold,
And many goodly states and kingdoms seen;
Round many western islands have I been
Which bards in fealty to Apollo hold.
Oft of one wide expanse had I been told
That deep-brow'd Homer ruled as his demesne;
Yet did I never breathe its pure serene
Till I heard Chapman speak out loud and bold:
Then felt I like some watcher of the skies
When a new planet swims into his ken;
Or like stout Cortez when with eagle eyes
He stared at the Pacific—and all his men
Look'd at each other with a wild surmise—
Silent, upon a peak in Darien.
МОНАХ И ЕГО КОТ, 840
Снаружи – страх, мучения и горе,
Нашествия врагов, разбой и гнев,
И сатана, что рыкает, как лев…
Уйду в объятый тишиной скрипторий.
Ах, сколько не досказано историй!
Деянья королей и королев,
Премудрых старцев, благородных дев,
Откройтесь на пергаментном просторе!
Сказаний полон наш зеленый Эрин.
Господь не возбранит мне, я уверен,
Открыть их мнихам чужедальних стран…
Да что за вид! Да что за скверный запах!
Прокрался ты ко мне на мягких лапах
И наследил на книге, Пангур Бан!
#из_старенького
Франсуа д’Арбо де Поршер
François d'Arbaud de Porchères (1590 – 1640)
О злом духе
Природа, мне подай мрачнейшие цвета:
Подай мне змиев яд, подай мне кровь пантеры,
Слез крокодиловых поток, разводы серы -
Да будут красками творимого холста.
Изображу того, чья воля нечиста,
Льва, аспида, людей пожравшего без меры,
Убийцу человек с начала первой эры,
Источник зол и бед, чья лютость несыта.
Открыл он нам пути в безжалостное пламя,
Палач и тел, и душ ругается над нами,
Он счастье вечное сменил на вечность мук.
Господь! Тебя сей дух порочит в едкой злобе.
Твой образ - человек, Твоих творенье рук;
Отмстив за Подлинник, спаси Его подобье!
Sur l’esprit malin
Nature, prête-moi tes plus noires couleurs,
Fournis, pour mon tableau, le sang d'une panthère,
Le venin d'un dragon, le fiel d'une vipère,
D'un crocodile enfin, et l'écume et les pleurs.
Je veux peindre, aujourd'hui, l'artisan des malheurs,
Le lion, le serpent, le monstre sanguinaire
Qui nous fit tous mortels, en tuant notre père,
Et, par lui, nous causa d'éternelles douleurs.
Il nous ouvrit la voie aux éternelles flammes,
Et ce bourreau cruel et des corps et des âmes
Détruisit, d'un seul coup, le bonheur des humains.
C'est à toi-même, ô Dieu ! que Satan fit outrage.
L'Homme est ta ressemblance et l'œuvre de tes mains :
Venge l'Original, en sauvant son image.
Карл Орлеанский (1394 -1465)
Charles, Duke of Orleans
Один я, и один хочу я жить,
Один я, жизнь безрадостно течет,
Один я, и печалей не избыть,
Один, без госпожи, который год,
Одну ее никто мне не вернет.
Один я, долю проклинать я буду,
Один живу под бременем невзгод,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один в пустыне должен боль сносить,
Один я несчастливей всех сирот,
Один, кто счет свой должен оплатить,
Один - никто на голос не придет.
Один терплю я злоключений гнет,
Один я уповаю лишь на чудо,
Один, чья злоба милостью слывет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Одну лишь смерть хочу к себе пустить,
Один среди печалей и забот,
Один с врагом пытаюсь я дружить,
Один, кто в добром здравии умрет,
Один, кто гибель с нетерпеньем ждет,
Один живу я, ненавистный люду,
Один, кто для тебя одной живет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Один, любви лишенный сумасброд,
Один себе лекарства не добуду,
Один живу, чтоб дней прервался счет,
Один живу я, изгнан отовсюду.
Alone am y and while to be alone
Alone withouten plesere or gladnes
Alone in care to sighe and grone
Alone to wayle the deth of my maystres
Alone which sorow will me neuyr eesse
Alone y curse the lyf y do endure
Alone this fayntith me my gret distres
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone am y most wofulest bigoon
Alone forlost in paynful wildirnes
Alone withouten whom to make my mone
Alone my wreehid ease forte redresse
Alone thus wandir y in heuynes
Alone so we worth myn aventure
Alone to rage this thynkith me swetnes
Alone y Iyue an ofcast creature.
Alone deth com take me here anoon
Alone that dost me dure so moche distres
Atone y lyue, my frendis alle ad foon
Alone to die thus in my lustynes
Alone most welcome deth to thi rudenes
Alone that worst kan pete lo mesure
Alone came on, y bide but thee dowtles
Alone y lyue an ofcast creature.
Alone of woo y haue take such excesse
Alone that phisik nys ther me to cure
Alone y lyue that willith it were lesse
Alone y lyue an of cast creature.
Пьер Вашо (конец XV века – после 1513)
Pierre Vachot
Баллада о могиле англичан
Известье Благомыслия, скорей
От трех сословий получи ответ.
Нет этого известия мудрей:
«Твои враги готовят много бед».
Про Англию мы знаем: много лет
Она зловещий замышляет план.
На вражьи козни отвечаем: «Нет!»,
Ведь Франция – могила англичан.
Гласит известье: нет врага хитрей,
Нет изощренней злобы и клевет;
Кусок урвать он хочет пожирней
И скоро к нам нагрянет на обед.
Откроем позабытый им секрет:
Не раз бежал он, не считая ран.
Французы! Вспомним времена побед,
Ведь Франция – могила англичан.
Коварен англичанин, словно змей;
Всегда им нож предательский воздет;
Но сунуться во Францию посмей –
И за тобою смерть пойдет след в след.
Пусть мы погибнем, но такой же вред
Потерпит супостат из чуждых стран.
«Сидите в Англии!» – даю совет,
Ведь Франция – могила англичан.
Принц, прорастет французских лилий цвет,
Не страшен град, не страшен им буран!
Враги, грозить французам вам не след,
Ведь Франция – могила англичан.
Le mandement par Prudence transmis
Aux trois états réponse doit avoir.
Elle nous mand' qu'avons des ennemis,
C'est très bien fait nous le faire assavoir.
Puisqu'à tout mal on voit Anglois mouvoir
Contre Français, par la foi qu'à Dieu dois,
De résister contre eux ferai devoir,
Car France est cimetière aux Anglois.
Elle nous mand' qu'ils ne sont endormis
A nous piller et rober notre avoir,
Et qu'ils ne sont trop lâches ni démis
Et que de bref nous doivent venir voir.
C'est très bien fait nous le ramentevoir
Devant qu'en France viennent faire effrois ;
A cette fin par bon ordre y pourvoir,
Car France est cimetière aux Anglois.
De tout bienfait Anglois ont coeur remis.
D'ainsi vouloir trahison concevoir,
Et pour ce faire ils ont tous leurs arts mis ;
Mais qu'ils se gard' François venir revoir,
Car, si la mort y devrons recevoir,
Ils comparront le mal fait aux François.
Je leur conseill' non bouger ni mouvoir,
Car France est cimetière aux Anglois.
Prince qu'on note qui si devait pleuvoir,
Pierre, cailloux, fleurira blanche croix.
Ne tâchent plus Anglais nous décevoir,
Car France est cimetière aux Anglois.
Эрнандо де Акунья (1518 – 1580)
Hernando de Acuña
Королю, властителю нашему
Уж близится иль здесь уже година;
Властитель, вот небесная награда, –
Единый пастырь и едино стадо,
И мир, в вас признающий господина!
Уже идут священные дружины
К заветной цели и крушат преграды;
Вселенной будут высшею отрадой
Монарх, Империя и Меч единый!
Уж мирозданье приняло частями
И жаждет полностью приять державу,
Что рождена в сраженьях справедливых.
И тот, чья длань несет Христово знамя,
Твердь покоряя, вновь стяжает славу,
Которую стяжал в морях бурливых.
Al Rey, Nuestro Señor
Ya se acerca, Señor, o ya es llegada
la edad gloriosa en que promete el cielo
un grey y un pastor solo en el suelo
por suerte a vuestros tiempos reservada;
ya tan alto principio, en tal jornada,
os muestra el fin de vuestro santo celo
y anuncia al mundo, para más consuelo,
un Monarca, un Imperio y una Espada;
ya el orbe de la tierra siente en parte
y espera con toda vuestra monarquía,
conquistada por vos en justa guerra,
que, a quien ha dado Cristo su estandarte,
dará el segundo más dichoso día
en que, vencido el mar, venza la tierra.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
XLV
Природа-мачеха (заслужена хула –
Я родился на свет немудрый и нездравый),
Зачем ты не дала владеть своей державой,
Жить собственным умом зачем мне не дала?
Я вижу два пути – пути добра и зла,
Я знаю – надо бы идти дорогой правой,
Но левый путь меня всегда манил, лукавый,
Надежда ложная всегда меня звала.
Каков был в этом прок? О, мой доход прекрасный!
Себя я расточил растратою напрасной,
И мне одна печаль теперь принадлежит.
Достанутся другим плоды моих стараний,
На теле у меня отметины страданий,
А на челе моем – чужой позор и стыд.
XLV
Ô marâtre nature (et marâtre es-tu bien,
De ne m'avoir plus sage ou plus heureux fait naître),
Pourquoi ne m'as-tu fait de moi-même le maître,
Pour suivre ma raison et vivre du tout mien ?
Je vois les deux chemins, et ce mal, et de bien :
Je sais que la vertu m'appelle à la main dextre,
Et toutefois il faut que je tourne à semestre,
Pour suivre un traître espoir, qui m'a fait du tout sien.
Et quel profit en ai-je ? O belle récompense !
Je me suis consumé d'une vaine dépense,
Et n'ai fait autre acquêt que de mal et d'ennui.
L'étranger recueillit le fruit de mon service,
Je travaille mon corps d'un indigne exercice,
Et porte sur mon front la vergogne d'autrui.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
CXXVII
Здесь тысячью румян замазана измена,
Разбоев тысячью здесь улицы кишат,
Всесилен здесь кинжал и безнаказан яд,
И ростовщичеством богатство драгоценно;
Здесь в кривду веруют, а истина презренна,
Здесь подлинный бастард любой аристократ,
Всегда в почете здесь отъявленный разврат,
Блудница тем славней, чем более растленна.
По правде говоря, коль писаный закон
У нас хоть как-нибудь на деле соблюден
И худо-бедно есть в фемиде постоянство,
То потому, что здесь, не подкупая суд,
Имущество возьмут да просто отберут, –
Не требуется здесь особого тиранства.
CXXVII
Ici de mille fards la trahison se déguise,
Ici mille forfaits pullulent à foison,
Ici ne se punit l'homicide ou poison,
Et la richesse ici par usure est acquise :
Ici les grandes maisons viennent de bâtardise,
Ici ne se croit rien sans humaine raison,
Ici la volupté est toujours de saison,
Et d'autant plus y plaît que moins elle est permise.
Pense le demeurant. Si est-ce toutefois
Qu'on garde encore ici quelque forme de lois,
Et n'en est point du tout la justice bannie.
Ici le grand seigneur n'achète l'action,
Et pour priver autrui de sa possession
N'arme son mauvais droit de force et tyrannie.
Гилберт Франкау (1884 – 1952)
Россия
(26-ое июля 1919 г.)
Вы слышали Бельгии зов, вы гуннскую гнали беду,
Слышите ли, как мы вас зовем?
Мы вас защитили от ада – теперь мы сами в аду.
Торопитесь нас спасти – иль мы умрем!
Вы, познавшие свободу, вы гордитесь: миллионы
«Пали в битве за свободу» – но не ведать мертвым сна,
Если край наш вдруг погибнет, кровью Божьей обагренный,
Слезами мужей могучих орошенная страна.
Жены их не могут плакать – слезы голод иссушает,
И, склонясь над колыбелью умирающих детей,
Слышат скрип дверей и видят – жадно большевик взирает…
Нá сердце легко им от смертей.
Знают правду жены русских – их мужья склонили выи
И за мерзостных китайцев молят Господа-Христа.
Знаю правду о «свободе», воцарившейся в России, –
Немец золотом сковал ей руки, ноги и уста.
Зов России вам не слышен? Слышьте: лает, завывая,
Желтый пес, ведомый немцем, что терзает нам тела,
Желтый пес, что рвет младенцев посреди неурожая,
Воет посреди холерой истребленного села.
Стали к вольности глухи вы, сердцем к истине суровы,
Или золотом немецким взор ваш погружен во тьму?
Люди Англии далекой, донесите правды слово:
«Если умерла Россия, ваши жертвы ни к чему».
Бились вы с адом за правду, вы гуннскую гнали беду, –
Будете ли с Лениным-лгуном?
Вы одолели ад – теперь Россия в аду.
Торопитесь нас спасти – иль мы умрем!
Gilbert Frankau (1884 – 1952)
Russia
(26th July 1919)
You who heard when Belgium called, who foiled the Beasts in Gray,
Won’t you hearken to another cry?
You we saved one pang of Hell: all Hell is ours to-day.
Come over, now, and help us — or we die!
You, who know but freedom: you, who boast your million dead —
“Happy dead who died for freedom” — think you that your dead can sleep,
Knowing all they died for dying, in one land for which Christ bled.
This land of ours — where only strong men weep.
For they cannot weep — our women: thirst and hunger dry the tear.
They are crouching by the cradles, where the shrunken kiddies lie —
And the creaking doors swing open — and the Red Guards peep and leer —
And our women are so glad their kiddies die.
These know truth — our Russian women — who have seen their strong men pray,
Pray with tears, and pray to Christ, for Chinese offal in the street.
These know truth of Russia’s “freedom”, know how Russia stands to-day,
Gyves of gold, Hun gold, on neck and hands and feet.
Can't you hear our Russia moaning, “Freedom! Freedom!”; hear the growl
Of the yellow dogs, Hun-hounded, as they drag their victims down —
Yellow dogs that tear the dead babes in the stricken fields, and howl
For the dying in the cholera-stricken town?
Have your ears grown deaf to freedom? Have your hearts grown hard to truth?
Has the gold, Hun gold, bought bondage for your weary war-worn eyes.
Is there none in far-off England dares to tell English men the truth: —
That your dead have died in vain, if Russia dies.
You who fought through Hell for truth against the Beasts in Gray,
Will you hearken to a Lenin’s lie?
All that Hell you battled down is Russia's Hell to-day.
By the blood of Christ, come over — or we die.
Граф Эрик Стенбок (1860 – 1895)
Сложено в Исаакиевском соборе в Санкт-Петербурге
Он словно в вóлнах музыки плывет,
Столь благостный, но полный тайной боли;
Но снова разыскать не тяжело ли
Единый звук среди дрожащих нот?
Лампад текучий пламень жадно пьет
Сего напева нежное раздолье –
Но вспомянуть его не хватит воли,
Лишь попусту жизнь целая пройдет.
В нем сострадание и снисхожденье,
В нем утешенье бедам и слезам,
В нем утоление любой печали
Для тех, кто часто горести встречали,
Давно забытых радостей бальзам
И скованной души освобожденье.
Count Eric Stenbock (1860 – 1895)
Composed in St. Isaac’s Cathedral, St. Petersburg
On waves of music borne it seems to float
So tender sweet, so fraught with inner pain,
And far too exquisite to hear again
Above the quivering chords that single note, —
The tremulous fires of the lamp-light gloat
On the exceeding sweetness of that strain —
Thou mightest spend a lifetime all in vain
In striving to recall it, yet recall it not.
Therein are mingled mercy, pity, peace,
Tears wiped away and sorrow comforted,
Bearing sweet solace and a short relief
To those, that are acquainted well with grief,
Reviving for a time joys long since dead,
And granting to the fettered soul release.
Джон Скотт из Амвелла / John Scott of Amwell (1730 – 1783)
Сонет к Британии
Британия, мой дом! Грядет беда,
В себя вглядись ты беспристрастным оком:
Над селами простерла длань нужда,
И селянин – в мучении жестоком;
Свободу здесь теснит рабов орда,
Здесь должность покупается оброком,
Сенатором повелевает мзда –
Стенай и плачь перед грядущим роком!
Испанец гордый иль коварный галл
Тебе не столь опасно угрожал;
Не победит тебя союз кровавый
Врагов твоих – ты победишь себя.
Не возносись, могущество любя:
Падет свобода – и падет держава.
Sonnet to Britannia
Renown'd Britannia! lov'd parental land,
Regard thy welfare with a watchful eye;
Whene'er the weight of Want's afflicting hand
Wakes o'er thy vales the Poor's persuasive cry:
When Slaves in office Freemen's rights withstand,
When Wealth enormous sets th' Oppressor high,
And Bribes thy ductile Senators command;
Then mourn, for then thy Fate approacheth nigh.
Not from perfidious Gaul, or haughty Spain,
Nor all the neighbouring nations of the main,
Tho' leagu'd in war tremendous round thy shore,
But from thyself, thy Ruin must proceed;
Nor boast thy Power, for know it is decreed,
Thy Freedom gone, thy Power shall be no more.
Уильям Блейк (1757 - 1827)
William Blake
Серый монах
«Я гибну! – возгласила мать. -
И детям хлеба не сыскать.
Что говорил тиран вчера?»
Тогда монах привстал с одра.
Пронзен был у монаха бок,
Бессчетны раны рук и ног,
Его суставы и мослы –
Корней изогнутых узлы.
Нет ни слезы в очах сухих;
Затем, в стенаниях глухих,
Дрожа, но побеждая страх,
Такую речь сказал монах:
«Мне Бог в келейный темный час
Вести писанье дал приказ.
Я знал: лишь летопись начну –
Все, что любил я, прокляну.
Мой брат от глада изнемог,
Был плач детей его жесток,
На дыбе побывал я сам,
Смеясь бичам и кандалам.
Отец твой тысячную рать
Сумел на севере собрать,
За ним твой брат облекся в сталь –
Мстить за детей твоих печаль.
Но тщетен лук, бессилен меч –
Войны оружьем не пресечь;
Молитвы старцев, слезы вдов
Одни спасут нас от оков.
В слезинке разум заключен,
А Божий меч – невинных стон,
Стенаний мученика звук
Стрелою шлет Господень лук.
…Тирана беглого покой
Был найден мстителя рукой.
Тирана сталью он извел –
И сел тираном на престол».
‘I DIE, I die!’ the Mother said,
‘My children die for lack of bread.
What more has the merciless tyrant said?’
The Monk sat down on the stony bed.
The blood red ran from the Grey Monk’s side,
His hands and feet were wounded wide,
His body bent, his arms and knees
Like to the roots of ancient trees.
His eye was dry; no tear could flow:
A hollow groan first spoke his woe.
He trembled and shudder’d upon the bed;
At length with a feeble cry he said:
‘When God commanded this hand to write
In the studious hours of deep midnight,
He told me the writing I wrote should prove
The bane of all that on Earth I love.
‘My brother starv’d between two walls,
His children’s cry my soul appalls;
I mock’d at the wrack and griding chain,
My bent body mocks their torturing pain.
‘Thy father drew his sword in the North,
With his thousands strong he marchèd forth,
Thy brother has arm’d himself in steel,
To avenge the wrongs thy children feel.
‘But vain the sword and vain the bow,
They never can work War’s overthrow.
The hermit’s prayer and the widow’s tear
Alone can free the world from fear.
‘For a tear is an intellectual thing,
And a sigh is the sword of an Angel King,
And the bitter groan of the martyr’s woe
Is an arrow from the Almighty’s bow.
‘The hand of Vengeance found the bed
To which the purple tyrant fled;
The iron hand crush’d the tyrant’s head,
And became a tyrant in his stead.’
VANITAS, 1621
Aeterne pungit, cito volat et occidit
«Всё суета», – сказал Екклесиаст, –
«Удел земной и суетен, и горек,
Любой на меланхолию горазд,
В любом веселье спрятан бедный Йорик,
Потом нас бросят за борт, как балласт,
Нас не заметит будущий историк,
Не вышутит новейший Теофраст
Увядший век поэтик и риторик;
Итак, я повторю: всё суета,
Мы – череп у подножия креста,
Но кровь нас воскресит еще нескоро,
И посреди Амуров и Мадонн
Спит в погребальном саване Джон Донн
Под бдительным надзором Командора».
В честь праздника у нас на канале Гилберта Кита Честертона чтение. Читается его поэма «Лепанто» в переводе вашего покорного. В 2-х чч.
Читать полностью…
Томас Нэш (1567 – ок. 1601)
Thomas Nashe
Моление в пору чумы
Счастье, твой пропал и след;
Как превратен этот свет!
Жизнь – лихая круговерть,
Только ей играет Смерть,
Всех стрела ее найдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Не надейтесь, кто богат, –
Деньги вас не исцелят.
Мрут и сами лекаря.
Все живет на свете зря –
Вмиг чума до нас дойдет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Женская краса – цветок,
Час прошел – и он поблек;
И царицы тоже тленны,
И прекрасная Елена
Истлевает и гниет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Гектор – всех он был храбрей,
Стал он пищей для червей;
Не сразит судьбину меч,
Всем пора в могилу лечь.
Колокол меня зовет,
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Всем, кто остры на язык,
Горек будет смертный миг;
Ад – безжалостный палач,
Твой не услышит плач,
Красноречья не поймет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
Все сословья, все чины –
Вы судьбу принять должны.
Рай давно для нас готов,
Мир – подмостки для шутов.
Путь на небо нас ведет.
Дурно мне, умру вот-вот.
Господи, помилуй нас!
A Litany in Time of Plague
Adieu, farewell, earth's bliss;
This world uncertain is;
Fond are life's lustful joys;
Death proves them all but toys;
None from his darts can fly;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Rich men, trust not in wealth,
Gold cannot buy you health;
Physic himself must fade.
All things to end are made,
The plague full swift goes by;
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Beauty is but a flower
Which wrinkles will devour;
Brightness falls from the air;
Queens have died young and fair;
Dust hath closed Helen's eye.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Strength stoops unto the grave,
Worms feed on Hector brave;
Swords may not fight with fate,
Earth still holds open her gate.
"Come, come!" the bells do cry.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Wit with his wantonness
Tasteth death's bitterness;
Hell's executioner
Hath no ears for to hear
What vain art can reply.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
Haste, therefore, each degree,
To welcome destiny;
Heaven is our heritage,
Earth but a player's stage;
Mount we unto the sky.
I am sick, I must die.
Lord, have mercy on us!
СЕНЕКА, 50 ПО Р.Х.
ХОР:
Тебе проклятье, первая ладья,
И первому проклятье мореходу,
Тому, что острым плугом взрезал воду,
Будь Радамант единственный судья!
Арго разломан и лежит, гния.
Но тысячи судов себе в угоду
Мы воздвигаем, и не счесть народу,
Что жаждет перемены бытия.
Смешался мир. Перс воду пьет из Рейна,
А киммерийский скиф благоговейно
Пред Митрой воскуряет фимиам;
И, видя новый свет за Дальней Тулэ,
Матросы пожалеют, что свернули
К дотоле заповедным берегам.
Луис де Гонгора (1561 – 1627)
***
На галере на турецкой,
Тяжкою прикован цепью,
Ухватив весло руками,
Взором схватывая землю,
Возле берега Марбельи
Раб, похищенный Драгутом,
В скрежете цепей и вёсел
Заливался в горе лютом:
«О священный край испанский,
О родимый берег пенный,
Тысяче морских трагедий
Стал кровавою ты сценой,
Знаю – ты частица моря,
Языком своих лобзаний
Чтущего мою отчизну,
Стены величавых зданий;
От жены моей любимой
Мне известья принеси ты –
Пишет мне она, что слезы
Над бедой моей излиты;
Коль она и вправду плачет
Над прибрежными песками,
То тогда ты с морем Южным
Сможешь спорить жемчугами.
Дай ответ, святое море,
Верю, ты меня приветишь,
Раз у вод бывает устье,
Мне устами ты ответишь,
Но не слышу я ответа –
Значит, умерла супруга,
Пусть того и не должно быть,
Коль я пережил разлуку.
Раз уж десять лет я прожил
С ней и с волей разлученным –
Нет мне смерти от печали,
Ведь живу я умерщвленным».
…Шесть ветрил с крестом мальтийским
Показалось тут по борту,
И рабу его надсмотрщик
Приказал вершить работу.
Amarrado al duro banco
de una galera turquesca,
ambas manos en el remo
y ambos ojos en la tierra,
un forzado de Dragut
en la playa de Marbella
se quejaba al ronco son
del remo y de la cadena:
«Oh sagrado mar de España,
famosa playa serena,
teatro donde se han hecho
cien mil navales tragedias:
pues eres tú el mismo mar
que con tus crecientes besas
las murallas de mi patria,
coronadas y soberbias,
tráeme nuevas de mi esposa,
y dime si han sido ciertas
las lágrimas y suspiros
que me dice por sus letras;
porque si es verdad que llora
mi cautiverio en tu arena,
bien puedes al mar del Sur
vencer en lucientes perlas.
Dame ya, sagrado mar,
a mis demandas respuesta,
que bien puedes, si es verdad
que las aguas tienen lengua;
pero, pues no me respondes,
sin duda alguna que es muerta,
aunque no lo debe ser,
pues que vivo yo en su ausencia.
Pues he vivido diez años
sin libertad y sin ella,
siempre al remo condenado,
a nadie matarán penas».
En esto se descubrieron
de la Religión seis velas,
y el cómitre mandó usar
al forzado de su fuerza.
Жан де Спонд (1557 – 1595)
***
Гражданской смутою душа моя объята –
В ней разум с чувствами сразились меж собой.
Пылает их раздор; неведом мне покой,
Покуда острый меч подъемлет брат на брата.
Зато оружье чувств отнюдь не из булата –
Из хрупкого стекла; и сердце выбор свой
Оставит за другой сраженья стороной –
За разумом, чья власть на милости богата.
Мне чувства говорят: «Колена преклони
Под бременем страстей, палящих, как огни»,
А разум мне велит: «Терпи сию расправу».
И потому в душе пора устроить Рим:
Толпу мятежных чувств нещадно сокрушим,
Чтоб разум смог создать великую державу.
Jean de Sponde (1557 – 1595)
***
Je sens dedans mon âme une guerre civile
D'un parti ma raison, mes sens d'autre parti,
Dont le brûlant discord ne peut être amorti
Tant chacun son tranchant l'un contre l'autre affile.
Mais mes sens sont armés d'un verre si fragile
Que si le cœur bientôt ne s'en est départi
Tout l'heur vers ma raison se verra converti,
Comme au parti plus fort plus juste et plus utile.
Mes sens veulent ployer sous ce pesant fardeau
Des ardeurs que me donne un éloigné flambeau,
Au rebours la raison me renforce au martyre.
Faisons comme dans Rome, à ce peuple mutin
De mes sens inconstants arrachons-les enfin,
Et que notre raison y plante son Empire.
Завтра - столетие убийства Николая Гумилева. Этот сонет был написан в память о нем, вышел далеко за пределы канала и на некоторых ресурсах даже самому Гумилеву приписан…
СВЯТОЙ ГЕОРГИЙ, 1921
Я враг нечестью, идолам и сквернам,
Не прятался я в замковых стенах -
Достойно нес доспех на раменах,
Грозя драконам, гидрам и вивернам.
Создателю я был слугою верным,
И в будущих, далеких временах
Акафист сложит обо мне монах,
Простой народ прославит по тавернам.
Но днесь поднялся лютый супостат,
И на земле святых разверзся ад;
Доспех пробит, меч сломлен, щит расколот.
За то, что я не сдамся никогда,
Меня сжигает алая звезда,
Увечит серп и раздробляет молот.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
CLIII
Студентам степени в училище дают,
Дают придворному надежные доходы,
Поместья, титулы дают судье в угоду,
Цепь рыцарства – бойцу за славный ратный труд.
Дают поживу тем, чье имя – вор и плут,
Чиновнику – чины, все выше год от года,
Дают слуге оклад – такая их порода,
А стихотворцу лавр поэмы принесут.
Так что же ты, Жодель, все обвиняешь Музу,
Мол, мало нам дают, мол, творчество – обуза?
Сменить бы ремесло пора тебе, мой друг,
Коль честолюбие тебе потешить надо.
Сам посуди – ведь нам за радостный досуг
Лишь удовольствие и может быть наградой.
On donne les degrez au sçavant escholier,
On donne les estats à l’homme de justice,
On donne au courtisan le riche benefice,
Et au bon capitaine on donne le collier.
On donne le butin au brave avanturier,
On donne à l’officier les droits de son office,
On donne au serviteur le gaing de son service,
Et au docte poète, on donne le laurier.
Pourquoy donc fais-tu tant lamenter Calliope
Du peu de bien qu’on fait à sa gentile troppe?
Il fault (Jodelle), il fault autre labeur choisir
Que celuy de la Muse, à qui veult qu’on l’avance.
Car quel loyer veulx-tu avoir de ton plaisir,
Puis que le plaisir mesme en est la recompense?
ЖАН-ФРАНСУА САРРАЗЕН
(1614 – 1654)
БАЛЛАДА О СТРАНЕ КОКАНЬ
Счастливым островам не быть воспетым,
Не славил я Элизий никогда
Иль рай, что нам обещан Магометом, –
И дети знают: это ерунда.
Страна Кокань мне ближе, господа;
Нам альманах не врет, я успокою,
Правдиво он знакомит с сей страною.
Но где тот край? Он близко ль, далеко?
Вам по-нормандски истину открою:
Страной Кокань зовутся земли Ко.
Приходит праздник с каждым там рассветом,
Из карнавалов сложены года,
Нет счету куропаткам разогретым,
Гусей печеных целые стада;
Там падают плоды, а не вода
Из облаков дождливою порою,
Там в масле рыбы плавают с икрою,
Там в реках – мед, вино и молоко.
Я поражу вас истиной одною:
Страной Кокань зовутся земли Ко.
И Амадис бы изменил обетам,
Забыл бы Ориану навсегда –
Со знаньем дела говорю об этом,
В стране Кокань девицы хоть куда.
Кому в делах любви пришла нужда,
Тот тешится любовною игрою,
И, насладясь забавою такою,
Двор Карла не оценит высоко.
Турпина-летописца я расстрою –
Страной Кокань зовутся земли Ко.
Принц, я нормандец и клянусь, не скрою:
Трон Ивето оставив за собою,
Германский трон отвергну я легко.
Ведь я считаю правдою святою:
«Страной Кокань зовутся земли Ко».
Кокань – счастливая страна изобилия и безделья во французском фольклоре.
Ко – историческая область в Нормандии, на севере Франции.
Амадис – герой испанского рыцарского романа “Амадис Галльский” (ок. 1508); Ориана – его возлюбленная.
Турпин – герой каролингского эпоса (прототип – реальное историческое лицо, архиепископ Реймса в начале IX века). В Средние века Турпину приписывалась созданная в XII веке полная легенд и поэтических вымыслов «История Карла Великого».
Ивето – местечко в Нормандии, до 1789 г. бывшее суверенным аллодом (уделом), владетели которого до 1555 г. официально носили титул короля. Отсюда пошло выражение «король Ивето» (о звучном, но сугубо декоративном титуле или звании).
BALLADE DU PAYS DE COCAGNE
NE louons l'Isle où Fortune jadis
Mist ses trésors, ni la plaine Elisée,
Ni de Mahom le noble Paradis;
Car chacun sait que c'est billeuesée.
Par nous plutost Cocagne soit prisée;
C'est bon Pais : l'Almanach point ne ment,
Où l'on le voit dépeint fort dignement.
Or pour sauoir où gist cette campagne,
Je le diray disant Pays en Normand,
Le Pays de Caux est le Pays de Cocagne.
Tous les Mardys y sont de gras Mardys,
De ces Mardys l'Année est composées.
Cailles y vont dans le plat dix à dix,
Et perdreaux tendres comme rosée,
Le fruit y pleut, si que c'est chose aisée
De le cueillir se baissant seulement.
Poissons en heure y nagent largement,
Fleuues y sont du meilleur vin d'Espagne,
Et tout cela fait dire hardiment
Le Pays de Caux est le Pays de Cocagne.
Pour les Beautez de ces lieux, Amadis
Eust Oriane en son temps mesprisée,
Bien donnerois quatre marauedis
Si i'en auois vne seule baisée.
Plus cointes sont que n'est vne Espousée,
Et dans Palais s'esbatent noblement.
Prés leur déduit et leur esbatement
Rien n'eust paru la Cour de Charlemagne,
Quoy que Turpin en escriue autrement.
Le Pays de Caux est le Pays de Cocagne.
PRINCE, ie jure icy, foy de Normand,
Que mieux vaudroit estre, en Caux, vn moment
Roy d'Iuetot qu'Empereur d'Allemagne :
Et la raison, c'est que certainement
Le Pays de Caux est le Pays de Cocagne.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
L
Уйдем, Дилье, уйдем, куда б нас ни манило,
Прочь от гражданских бурь, смятений и тревог, –
Все больше нас теснят распутство и порок,
У благочестия почти угасла сила.
В морозной Скифии иль на истоках Нила
Для добродетели соорудим чертог,
В изгнание уйдем на вековечный срок,
Чтоб черное пятно нам честь не осквернило.
Всё, решено: чтоб наш неутомимый враг
Не сочинял о нас напраслины и врак,
Отправим нашу честь в почетное изгнанье.
А разве ты не знал, что римлянин один,
Бесславно изгнанный отчизны славный сын,
У варваров снискал любовь и обожанье?
L
Sortons, Dilliers, sortons, faisons place à l'envie,
Et fuyons désormais ce tumulte civil,
Puisqu'on y voit priser le plus lâche et plus vil,
Et la meilleure part être la moins suivie.
Allons où la vertu et le sort nous convie,
Dussions-nous voir le Scythe ou la source du Nil,
Et nous donnons plutôt un éternel exil,
Que tacher d'un seul point l'honneur de notre vie.
Sus donques, et devant que le cruel vainqueur
De nous fasse une fable au vulgaire moqueur,
Bannissons la vertu d'un exil volontaire.
Et quoi ? ne sais-tu pas que le banni romain,
Bien qu'il fût déchassé de son peuple inhumain,
Fut pourtant adoré du barbare corsaire ?
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
CVIII
Я Геркулесом был, но днесь я принял имя
Пасквино. Пусть теперь посмешищем я стал,
Но прежний труд свершать нисколько не престал:
Чудовищам грожу стихами я своими.
Вот ремесло мое: не соблазнясь ничьими
Посулами, разить пороки наповал;
Но больше силы нет бороться: я устал
Сражаться с Гидрою, что угнездилась в Риме.
Носил я на плечах божественный чертог,
Чтоб великан Атлант вздохнуть свободно мог,
Под тяжестью небес свою склонивший выю.
А ныне я держу отнюдь не небосвод:
Монах испанский мне костяк сейчас гнетет;
Гораздо он грузней, чем тяжести былые.
Пасквино (или Пасквин; отсюда слово «пасквиль») – римская «говорящая статуя», к которой крепились анонимные листовки с дерзкими политическими сатирами.
CVIII
Je fus jadis Hercule, or Pasquin je me nomme,
Pasquin fable du peuple, et qui fais toutefois
Le même office encor que j'ai fait autrefois,
Vu qu'ores par mes vers tant de monstres j'assomme.
Aussi mon vrai métier, c'est de n'épargner homme,
Mais les vices chanter d'une publique voix :
Et si ne puis encor, quelque fort que je sois,
Surmonter la fureur de cet Hydre de Rome.
J'ai porté sur mon col le grand palais des dieux,
Pour soulager Atlas, qui sous le faix des cieux
Courbait las et recru sa grande échine large.
Ores au lieu du ciel, je porte sur mon dos,
Un gros moine espagnol, qui me froisse les os,
Et me pèse trop plus que ma première charge.
Жоашен дю Белле (1522 – 1560)
Joachim du Bellay
***
«Я философию исследую толково,
Затем освою то, что нужно знать врачу,
В юриспруденции все знанья получу,
Чтоб овладеть затем наукой богослова;
Играть и танцевать желаю образцово,
И кистью, и мечом я овладеть хочу…»
Так думал я – мол, все искусства изучу –
Когда в чужой предел стремился из родного…
Желанья, вы смешны! Свершил я сей поход,
Прибавилось мне в нем лишь горя и забот,
Дни юности моей в исканьях оскудели.
И так же мореход, что ищет ценный клад,
Измучась в плаваньях, уже тому и рад,
Что наловить сумел селедки еле-еле.
Je me ferai savant en la philosophie,
En la mathématique et médecine aussi :
Je me ferai légiste, et d'un plus haut souci
Apprendrai les secrets de la théologie :
Du luth et du pinceau j'ébatterai ma vie,
De l'escrime et du bal. Je discourais ainsi,
Et me vantais en moi d'apprendre tout ceci,
Quand je changeai la France au séjour d'Italie.
O beaux discours humains ! Je suis venu si loin,
Pour m'enrichir d'ennui, de vieillesse et de soin,
Et perdre en voyageant le meilleur de mon âge.
Ainsi le marinier souvent pour tout trésor
Rapporte des harengs en lieu de lingots d'or,
Ayant fait, comme moi, un malheureux voyage.
Уолтер Джеймс Тернер / Walter James Turner (1889 – 1946)
Романтика
Угодил я лет в тринадцать
В край чудесный навсегда –
Чимборасо, Котопахи
Увели меня туда.
Умерли отец и брат мой
И развеялись, как сон, –
Лишь сиял Попокатéпетль,
Светом солнца золочен.
Еле слышал я уроки,
Игры сверстников-ребят –
Чимборасо, Котопахи
Застилали слух и взгляд.
Золотой объятый грезой,
Брел я в школу и домой –
Высился Попокатéпетль
Над булыжной мостовой.
Мальчик смугло-золоченый
Шел со мною в тишине:
Чимборасо, Котопахи
Говорить не дали мне.
Очарованно глядел я:
Всех цветов прекрасней лик…
Светлый мой Попокатéпетль,
То был твой волшебный миг!
Город, люди, экипажи
Расплывались, как во сне.
Чимборасо, Котопахи,
Вы пленили душу мне!
Romance
When I was but thirteen or so
I went into a golden land,
Chimborazo, Cotopaxi
Took me by the hand.
My father died, my brother too,
They passed like fleeting dreams,
I stood where Popocatapetl
In the sunlight gleams.
I dimly heard the master’s voice
And boys far-off at play, —
Chimborazo, Cotopaxi
Had stolen me away.
I walked in a great golden dream
To and fro from school—
Shining Popocatapetl
The dusty streets did rule.
I walked home with a gold dark boy
And never a word I’d say,
Chimborazo, Cotopaxi
Had taken my speech away.
I gazed entranced upon his face
Fairer than any flower—
O shining Popocatapetl
It was thy magic hour:
The houses, people, traffic seemed
Thin fading dreams by day;
Chimborazo, Cotopaxi,
They had stolen my soul away!