5902
Все важное и неважное о русском языке и русском мире
ПОЗВОНИ МНЕ, ПОЗВОНИ
О вреде неправильного ударения в глаголе «звонит» и его приставочных вариантах написаны сотни постов; о пользе — ни одного.
Меж тем, как показывают наблюдения, по крайней мере в глаголе «позвонить» акцент на том или другом слоге зачастую служит снятию омонимии грамматических форм.
См., например, следующий фрагмент реального разговора: «...Да, хорошо, позвонИте [повел. накл.] мне в четверг... Гм... Я понимаю... Вот когда позвОните [изъяв. накл., буд. вр., 2 л., мн. ч.], тогда и обсудим».
О ЧИСЛИТЕЛЬНОМ В ЧИСЛАХ
Все натуральные числа от 1 до 999 999 обозначаются в русском языке 13 корнями: один-, дв-, тр-, четыр-, пят-, шест-, сем-, восем-, девят-, десят-, сорок-, ст-, тысяч- — и 37 словами: «один» — «десять» [10], «одиннадцать» — «девятнадцать» [9], «двадцать» — «девяносто» [8], «сто» — «тысяча» [10]. (Количество корней и слов несколько увеличится, если сюда добавить «оба», которое иногда считают числительным, и «полтораста». Впрочем, «оба», как и собирательные числительные типа «двое», обозначает не чистое число, а «полтораста» сильно ограничено в употреблении.)
Из этих 37 слов два в строго грамматическом отношении числительными не являются. «Один» грамматически ведет себя как прилагательное, а «тысяча» — как существительное. В частности, оба слова изменяются по числам, что количественным числительным не свойственно.
Из этих 37 слов 13 являются сложными — с основой из двух корней (включаем сюда и «девяносто»). Только в сложных числительных в середине слова пишется мягкий знак (сложное «семьдесят», но простое «семнадцать»).
Есть девять количественных числительных с суффиксом –надцать и два количественных числительных с суффиксом –дцать. У слов на –надцать неподвижное ударение на основе, а у слов на –дцать постоянное ударение на окончании, если оно не нулевое.
По особенностям склонения количественные числительные делятся на четыре группы:
— числительные небольшого количества «два», «три», «четыре» (их склонение близко склонению прилагательных во множественном числе);
— «пять» — «тридцать» (склоняются как слово «тень»);
— «пятьдесят» — «девятьсот» (обладают уникальным склонением, при котором изменяются обе части сложного слова);
— «сто», «сорок», «девяносто», «полтора», «полтораста» (см. ниже).
Есть три числительных, которые имеют только две падежные формы: «сорок», «девяносто», «полтораста» («полтораста» и «полутораста»; формы типа «в полутарастах» ненормативны). При этом слово «девяносто» фактически является неизменяемым, так как его две падежные формы различаются только орфографически. Сюда же относят и слова «сто» и «полтора», но, если судить строго, это не вполне верно: «полтора» имеет три формы («полтора», «полторы» и «полутора»), а «сто» имеет формы «сот», «стам», «стах» («несколько сот» и т. п.).
При помощи двух суффиксов -о[й] и -ер образуются собирательные числительные. Их всего девять — от «двое» до «десятеро», но в живом употреблении последние три очень редки.
Все порядковые числительные образуются от тех же корней, что и соответствующие количественные. За исключением двух: «один» — «первый», «два» — «второй».
ПОДТЯНУЛИ ЖИВОТ
Почему прилагательное, соотносимое по значению со словом «живот», в русском языке не «животный», а «брюшной»: «брюшной пресс», «брюшная полость», «брюшной тиф»?
Потому что современное значение у слова «живот» появилось очень поздно — не ранее XVI века.
Еще в XVIII веке обычным обозначением живота было слово «брюхо». «Словарь Академии Российской» конца XVIII века не отмечает у этого слова никаких стилистических оттенков, в то время как слово «живот» ‘живот’ еще считает просторечным.
Впрочем, словарь словарем, а в текстах к концу XVIII века «брюхо» уже начинает утрачивать нейтральность. Это слово употребляется или в тематически сниженных контекстах, или семантически сужается, означая не просто ‘живот’, а ‘большой живот’.
Так, Н. М. Карамзин слово «живот» ‘живот’ не употребил ни разу. В то же время в его текстах несколько раз встречается «брюхо» — и каждый раз в значении ‘живот толстого человека’. Мы знаем, насколько нетерпим был писатель к просторечным словам, поэтому с уверенностью можем заключить, что грубоватую экспрессию у этого слова он в то время еще не ощущал.
Наше значение слова «животный» ‘физиологический, не контролируемый сознанием, разумом’ («животный страх»), как и существительное «животное», отсылает к древним значениям слова «живот». Оно было основным способом обозначения ‘жизни’ в ее физическом, биологическом аспекте; кроме того, могло, наряду с высоким словом «жизнь», обозначать и ‘жизнь небесную’ — ср. евангельское «живот вечный» (для указания на социальный аспект существования использовалось слово «житие» — что-то вроде нашего «биография»).
А еще «живот» обозначал ‘имущество’ («животы мои потонули»), ‘скот’, ‘домашнее животное’ (ср. диалектное «у него только и живота, что корова да овца»), ‘беременность’ («родился четвертым животом»).
Все это семантическое богатство рассыпалось, оставшись частично в диалектах и в некоторых устойчивых выражениях и производных словах в литературном языке.
Яркий пример смысловой деградации слова или, говоря наукообразно, предельного сужения его значения.
ПРИНЦИП ОТСУТСТВИЯ КООПЕРАЦИИ
Размышляя, подобно великим ученым прошлого, об отличиях коммуникативной и эстетической функций языка, полезно вспомнить принцип кооперации Пола Грайса (1913–1988), предполагающий, что основу речевой коммуникации составляет готовность собеседников действовать в соответствии с принятой целью и направлением разговора. Грайс сформулировал четыре максимы, реализация которых способствует полному соблюдению этого принципа. Рассмотрим данные постулаты и мысленно соотнесем их с творчеством некоторых русских писателей.
1. Максима качества информации:
— не говори того, что считаешь ложным [ср.: Е. И. Замятин]
— не говори того, в чем сомневаешься, для доказательства чего нет исчерпывающих аргументов [ср.: А. А. Фет]
2. Максима количества информации:
— изложи не меньше информации, чем требуется [ср.: Д. Хармс]
— изложи не больше информации, чем требуется [ср.: Н. В. Гоголь]
3. Максима релевантности:
— не отходи от темы [ср. А. С. Пушкин]
4. Максима ясности:
— будь последовательным [ср.: М. И. Цветаева]
— избегай неясности [ср.: О. Э. Мандельштам]
— избегай двусмысленности [ср.: М. Е. Салтыков-Щедрин]
— будь краток [ср.: Л. Н. Толстой]
— будь систематичен [ср.: В. В. Розанов]
КАК МОЖНО ОТМАЗАТЬСЯ ОТ РАБОТЫ, ИСПОЛЬЗУЯ ЛЮБОЕ ВРЕМЯ АНГЛИЙСКОГО ГЛАГОЛА
Past Simple — Так я это уже делал давным-давно.
Past Continuous — Как когда? Вот помнишь, шел дождь, а я собирался засучить рукава?
Past Perfect — Я даже показывал кое-кому то, что сделал, но потом решил начать заново.
Past Perfect Continuous — Я делал это, и делал, и делал — до тех пор, пока не понял, что очень устал.
Present Simple — Я вообще постоянно только это и делаю.
Present Continuous — Не видишь, чем я прямо сейчас занят?
Present Perfect — Я уже почти вышел на финишную прямую!
Present Perfect Continuous — Думаешь, это так просто? Я ни за что другое даже не принимался, сколько себя помню.
Future Simple — Скоро все будет готово.
Future Continuous — Весь следующий месяц буду заниматься только этим.
Future Perfect — Приходи в августе, как раз закончу.
Future Perfect Continuous — Ну, может, не закончу, но к тому моменту, как ты придешь, я буду трудиться над этим так же упорно, как и все прошедшие годы.
СЕКРЕТ ФЛОУ
Секрет настоящего флоу заключается в том, чтобы повторить «флоу» как можно больше раз.
ЛАЙФХАК ПО ОРФОЭПИИ
Некоторые делают ошибку в произношении слова «отрочество» — ставят ударение не там, где требует норма.
Предлагаем не самый простой, но зато самый изысканный способ выучить правильное ударение.
Для этого надо: а) хорошо чувствовать разницу между хореем и дактилем, б) помнить название трилогии Л. Н. Толстого — «Детство», «Отрочество», «Юность».
Так вот — если вы произносите название этой трилогии как четырехстопный хорей (что естественно, так как хорей более распространенный размер, чем дактиль), значит вы ставите правильное ударение.
А если эти слова звучат у вас как более редкий трехстопный дактиль — вы допускаете ошибку.
АХ И ТИП
Сюжет: герой обижен на власти за допущенную по отношению к нему несправедливость. Он удаляется от службы и живет затворником. Наступает час тяжелых испытаний. К герою приходят с просьбой забыть прошлые размолвки и помочь расправиться с врагом. Герой решительно отказывается. В результате его бездействия от руки неприятеля гибнет близкое герою существо. Движимый желанием отомстить, герой объявляет убийцам войну и уничтожает их.
Кто он? Арнольд Шварценеггер? Да. Брюс Уиллис? Да. Киану Ривз? Да.
Но прежде всего он — Ахилл, величайший из воинов, сражавшихся под предводительством Агамемнона под стенами Трои.
ПРОГРАММА МИНИМУМ ДЛЯ ВОИНСТВУЮЩИХ ПАТРИОТОВ РОССИИ
«Однажды Пушкин между приятелями сильно руссо-фильствовал и громил Запад. Это смущало Александра Тургенева, космополита по обстоятельствам, а частью и по наклонности. Он горячо оспаривал мнения Пушкина; наконец не выдержал и сказал ему: "А знаешь ли что, голубчик, съезди ты хоть в Любек". Пушкин расхохотался, и хохот обезоружил его.
Нужно при этом напомнить, что Пушкин не бывал никогда за границею, что в то время русские путешественники отправлялись обыкновенно с любскими пароходами и что Любек был первый иностранный город, ими посещаемый».
(П. А. Вяземский, Старая записная книжка, 1813–1877)
АНЖАМ
БЕ
МАН
В 2017 году свет увидела книга замечательного филолога-стиховеда С. А. Матяш, подводящая своего рода итог ее многолетних исследований теории и истории стихотворного переноса (enjambement) в русской поэзии. Этот труд будет без сомнения интересен и полезен многим специалистам. Однако он и не без забавных странностей.
В главке, посвященной наблюдениям над «изобразительным» типом стихотворного переноса, Светлана Алексеевна разибрает ряд контекстов, в которых между соседними строчками разрывается глагольное сочетание с семантикой полета; например:
«...то к окну / Спускался он, то в вышину / Взлетал...» (В. А. Жуковский, 1821–1822); «...как мотылек / Мелькал на солнышке, носился / С цветочка на цветок» (В. А. Жуковский, 1814); «И ангел от земли в сиянье предо мной / Взлетает; на лице величие смиренья» (В. А. Жуковский, 1815); «...у окна, / Заботой резвою полна, / Летала ласточка...» (М. Ю. Лермонтов, 1835–1836); «Нагайка щелк — и как орел / Он кинулся... и выстрел снова!» (М. Ю. Лермонтов, 1842); «Видали ль вы его, как он летает / Орлом, иль резвой ласточкой...» (Н. Ф. Щербина, 1841); «И вновь, взмахнув крылом огромным, / Взлетел — чертить за кругом круг» (А. А. Блок, 1911).
Вывод исследователя таков: «...сам принцип маркирования переносом полета птиц, других летающих существ (в том числе сакральных) и полета как сильного вертикального движения во всех случаях сохранялся, что делает рассматриваемый ритмико-синтаксический прием узнаваемым» (Матяш С. А. Стихотворный перенос (enjambement) в русской поэзии (очерки теории и истории). СПб., 2017. С. 287).
Нас настолько поразило это открытие, что мы любопытства ради решили проверить, а не существует ли такого типа стихотворного переноса, который бы изображал не полет, а, напротив, падение? Что же вы думаете? Существует.
«И тихо к горизонту падал / Мой взор: там вал разгульный прядал» (В. Г. Бенедиктов, 1839); «Сами шапки падали / Перед зданьем этим...» (Д. Д. Минаев, 1880); «Снег серебряный вьется и вьется и медленно падает / На холодную землю…» (А. М. Федоров, 1896); «Лес увядает, и падает / Листьев шумливый поток» (П. Ф. Якубович, 1897); «Не разбей, не дыши, не падай / На каменных ступенях» (М. А. Волошин, 1914); «И в адские пропасти медленно падает / Душа, не согретая лаской земной» (А. И. Тиняков, 1916); «С неба шел, на землю падал / Летний дождик, частый, меткий...» (В. А. Меркурьева, 1918); «Так и падаю / С ног, как пьяница…» (М. И. Цветаева, 1922); «И он в поту неудержимо падал / На камни дна, не достигая дна» (Н. С. Тихонов, 1920–1921).
Ладно, стали размышлять мы дальше, падать — это в некотором смысле как взлетать, только немного наоборот. Суть не меняется. Поглядим, может, есть такой перенос, который изображает состояние покоя? Лежания? Не поверите: и он встречается.
«Предо мной лежит / Степь печальная» (М. Л. Михайлов, 1848); «Поперек его лежит / Чудо-юдо рыба-кит» (П. П. Ершов, 1834–1851); «На ней рассыпаны, лежали / Венки из листьев и цветов» (Н. П. Огарев, 1857); «Там, под плакучей березой, лежит / Молодец, тайно убитый» (Л. А. Мей, 1844–1856); «Разбросаны, внизу еще лежали / Тела друзей и кони между них...» (А. К. Толстой, 1875); «Вместе с целыми лежат / Обгорелые в нем спички...» (П. П. Потемкин, 1913–1914); «Я, как невод, что лежит / На мели, изъеден солью» (Н. А. Клюев, 1914).
Все-таки нельзя не признать, что русская поэзия очень богата, а феномен стихотворного переноса (enjambement) в ней необходимо изучать дальше.
СЕЙЧАС БЫ СКАЗАЛИ: «БЫСТРО ПЕРЕОБУЛСЯ»
«[К переводу Илиады. ]
Крив был Гнедич поэт, преложитель слепого Гомера,
Боком одним с образцом схож и его перевод».
(А. С. Пушкин, 1830)
«На перевод Илиады.
Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи;
Старца великого тень чую смущенной душой».
(А. С. Пушкин, 1830)
БЕЗОТВЕТНО ВЛЮБЛЕННЫМ ЮНОШАМ
«Изо уст моих медевяных течет река огненная. Не пади, моя река огненная, ни в мед, ни в патоку, ни в зеленое вино, ни в пиво пьяное, ни в къвас… ни в какую пищу и еству, ни в какое едомое ни питное кушание, ни в рыбу, ни в мясо, ни в хлеб, ни в соль, ни на воду, ни на землю, ни на лес, ни на птицу пролетучую, ни сидячую, ни на зверя прорыскучего, ни ходячего, ни стоячего, ни спячего, ни на скотину четвероногую, ни на какое животное, ни на древо стоячее, ни лежачее, ни на каменье на синее, ни на черное, ни на белое, ни на серое, ни на красное, ни на матерь сырою землю, ни в холм, ни в болота, ни в черные грязи и дебри, ни в темные лесы, ни в быстрые реки, ни в синее море, ни в озера, ни на леды, ни на снеги, ни на хоромное строение, ни в байну, ни в ригу, ни на амбары хлебные, ни на стаи скотинные, ни на какого человека, кроме сей девицы [имярек] волосом и кровью, в еи … ясные очи, и в … лицо, и в горячую кровь, в еи в белое тело, в еи в ретивое сердце и в печень, в желуток, в еи кости и мозги, и жилы, и составы, в ручные, и в ножные, и в подпятные, и во весь еи стан человеческий, в парное еи тело нагое в платеи … в еи згляд такой-то. И запали, моя изоустная река огненная, тую красную девицу огнем нерукотворенным от моих слов и от моего языка, и от моего згляду, и с таких-то очей, от такого лица, от белого тела и … крови, от такого волосом, от моего голоса, еи ясные очи, ретивое сердце, горячую кровь, кости и мозги, жилы и суставы ножные и ручные…»
(Любовный заговор, конец XVII века)
О ЗАУМИ
Теперь принято различать патриота (без кавычек) и «патриота» (в кавычках). Точно так же приходится различать слово (без кавычек) и «слово» (в кавычках). А между тем глашатаи «нового слова» спутали эти две различные вещи и выдают «слово» за слово.
В «поэтических произведениях» нынешних «баячей» (кажется, так изволят себя именовать эти господа) находим «слова» и сочетания «слов» (долженствующие что-то сказать и вызвать какое-то настроение) вроде следующих:
«Сарча, кроча буга на вихроль опохромел пяти конепыт проездоал вза исренькурой смелуб вашуб выньку же рогуловарыи спар в том еже спинобрюхинкому бурл се вотарн сумре на ванишест сон чирно куп вспадина».
«И сонеж и соннеж и всатый замыслом и всокий господин читака, чтой читок чтоище…»
… «Сумнотучей и груститстелей
Зовет рыданственный желел».
Сочинение подобных «слов» я объясняю себе прежде всего беспросветным сумбуром и смешением понятий и по части языка, и по части искусства, сумбуром, насажденным в головах и школьным обучением языку, и безобразиями современной жизни.
Кроме того, на этом сочинительстве отражается повальное стремление к самоубийству в той или иной форме. Если не убивают самих себя как живые существа, то, по крайней мере, издеваются над своим родным языком и стараются разрушить его всесторонне. Мстят языку за безобразие и ужасы жизни.
Наконец, некоторых толкает на этот путь желание чем-нибудь отличиться, заменяя убожество мысли и отсутствие настоящего творческого таланта легким и ничего не стоящим сочинительством новых «слов».
В моем «Сборнике задач по введению в языковедение...» (Петербург, 1912) … можно найти «слова», вроде облюбованных «будетлянами» (тоже хорошее «слово»): «пермисат, мыргамать… пуркалбан… куртудбас… вырдугут, выкороть… водокорак, пуриклака».
Но эти «заумные слова» приводятся мною в опровержение ходячего мнения, что «слова состоят из звуков», точнее, из букв.
Ведь этих красующихся на бумаге или же на доске «русских слов» мы даже прочесть не в состоянии … если эти слова состоят более, чем из одного слога. И это потому, что в русских многосложных словах ударение может сопровождать любой слог, а произнесение с ударением возможно только при «понимании» слова.
… Есть люди, обладающие способностью произносить целые ряды «заумных слов». Я сам принадлежу к этим людям. Я могу в течение нескольких часов извергать из себя, с разнообразной интонацией, произносимые целые, производящие впечатление каких-то стихов, какого-то рассказа или какого-то изложения. Вот пример:
… Караменота селулабиха
Кеременута шёвелесула
тиутамкунита чорчорпелита
и т. д. и т. д., без конца.
Это можно произносить то громко, то шепотом, то с воодушевлением, то совершенно спокойно, то в просто повествовательном, то в вопросительном тоне, и т. п., и каждый раз производить другое впечатление и вызвать другое настроение.
Но разве это слова? Разве это живая речь человеческая? Нет, это просто исходящие из человеческого рта звуковые экскреции или извержения, по своей словесной ценности стоящие ниже восковых фигур, намекающих все-таки на живых людей.
Из человеческого тела могут исходить разные звуки и разные звукосочетания. Но если они выходят даже изо рта человеческого, и если они даже совпадают со звуками и звукосочетаниями речи человеческой, они могут составлять слова и словосочетания только при непременном условии, что эти слова и словосочетания ассоциируются или сцепляются в человеческой психике с представлениями известного значения и подходят тоже под известные свойственные языку морфологические, строительные типы.
Некоторые «будетляне» гордятся тем, что они упразднили знаки препинания, упразднили правописание, упразднили слова в их общепринятом значении, упразднили смысл речи человеческой. Пусть гордятся, но мы им завидовать не станем.
Раньше мы слыхали россказни о «самодержавном народе». Теперь их сменили лозунги «самодержавного искусства», не стесняющегося ничем и разрушающего все, что попадет под руку. Своеобразное понимание «самодержавия», или, скорее, его смехотворной травестиции!
И. А. Бодуэн де Куртенэ, «Слово и “слово”», 1914
РИТОРИЧЕСКОЕ НАСТАВЛЕНИЕ
Прошу вас, развлекайтесь во время моего отсутствия, как вам вздумается. Позовите своих друзей; если захочется, свезите их за город. Старайтесь наслаждаться общением друг с другом.
Вот ключи от посуды с метафорами, олицетворениями и метаморфозами — да такими, что услышишь не каждый день.
Вот ключи от сундуков, где хранится метонимии и синекдохи.
Вот ключи от ларцов, где лежат мои драгоценные иронии.
Вот ключи, что отпирают все залы с гиперболами и чуланы с литотами в моем доме.
А этот маленький ключ — ключ от комнаты в конце нижней галереи. Открывайте все двери, берите, что хотите, но входить в эту маленькую комнату я вам запрещаю. И запрета моего прошу не нарушать, в противном случае вы всего можете ожидать от моего гнева. Там у меня эпитеты. А эпитеты — это черт знает что. Это вообще не тропы.
10 РИФМ К СЛОВУ «ЛЮБОВЬ»
Предлагаем вашему вниманию небольшой хит-парад рифмопар со словом «любовь», зафиксированных в поэтическом подкорпусе Национального корпуса русского языка.
10 место: любовь — кровь (175 рифмопар)
Первая фиксация:
«Крепит Отечества любовь
Сынов российских дух и руку;
Желает всяк пролить всю кровь,
От грозного бодрится звуку».
(М. В. Ломоносов, 1739)
9 место: любовь — вновь (117 рифмопар)
Первая фиксация:
«Надежда, верность нам и радость, и любовь
Тот день приводят в ум и представляют вновь».
(М. В. Ломоносов, 1751)
8 место: любовь — бровь (14 рифмопар)
Первая фиксация:
«Худо тому жити,
Кто хулит любовь:
Век ему тужити,
Утирая бровь».
(В. К. Тредиаковский, 1735)
7 место: любовь — любовь/Любовь (12 рифмопар)
Первая фиксация:
«Как долго ждет
Моя любовь ―
Зачем нейдет
Моя Любовь?»
(А. И. Полежаев, 1831)
6 место: любовь — свекровь (5 рифмопар)
Первая фиксация:
«...В эти лета
Мы не слыхали про любовь;
А то бы согнала со света
Меня покойница свекровь».
(А. С. Пушкин, 1824)
5 место: любовь — новь (4 рифмопары)
Первая фиксация:
«Старец нищий и старуха тосковали: где любовь,
Где земли, подъятой к счастью, нераспаханная новь».
(С. М. Городецкий. Лазарь (1912)
4 место: любовь — покров (3 рифмопары)
Первая фиксация:
«И злую в обществе судьбину всю твою,
Злодействие сосед, гонение несчастья,
Ужасны мятежи, бурливые ненастья,
Труды и подвиги и бедную любовь,
И как прибегнул ты пустыни под покров,
И странствие в лесах нам расскажи подробно».
(Ф. Я. Козельский, 1769)
3 место: любовь — морковь (2 рифмопары)
Первая фиксация:
«О, только б обручить любовь
Созвучьям ― опьяненным пчелам,
Когда кровавится морковь,
И кадки плачутся рассолом!»
(Н. А. Клюев, 1921)
2 место: любовь — проф. (1 рифмопара)
Первая фиксация:
«Любовь
Л.Ю.Б.О. В.
Любовь
Кровь
Любовь
Проф.».
(И. Л. Сельвинский, 1917–1925)
1 место: любовь — ковь (1 рифмопара)
«Первая фиксация:
Коих чувствия ― тираны,
Сладострастие ― любовь,
Уверения ― обманы,
Вздох и слезы ― хитрой ковь!»
(Н. П. Николев, 1795)
По хронологии — от самой ранней к самой поздней — наши рифмы-конкурсантки располагаются следующим образом:
— бровь (1735)
— кровь (1739)
— вновь (1751)
— покров (1769)
— ковь (1795)
— свекровь (1824)
— любовь/Любовь (1831)
— новь (1912)
— морковь (1921)
— проф. (1925).
СПОР О СТАРОМ И НОВОМ
— Знаете, я терпеть не могу, когда слово «форзац» произносят с ударением на последнем слоге, как сейчас принято. И не только потому, что я человек, получивший книготорговое образование. Просто жаль, что пропадает прекрасная рифма «фОрзаца — отъёрзаться».
— Да, но ведь взамен нее у нас — благодаря этой переакцентуации — появляется другая, даже более экспрессивная рифма.
О МУЖЧИНАХ И ЖЕНЩИНАХ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
Наше вялотекущее корпусное исследование произведений русской классической литературы, входящих в обязательную школьную программу, позволило сделать некоторые гендерные наблюдения.
Слово «мужчина» встречается в текстах 216 раз.
Слово «женщина» — 566 раз.
«Мужчине» приписываются следующие атрибуты: красивый, обрюзглый, мощный, наряженный, бравый, статный, черноволосый, зрелый, круглолицый, рябой, знатный, белокурый, храбрый, толстый, невысокий, жестокий, тоненький, сильный, дворовый, серьезный, высокий, умный («красивый» и «статный» — чаще всего).
«Женщине» — следующие: прелестная, падшая, ревнивая, умная, молодая, красивая, бедная, мерзкая, румяная, прекрасная, худая, добрая, бледная, слабая, толстая, чужая, маленькая («молодая», «прелестная» и «бедная» — чаще всего).
12 СТУЛЬЕВ — 12 СЛОГОВ
В фильме Леонида Гайдая «12 стульев» есть очень тонкое стиховедческое наблюдение, которое принадлежит именно создателям картины, а не И. Ильфу и Е. Петрову.
Мы видим (и слышим), что в то время как свою предназначенную для продажи на все случаи жизни «Гаврилиаду» Никифор Ляпис-Трубецкой пишет строго четырехстопным ямбом:
Страдал Гаврила от гангрены,
Гаврила от гангрены слег...
и т. д., —
дома, для души, любимой он читает стихи, написанные четырехстопным анапестом:
Непонятно зачем, почему, отчего
Я тебя повстречал ни с того ни с сего.
Я тебя повстречал и утратил покой
Непонятно зачем, неизвестно на кой.
Этот факт, кажется, косвенно подтверждает ту мысль, что трехсложные размеры в истории русской поэзии — благодаря преобладанию в них тонического начала (счет значимых выражений) над силлабическим (счет слогов) — оказываются более «поэтическими», чем двусложные. Неслучайно трехсложники и сформировавшиеся на их основе дольники так близки к народной песне, романсу и т. д.
https://www.youtube.com/watch?v=AZLRrA1aZkA
ЗВЕРСКАЯ СТОРОНА ДИТЯТИ
Николай Иванович Пирогов (1810–1881) был, как известно, не только выдающимся хирургом, но и попечителем Одесского (1856–1858) и Киевского (1858–1861) учебных округов, педагогическую деятельность которого высоко оценило потомство.
Вот, между тем, что Николай Иванович писал в статье «Отчет о следствиях введения по Киевскому учебному округу правил о проступках и наказаниях учеников гимназий» (1860):
«Отвергать, что и розгой можно действовать без вреда и даже удачно, значило бы отвергать факт. Правда, что эта мера требует в общественном воспитании, со стороны педагога, большого такта; но правда и то, что другие, более нравственные средства требуют еще более искусства, знания дела и такта. Я знаю по опыту, что это нелегко. Я 15 лет так воспитывал моих детей; но, и воспитывая их дома, как отец, я с большим трудом мог обойтись одними чисто нравственными мерами. А требовать от постороннего воспитателя терпения и заботливости отца — значило бы мечтать о восстановлении тех патриархальных отношений в общественном воспитании, которые и прежде существовали только на бумаге.
Телесное наказание можно еще назначить без большого вреда и без большого искусства, сообразуясь с одним свойством проступка; самый простой воспитатель может без труда различить в проступке ребенка проявление дикой, животной чувственности и прибегнуть к телесному наказанию, если не умеет владеть иным, лучшим средством. Но, чтобы употребить с успехом другие, нравственные меры, уже нельзя сообразоваться с одним только свойством проступка, а нужно знать трудное искусство индивидуализировать и очеловечивать зверскую сторону ребенка. Действие этих мер не так просто и однообразно, как действие розги на физическую сторону дитяти; оно до бесконечности различно и без умения приспособляться к каждому данному случаю может привести к результатам, совершенно противоположным с теми, которых желают достигнуть.
Но возможно ли в наших многолюдных гимназиях учителям, занятым официальными и приватными уроками, директору, занятому служебной перепиской, и инспектору, имеющему на руках до 500 и 600 учеников, входить во все тонкости индивидуализирования, даже если бы все наши педагоги и были как нельзя лучше знакомы с этим трудным искусством? А без этого к чему поведет уничтожение розги, исключения и все нравственные меры в деле общественного воспитания? Не к той ли же самой формальности, которая и теперь тяготеет над нашими учебными заведениями, да еще с прибавлением самых худых образцов; их нужно будет терпеть в училище во вред другим, из одного уважения к гуманному правилу, которое учредители сумели написать на бумаге, но не умеют исполнить на деле».
СИСТЕМНЫЙ ПОДХОД К ФРАЗЕОЛОГИИ
Да я тебя в глаза не видел,
в уши не слышал,
в руки не щупал,
в нос не нюхал,
в язык не вкушал, не отведывал, не смаковал.
ВОСПОМИНАНИЯ О ВОСПОМИНАНИЯХ В
Все как-то привыкли считать, что поэтический гений А. С. Пушкина ярко проявился уже на знаменитом экзамене в Лицее 8 (20) января 1815 года, когда он прочел в присутствии Г. Р. Державина стихотворение «Воспоминания в Царском Селе». Собственно, источником этих сведений являются слова самого Александра Сергеевича: «Наконец вызвали меня. Я прочел мои "Воспоминания", стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошел я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом... Не помню, как я кончил свое чтение, не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел обнять меня... Меня искали, но не нашли...»
Мы тут на каникулах решили перечитать «Воспоминания в Царском Селе» — и должны с прискорбием сказать, что в поисках истинно поэтических мест в этом тексте нас постигла такая же неудача, как и старика Державина в поисках его автора. Ниже несколько выбранных почти наудачу цитат с нашими краткими комментариями в квадратных скобках — судите сами:
— Навис покров угрюмой нощи / На своде дремлющих небес... [нависнуть хочется над, а не на]
— С холмов кремнистых водопады / Стекают бисерной рекой... [первый стих — чуть измененная цитата из оды Державина «Водопад»: желание польстить экзаменатору понятно и простительно, но выходит так, что в Царском Селе с описываемых времен произошли какие-то сдвиги тектонических плит, в результате чего ландшафт местности изменился до неузнаваемости]
— А там в безмолвии огромные чертоги, / На своды опершись, несутся к облакам... [возможно, следствие заявленного выше: чертоги, которые опираются на своды, несомненно рухнули]
— Воззрев вокруг себя, со вздохом Росс вещает: / «Исчезло всё, Великой нет!» / И в думу углублен, над злачными брегами / Сидит в безмолвии, склоняя ветрам слух... [тут Пушкин неожиданно пронзил мглу столетий и увидел Царское Село в наши неприглядные дни всеобщей невоздержанности]
— Вознесся памятник. Ширяяся крылами, / Над ним сидит орел младой... [сперва может показаться странным, что орел сидит над памятником, а не на нем; но если обратить внимание на то, чем занят этот представитель семейства ястребиных, вопрос исчезнет сам собой]
— О, сколь он для тебя, Кагульской брег, поносен! / И славен родине драгой! [любопытно, что эти и приведенные выше строки откликнутся в творчестве поэта намного позднее: «В глуши, измучась жизнью постной, / Изнемогая животом, / Я не парю — сижу орлом. / И болен праздностью поносной. / Бумаги берегу запас, / Натугу вдохновенья чуждый, / Хожу я редко на Парнас, / И только за большою нуждой».]
— И быстрым понеслись потоком / Враги на русские поля. / Пред ними мрачна степь лежит во сне глубоком, / Дымится кровию земля; / И селы мирные, и грады в мгле пылают... [ужасная картина! обратите внимание, что русская земля дымится кровью ПЕРЕД врагом; вероятно, Пушкин был невысокого мнения о человеколюбии нашего правительства; что, впрочем, справедливо]
— Сразились. — Русской — победитель! / И вспять бежит надменный Галл; / Но сильного в боях небесный Вседержитель / Лучем последним увенчал, / Не здесь его сразил воитель поседелый; / О Бородинские кровавые поля! / Не вы неистовству и гордости пределы! / Увы! на башнях Галл кремля!.. [похоже на новости Первого канала]
— Москва, сколь Русскому твой зрак унылый страшен! [это правда]
— Почто небесных Аонид, / Как наших дней певец, славянской Бард дружины, / Мой дух восторгом не горит? [пожалуй, чтобы разобраться в этом, нужно звать ширяющегося орла]
ПРА ШАПОЧКУ
Нельзя не сожалеть о том, что в русском изложении сказки о Красной Шапочке исчезает одна любопытная игра слов, встречающаяся и во французском, и в немецком первоисточниках. Речь идет о центральном обмене репликами между девочкой и волком, тело которого она критически изучает.
По-русски: «Бабушка, а почему у тебя такие большие руки? — Это чтобы крепче тебя обнять, дитя мое! — Бабушка, а почему у тебя такие большие уши? — А это чтобы лучше тебя слышать, дитя мое! — Бабушка, а почему у тебя такие большие глаза? — А это чтобы лучше тебя видеть, дитя мое! — Бабушка, а почему у тебя такие большие зубы? — А это чтобы скорее тебя съесть, дитя мое!»
По-французски: «Ma mère-grand, que vous avez de grands bras? — C’est pour mieux t’embrasser, ma fille. — Ma mère-grand, que vous avez de grandes jambes? — C’est pour mieux courir, mon enfant. — Ma mère-grand, que vous avez de grandes oreilles? — C’est pour mieux écouter, mon enfant. — Ma mère-grand, que vous avez de grands yeux? — C’est pour mieux voir, mon enfant. — Ma mère-grand, que vous avez de grandes dents. — C’est pour te manger».
По-немецки: «Ei, Großmutter, was hast du für große Ohren? — Dass ich dich besser hören kann! — Ei, Großmutter, was hast du für große Augen? — Dass ich dich besser sehen kann! — Ei, Großmutter, was hast du für große Hände? — Dass ich dich besser packen kann. — Aber, Großmutter, was hast du für ein entsetzlich großes Maul? — Dass ich dich besser fressen kann».
В русском — из-за иного образования терминов родства — не получается выстроить аналог французской или немецкой логической цепочки:
1) mère-grand — grands bras — grandes jambes — grandes oreilles — grands yeux — grandes dents;
2) Großmutter — große Ohren — große Augen — große Hände — großes Maul.
Наверное, переводчикам следовало сделать из бабушки прабабушку; тогда могло бы выйти так: прабабушка — праруки — прауши — праглаза — празубы. Древность свидетельствовала бы и о величине.
СВЕРХЧЕЛОВЕК
Если «Слово о полку Игореве» создано неким мистификатором XVIII века, то мы имеем дело с автором гениальным. Это ни в коем случае не развлечение шутника и не произведенное между прочим стилистическое упражнение литератора. Мы имеем здесь в виду не писательскую гениальность, хотя именно на нее нередко ссылаются защитники подлинности СПИ. Оценка этого рода гениальности слишком субъективна, и мы к ней не апеллируем. Речь идет о научной гениальности.
Аноним должен был вложить в создание СПИ громадный филологический труд, сконцентрировавший в себе обширнейшие знания. Они охватывают историческую фонетику, морфологию, синтаксис и лексикологию русского языка, историческую диалектологию, особенности орфографии русских рукописей разных веков, непосредственное знание многочисленных памятников древнерусской литературы, а также современных русских, украинских и белорусских говоров разных зон. Аноним каким-то образом накопил (но никому после себя не оставил) все эти разнообразнейшие знания, гигантски опередив весь остальной ученый мир, который потратил на собирание их заново еще два века. Иначе говоря, он сделал столько же, сколько в сумме сотни филологов этих веков, многие из которых обладали первоклассным научным талантом и большинство занималось этой работой всю жизнь. Это один из аспектов его гениальности: во столько раз он превосходил даже сильнейших из этих людей своей интеллектуальной мощью и быстродействием.
Но его величие не только в этом. Мы невольно сравниваем Анонима с нынешними лингвистами; но нынешний лингвист решает свои задачи в рамках уже существующей науки, сами задачи чаще всего уже известны. Аноним же действовал в эпоху, когда научное языкознание еще не родилось, когда огромным достижением была уже сама догадка о том, что собственно языковая сторона литературной подделки требует особого непростого труда. И он проявил поистине гениальную прозорливость: он провидел рождение целых новых дисциплин и сумел поставить перед собой такие задачи, саму возможность которых остальные лингвисты осознáют лишь на век-два позже. Например, изучением орфографических черт рукописей XV—XVI вв. лингвисты занялись лишь в конце XIX в. — а Аноним их уже изучил. Проблему славянских энклитик начали изучать только в XX в. — а Аноним ее уже знал. Тимберлейк изучил распределение форм типа «бяше» и типа «бяшеть» в 1999 г. — Аноним опередил и его. Выше мы обсуждали, среди прочего, малоизученную проблему нарастания ошибок при переписывании — Аноним и это продумал. И так далее. Сама постановка всех этих задач — даже больший научный подвиг, чем их решение.
… Аноним, конечно, должен был понимать, что никто из его современников не в состоянии даже отдаленно оценить всю ювелирную точность его работы: они вообще не придавали большого значения языковой стороне вопроса и совершенно не обладали соответствующими знаниями. Сторонникам поддельности СПИ ничего не остается, как допустить, что он решил вложить свою гениальность не в легкое дело обмана современников, а в сверхамбициозную задачу ввести в заблуждение профессионалов далекого будущего.
Ко всему этому неизбежно придется добавить безумную гипотезу о том, что Аноним с какой-то непостижимой целью (совершенно бесполезной для его замысла) выбирал в Задонщине отрезки для копирования не по содержанию, а по комплексу языковых параметров.
...Желающие верить в то, что где-то в глубочайшей тайне существуют научные гении, в немыслимое число раз превосходящие известных нам людей, опередившие в своих научных открытиях все остальное человечество на век или два и при этом пожелавшие вечной абсолютной безвестности для себя и для всех своих открытий, могут продолжать верить в свою романтическую идею. Опровергнуть эту идею с математической непреложностью невозможно: вероятность того, что она верна, не равна строгому нулю, она всего лишь исчезающе мала. Но несомненно следует расстаться с версией о том, что «Слово о полку Игореве» могло быть подделано в XVIII веке кем-то из обыкновенных людей, не обладавших этими сверхчеловеческими свойствами.
А. А. Зализняк, 2004
ВНУТРЕННЯЯ ФОРМА ТРУДОВОГО КОДЕКСА
Один российский руководитель любил сначала давать своим подчиненным доверенности на совершение разного рода действий, а затем эти доверенности отзывать. При этом он повторял: «Доверенность выдается тому, кому я доверяю», — актуализируя тем самым внутреннюю форму этого юридического термина. Нам кажется, что такое похвальное чувство русского слова может вообще быть очень продуктивной административной практикой. Ниже несколько первыми пришедших в голову примеров.
Отпуск — это когда тебя отпускают.
Зарплата — это плата за работу.
Аванс — это неизвестно что.
Болеть — это испытывать боль.
Должность — это долг.
Обед — это время для еды.
Выходные — это дни, когда надо выходить на работу.
Уволить — это отпустить на волю.
Руководитель — это тот, кто водит рукой.
Закон — это только начало.
ДЕСЯТЬ ОМОНИМОВ ОБЩЕГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
БРАНЬ ‘сражение’ и БРАНЬ ‘ругань’.
Слово общеславянское, родственно словам «оборона», «бороться». Второе значение производно от первого: ‘битва, драка’ > ‘ругань во время драки’ > ‘ругань’.
ВОРОТ ‘деталь одежды’ и ВОРОТ ‘поворотный механизм’.
В древнерусском языке слово обозначало шею, буквально — ‘то на чем вертится голова’. Обозначение этим словом какого-либо поворотного механизма тоже, видимо, очень древнее. Эти два значения находятся, таким образом, в отношениях метафорического уподобления. Гораздо позднее возникает новое переносное значение на основе метонимии: ‘шея’ > ‘вырез для шеи на одежде’ (значение фиксируется с XVI века).
ЛАВКА ‘скамья’ и ЛАВКА ‘магазин’.
Исходное значение — ‘скамья для сидения или лежания’. Сюда же относится диалектное «лава» — ‘мостки’, ‘настил’. Значение ‘помещение для торговли’ фиксируется с XIV века.
ЛИПА ‘дерево’ и ЛИПА ‘фальшивка’.
Первое слово общеславянское, второе известно, по крайней мере, с конца XIX века. Второе значение не развивается здесь из первого, но оба связаны с одним и тем же понятием и словом — «липнуть» (однокоренное с «лепить»). По предположениям этимологов, дерево так названо по своему «липкому» соку, а второе слово пришло из криминального мира, где или использовали «липкую» мазь для картежных махинаций, или «лепили» фальшивые печати на документы.
МИР ‘покой’ и МИР ‘вселенная’.
Начальным значением является первое. Второе значение предположительно развивалось так: ‘мир=покой’ > ‘мирная община’ > ‘община’ > ‘народ’ > ‘весь мир’. Ср.: «Интересно, что именно в славянских языках понятие ‟космос” выражается тем же словом, что и ‟всеобщий покой”; в других языках этого нет: английские ‟world” и ‟peace”, немецкие ‟Friede” и ‟Welt”, французские ‟monde” и ‟paix” не имеют между собою общего» (Л. В. Успенский).
ОПУШКА ‘обшивка’ и ОПУШКА ‘край леса’.
Этимологический корень тот же, что и в слове «пух». «Опушить» — оторочить мехом, впоследствии название «опушка» перенесено на край леса.
ПРОКАЗА ‘болезнь’ и ПРОКАЗА ‘шалость’.
В слове «проказа» корень «-каз-» со значением ‘вред, ущерб, пагуба’, ср. слова «исказить», «исчезать», др.-рус. «каженикъ» ‘скопец’. Второе значение развивалось по пути смягчения, примерно так: ‘вред’ > ‘пакость, поступок назло кому-либо’ > ‘шалость’.
СРЕДА ‘день недели’ и СРЕДА ‘сфера, окружение’.
Тот же праславянский корень в словах «середина», «сердце». Считается, что значение ‘средний день недели’ у слова «среда», или «середа», появляется под влиянием германского mittawëcha ‘среда’ (буквально ‘середина недели’, ср. современное немецкое Mittwoch). Новое значение развивалось метонимически: ‘середина’ > ‘то, что вокруг середины’ — на базе предложных сочетаний типа «в среду вступить». В конце XVIII века появляется «научное» значение слова «среда» («воздушная среда» и т. п.), а с 1830-х гг. «социальное» («общественная среда» и т. п.). Последнее значение возникает явно под влиянием французского milieu, которое точно так же значит ‘середина’ и ‘окружение, обстановка, совокупность условий’.
ТАЗ ‘сосуд’ и ТАЗ ‘часть скелета’.
«Таз» как посудина является тюркским заимствованием (ср. турецкое tas), причем в тюркских языках слово тоже неисконное. В русском языке известно как минимум с XVI века. Анатомический «таз» в словарях фиксируется в первой половине XIX века. Причиной наименования, видимо, служит форма тазовых костей.
ШАЙКА ‘банда’ и ШАЙКА ‘банная посудина’.
«Шайка»-посудина известна с XVII века, «шайка»-банда с XVIII. Этимология обоих слов спорна. Однако наиболее распространенным является предположение, что оба слова восходят к одному и тому же тюркскому слову, обозначавшему корабль. Развитие значений или метафорическое: ‘корабль’ > ‘посудина’, или метонимическое: ‘корабль’ > ‘разбойничий корабль’ > ‘ватага речных или морских разбойников’ > ‘преступная группа’.
ДЕСЯТЬ ОМОНИМОВ РАЗНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ
БАЛКА ‘брус’ — заимствовано из германских языков.
БАЛКА ‘овраг’ — или исконное, родственное слову «болото», или восточное заимствование.
БОР ‘лес’ — исконное, родственно слову «борода».
БОР ‘сверло’ — от немецкого Воhrеr ‘бурав’.
БОР ‘химический элемент’ — от позднелатинского borax в свою очередь арабского происхождения.
БРАК ‘семейный союз’ — исконное, от «брать».
БРАК ‘дефект’ — из немецкого через польское brak.
ГРИФ ‘птица’ — из немецкого, восходит к греческому γρύψ.
ГРИФ ‘официальная надпись’ — от французского griffe.
ГРИФ ‘часть струнных инструментов’ — от немецкого Griff.
КЛЮЧ ‘для отпирания’ — исконное, родственно слову «клюка».
КЛЮЧ ‘родник’ — исконное, родственно звукоподражательному слову «клюкать» ‘о журчании воды’ (откуда «наклюкался» ‘напился пьян’).
КОСА ‘заплетенные волосы’ — исконное, родственно слову «чесать».
КОСА ‘инструмент’ — исконное, этимологически родственно латинскому castrāre ‘отрезать, оскоплять’.
ЛАСКА ‘нежность’ — исконное, ср. чешское, словацкое láskа ‘любовь’, польское ɫaska ‘милость’.
ЛАСКА ‘зверь’ — исконное, но происхождение спорно, возможно, родственно латышскому luõss ‘блеклый, белесоватый, желто-серый’, то есть в основу номинации положен цвет.
ЛУК ‘оружие’ — исконное, родственно словам «лука», «излучина».
ЛУК ‘растение’ — древнегерманское заимствование.
НОРКА ‘маленькая нора’ — исконное, родственно словам «понурить», «нырять».
НОРКА ‘зверь’ — из финского или эстонского, где nirk ‘ласка’.
ТЬМА ‘мрак’ — исконное, дальними родственниками являются латинское tenebrae, французское ténèbres, испанское tinieblas ‘мрак’.
ТЬМА ‘множество’ — калька тюркского tuman ‘десять тысяч, мгла’.
В ЭТОЙ НОВОСТИ УЖАСНО ВСЕ
https://360tv.ru/news/obschestvo/chelovek-samoj-vysokoj-reputatsii/
ВЫДЕЛЕНО ЖИРНЫМ
Филологический кот Шрёдингера — это такой кот, состояние которого описывается суперпозицией разных состояний именно в тот момент, когда за ним наблюдают.