9048
Книжные обзоры, интересные статьи, новинки и старые книги, их авторы и владельцы. По вопросам сотрудничества @onlybars
Сегодня мы представляем книжный интернет-магазин ведущих российских издательств. С 16 по 19 октября каждая четвертая книга в этом магазине стоит 1 рубль на сайте https://book24.ru/
Всем клиентам интернет-магазина, оформившим в период проведения акции покупку четырех (и более) товаров из нашего каталога, будет подарена скидка в размере стоимости издания с меньшей ценой из заказа за вычетом 1 рубля. Здесь можно купить много и заплатить мало https://goo.gl/2N1LmQ
Только что вышло поразительное издание книги Р.Бредбери "451 по Фаренгейту". https://www.instagram.com/p/BY8U_dFAr2B/?hl=en&taken-by=charlesnypelslab Это издание не случайно - при 451 градусе по Фаренгейту воспламеняется бумага, кроме того, сама книга о том, как другие книги жгут по приказу сверху. Ленин больше ста лет назад, когда сидел в тюрьме, уже делал что-то похожее - писал молоком запрещённые тексты, читать которые было можно лишь подогрев страницу на свечке. Молоко подгорало и строчки проявлялись. Кстати, эта книга Бредбери уже выходила в форме большого спичечного коробка с настоящими спичками.
В целом стремление придать книгам и их содержанию художественную форму сегодня приобретает все больший размах. Так, французский художник-иллюстратор Лакомб делает трехмерные книги. Уже изданы «Пиноккио», «Мадам Баттерфляй» и «Алиса в Стране Чудес». Японский художник Ясуки Уно оформил сказку о Белоснежке в виде трехмерной книги с миниатюрами, где все фигурки не нарисованы, а вырезаны лазером.
Была выпущена и очень любопытная кулинарная книга. Ее страницы пусты, и, для того, чтобы рецепт проявился, книгу нужно запечь в духовке. Поэт Раймонд Квинау выпустил книгу своих сонетов (их всего 10) и разрезал каждый из них на тонкие полоски в одну строчку длиной. Чиная, можно комбинировать полоски в любом порядке (ритм стиха от этого не изменяется) и получать каждый раз новый стих, которых в сумме выйдет несколько миллионов. Авангардист Снуп Дога выпустил книгу песен «Слова-самокрутки» (Rolling Words), которая сделана из обычных листов для самокруток. Все листы легко отрываются, обложка сделана из конопли, а корешок выполнен в виде серной полоски, которые обычно наносят на борт спичечных коробков.
В Нидерландах недавно выпустили четыре объемные биографические книги «Geschreven Portretten» («Написанные портреты»). Каждая книга имеет вид головы известного человека, судьбе которого она посвящена (Анна Франк, Кадер Абдола, Луи Ван Галь, Винсент Ван Гог).
А американец Тим Бейкер создаёт обложки к книгам из аммонитов - окаменевших раковин вымерших гигантских моллюсков. Так что сегодня книги не только не вымирают - они обретают второе рождение в новых формах. Важно не только то, что напечатано, они как напечатано и издано.
Смерть сегодня тема двойственная. Притягательная и отталкивающая одновременно. Настоящую смерть выводят из обихода. Много лет прошло с тех времен, когда гроб с покойником выносили из подъезда и ставили на две табуретки, чтобы все простились, а затем по разбросанным елочным веткам несли в церковь под звуки полупьяного оркестра. Сегодня настоящие покойники незаметно исчезают из домов и больниц, зато смерть иллюзорная, виртуальная, живет на экранах и даже развлекает. В результате люди живут так, словно им не предстоит умереть и умирают так, словно никогда не жили.
Смерть пугает, пугает даже прикосновение к ней – не случайно фондов, помогающих онкобольным, в десятки раз меньше, чем фондов, помогающих детям. Смерть невозможно описать и нет четких понятий, в которых она атрибутируется. В целом вообще существует достаточно лексики для описания жизни, но очень мало для смерти. Боязнь смерти заставляет при ее описании язычески пользоваться эвфемизмами типа «отдать Богу душу». Однако без смерти невозможна жизнь – именно наличие смерти и делает жизнь жизнью. Смерть делает все настоящим, подлинным. В народной традиции бессмертный не считался живущим - пожелание жить вечно рассматривалось как оскорбление, как предложение удела вечного неприкаянного скитальца. У Свифта в Лаггнегге время от времени рождаются струдльбруги – бессмертные люди, которые являются самыми несчастными и презираемыми в государстве.
Важно и то, что смерти «вообще» не бывает – она всегда чья-то. Ею нельзя поделиться. Только твоя личная смерть, осознание личной смертности дает возможность понимания жизни Чужая смерть ничего не дает для понимания кроме того, что «все умрут, а я останусь», понимания того, что смерть не заключена изначально в природе вещей, что в результате некоего чуда можно и остаться. Смерть, конечность, имплицитно включены в жизнь – ведь все время что-то заканчивается навсегда. Мы привычно встретились со знакомым, не зная, что видим его в последний раз, последний раз уехали из какого-то места, последний раз прошли по той или иной улице – все это напоминание о личном финале.
Интересно различие в отношении к смерти в западном и отечественном менталитете. На Западе главный праздник Рождество, то есть рождение Христа, как человека в ЭТУ жизнь и поэтому смерть страшна, страшны ее формы. Отсюда такое акцентирование на страданиях и муках Христа, а вместе с этим и человека. Поэтому именно на Западе стала возможна эвтаназия – избавление от предсмертных мук. На Востоке, в России главный праздник Пасха – рождение Христа как Бога в ТУ жизнь, в вечность. Муки и смерть это инструмент, условие для дальнейшей жизни. Поэтому главная тема немецкой поэзии - смерть. Ничего страшнее быть не может. Главная тема поэзии русской – неволя, которая страшнее смерти. Если смерть не финал, то может быть нечто и более страшное. Случайно ли смерть мужского рода у немцев и женского у русских? Женщину труднее понять, но с ней легче договориться. Смерть не должна быть беспощадной, она должна быть сострадательной, даже смерть должна пожалеть много страдавшего человека и, поняв его, отступить – ведь туда не опаздывают, а здесь можно что-то и не успеть.
Разобраться с этими и другими вопросами поможет издание "Археология русской смерти». Это первый в России научный журнал посвященный death studies, в то время как на Западе этой теме больше сорока лет - старейший журнал Omega, посвящённый смерти, издаётся с 1970 года. "Археология русской смерти" выходит с октября 2015 года как в печатном виде, так и в pdf. В настоящий момент изданы четыре номера, все они тематические. Ниже приводятся обложки и содержание номеров.
О том, что современное образование умирает, сказано уже достаточно. Какие задачи решает сегодня школа? Убирает на полдня детей и подростков с улиц и из подъездов. Служит объектом, который родителям всегда можно обвинить в проблемах детей и тем самым снять ответственность с себя. Образования она не дает. Сегодня в школе не учатся, ибо учение это сложный и многоплановый процесс. В школе, как в бурсе Помяловского, учат. Учат даты и имена, чтобы попасть в ответы ЕГЭ. В результате побеждают самые усидчивые, самые дрессированные и натасканные, а не самые умные. Главная задача школьника не учиться, а отсидеть десять лет от звонка до звонка и за это поступить в ВУЗ, где мотать еще пять. Для чего поступать в ВУЗ, не знает почти никто, ибо целью стало само поступление, а не обучение.
Изменилось институциональное ядро сферы образования. Раньше основой образования было образовательное учреждение, а главным модулем классно-урочная система. Сегодня ядро образовательной системы – индивидуальная образовательная программа, а учиться можно где угодно и как угодно. Сегодня рынок труда во всем мире требует все меньше специалистов в каждой конкретной области и все больше всесторонне ориентированных людей, которые на ходу могут включиться в любой процесс и в состоянии так же на ходу приобретать конкретные знания.
Проблема эта касается всех, но родители упорно отдают своих детей в школы, перекладывая на последние ответственность за судьбу детей, хотя школы доживают последние годы. Что делать? Западный автор и новатор Салман Хан, написавший бестселлер «Весь мир – школа. Преобразованное образование» объясняет, что нужно делать, чтобы многое, наконец, изменилось. Почему не исчезают двухчасовые лекции, хотя сосредоточенность в восприятии информации достигает пика через 15 минут? Почему никто не обращает внимания на успешно реализованную еще 80 лет назад К. Уошберном концепцию полного усвоения материала, которая показала, что все дети способны справиться с любой темой, только им для этого нужно разное время. Салман Хан предлагает посмотреть на классно-урочную систему не как на данность, а как на инструмент, разработанный в определённое время для определённых целей и использующийся сейчас исключительно из-за инертности всех общественных институтов. Главный вопрос, который поможет посмотреть на систему образования свежим взглядом и избавиться от устаревших конструкций: зачем? Зачем нужны домашние задания? Зачем нужны экзамены? Зачем дети уходят летом на каникулы? Зачем существует возрастное деление на классы? Зачем всё многообразие человеческого знания поделено на предметы, связь между которыми детям не дают почувствовать? И вот оказывается, что летние каникулы достались нам от аграрного общества, когда вся семья была задействована в тёплые месяцы на сельскохозяйственных работах, а домашнее задание прикрывает изъяны традиционного урока, который не может обеспечить полноценное усвоение материала.
В книге подробно написано, как технологии, доступные всем в любое время, позволяют «очеловечить» образование, перевернув традиционный урок. Учителя задают «лекции» на дом, а «домашнее задание» — индивидуальная работа учеников — выполняется на уроке. Но интереснее представить себе модель образования будущего, которая может прийти на смену классно-урочной системе. Вот что предлагает Салман Хан: каждый учится в своём темпе, изложение материала учителем не занимает более 15 минут, обучение всегда активно. В школе должен быть один большой класс, в котором перемешаны дети разных возрастов. Для занятий в произвольном темпе, которые возможны с новыми технологиями, нет нужды делить детей на группы по возрасту или способностям.Идеальный класс в новой системе образования выглядит как огромное творческое пространство, где каждая группа занята своим делом. Воплощая эти идеи в жизнь, Салман Хан создал образовательный проект, нашедший поддержку в сотнях стран. Он рассчитывал не на департаменты образования, а на детей и взрослых и добился колоссального успеха. Стоит прочесть, чтобы понять – а нужно ли завтра заставлять ребенка идти в школу, которой уже нет.
Взаимоотношения человека и животных (и в целом человека и мира природы) сегодня кардинально перестраиваются. И это видно невооруженным взглядом – от собак, которых приводят и приносят в любые публичные места – от ресторанов до лекционных залов, до вездесущих котов. Активно переосмысляется роль животных и природы в нашей жизни – человек, отгородившийся от природы городскими стенами еще в Месопотамии, сегодня пытается снести их и восстановить утраченную связь в форме неодарвинизма, веганства или иппотерапии. Разумеется, возникает и литература. Английский поэт, художник, критик Джон Берджер, умерший недавно в возрасте 90 лет, сегодня пришел к нам в книге «Зачем смотреть на животных?» Еще в 1960-е годы он уехал во французскую деревню, где поселился в простом доме без удобств, за который платил заготовкой сена. Именно там он почувствовал единство с природой и проникся отвращением к глобализму. Его книга это сборник самых разных по жанру вещей – от наивных сказок про мышку, выпущенную в поле из мышеловки всего лишь для того, чтобы увидеть, как пленник осуществляет свою мечту о свободе, до рассуждений о почти человеческой жизни обезьян. Там же несколько очерков о значении трапезы в жизни человека и о философии поля. Обычного, заросшего травой поля, что, несомненно, будет близко большинству из нас, любящих странной, необъяснимой любовью широкие неубранные поля с полоской леса вдали и бескрайнее небо над ними.
Наиболее интересны его рассуждения о животных. Животные рождаются, у них есть сознание и они смертны. Всем этим они напоминают человека. Но они отличаются от него своей поверхностной анатомией (меньше, чем глубинной), своими привычками, временем и физическими способностями. Животные и похожи, и непохожи на человека. Глаза животного, смотрящего на человека, внимательны и настороженны. Оно может так же смотреть и на животных других видов. Для человека у него не припасено особого взгляда. Но ни один другой вид, кроме человека, не опознает взгляд животного как знакомый. Других животных взгляд схватывает. Человек же осознает себя, возвращая взгляд.
Животное внимательно рассматривает сквозь узкую бездну непонимания. Вот почему человек способен удивить животное. Но и животное — даже одомашненное — способно удивить человека. Он тоже смотрит сквозь бездну непонимания — похожую, но не такую же. И так всегда, куда бы он ни смотрел. Человек всегда смотрит сквозь неведение и страх. Поэтому когда на него смотритживотное, он видим так же, как сам видит окружающее его. Признание им этого и делает взгляд животного знакомым. И все же животное отличается, его никогда нельзя путать с человеком. Таким образом, животному приписывается власть, сопоставимая с человеческой, но никогда с ней не совпадающая. У животного есть тайны, которые в отличие от тайн пещер, гор и морей обращены именно к человеку.
Отношение между ними прояснится для нас, если мы сравним взгляд животного со взглядом другого человека. Между двумя людьми тоже пропасть, но над ней есть мост — язык. Даже если встреча между ними враждебна и безмолвна (даже если они говорят на разных языках), благодаря существованию языка по меньшей мере один из них, если не оба и взаимно, утверждается другим. Язык позволяет людям считаться друг с другом как с самими собой. Ни одно животное не утверждает человека ни позитивно, ни негативно. Оно может быть убито и съедено, и тогда его энергия добавится к уже имеющейся у охотника. Оно может быть приручено, и тогда оно будет обеспечивать крестьянина и работать на него. Нехватка у животного языка и его безмолвие всегда гарантируют наличие дистанции между ним и человеком, его отличимость от человека и его исключенность.
Надо сказать, что Берджер известен не только этой книгой – интересующимся искусством могла бы помочь его работа «Искусство видеть», где автор критикует традиционный взгляд на классическое искусство.
Ионеско не устает поражаться иллюзорной целеустремленности, с какой всё в мире говорится и делается. Тысячи людей снуют по улицам столицы – куда и зачем они идут? Какими важными задачами они заняты? Какой смысл может иметь вся эта лихорадочная активность? Без сомнения, каждый из нас задавался этими вопросами хотя бы раз в жизни и не мог не прийти к выводу, что это какое-то коллективное безумие.
Первая пьеса Ионеско была написана именно под впечатлением этого изумления по поводу невозмутимой естественности, с какой эти люди, живущие словно вымышленные лица, общаются между собой и по-видимому прекрасно понимают друг друга. Ионеско не только не понимает, но и все, делающие вид, что им что-то понятно, представляются ему тупицами.
Ибо только догадавшись о непонятности происходящего человек достигает полной меры доступного ему понимания. Поэтому Ионеско боялся понимающих читателей и зрителей. И это надо помнить, читая пьесы и книги Ионеско. Помнить, что он их писал не для того, чтобы что-то объяснить себе и другим, а чтобы поставить еще раз свои вечные вопросы, чтобы поместить человека в «вопросительное одиночество». Любое художественное произведение он в свою очередь читал как серию вопросов, как «архитектуру вопрошаний». В итоге Ионеско еще до чтения Хайдеггера и Сартра задал основной вопрос: почему вообще что-то есть? Ведь было бы «естественнее», если бы ничего не существовало.
Подступиться к Ионеско сложно – никогда не знаешь, откуда начать, чтобы все-таки прийти к концу, ведь его можно не только читать, но и смотреть. Хотя, скорее всего, мы никогда не узнаем, как сам Ионеско воспринял бы современные постановки его пьес – великие авторы, как правило, не узнают себя, когда кто-то воспроизводит их (так было и с Гоголем и со многими другими). Попробуем начать с его эссе «Почему я пишу» (https://ru-ru.facebook.com/bibikhin/posts/646342365465226) - в нем он многое объясняет, одновременно спрашивая.
#Книжнаяполка Полка с приличным подбором книг по князю Владимиру и Крещению Руси. Среди представленных изданий есть хороший сборник материалов конференции 1988 года в двух томах "Тысячелетие Крещения Руси", несколько аналитических работ, посвящённых житию Владимира, и, наконец, альбом "Отец земли Русской", вышедший к тысячелетию со дня кончины князя. Поскольку мы заговорили о князе и Крещении Руси, пользуясь случаем, следует сказать, что сегодня жизнь Владимира рассматривается только сквозь призму Крещения Руси, хотя он сделал немало и помимо этого, а основные дискуссии по поводу самого князя сосредоточились в последнее время исключительно вокруг места крещения - был ли Владимир крещён именно в Корсуни (Херсонесе) или где-то ещё. Так современная крымская политическая тема вторглась в историческую науку и каждый может догадаться, на какой позиции стоят современные "западники" и "славянофилы". Первые на том, что не в Херсонесе, вторые наоборот. Примечательно здесь то, что "западники", вопреки либеральной логике, пользуются очень старыми аргументами (столетним Шахматовым и его "Корсунской легендой"), а "славянофилы", сиречь, консерваторы, новейшими исследованиями. Это лишний раз подтверждает известную, вывороченную наизнанку, логику, в которой Петр Первый, вводя, как ему казалось, новшества, на самом деле восстанавливал старое, а современные либералы имеют много общего с ортодоксальными коммунистами (например, стремление к насилию). Возвращаясь к корсунской теме, следует признать, что современные исследования Л.Лебедева, М.Ю.Брайчевского, А.М.Ранчина, М.О.Арранца и других заставляют нас признать, что именно Корсунь есть место, где совершился ключевой поворот в жизни князя. Кстати, там находится один из старейших (год основания 1892), но активно развивающихся музеев России. К слову, завтра в заповеднике "Херсонес" открывается музей античной истории, который был закрыт последние 12 лет. Экспозиция, посвящённая истории античного Херсонеса охватывает период со времени его основания в V в. до н.э. до распада Римской империи в IV в.н.э. Возможно, одним из первых посетителей обновлённой экспозиции станет Путин. В целом же эту тему и сопряжённые с ней проблемы можно подробно рассмотреть с помощью приведённой выше книжной полки.
Читать полностью…
То есть не путеводители, а писатели, поэты, художники, философы должны вести нас к памятникам культуры. Так делали Гюго, Рёскин, Пруст, Белый, Флоренский и другие, так не делают (не могут) современные писатели и художники, ведущие нас в свой убогий, душный, узкий мирок, наполненный кляксами, матом и пустотой. Действительно, после Пруста не надо читать ничего об Амьенском соборе, кроме Рёскина, ибо и тот и другой собор поняли. Именно поняли, не изучили, не запомнили даты и сочетание фигур – они смогли его понять так, как мы без слов понимаем близкого человека. Именно поэтому, переходя к признанию в любви к Рёскину, Пруст отмечает, что основными вехами жизни Рёскина были не те достижения, что близки нам (сделал, успел, решил, заработал), а события интеллектуальные: в этот год он понял Абвиль, в тот год – Руан, в третий – что у Тициана больше благородства, чем у Рубенса и так далее. А что, можно попробовать – какой занятный выйдет календарь. В тот год я понял, что занят не своим делом, в тот - что никогда не любил, а в этом что все вокруг правы, когда говорят, что я идиот. Календарь пониманий и прозрений.
Разыскивая описанного Рёскиным маленького человечка на портале собора. Пруст показывает, как важна в общей картине крохотная и порой почти незаметная деталь – ведь люди чаще всего умирают не на войне под бомбами, в оттого, что отказало нечто совсем вроде бы незаметное. Пруст мастер точного наблюдения и филигранного раскрытия подробностей и эту небольшую книгу, конечно, лучше прочесть у портала Амьенского или любого великого собора, чтобы затем взяться за Рёскина (он скоро у нас здесь будет). Итак, Марсель Пруст. Памяти убитых церквей. М., 2017 год. Всего 128 страниц. Содержание на обложке.
В этом Арто был близок Мейерхольду, Луначарскому, Пиотровскому, но никто из последних со своими гамлетовскими экспериментами, комиссарством и мечтами о театрах-храмах не достигал таких вершин в страстях по театру, как Арто. При этом Арто ненавидел театр, который должен был лечить общество, вскрывать нарывы. Он считал театр религиозным средством спасения не только духа, но и плоти, средством воссоздания преображенной плоти, нащупывая тот путь, о котором говорил незадолго до него Н.Федоров. Надо ли после этого удивляться кощунствам, которые порой позволял себе Арто в отношении религиозных фигур и символов?
Антонен Арто вслух сказал о театре то, о чем многие боялись сказать, считая, что их сочтут сумасшедшими. Арто не боялся сумасшествия, он был сумасшедшим (но не в обычном понимании) и поэтому умер в доме скорби, став театральным Ферма для последующих поколений, которые пытались и пытаются решить его теорему, заставить театр и вообще вести жизнь, а не толковать ее, сделать быт бытием. Поэтому об Арто писали Сартр, Бланшо, Фуко, Деррида. Поэтому любой театр сегодня не может обойтись без него, ибо он мечта о театре, которого, скорее всего, никогда не будет, но каким он и должен быть.
Откуда мы все это знаем. Арто оставил нам по сути единственную книгу, книгу-манифест, в которой он пытался высказаться перед самим собой, заранее зная, что мы его не поймем. «Театр и его двойник» (М., 1993) книга универсальная. В ней он вывел формулу самоотречения – как вывести самого себя из обыденности мира, как превратить себя самого в театр. Она хороша тем, что вместо слова «театр» можно подставить «дело», «работа», «учеба», «отдых» и увидеть, как обыденные вещи меняют свои очертания, становясь впереди нас, окружая нас в технике «неистовой спонтанности», как говорил Арто. А что если попробовать? Если что, можно начать со статьи Мамардашвили об Арто, а потом перейти к первоисточнику.
Сегодня у нас очередная книга диалогов. Диалогов с Павлом Флоренским художницы Н.Симонович-Ефимовой. О такого рода книгах уже шла речь ранее и вновь следует отметить, что жанр диалога хорош тем, что вовлекает нас в давно состоявшуюся беседу, делает ее соучастниками. Важно и то, что участники беседы, как правило, не хотят произвести специально никакого впечатления, просто обсуждают вопросы, которые их интересуют и в этот момент очень хорошо проявляются истинные способности участников. В разговоре нельзя сымитировать ум, талант, аналитические способности – на имитацию просто нет времени.
И поэтому собеседники предстают именно такими, какие они есть, без чинов, званий, пиетета и прочего формального бремени, неизбежно сопровождающего громкие имена. А у Флоренского этого бремени было достаточно – священник, богослов, искусствовед, математик, филолог, биолог, философ… Человек необычайных, ренессансных дарований, с одинаковой легкостью он читал лекции во ВХУТЕМАСе и Московской Духовной Академии, знал восточную мистику и природу морских водорослей, дружил и общался и с Розановым и с Троцким и писал свои богословские труды так, как их написал бы поэт –символист. Он так обогнал свое время, что оно не смогло ему этого простить и отомстило. Он был уничтожен в 1937 году и до сих пор его наследие доходит до нас, как свет погасшей звезды, хотя бы в виде представленной книги.
Данная книга диалогов особенно ценна тем, что один из их участников, а именно Флоренский, не знал, что разговоры фиксируются и поэтому вел себя совершенно естественно, не позируя невольно, как делает любой из нас, зная, что его фотографируют. Три года, с 1925 по 1928 годы, во время встреч с Флоренским Н.Я.Симонович-Ефимова незаметно, на случайных листах бумаги, записывала его речь во время разговора. Либо делала это сразу после разговора, воспроизводя буквально многие фразы, а остальное передавая близко к тексту или хотя бы смысл.
Так, например, очень интересно замечание Флоренского о том, что бОльшую часть жизни человек не принадлежит себе: «Нам хочется, нам пишется, нам гуляется, но кто в нас это говорит – да и нет- не осязаемо и не можем ощутить». Свобода, по мнению Флоренского, дается человеку изредка («акты свободы бывают как молния») и только в эти моменты человек сознает себя, делает осознанный выбор и жизнь совершает поворот. Очень полезно вспоминать в те минуты, когда кто-нибудь рядом митингует за «нашу и вашу свободу». Филигранно наблюдение, что «нельзя снять крест, чтобы потом не снять купол – тоже напоминает. Придется снять купол, потом конструкцию, потом кирпичи и все равно останется земля». Ну как тут не просчитать последствия очередной «реновации" в культуре, политике, градостроительстве. В древности и позднее, - отмечает Флоренский, - посуду часто украшали снаружи и изнутри и тем самым глубже понимали сущность вещей, сегодня же украшают только снаружи, поскольку современного человека интересует только внешнее. И так далее – не будем за вас читать книгу, тут каждый должен сам.
Много замечаний им обронено словно случайно, походя («греческое богослужение объединяет, католическое разъединяет», о соотношении разговора и позы «значительный разговор стоя, сидя значительность уменьшается», о том, что в славянском языке нет больших букв – все с большой буквы, о том, что в православной традиции запрещается чувственно представлять себе Бога и святых во время молитвы, но не запрещается представлять дьявола и другое), но вокруг каждого из этих замечаний можно выстроить разговор, спор, статью или даже монографию.
В результате получилась книга не для потребителя, а для производителя, как сказал бы В.Хлебников. Точные, глубокие наблюдения Флоренского это зерна, которые каждый может вырастить сам, домыслить, досказать, развить и тут уже все зависит от читателя.
Одним из лучших подтверждений парадоксальности российского менталитета является отечественная космическая программа. Да, именно так, если знать, из чего она родилась. Идеология «русского космизма» начала прошлого столетия является одним из самых невероятных мечтаний человека в истории. Отвергнув Бога и вместе с ним потусторонний мир, куда отправляются люди после смерти, идеологи русского космизма стали рассматривать окружающее нас мировое пространство как место жизни человека после всеобщего воскресения мертвых. Средством реализации этой задачи должно было стать централизованное мировое государство, то есть русский космизм был, помимо всего прочего, политической программой. Программой, которая предусматривала власть государства не только над жизнью, но и над смертью, государства, которое возвращало из небытия миллиарды умерших и включало их в программу переустройства мира.
Источником этих идей стали работы Николая Федорова - самого странного русского философа. Всю жизнь работавший библиотекарем, ходивший всегда пешком, раздававшим свои деньги нуждающимся, отказывавшийся фотографироваться (единственный его портрет сделан Л.Пастернаком тайно), Федоров своей «Философией общего дела» произвел огромное впечатление на современников, отчетливо ощущавших кризис традиционного христианства. Не случайно среди поклонников Федорова были Толстой и В.Соловьев. «Философия общего дела», главная работа Федорова (ее издание в 1982 году в СССР Андропов считал одной из ключевых ошибок своего правления) пропагандировала создание технологических, общественных и политических условий, которые позволили бы воскресить техническими средствами, воскресить во плоти, всех когда-либо живших на Земле людей. «Собрать из атомов», как говорил Федоров.
Федоров верил в тело и в технику, считая, что при идеальной организации государство сможет выполнять роль Бога – сделать людей бессмертными и счастливыми. Для этого нужно сделать людей … музеями самих себя. Работая в музее, он считал, что музей очень необычное заведение, само существование которого противоречит духу прогресса. Музей тщательно сохраняет вещи из прошлых веков, в то время как прогресс требует замены одних вещей другими. То есть музей это заповедник бессмертия. Поскольку человек это тоже вещь среди других вещей, то в принципе музейное бессмертие может распространяться и на человека. То есть бессмертие это не рай, для душ, но музей для человеческих тел. Не случайно последователи Федорова называли себя биокосмистами-имморталистами.
Отсюда рождается идеология (философия) русского космизма. Циолковский, Святогор, Енчмен, Богданов, Красин – все они в той или иной форме приближали всеобщее воскрешение – Красин в форме сохранения тела Ленина, Богданов в форме переливаний крови (от них он и умер) и «жизнестроительного» Пролеткульта, а Циолковский строя ракеты. Отголоски этих идей видны у Маяковского, Кандинского, Булгакова, Татлина, А.Толстого – кто читал «Аэлиту», «Собачье сердце», видел проект «башни Татлина», знает, о чем речь. Не случайно Б.Расселл отмечал сходство большевистской России и Республики Платона. Век русского космизма был недолог – молнии долго не светят, лишь вспыхивают на миг, как говорил Коржавин, - но он дал нам тот самый космос, которого никто теперь у нас не оспорит.
Представляемая здесь антология «авторов» русского космизма (М., 2015) с предисловием Б.Гройса дает представление о развитии идей русского космизма и в то же время о разнообразии его трактовок. Но, главное, он нам сообщает о способности людей мыслить грандиозными категориями, мечтать масштабно. Сегодняшняя эпоха это пикник на развалинах предыдущих мечтаний, проживание наследства, максимальное понижение планки - мечта о жизни во вселенной и полетах на Марс съежилась до мечты о жизни в «двушке» и поездок в лес на шашлык на «Логане». Сегодня нет мечты, мы не пытаемся взглянуть на себя хотя бы из 2063 года, а глядим максимум из конца нынешнего. Поэтому у космистов можно научиться мечтать.
Можно ли говорить сегодня о вере, о вечности, о любви так, чтобы это не казалось пошлым, ходульным, банальным, вычурным и неестественным? Наверное, если не вздыхать, не пошлить, не добавлять соли к тому, что уже посолено и не отнимать сладости у сладкого. Если не пытаться объяснить одну необъясненную категорию с помощью другой, еще более необъясненной. Попробовать отказаться от стандартов, почерпнутых из благочестивой литературы, похожей на гербарий – храниться будет вечно, но зачем? Неужели такая сухая вечность лучше чем цветущая сиюминутность? Ведь хорошо, когда что-то так быстротечно, как цветы, ибо быстротечность это интонация красоты.
Что же такое вера? Это возможность. Когда, по Канту, «30 талеров возможных не меньше 30 талеров реальных», то есть когда будущее неотделимо от настоящего, когда важна уже имеющаяся сущность. Разумеется, есть люди, которым важна не сущность, а присутствие, но все таки лучше, когда ощущение вещи опережает вещь, то есть когда есть вера.
Когда вера отменяет смерть – возникает Христианство. Сегодня принято его бояться, а оттого и насмехаться над ним – смех развенчивает, делает страшное нестрашным, легким. Засмеялся – и не надо понимать. Эта боязнь понятна - слишком велика разница между ним и нами, между их верой-любовью и нашей верой-доверием. Масштаб всегда страшит, а заурядность привычна и безопасна. Не хочется думать, что в этом мире все изначально прекрасно и гармонично – у нас есть разум и совесть, чтобы мы знали, как в этом мире жить, мы сыты и одеты и имеем сотни поводов для радости потому что сами все портим и не хотим сознаться в этом.
Отсюда же и отношение к людям. Если верить, что весь мир стремится к энтропии, то немудрено, что все вокруг против нас и «сначала было плохо, а потом все хуже и хуже». Ругань, попреки, претензии… Но ведь вполне возможно, что злоба, ворчанье или странности, на которые мы жалуемся, - это просто попытка открыть нам глаза. Даже если мы знаем порок, мы знаем его мало. Вы скажете: «Да, я вчера погорячился», - а другим ясно, что вы вообще злой. Вы скажете: «Что-то я перепил», - а другим ясно, что вы вообще пьяница. Взгляд свыше отличается от нашего тем, что он (Он) видит всех, а мы - всех минус один. «Мы недоумки, забавляющиеся выпивкой, распутством и успехом, когда нам уготована великая ирадость. Так возится в луже ребенок, не представляя себе, что мать или отец хотят повезти его к морю. Нам не трудно, нам слишком легко угодить».
Вера (любовь) позволяет слышать то, что не высказано, видеть то, что не показано, понимать то, что не явлено до конца. Флобер некогда заметил: «Как зримы эти дороги Испании, нигде не описанные Сервантесом». Нередко самые лучшие слова те, что еще не высказаны, самая глубокая любовь та, что не выразила себя ничем, кроме взгляда. Ведь то, что меня видит, что-то от меня ждет. Нужно только отозваться. Стремление к совершенству само собой истребляет частности, в любви все становится слаженным и гармоничным, возникает полнота. В любви можно участвовать или целиком или не участвовать вообще – иначе выйдет не «что-то», а «ничто».
То самое ничто, что сегодня, в отсутствие любви и веры, наполняет миллионы душ. Это самое ничто очень сильно, достаточно сильно, чтобы украсть лучшие годы человека, отдать их не услаждающим грехам, а унылому заблуждению бессодержательной мысли. Ничто отдает эти годы на утоление слабого любопытства, отдает их постукиванию пальцами, притоптыванию каблуками, насвистыванию опротивевших ничтожных мелодий. Ничто отдает их длинным, туманным лабиринтам мечтаний, лишенных даже страсти или гордости, которые могли бы украсить их, причем, окунувшись однажды в эти мечтания, слабый человек уже не может стряхнуть их с себя».
Для того, чтобы понять свою веру (а она, по Чехову, "хоть какая-то" есть у каждого), как и свою любовь, стоит взять сборник эссе Клайва С.Льюиса (Тюмень., 2016). Ощущение диалога не проходит на протяжении всей книги, а великолепный, в чем-то страстный язык, не дает отвлекаться. С этих эссе стоит начать путь к его «Письмам Баламута» чтобы уже никогда не прекращать их читать.
Проблема возраста сегодня актуализирована максимально. Можно сказать, что возраст сегодня это один из главных маркеров эпохи. Это ключ к успеху (молодость) и безвыходность (старость), это аргумент, это повод и предлог. Возраст это воплощенное в индивидуальности время. При этом мы часто не задумываемся, что для каждого возраста и даже для каждого социального страта существует свое время, которое вообще в линейке возраста ведет себя своеобразно. Сорок лет одного человека не равны сорока годам другого, с возрастанием человека время замедляется: возраст младенца меряется неделями и месяцами, возраст зрелого человека годами, возраст старика – десятками (ему пошел восьмой десяток). Время идет медленно для ребенка (от дня рождения до дня рождления вечность) и для старика, с годами сужается возрастной гандикап – каждый из нас может вспомнить, что такое для него, десятиклассника, был пятиклассник. Разница в пять лет смотрелась социальной и биологической пропастью. А ощущается ли разница между 70 годами и 75-ю?
Возраст определяет отношения с миром. Проблема ребенка в том, что он еще чужой в этом мире, старика – уже чужой. Пространство жизни, где все располагается рядом, не уничтожая друг друга, по горизонтали, начинает конфликтовать со временем, где одно идет после другого, каждый раз отменяя предыдущее. Этот конфликт человек проносит через всю жизнь. Сегодня время взаимооталкивания – старикам не нужны молодые, они раздражают как циничная насмешка над уже прожитой жизнью (вам время тлеть, а нам цвести), молодым тем более не нужны старики – они всем своим видом и даже выражением лица противоречат моде на молодость, позитив, драйв, искрометность. Государству не нужны ни те, ни другие – молодые опасны и непредсказуемы, старики бременят землю и пенсионные фонды. Все вместе живут как-то странно, не понимая, что жить друг без друга не получится в принципе, ибо молодость только и возможна там, где есть старость, она возможна «по сравнению с», что любая категория (молодость, богатство, знания, опыт) соотносительна и только так она и может существовать.
При этом можно родиться не в своем возрасте (примечательно, что Будда родился уже совершенным) и этот возраст останется стержнем, на который будет нанизываться вся остальная жизнь. Есть люди, которые, родившись молодыми, просто не могут стать старыми. Примечателен эпизод, рассказанный одним из приятелей знаменитого Башлачева – когда они учились в институте, то как-то сидели и представляли друг друга взрослыми и зрелыми. И только Башлачева, как ни старались, так и не смогли представить зрелым. Так и получилось – он «ушел с пира, не допив бокал вина» в 27 лет. Эксперимент поучительный и в чем-то пророческий, приоткрывающий какую-то завесу – попробуйте представить окружающих значительно старше, чем они есть и если с кем-то не выйдет, не говорите ему об этом.
Каждому возрасту присущи свои особые свойства. Любоваться нужно молодыми, а слушать старых, с возрастом остается все меньше тела и все больше духа. Каждый возраст строит свои особые отношения с вещами, с пространством. Сегодня эти отношения меняются и если в «Коте с сапогах» старшему доставался дом (мельница) а младшему кот и было жаль последнего, то сегодня, в эпоху нарастающего антропотока и мобильных домов многие сознательно предпочитают кота дому, то есть пространство.
На тему сложного соотношения бытия и возраста недавно вышла книга в модном сегодня жанре диалога «Бытие и возраст» (СПб., 2017) Два философа - К.Пигров и А.Секацкий, размышляют в свободной форме о соотношении молодости и старости, об архетипах возраста, о ритмах бытия и о роли образования в формировании возраста. Жанр диалога не должен смущать – ни хоть и говорят между собой, но поучаствовать можно, можно и поспорить. Там есть, что применить к себе и окружающим.
Наверное, сегодня в социальном и политическом пространстве существует мало столь привлекательных тем, как «теория заговора». Заговоры – большие и малые, краткосрочные и долгосрочные – формируют общественную повестку, экономические и политические дискурсы, используются как ключи для понимания самых разных проблем. Из наиболее «долгоиграющих» заговоров, о которых знают, все, можно назвать «Еврейский заговор» (вар. «всемирный заговор», «жидомасонский заговор», «мировое сионское правительство») «либеральный заговор», «олигархический заговор», «заговор Запада против России». Внешнее выражение этих заговоров мы видим то в «Протоколах сионских мудрецов», то в «Плане Даллеса», то в «Речи Тэтчер», то в «Завещании Горбачева» и в других «Мене, Текел, Фарес», таинственных письменах, источника которых никто не видел, но это никого не смущает. Вы же не пытаетесь отыскать семечко, после того, как из него вырос цветистый куст – вам достаточно последнего.
Откуда берутся теории заговора? Источник их отнюдь не в распаде сознания и деформации личности (хотя это объяснение самое простое и так и просится в строку). Можно обратить внимание, что они возникают в определенные периоды истории, маркируя слабость и относительную легитимность власти. Также как, например, самозванчество возникает как маркер окончательного обожествления царской власти после Ивана Грозного – самозванных князей не существовало. Теории заговора компенсируют недостаток власти и политической легитимности через обвинения оппонентов в заговоре и становятся, таким образом, завуалированным признанием в слабости. Мы слабы не потому, что нет сил, а потому что нам мешает быть сильными некая группа. В данном случае речь идет не только о политических сообществах. По аналогии с потестарными (негосударственными) государствами, нелегитимной властью может существовать и нелегитимное общество, близкое по своим характеристикам к толпе.
Теория заговора это по сути спор о легитимности, попытка лишить противную сторону легитимности, доказав, что она достигла власти путем заговора. Примечательно, что в российском социально-политическом пространстве топос заговора, как главный аргумент (самой теории заговора в России почти 200 лет), возник сравнительно недавно, сменив топос революции, как первопричины всех несчастий. Угроза «оранжевой революции» (Майдан, покрышки, марионетки на троне) сменилась угрозой «Запад против России» (санкции, риторика, подкопы и подкупы, DDOS-атаки). Возникают целые сферы, как, например, технологии и экология, где все больше проблем объясняются заговорами. Во многом это происходит потому, что корпорации, расширившиеся до такой степени, что не видно краев, обладающие астрономическими средствами и развивающие технологии «инстинктивно», просто потому, что возникли условия для их развития, становятся недоступны для понимания основной массы людей. Теория заговора в этих условиях становится ответом на невозможность понять, что происходит, как контролировать корпорации и то, что они делают. Это сознательное упрощение очень сложных процессов, приспособление их к своему уровню понимания и отведение от себя любой ответственности. Не ты виноват, не ты проиграл, не ты упустил – они довели, допустили, испортили, загубили. Отсюда же и простота и заведомая невыполнимость решений в духе «пусть хорошие люди убьют всех плохих и тогда все исправится». Теория заговора – проявление нездоровья общества (и тем более власти), опасный симптом, парализующий волю и выглядящий, как конец всех разумных аргументов.
Этой чрезвычайно актуальной и интересной теме посвящен последний номер журнала «Логос». Помимо аналитических материалом по рассматриваемой теме заслуживает внимания статья о гомеопатии, которую недавно запретили, а также исторические экскурсы в область российских заговоров типа козней иезуитов и инородцев. Они помогают понять генезис современного заговоротворчества.
Потребительские практики современной цивилизации заставляют потреблять отнюдь не только вещи. Потребляется пространство (туризм), время (сериалы, клубы), власть (Медведев, например, классический пример не власти, но «потребления власти») и, наконец, тело. Все изнурительные практики, направленные на похудение и трансформации себя являются именно примером потребления тела в консьюмеристской культуре, о чем писал еще Ж.Бодрийяр. Такое потребление неудивительно, ибо тело это то, что «под рукой», ближе всего и чем легче и нагляднее всего заниматься, это индикатор, по которому можно сегодня судить в целом об отношении людей к вещам, окружающему миру и даже к власти.
Вообще тело сегодня является ключевым концептом сегодняшнего бытия. Отсюда выстроилась и ценностная шкала – самое ценное в прямом и переносном смысле (то есть «продаваемое») это тело, самое ценное тело - молодое. Соответственно этой шкале вместе с практикой потребления тела возникли практики «телопроизводства», производящие тело без возраста (пластическая хирургия, ботокс, антивозрастные кремы и т.д.), которые бесконечно возвращают тело в «нормальное», то есть идеальное состояние. В связи с этим особое, фетишистское, почти мистическое значение приобретает гигиена, становящаяся формой инвестирования в собственное тело, которое становится настолько совершенным, что его можно без стыда демонстрировать окружающим. Поэтому стремление постоянно и максимально раздеваться на публике у самых разных категорий людей (визуально и словесно, в инстаграме, на пляжах и т.д.) – от «звезд» до обычной молодежи - наполнение телами разной степени обнаженности пространства СМИ свидетельствует не обязательно о распущенности, но связано с более глубокими процессами трансформации отношений к телу. В результате в здоровом теле уже не здоровый дух, а успешность и респектабельность.
Вокруг культа совершенного тела и молодости построено все – от индустрии фастфуда и развлечений до медицинских практик. Эпоху, когда главной социальной и культурной фигурой был взрослый, зрелый человек (дети и подростки были маленькие взрослые, они стремились скорее вырасти и стать такими, как родители, бабушки и дедушки), сменила эпоха господства и ценности молодости (теперь взрослые и пожилые усваивают подростковые привычки и практики - катаются на самокатах, развлекаются, красятся, одевают кроссовки и т.д.), когда дети и подростки не хотят взрослеть и остаются инфантильными до 30-35 лет. Отсюда недавно возникшие характерные субкультуры тамблер-герл и сэдбоев, точно отражающие эти перемены.
Проблеме «молодежного тела» посвящен малодоступный сборник «Pro Тело: молодежный контекст». (СПб., 2014). В нем представлены статьи о различных аспектах телесных практик молодежи – гигиенических, спортивных, пищевых, потребительских, о внутреннем конфликте молодого и зрелого тела. Сегодня на эту тему довольно немного работ и данная может послужить неплохим инструментом для самопознания. Кстати, нужно быть осторожнее со словом «молодежь» - старость начинается с того момента, когда в лексиконе появляется именно это словечко. Будем аккуратнее.
Недавно появился интересный канал @directorOOO, автор которого интересно моделирует отношения начальства и подчиненных в узнаваемых образах и категориях. Мы хорошо знаем, что идиотизм рядовых сотрудников часто намного превосходит глупость любого руководителя, но зато не так гротескно. А фразы "директора" наверняка покажутся знакомыми любому офисному работнику
Читать полностью…
О свободе мы все слышим сегодня ежедневно и ежечасно. На улицах и в кинотеатрах борются за свободу (раньше это делали на кухнях), пылающее поле битвы за свободу – Интернет, где можно бесстрашно, свободно, под чужим именем и аватаркой с козьей мордой, не выходя из дома, пинать уже уволенного чиновника или давно умершего исторического героя.
Но что такое свобода? Не вдаваясь в дефиниции «от» и «для», сразу отметим, что свобода это не цель, а средство. Инструмент. Свобода нужна для того, чтобы донести до других ту или иную мысль, поддержать общественное равенство (если я имею право говорить, то право отвечать имеют остальные), в конечном счете, делать мир и людей лучше.
Свобода неотделима от ответственности – моральной, религиозной, нравственной, гражданской, наконец, уголовной. Здесь важно понимать, что положение «свобода всегда делает правильный выбор» ошибочно в корне. Свобода неотделима от границ и норм, существующих в обществе не для того, чтобы подавить чью-то индивидуальность (так обычно думают подростки, но потом это проходит), а всего лишь затем, чтобы сделать общество предсказуемым. Как писал Г.Горфункель, нормы и границы есть «рутинное основание для повседневной деятельности… это поддержка и воспроизводство системы всеобщего взаимного доверия». Если бы этого доверия не было, то жизнь превратилась бы в ад.
В целом современный мир весь построен на границах и свободе, как средстве их соблюдения и удержания. Границы (в самом широком смысл) это пафос мира, непременная часть нашего понимания жизни и именно свобода, истинная свобода, дает это ощущение границы. В этом парадокс свободы. Почему сегодня несвободна «свободная» Европа? Именно потому, что она стремится к снятию всех границ. Главный пафос современного «свободного» общества в кардинальном снятии границ. Причем речь идет не о каких-то изживших себя границах, а о границах вообще, границах как таковых. Но без границ существовать нельзя, без границ не станет свободы.
Кроме того, когда открытость достигает максимума, она неизбежно ставит проблему границ на новом уровне и приводит к деградации свободы. Если современные общества эти границы не ставят, а лишь отменяют их (не отменив потребности в границах), то неизбежно появятся и уже появляются те, кто эти границы установит. Причем так, как им ближе и понятнее. Отсюда ИГИЛ, терроризм, радикализм, неофашизм, тоталитаризм. То есть границы устанавливаются насилием. Таким образом, «освободители» и «освобожденные» становятся взаимосвязаны и играют в игру, в которой нет победителей.
Современные социальные деформации, в ходе которых отменяются привычные категории и понятия, неизбежно затрагивают и понятие «свободы». Возможна ли свобода в условиях тотальной зависимости от Интернета, телефона, соседей, пассажиров, сотрудников? Если отмена свободы является важным шагом для дальнейшего движения вперед по цифровому потоку, нужно ли это делать? Да и вообще - если создать свободное общество так и не удалось, может быть, перестать говорить об этом и облегченно погрузиться с мир несвободы? Есть ли все-таки пространства свободы? Наука, искусство, философия, знание – могут ли они быть такими пространствами или же все равно мы остаемся даже там скованными предрассудками, стилями, канонами, чужим успехом и талантами?
В прошлом году вышел небольшой сборник «Философия свободы». (СПб., 2016), где участники решили притронуться к категории «свободы», зная, что нет такой философской системы, в которой предлагалось бы исчерпывающее решение проблемы свободы. Однако их это не остановило и они рассмотрели свободу с трех точек «история свободы», «теория свободы» и «практика свободы». Некоторые статьи очень полезны для самоопределения и прекращения спекуляций на тему «свободы слова» или «свободы совести».
#редкаякнига По выходным - редкие и необычные книги. В 1956 году в рядах советского партийного руководства возникла так называемая "Антипартийная группа Маленкова, Кагановича, Молотова и «примкнувшего к ним Шепилова»", которая попыталась сместить Н.Хрущёва с должности 1-Первого секретаря ЦК КПСС, то есть по сути с поста руководителя страны.
Конфликт был вызван хрущевских разоблачениями культа личности Сталина - все участники группы были старыми соратниками Сталина. После ожесточённой борьбы победил Хрущев. В июне 1957 года участники группы были выведены из состава ЦК КПСС, а затем исключены из партии, что было самым страшным наказанием для партийной элиты СССР.
В том же году постановление пленума вышло отдельной книжкой и было широко распространено. Но экземпляр, который представлен ниже, уникален - он принадлежал Л.Кагановичу, одному из членов "антипартийной группы" и содержит многочисленные возмущённые пометки "Ложь!", "Зачем?!", "Когда?", "Хрущев сам все устроил!". Завершается текст самоутешающей припиской "Н.С. (Хрущев) испугался нас, старых ленинцев!!!"
Кагановичу только и оставалось, что возмущаться - его карьера, как государственного деятеля, была в результате этих событий завершена. Несмотря на многочисленные прошения, он так и не был восстановлен в партии, хоть и имел статус персонального пенсионера союзного значения с соответствующими привилегиями. Писал мемуары и умер, пережив всех своих врагов, в 97-летнем возрасте за несколько месяцев до распада страны, в руководстве которой он находился с первых дней ее существования.
#Книжнаяполка Сегодня на нашей полке часть книг книжной серии "Потаённая русская литература". Серия выходила с 1992 по 2010 год и включает в себя 38 книг. Представленные на полке книги представляют собой наиболее интересную и научную часть серии. Проблема в том, что, похоже, в нашем интеллектуальном пространстве невозможно коснуться обсценной темы, не скатившись хотя бы отчасти в настенную туалетную живопись и излюбленную лексику "современного искусства".
То же самое произошло и с серией - среди серьёзных научных работ на темы, которые ранее почти не обсуждались, но знакомы всем, мы видим низкопробного графомана Армалинского с якобы обнаруженными непристойностями Пушкина, Баркова, которым уже 20 лет не могут начитаться наши отечественные постмодернисты, хотя "произведения" оного вообще не несут в себе ничего, что бы могло служить предметом серьёзного анализа - вот уж где нет ничего нового под солнцем. Однако, к счастью, таких книг в серии не большинство. Среди же остальных книг серии заслуживают внимания
- Русский эротический фольклор: Песни. Обряды и обрядовый фольклор. Народный театр. Заговоры. Загадки. Частушки. М., 1995.
- Анти-мир русской культуры: Язык. Фольклор. Литература. Сб. статей. М, 1996.
- Секс и эротика в русской традиционной культуре. Сб. статей. М., 1996.
- Жельвис В. Поле брани: Сквернословие как социальная проблема в языках и культурах мира. М., 1997.
- А се грехи злые, смертные… Любовь, эротика и сексуальная этика в доиндустриальной России (X — первая половина XIX в.) (сб. материалов и исследований). М., 1999.
- «А се грехи злые, смертные…»: Русская семейная и сексуальная культура глазами историков, этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX — начала XX века. Сб. материалов и исследований. Кн.1. М., 2004.
- "А се грехи злые, смертные…»: Русская семейная и сексуальная культура глазами историков, этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX — начала XX века. Сб. материалов и исследований. Кн.2. М., 2004.
- "А се грехи злые, смертные…»: Русская семейная и сексуальная культура глазами историков, этнографов, литераторов, фольклористов, правоведов и богословов XIX — начала XX века. Сб. материалов и исследований. Кн.3., 2004.
- Ранкур-Лаферьер Д. Русская литература и психоанализ. Сб. монографий и статей. М., 2004.
- "Злая лая матерная…» Сборник статей. М., 2005.
- Лащенко C. K. Заклятие смехом: Опыт истолкования языческих ритуальных традиций восточных славян. М., 2006.
- Кабакова Г. И. Антропология женского тела в славянской традиции. М., 2001.
- Борисов С. Б. Мир русского девичества: 70—90 годы XX века. М., 2002.
- Рукописи, которых не было: Подделки в области славянского фольклора. М., 2002.
- Русский школьный фольклор: От «вызываний» Пиковой дамы до семейных рассказов. М., 1998. (См. Содержание на фото)
Последняя книга вызовет несомненный интерес почти всех, кто учился в школе. В ней тщательно собраны, систематизированы, изучены и прокомментированы все формы хорошо знакомого нам школьного фольклора и самовыражения. От хрестоматийного призыва "Пусть стены нашего сортира украсят юмор и сатира" до сакраментальных стихов, начинающихся словами "Маленький мальчик на лифте катался..." или "Дед Митрофаныч присел на пенёк..." (продолжение большинству подскажет генетическая или обычная память). Для многих читающих, возможно, станет удивительным, что даже эти явления становятся предметом изучения, но для науки нет ничего случайного. Возникновение таких фольклорных жанров маркирует эпоху и становится источником по настроениям той или иной среды. Ниже приводится содержание книги.
#Книжнаяполка О войне сегодня выходят тысячи книг. И чем дальше от нас война, тем меньше им можно доверять. И дело не только в ужасающем научном качестве работ - проблема в том, что в этом пространстве появляется все больше фальшивок, фейков. Публикуются липовые документы, фальшивые фото военных ужасов. Ко всему этому примешиваются идеология, пафос, стремление настойчиво доказывать аксиомы, не замечая того, что действительно требует внимания. Человеку, только вступающему на это поле, чрезвычайно трудно разобраться и понять, что действительно стоит читать, а что всего лишь выброшенные деньги и потраченное впустую время.
В предместье Берлина Карлсхорст, в здании, где была подписана капитуляция, работает музей и научный центр "Берлин-Карлсхорст". Уже много лет они выпускают тематические издания, посвящённые различным аспектам войны. Эти издания похожи на альбомы и отличаются высоким качеством полиграфии и великолепным подбором фото. Каждому изданию предшествует серьёзная научная статья. Книги выходят на двух языках. Ниже список основных изданий:
1. Хандогин - Военные фотографии из Карелии и Ленинграда 1939 - 1944 г.
2. Капитуляция Германии май 1945 г.
3. Быт российских солдат в Германии. Снимки военного фотографа Владимира Борисова 1990 – 1994 гг.
4. Наши русские – наши немцы. Представления о другом в 1800– 2000 гг.
5. Дом в Карлсхорсте – история на месте капитуляции.
6. Искусство на заказ Борис Игнатович. Фотографии 1927-1946 гг.
7. Зона обстрела Битва на Зееловских высотах в 1945 году.
8. Следы войны Портреты немецких и русских ветеранов Мартина Хертрампф.
9. Триумф и боль. Советская и постсоветская память о войне 1941-1945 гг.
10. Блокада Ленинграда в 1941-1944 гг.
11. Память о Сталинграде. Сталинград в немецкой и российской памяти.
12. Трофеи. Военнопленные в немецкой и советской фотографии 1941-1945 гг.
13. Маша, Нина и Катюша. Женщины-военнослужащие.
14. По одну и другую сторону фронта. Михаил Трахман. Военная фотография 1941-1945 гг.
15. Москва в военные 1941-1945 годы
16. 22 июня 1941 года: на изломе.
17. Документ и конструктивный образ. Аркадий Шайхет: Фотография от НЭПа до Великой Отечественной
18. Полевая почта с фотографиями. Заснятые впечатления о войне 1939-1945 гг.
19. Родина и фронт. Иван Шагин. Военная фотография 1941-1945 гг.
20. Берзарин Николай Эрастович, генерал-полковник, комендант города (Берлин)
21. Поля смерти. Места уничтожения людей в войне против Советского Союза.
22. На Берлин. Тимофей Мельник, Военная фотография 1941-1945 гг.
23. Сопереживающий объектив. Михаил Савин, Военная фотография 1941-1945 гг.
Особый интерес из списка представляют, на наш взгляд, книги "Следы войны", "Триумф и боль", "Трофеи", "Полевая почта", "Поля смерти". Портреты ветеранов войны сопровождаются короткими и откровенными воспоминаниями с "той" и "другой" стороны, фотографии из полевой почты фиксируют повседневную картину жизни фронта с обеих сторон, а "поля смерти" страшны именно тем, что невозможно представить, что на этих мирных полях были убиты тысячи людей, а вот в таком тихом озерце, за которым видны современные многоэтажки, когда-то мыли машины-душегубки (газенваген). В целом на страницах этих книг настоящая война во всей её откровенной очевидности. В России эти книги, к сожалению, почти не встречаются.
Об Эжене Ионеско сегодня говорят и спорят лишь искушенные театралы, хотя он не только драматург, для всех же остальных Ионеско лежит в координате между «что-то слышал» до «слышу первый раз». Те же, кто, заразившись случайным интересом, пытаются проникнуть в него глубже, непременно натыкаются на ставшее идиомой выражение «театр абсурда» и тут все становится якобы понятно. И Ионеско в интеллектуальной «табели о рангах» помещают либо в разряд «современное искусство», либо в разряд «лохотронщиков от культурки», что, в принципе, одно и то же. Упрощение, подгонка под шаблоны – беда современной эпохи. И ничего, если бы дело касалось только Ионеско, он это снесет. Хуже, что и себя самого человек часто видит только сквозь призму шаблонов. Впрочем, как говорил Аввакум, «на первое возвратимся».
Ионеско, на самом деле, тем и интересен, что «не вмещается в шляпу», как Россия генерала Чарноты, особенно если помнить, что у слова «шляпа» сегодня несколько значений. Еще в молодости, занимаясь литературой, он показал себя человеком, который способен сомневаться глобально и мыслить масштабно – в своих литературных эссе он взял и просто усомнился в литературе, как таковой (можем ли мы сегодня себе позволить усомниться в человечестве или вселенной? Не можем уже давно, хотя когда-то получалось). Ведь если Бог есть, литература ни к чему, если же Бога нет, какой смысл заниматься литературой? Тем не менее глубокий след на всем его творчестве оставила именно литература - маленький рассказ Кафки «Кулак» о том, как строители вавилонской башни, дойдя до третьего этажа, начали ссориться из-за разделения труда, удобств ночлега и мало-помалу забыли среди споров цель своих усилий, а со временем и вовсе забросили строительство к огорчению и негодованию Бога.
Так, замечает Ионеско, кончается всё в человеческой истории. Вроде бы кто-то собирался в ней что-то сделать, задумывал, перекраивал, но первоначальные цели всегда подменялись другими, ничтожные разногласия разрастались до всеобщего раздражения и взаимная распря в итоге окаменевала в форме совершенно иного, нежели задумывалось, нежеланного порядка. В его киносценарии «Ярость» маленькое недовольство одного из персонажей заражает всех и без видимой причины переливается в вакханалию всеобщей ненависти (назовём это феноменом "трамвайной ссоры"). В итоге, как считает Ионеско, любое целенаправленное действие рано или поздно разрушается вспышками страстей, а всякий порыв кончается пустотой, скукой и кладбищенским покоем.
Для Ионеско мир всегда балансирует на грани гибели (как это похоже на мироощущение многих и многих сегодня), все зыбко и ненадежно, в любой момент неведомая другая реальность может вторгнуться в него и тогда все кончено. В одном из видений Ионеско мир сначала застывает, недаром уже и сейчас людьми овладевает ледяная бесчувственность, потом яростный жар растапливает глыбы льда, мир окутывается непроглядной оболочкой паров, которые со временем рассеиваются, и под сияющим голубым небом не остается и следа всего того, чем некогда волновалась земля.
Успокоиться можно только в бессмертии (здесь мы должны вспомнить и Антонена Арто и Николая Федорова и все поиски футуристов и биокосмистов), иначе люди будут продолжать ненавидеть или убивать друг друга, втайне компенсируя этим свое вечное отчаяние и страх. «Каждый ненавидит в другом того носителя смерти, каким является сам». Убивая другого, человек символически убивает саму смерть, но своего положения этим не исправляет. Над этим стоит подумать.
#Книжнаяполка Сегодня в нашей рубрике полка из книжного магазина Веймара с последними немецкими книгами, посвящёнными 500-летнему юбилею Реформации. Реформация была сложным, многосторонним явлением, включавшим в себя не только религиозные реформы, но и политическую, социально – экономическую и культурную трансформацию прежде всего европейских обществ. К сожалению, у нас сегодня невозможно представить такой палитры книг по Реформации, хотя осмысление реформационных процессов особенно необходимо сегодня - никогда ещё в истории предпосылки реформации 500 лет назад (новые формы хозяйствования, книгопечатание, религиозный кризис, трансформация социальных ролей и т.д.) так точно не совпадали с нынешними процессами - только место книгопечатания занял интернет. А это значит, что мы на пороге новой Реформации - осталось дождаться только нового Лютера. Одна из немногих книг, анализирующих эти перемены и прогнозирующих грядущие социальные и религиозные изменения уже рецензировалась в канале, но теперь самое время вернуться к ней вновь. /channel/Dumai/250
Читать полностью…
О Марселе Прусте мы уже говорили, будем говорить и все равно будет недостаточно, ибо если Мамардашвили написал о нем (отчасти с ним) свою «Топологию…», то нам еще многое предстоит … Прусту повезло родиться и жить в то короткое время, когда культура ненадолго стала гораздо ближе сердцу, когда появилось множество неравнодушных к ней душ. То есть их души не были равны в своей страсти к культуре, к соборам, статуям, картинам, книгам – каждый любил по своему и признавался в этой любви не так, как другие, иногда чужими словами (Пруст, например, словами Рёскина), но добавляя к ним свои чувства и свою интонацию. Все эти признания, собственно, и составили ту эпоху.
Это было время, когда уникальную готическую культуру Средневековья вдруг заметили. Увидели огромные соборы, стоявшие на площадях, порталы, нервюры, своды, витражи, арки, деамбулатории, выросшие из столетий, увидели себя рядом с впечатанным в вечность временем. Правда, для этого понадобилась трагедия – гибель статуй и соборов в годы Первой Мировой войны. Об этом начали писать и говорить Роллан, Батай, наконец Пруст. Гибель средневековых памятников словно подтверждала мысль Гюго о том, что гибель соборов неизбежна от рук адептов «цивилизации книг», то есть современной цивилизации. А ведь Первую Мировую войну развязали, в значительной степени, интеллектуалы. То есть воплощение цивилизации. Именно тогда Пруст написал несколько эссе, составивших сборник «Памяти убитых церквей», сборник, ставший «входным порталом» громадного собора-романа «В поисках утраченного времени», который Пруст строил всю жизнь, как и положено по законам средневекового жанра. В этом сборнике речь идет не только о Средневековье – о Рёскине, которого Пруст боготворил, а также и о Рембрандте. Но главное, все-таки, соборы.
Для Пруста в своих открытиях самых разных сторон культуры Средневековья нет ничего случайного. Он поражен скоростью и техническими характеристиками автомобиля, в котором он передвигается и тут же автомобиль становится для него символом своего времени, воплощенного в технике, которое несётся прямо на собор и кому-то не выстоять. «Колесо управления (руль) весьма схоже с крестом освящения, который держат апостолы, стоящие у колонн Сент-Шапель в Париже», - отмечает он, - водитель держит руль так же, как средневековые фигуры на порталах держат символы своего ремесла – косу, охотничий рог или кисть". Через Рёскина и его «Амьенскую Библию» (в русском переводе ее нет, но читать ее через Пруста очень интересно) он рассматривает легендарный собор в Амьене, точно отмечая, что если Рёскина сегодня нет даже в могиле (то, что там есть – не он в любом случае), то мы всегда можем преклонить колени перед камнями Амьена, у которых Рёскин просил пищи для своей мысли и которые еще хранят в себе эту мысль. Действительно, если мы никак не можем нащупать свою дорогу, найти свой источник вдохновения, то почему бы не пройти той дорогой к тому источнику, который уже дал творческую жизнь и душу кому-то.
Антонен Арто… Сегодня это одно из тех имен, которым любят жонглировать безграмотные претенциозные постмодернисты. Ах, Арто, ах, абсурдистская эстетика, театр жестокости, разрушение случайных форм. А дальше как-то незаметно оказывается, что все это сказано лишь для того, чтобы не обижали Серебрянникова, который, де, прямой наследник Арто, а оттого должен быть посажен не в психиатрическую лечебницу, как последний, а на бюджет.
Больной и страдающий Арто стал символом своего больного и страдающего времени. Это была удивительная эпоха мистиков, визионеров, мечтателей, фантазеров, надорванных сиюминутных гениев, которые почувствовали, что небо ненадолго приоткрылось и туда можно войти, только надо подставить лесенку, стульчик, которыми становились кокаин, алкоголь, таблетки, восточная мистика, страсти и порок.
Для Арто такой лесенкой стал театр. Актер, режиссер, сценограф, он воспринял театр, как способ глобального переустройства жизни. На почве этой идеи он сблизился с сюрреалистами (без него не было бы и легендарных манифестов и «Андалузского пса» тоже не было бы) и из-за предательства сюрреалистами этой идеи он их покинул. Или они его выгнали – там трудно понять, кто был первым, но они оттолкнулись друг от друга и разошлись. Он влюбился в русский театр 1920-х за то, что театр в России стал религией и охладел к нему, когда понял, что это всего лишь постановки. Арто хотел, чтобы искусство стало не фактом искусства, литературы или сделки, а фактом судьбы. Он обожал крайности, обожал «изголодавшихся, больных, отравленных, мучеников языка» - Вийона, Достоевского, Бодлера, Нерваля, По. В поисках этих крайностей он увлекался тибетским буддизмом и индонезийским театром, предельную простоту которого он пытался смешать с бергсоновским интуитивизмом. В качестве главного инструмента он выбрал жестокость в самом широком смысле этого слова – жестокость разрушения привычной среды театра, где говорят и играют только актеры, и жестокость методов и приемов. Теперь заговорить должно было все окружающее зрителя пространство театра, паузы между словами становились важнее слов, непривычность, абсурдность действа должна была вырвать трусоватого обывателя, зрителя из его среды и сделать участником действия.
Лучше так, чем жестокость окружающей жизни, истоком трагедии которой Арто считал несостоявшийся театр. Вся боль и страдание мира есть несостоявшийся театр и исцелить его можно лишь введя театр в самую суть жизни. Собственно, это и есть индикатор – если театр способен угасить пожар души и тела, он настоящий. Он состоялся. И если до сих пор существуют болезни, страдания, муки, обреченность, то это лишь потому, что настоящий театр еще не состоялся, еще не начал существовать.
#редкаякнига По выходным необычные книги о необычных людях, вещах и явлениях. Сегодня книга о человеке, имя которого большинству читателей не говорит ничего. Мало того, и его имя и он сам могут показаться странными. Это Даши-Доржо Итигэлов. Он родился в 1852 году на территории современной Бурятии и несколько десятков лет изучал буддизм и тибетскую медицину в разных буддистских монастырях (дацанах), стал ламой (служителем) и преподавал буддистскую философию. В 1911 году он стал главой (Пандито Хамбо-ламой) буддийского духовенства Восточной Сибири и сделал очень многое для нужд буддистов подведомственной ему территории. А дальше начинается самое интересное. В июне 1927 года Даша-Доржо Итигэлов сел в позу лотоса, собрал учеников и дал им последние наставления, попросив взглянуть на его тело примерно через 75 лет. Затем он начал медитировать и, согласно буддийскому учению, ушёл в нирвану. Тело его было погребено в сидячем положении в кедровом саркофаге. В 1955 году саркофаг был вскрыт группой лам, которые убедились в неизменности состояния Д.Итигэлова и вновь погребли тело. В 1973 году процедура повторилась.
В 2002 году тело Д.Итигелова было извлечено в третий раз и перенесено в центр российского буддизма - Иволгинский дацан, который находится в 30 километрах от Улан Удэ. В дацане для тела был построен специальный храм, где Итигэлов, как считают буддисты, продолжает находиться в состоянии медитации. Сегодня практически каждый посетитель дацана может своими глазами увидеть Д.Итигэлова.
В процессе извлечения и переноски тела оно было тщательно изучено. Выяснилось, что белковые фракции имеют прижизненные характеристики. Суставы гнутся, отмечается пульсация мозга, меняется выражение лица, вес тела колеблется, как и температура тела - она бывает от 18 до 34 градусов. При этом никакого бальзамирования и иных манипуляций с телом не проводилось. В связи с этим тело Итигэлова стало предметом тщательного специального изучения, поскольку ничего похожего наукой не наблюдалось. Возник даже термин "феномен Итигэлова", которым обозначают исключительность данного явления, в мире проходят научные конференции и симпозиумы, посвящённые исследованию этого феномена.
Каждый может сам попробовать сформулировать своё отношение у данному явлению. Только не стоит отправляться на поиски информации в интернет - там из одного ресурса в другой кочуют ничего не объясняющие сведения из "Википедии".
Представленная выше книга труднодоступна, но на сегодняшний день это единственное подробное и тщательное описание данного феномена. Книга может быть полезна и тем, кто интересуется буддизмом в целом, так как Итигэлов был крупным ученым, автором почти двух десятков книг по философии буддизма. Его духовное наследие также рассматривается на этих страницах.
#Книжнаяполка Продолжаем рассмотрение присланных нам различных полок с хорошей литературой. Перед нами серьезная подборка "интеллектуального нарратива". Первая полка сверху (слева направо избранные работы) Маклюэн "Галактика Гутенберга" - классическая работа, необходимая для понимания того, как и почему печатное слово изменило цивилизацию и как сегодня электронное слово вновь меняет всю структуру общества. Рядом Б.Беттельхейм "Осажденная крепость" - книга, где сквозь призму мировосприятия ребёнка-аутиста раскрывается взгляд на мир и мировосприятие обычного человека. Психология на грани социологии и философии, один из немногих удачных опытов подобного рода. Беттельхейма вообще стоит читать, особенно "Просвещенное сердце" - ничего лучше на тему поведения человека в экстремальной ситуации (на примере концлагеря) на наш взгляд, написано до сих пор не было. М.Вебер, ф.Фукуяма и С.Хантингтон, надеемся, в рекламе не нуждаются - если кто-то хочет понять протестантскую этику, почему либерализм не победит и почему победит - им сюда. "Вехи/Из глубины" (приложение у журналу "Вопросы философии" - прекрасная была серия, кого только там ни издавали) это воспоминание о том, какая у нас в России некогда была философия, два сборника лучших российских интеллектуалов начала прошлого века. В первом они предупреждали до революции, что нас ждёт после революции, если мы не остановимся, во втором горько констатировали после революции, что о чем предупреждали, того и дождались. Оба сборника актуальны до сих пор.
Сборник статей Бодлера и "Искусство и мистификация" уже рассматривались в канале. Наконец Э.Берн - любопытный взгляд на взаимоотношения человека с самим собой, пособие, как найти в себе давно ушедшего вглубь времени ребёнка и он подскажет нам, как действовать или не действовать в той или иной ситуации. Если не делать из Берна апостола, а из его труда Евангелие (как делает, например, т.н. "Школа великих книг", один из многочисленных ныне интеллектуальных проектов) то есть шанс не стать сектантом, а сохранив объективный взгляд на вещи, разобраться в себе. Рядом с Берном опять Маклюэн "Понимание медиа" - если человек, имеющий отношение к СМИ, не читал эту книгу, он не должен иметь к СМИ отношения.
Вторая полка - ряд книг мы уже представляли здесь ("Книга как лекарство", "Будущее рассекречено"). Безусловно заслуживают внимания М.Кантор, В.Подорога, Г.Щедровицкий, М.Мамардашвили и З.Бауман - мы их знаем, чтим и так или иначе представим в своё время. Третья полка начинается серией книг по урбанизму и среди них стоит обратить внимание на Р.Флориду и Р.Сеннета. Работа последнего ("Плоть и камень") это чрезвычайно интересная попытка рассмотреть связь архитектуры и человеческого тела - как влияет отношение к последнему на первое. Дальше С.Зонтаг, Р.Барт, Ф.Кафка, П.Брюкнер, А.Люттвак, А.Пятигорский - их работы уже не прошли мимо нас, беседы об их книгах можно найти выше. Ждёт своей очереди лишь Г.Померанц, несколько книг которого видны справа. В целом же видно, что нам ещё есть о чем с вами говорить.
Марселя Пруста сегодня почти не читают. Его роман «В поисках утраченного времени» наводит своим объемом на клипообразных людей метафизический ужас, поэтому одолеть его смогли лишь немногие, а понять один лишь М.Мамардашвили. Французскую (да и русскую) литературу столетней давности от нас отделяет, казалось бы, немногое – интеллект и глубина, но этот рубеж сегодня для большинства принципиально непреодолим. Умствования утомляют, а глубина страшит, так как никто не умеет плавать. Тогда почти каждый писатель и поэт был философом, а многие философы поэтами и писателями (Пруст, Ростан, Рембо, Блок, Белый, Мандельштам, Соловьев, Флоренский). Сегодня же вместо философии Дугин, а вместо литературы Прилепин, напоминающие нам, как печная труба спаленной фашистами избы, что когда то на этом месте была философия и литература, было тепло и интересно, здесь можно было жить. Пруст был настолько монументален, что у него не было ни учеников, ни последователей – копии всегда мельчат оригинал и по-настоящему скопировать можно лишь то, что не имеет настоящей уникальности. Не случайно, согласно легенде, некоему художнику так и не удалось нарисовать портрет Христа – он был неизобразим до тех пор, пока сам не захотел этого.
Как истинный писатель своего времени, Пруст начал поиск «утраченного времени» с понимания, что такое литература и искусство. Он сразу отбросил «теорию искусства», считая, что произведения, в которых имеются теории, все равно что вещи, с которых не сняли ценник. Теория отрывает мысль от окружающего мира, встает между миром и человеком и поэтому он искал новую, символическую форму идей, заставлял состязаться между собой чувства и рассудок, в результате чего дождь начинал звучать посреди комнаты, а отвар обрушивался потопом посреди двора. Писатель у Пруста все время обгонял философа – сначала Пруст описывал ощущения и чувства, а затем по их следам пускал свой интеллект, анализируя все полутона чувств и ощущений, наслаждаясь собственной непредсказуемостью. Поэтому он ищет душу у Бога и рассматривает утреннее пробуждение, как ежедневное обретение личности, в результате чего даже всеобщее воскресение оказывается неким феноменом глобальной памяти.
Однако единственная форма вечности, в которую он безоговорочно верит, это вечность произведения искусства – Гомер, Аристофан, Вергилий, которых читают несколько тысяч лет, это и есть вечность. Таким образом, искусство становится формой религиозного спасения, а художники, музыканты, поэты играют в этой религии искусства ту же роль, что и святые в католицизме. Не случайно очень часто и те и другие аскеты, живут от озарения к озарению и очень много страдают.
Искусство воспринималось Прустом, как ковчег, из которого лучше всего виден мир, это вечное воспоминание, поиск того самого утраченного времени, которое надо обязательно потерять, чтобы пришлось искать. Потеря для Пруста не случайный, а сознательный акт. Потерять и забыть, чтобы утраченное время создавало контекст. Поэтому Пруст написал большой роман «Жан Сантейль», а затем сознательно потерял его, не стал публиковать (роман был найден только после смерти) и лишь осознав потерю, приступил к «Поискам утраченного времени».
В конце прошлого года вышел сборник «Марсель Пруст. Заметки об искусстве и литературной критике» (М., 2016), в котором были помещены работы Пруста, посвященные литературе и искусству. Эти работы так же предшествовали Главному Роману Пруста и могут рассматриваться, как сознательно «утраченное время». Книга ценна не только рассуждениями Пруста, но и статьей-предисловием М.Мамардашвили «Литературная критика, как акт чтения». Так возникает возможность сравнения двух равномаштабных величин, двух собеседников, находящихся в поиске друг друга. Мамардашвили, пусть это звучит смело, делает Пруста Прустом, задает масштаб, ибо если Мамардашвили написал о Прусте, а Лотман о Пушкине, значит, они действительно существуют, как литература и искусство. Ибо о современных «писателях» могут написать только «МК» и «Известия». Поэтому только такие работы об искусстве и литературе и должны быть.
#Книжнаяполка Сегодня в нашей рубрике хороший, во многом исчерпывающий подбор книг по старообрядчеству. Нижняя полка слева направо (выборочно) - большой чёрный том вместил в себя все материалы по Патриарху Никону (письма, бумаги и пр.) - ничего более масштабного по Никону никогда не выходило. Затем два выпуска "Никоновских чтений" - сборники материалов конференций по Никону. Можно также обратить внимание на два сборника "Старообрядчество в России" - они выходят регулярно и в них самые последние материалы по старообрядчеству. Любому, кто хоть когда нибудь захочет разобраться в старообрядчестве, не пройти мимо книги Зеньковского о старообрядчестве (светло-желтая) и могучего тома Зызыкина "Патриарх Никон, его духовные и канонические идеи" - это лучшее эмигрантское издание на эту тему. Дальше идут многочисленные сборники конференций и завершает полку большой красный том - одно из последних изданий материалов о Никоне, которое было выпущено в Нижнем Новгороде. Среди книг, лежащих сверху на полке, видна справа (белого цвета) работа М.Зеленогорского, посвящённая старообрядческому архиепископу Андрею Ухтомскому. Книга эта интересна тем, что написана ... ортодоксальным иудеем М.Гринбергом (перевод фамилии создал псевдоним). Гринберг был очень близок со многими деятелями старообрядчества в 1970-1980-х годах, среди которых были легендарный М.Чуванов, книголюб и председатель Рогожской общины и отец Евгений Бобков, яркий человек, интеллектуал и просветитель, которого называли "старообрядческим Александром Менем". Книга написана профессионально, на огромном количестве архивных материалов.
На верхней полке обращает на себя внимание первая книга слева "Эпистолярное наследие Никона", биография протопопа Аввакума в ЖЗЛ и, наконец, ещё одна классическая работа Каптерева "Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович", переиздание дореволюционной работы. Лучше этой книги по взаимоотношениям царя и патриарха не было ничего за последние сто лет. Остальные книги - сборники статей, московские и региональные и тексты Аввакума и других лидеров старообрядчества. Кстати, Путин вчера посетил Рогожскую старообрядческую общину и стал первым лидером России за 350 лет, который это сделал. https://rg.ru/2017/05/31/reg-cfo/putin-priehal-v-staroobriadcheskij-rogozhskij-duhovnyj-centr-v-moskve.html
#Книжнаяполка Практически полный подбор книг (даже с повторами изданий) академика, культуролога, историка, филолога, литературоведа Д.С.Лихачева. Справа первая книга синего цвета "Дмитрий Лихачёв и его эпоха" замечательная и подробная биография учёного в документах и фотографиях. Большой красный том "Русское искусство от древности до авангарда" это серия точных и глубоких очерков о разных аспектах русской культуры. Об этом же и следующие две книги "Русская культура". Вернее, книга одна, но два ее издания. Трёхтомник вмещает в себя все основные работы Лихачёва, "Поэзия садов" одна из лучших книг о садово-парковом искусстве России. Большой том "Воспоминаний" необходим каждому, кто хотел бы понять две трагических черты российского двадцатого столетия - Соловки и блокаду (Лихачёв пережил и то и другое). Причём воспоминания Лихачёва о блокаде одна из лучших и одна из самых страшных книг на эту тему. Там нет страстности, пафоса, вымученной скорби, менторства, то есть всего того, чем грешит большинство воспоминаний о блокаде. Есть хроника, жуткая в своём бесстрастии. Затем идут литературоведческие труды Лихачёва, среди которых "Текстология". Если хотите научиться читать и понимать тексты летописей и древнерусских письменных памятников, да и вообще тексты, то надо начинать с этой книги. Слева над книгой "Письма о добром" тонкая книжка с заклеенным скотчем переплетом. Это "Оборона древнерусских городов", книга на скверной бумаге, написанная и выпущенная Лихачевым и М.Тихановой в 1942 году в блокадном Ленинграде. Книга - памятник блокадникам, которые, умирая от голода и холода, находили в себе силы писать книги, картины и музыку, учиться, ходить на концерты. На станции метро "Новокузнецкая" каждый может видеть мозаичные плафоны, изготовленные художником В.Фроловым в блокадном Ленинграде (сам Фролов блокаду не пережил). Сверху (бело-голубая) лежит одно из самых последних изданий Лихачёва "Литература-реальность-литература". Начинать читать Лихачёва лучше с "Русской культуры".
Читать полностью…
- Христианин верил, что он центр мира, просвещённый человек знает, что его место на обочине мира.
- Кино и радиовещание больше не претендуют на статус искусства - это всего лишь бизнес, возведённый в статус идеологии.
- Стремление к единообразию в культурной сфере неизбежно приведёт к единообразию в политике.
- Смысл существования современных произведений культуры в том, чтобы гарантировать прочность системы, которую они сами и составляют.
- Современная культура подавляет любые попытки додумать что-то самостоятельно.
- Сегодня любой творческий порыв художника подчинен мнению безграмотного руководства.
- Угнетенные всегда относились к правилам, навязанным ими угнетателями, серьёзнее, чем сами последние - именно так себя сегодня ведёт аудитория телеканалов.
- Удовольствие превращается в скуку, поскольку, чтобы приносить удовольствие, развлечение не должно стоить потребителю никаких усилий, а потому обязано строго следовать по наезженной колее устоявшихся ассоциаций. У зрителя не должно возникать потребности мыслить самостоятельно: в предлагаемом продукте уже заранее прописаны все предполагаемые реакции при помощи сигнального кода.
- Конвейерное производство прекрасного больше не оставляет шансов безотчетному боготворению, с которым было всегда сопряжено восприятие красоты.
- Слияние культуры и развлечения выражается сегодня не только в форме вырождения культуры, но и в той же степени и в форме придания развлечению возвышенного характера.
Небольшую работу двух классиков - Макса Хоркхаймера и Теодора Адорно "Культурная индустрия. Просвещение, как способ обмана масс" (М., 2016) можно растащить на цитаты, каждую из которых (или в сочетании) стоит применять как противоядие, когда телевизор или интернет предлагает очередной "культурный продукт". Ее достаточно прочесть (тем более, что она очень небольшая) для того, чтобы понять, кто, что, зачем и почему предлагает нам ежедневно и ежечасно, соблазняя разницей форматов и бюджетов, захватывающими картинками и звонкими ударами по лицам, закадровым хохотом и вымученным слезливым страданием.
Она помогает стать самостоятельным в настоящем выборе, а не в выборе между Первым каналом и НТВ, отличить подделку от оригинальной вещи и не смеяться там, где все падают от хохота. В общем, сделать шаг к себе настоящему, а не симулякру, произведённому на культурном конвейере. Особую пикантность книге придаёт тот факт, что она издана "Гаражом" и "Ад Маргинем" - флагманами отечественного разрушения и искажения культуры. Скорее всего, издатели ее сами не читали, а если и читали, то не поняли, что речь о них. Этот парадокс давно известен - многие маргиналы от современной культуры не узнают себя в зеркале или на картинке (как животные или некоторые аборигены Африки), искренне считая, что они и есть просветители, а все остальные, не согласные с тем, что кусающийся на улице голый Кулик есть искусство суть туземцы и дикари, не тронутые цивилизацией. Может, это и лучше, особенно если ещё раз перечесть предложенного выше Клода Леви Стросса.