9048
Книжные обзоры, интересные статьи, новинки и старые книги, их авторы и владельцы. По вопросам сотрудничества @onlybars
Фото из альбома 1957 года. Встреча Ленина и Ворошилова с красноармейцами.
Читать полностью…
#редкаякнига В продолжение ленинской темы - редкий альбом фотографий Ленина, ценный тем, что это первый альбом его фотографий. Издан в 1927 году на двух языках - русском и французском (дала о себе знать дореволюционная традиция). Выполнен альбом прекрасно - большой формат, бумага высшего качества, иллюстрации прикрыты полупрозрачной калькой, на которой сделаны подписи. В целом это прекрасный образец советской полиграфии 1920-х годов. Альбом интересен тем, что содержит фотографии, которые больше никогда не встречались в других изданиях вплоть до конца 1980-х годов - фото с "врагами народа" Каменевым, Троцким, фото Ленина на смертном одре. Когда Ленин станет "вечно живым", его "смертные" фотографии исчезнут из всех печатных изданий о нем. Наконец, альбом содержит ряд фотографий, которые затем издавались, но в ретушированном и обрезанном виде, так как на них были все те же "нежелательные" персонажи (см. ниже)
Читать полностью…
После смерти Ленина в его память происходит масштабное переименование городов, селений, площадей, улиц, переулков, присвоение его имени предприятиям и организациям. Возникли предложения предложить руководству поселков и малых городов взять по одному беспризорному мальчику, воспитать его «в духе ленинизма» и присвоить фамилию «ИЛЬИЧ», заменить слово «рабочий» производным от «Ленин», переименовать воскресенье в «ЛЕНИНДЕНЬ» и посвятить его изучению ленинизма (т.е. налицо замена православного воскресенья на день, посвященный новому богу). Начинается широкомасштабная установка памятников вождю по всей стране (возникло предложение поставить на Красной площади Москвы стометровую статую Ленина). Выходят тысячи книг, посвященных Ленину, его статей и работ, становящихся новым священным писанием. «Мы просим, – обращались крестьяне через газету к руководству, – чтобы выпустили книжку о жизни и делах дорогого тов. Ленина и его заветы, чтобы эта книжка была бы нам заместо Евангелия». Во многих крестьянских избах фотопортрет Ленина нередко помещался в красный угол, рядом с иконами.
Когда началось создание мавзолея Ленина, газеты писали, что мавзолей должен превратиться в «место паломничества всего свободного человечества» и затмить собою святыни Мекки и Иерусалима. Лежащее в гробу «как живое» тело вождя производило на «верующих коммунистов» гораздо более сильное впечатление, чем его образ на картинах или плакатах. Мавзолей демонстрировал единство Ленина и партии максимально наглядным, магическим способом: новые партийные руководители стояли на трибуне Мавзолея, а под их ногами лежало тело основателя партии. Таким образом, мавзолей становился памятником и могилой вечно живого бога. Не случайно в советских газетах мавзолей называли «святыней», «неиссякаемым источником революционной энергии». Вокруг мавзолея начинают складываться ритуалы. К нему приходят космонавты перед полетами, молодожены в день свадьбы возлагают к мавзолею цветы.
После смерти Ленина его культ продолжает развиваться. Ленин преподносится как бессмертный, всепроникающий дух. «Ленин всегда живой. Ленин всегда с тобой. Ленин в тебе и во мне» пелось в популярной песне тех лет. В журнале «Огонек» в 1940-е годы предлагалось, если случилась семейная неприятность, не ладится дело на производстве, наступил упадок духа, придти в мавзолей или просто постоять у мавзолея на Красной площади и депрессия уйдет, проблемы решатся. В рабочей среде родилась традиция приносить к мавзолею записки с просьбами и жалобами к Ленину (так же как сегодня верующие оставляют на могилах святых записки с молитвами и прошениями). Возникают «святые места», связанные с жизнью и деятельностью Ленина. В каждой воинской части, на каждом заводе, в каждом колхозе и совхозе устраиваются «часовни» - ленинские комнаты, «красные уголки», само название последних отсылает нас к «красным углам» изб, где был киот с иконами.
Об этом любопытнейшем феномене можно еще долго говорить, но лучше обратиться к едва ли не единственной работе, посвященной данному явлению. Это книга американской исследовательницы Н.Тумаркин «Ленин жив. Культ Ленина в Советской России». (СПб., 1997). Достоинство этой книги в том, что она не похожа на американское кино о России, эдакая поп-этнография с медведями в ушанках с кокардами и крестьянскими избами, увенчанными церковным куполом. То есть, написана серьезно, на очень большом материале. Разумеется, наловить внимательным взглядом каких-то мелочей можно, но, тем не менее, данная книга хорошее начало для дальнейшего движения вперед, к пониманию квазирелигиозной феноменологии советской эпохи в целом (речь идет, в данном случае, прежде всего о ранних периодах истории СССР).
У истоков каждой новой эпохи обычно стоял человек, личность которого обозначала вектор развития наступающего времени, задавала ее координаты и масштаб. Августин Блаженный обозначил переход от человека античности к человеку Средних Веков, Декарт создал человека Нового времени, Кант встал у истоков человека времени новейшего, Хайдеггер стал «последним философом» прошлого столетия, подведя черту под классической философией.
Шарль Бодлер, французский поэт и Enfant terrible своего времени, обозначил начало эпохи модерна, о которой мы говорили совсем недавно, и закрыл последнюю страницу эпохи Просвещения. Да, она еще продолжалась, но это было уже только содержание и список использованной литературы.
Модерн был временем, когда все писали и рисовали хорошо. Когда все вдруг научились это делать, когда сама среда отбрасывала все неталантливое, среднее, невнятное. Когда порок стал притягателен, а смерть блаженной и ожидаемой. Все чувства вдруг обострились и романтики и мечтатели того времени, ненадолго научились описывать свою любовь, ненависть, ужас, тоску и скуку так, как никто с тех пор не мог ее описать. Бодлер сумел ближе всех подойти к краю пропасти, он пустил свою душу паломничать по безднам, беспутью и дебрям, и когда она возвращалась в тесное тело израненная, одичалая, обессилевшая, с пустой котомкой, он писал то, что она говорила ему.
Когда на горизонт, свинцовой мглой закрытый,
Ложится тяжкий день, как тягостная ночь,
И давят небеса, как гробовые плиты,
И сердце этот гнет не в силах превозмочь,
Когда промозглостью согнившего колодца
Нас давит тяжкий мир, когда в его тисках
Надежда робкая летучей мышью бьется
И головой о свод колотится впотьмах,
Когда влачат дожди свой невод бесконечный,
Окутывая все тяжелой пеленой,
И скука липкая из глубины сердечной
Бесшумным пауком вползает в мозг больной,
Тогда уходит жизнь, и катафалк огромный
Медлительно плывет в душе моей немой
И мутная тоска, мой соглядатай темный,
Вонзает черный стяг в склоненный череп мой.
И вдруг колокола, рванувшись в исступленьи,
Истошный долгий вой вздымают в вышину,
Как сонм теней, чье смертное томленье
Упорной жалобой тревожит тишину.
Если бы каждый человек в минуту отчаяния мог передавать свои ощущения точно так же, ему было бы или намного легче, или он сразу бы покончил с собой. Неудивительно, что Бодлер в конце концов он оказался в доме умалишенных, где в горячке метался на казенной кровати, как сказал бы Иустин Попович «сжимался и трепетал на одре вечной смерти, царство которой сам и установил». Там же и умер. Его «Цветы зла» сегодня до сих пор никто не превзошел, но, прежде чем читать, лучше посмотреть, кто переводил – от этого зависит очень многое (стихотворение выше переведено Эллисом – на наш взгляд, у него лучшие переводы Бодлера).
И вот совсем недавно впервые на русском языке вышла проза Бодлера, его мысли, характеристики современников и предшественников, наброски, заметки о драматургии, литературе, искусстве, смехе под точным названием «Мое обнаженное сердце». (СПб., 2013). Он предстаёт перед нами оригинальным мыслителем (поэты и писатели в то время не могли быть глупы), его наблюдения так же метки и образны, как и его стихи, а в чем то даже точнее и образнее (точно так же Ключевский, например, в чем-то глубже своих работ в своих же записных книжках, а Ильф в письмах). «Робеспьера ценят только потому, что он сказал несколько красивых фраз», - это сегодня применимо к десяткам фиктивных «знаменитостей», а «настоящий герой наслаждается жизнью в одиночку» звучит как парадокс в сегодняшнюю эпоху массовых движений, массовых развлечений, массового потребления и даже массовых смертей.
А в целом через Бодлера легче понимается и наше время, эдакий модерн наоборот, когда все поразительно бесталанны, восхитительно пошлы, массово ни на что не способны. Когда эпоха притягивает и увеличивает ничтожество, бездарность, гулкую пустоту, умеющую только околачиваться в элитных приемных и фиглярствовать. Впрочем, к заметкам Бодлера лучше приступить все-таки после «Цветов зла». Другой вопрос – захочется ли?
Никогда так тесно не сплетались философия, психология и искусство. В принципиальном алогизме и идиотизме дадизма и сюрреализма можно видеть бунт против регламентирующей роли разума и утверждение единственно истинной реальности – бессознательного. Именно Фрейд, имевший для Запада в то время то значение, которое Маркс имел для России, открыл для искусства и новые темы (сновидения, кошмары, галлюцинации) и новые творческие методы (метод случайных ассоциаций и впечатлений, метод автоматизма письма и т.д.). В искусстве соединяются и переплетаются культуры и времена – восток и запад, юг и север, мифология, сказки, язычество, античность. Мир пытаются переделать и изменить искусством, для чего искусство выносят на улицу. Фасады домов украшаются картинами и надписями, проходят мистерии и празднества, позднее это доведут до апофеоза Мейерхольд, Татлин и Малевич. Не случайно именно тогда были поставлены глобальные вопросы о бытии и метафизике, оформленные и высказанные позднее Хайдеггером.
Модерн охватил все стороны жизни, он стал стилем жизни, частями которой становились архитектура, одежда, вазы, мебель, издания, цвета - серо-голубой, оливково-зеленый, соломенный, палевый, бледно-розовый. Все части были равновелики, любой элемент мог стать главным, что особенно хорошо видно в архитектуре, когда главным может быть дверь, окно или лестница. Благодаря возникновению новых технологий строительства и новых материалов, прежде всего бетона, стало возможным менять характер материала – из бетона можно было создать текучие линии, и он увлек за собой и другие материалы. Следом за ним «потекли» дерево, мрамор, стекло. Для того, чтобы это увидеть, нужно сходить в особняк Горького (Шехтеля) на Никитской.
В целом же этот праздник духа и страсти не мог продолжаться долго, как не может продолжаться долго всякое возбуждение и напряжение. Модерн стал увядать и погиб на Западе под грузом проблем 1930-х годов, хотя название эпохи было присвоено и модерном с тех пор стали называть все подряд главным образом для того, чтобы создать хоть какую-то почву для «постмодерна». А в советской России был просто ликвидирован, объявлен буржуазной пошлостью. Парадоксальным образом его черты можно затем видеть лишь в линиях станции метро «Маяковская», в сочетании камня и металла, в бледных небольших мозаиках – так тонкая травка пробивается сквозь асфальт. Автор станции Душкин сильно рисковал, но «Маяковская» и сегодня одна из самых лучших и выразительных станций метро.
Посоветовать одну книгу о модерне невозможно – есть отдельные великолепные работы по архитектуре, живописи, настроениям того времени. (Из последних наиболее интересных – каталог (на двух языках) выставки в парижском музее Монмартра «Autour du Chat Noir: Arts & Plaisirs à Montmartre 1880-1910 («Вокруг Chat Noir: искусство и удовольствия Монмартра 1880-1910»). 2012. – в нем изумительно показана LaBelle Époque, ее атмосфера через призму мира кабаре). Но надо с чего-то начинать. Для этого лучше всего подойдет В.Д.Сарабьянов «Стиль Модерн». М., 1989. Надеемся, что окажется интересно.
Можно вспомнить, что переход от античности, в которой написанный текст был второстепенен по сравнению с риторикой, к христианству отразился, в том числе и во внешних формах, выразившихся в переходе от свитка к кодексу. Замена же кодекса на компьютерный дисплей по мнению Р.Шартье «производит более радикальный переворот, поскольку изменяются сами способы организации и структура носителя письменного текста».
Последнее соображение заставляет обратить внимание на амбивалентный характер восприятия книжной и компьютерной реальности. В обществе нормально воспринимается, когда человек общается с книгой, ее героями, это свидетельство глубокого проникновения в текст, установления таинственной духовной связи между автором и читателем. Но когда человек начинает общаться с компьютером, в лучшем случае на него начинают поглядывать с нехорошей улыбкой, в худшем кладут в постель и бегут за врачом, священником и нотариусом. Это проистекает из ментального осознания книжной и компьютерной реальности, как живой (первая), и мертвой (вторая). Парадоксален, но непреложен тот факт, что компьютерные тексты и в целом (Интернет)-реальность, населенная миллионами движущихся и говорящих персонажей, воспринимается как мертвая ирреальность, иной, холодный, бездушный, инфернальный мир. Поэтому большинство и ведет себя в сети иначе, нежели в повседневном мире (может показаться странным, но для понимания закономерностей такого поведения может помочь исследование феноменологии средневекового юродства). Книгу нельзя испачкать, порвать, сжечь, выбросить, наступить на нее ногой, она требует уважения и особого отношения. Она живая. Разбить, сломать, выкинуть компьютер, отнестись к нему с пренебрежением и различными оттенками презрения есть норма жизни. Он мертвый. Некто сидит днями за книгой – молодец, будет толк. Засел в Интернете, часами не отрывается от экрана – знак беды, сигнал тревоги. Книга есть средоточие истины, компьютерный мир – вместилище лжи. От книги можно набраться сил, компьютер высосет из тебя все соки.
Одна из лучших работ, посвященных значению книги в истории человечества, ее влиянии на культуру и сознание, это «Галактика Гутенберга» М.Маклюэна. Она посвящена феномену печатной культуры и таким коммуникационным медиа, как письменность и печать. Главный вопрос, которым задается Маклюэн, таков: в работе человеческого сознания нет и следа линейности или последовательности, но именно такая цепь стала для нас индикатором логики и рассудка. Как же случилось так, что на многие века линейная и непрерывная структура, где каждый последующий элемент зависит от предыдущего, стала принципом организации всего общества, его физических и социальных структур? Основной тезис Маклюэна состоит в том, что письменность и печать (они упоминаются вместе и взаимозаменяются, потому что дело, начатое первой, завершила вторая технология) ответственны за появление и развитие западного типа культуры со всеми вытекающими из нее последствиями. Устная культура характеризуется эмоциональностью, разнообразием ощущений и переживаний, - считал он. - Письменная же культура — исключительной холодностью, однообразностью эмоций, узостью спектра. Письменная культура это культура визуальная. Будучи написано, слово перестает принадлежать миру слуха, теперь оно воспринимается глазом.
Письменность переводит речь в визуальную материю. Значит, речь идет об эмоциональности устного мира и холодности визуального. И дело не только в том, что теряется магическая сила слова, сила, которой обладало слово устное. Визуальный мир холоден еще и потому, что он односоставен, он исключает из своей системы другие пространства и чувства, выдвигая на первый план только одну способность — способность выражать все словами по законам письменной речи. Технологией письма и печати порождено линейное мышление, особый тип логики (причинно-следственные связи), представление о пространстве, как контейнере; и о времени, как о прямой с делениями. Принцип работы алфавита и печатного станка: фрагментация, гомогенизация, формирование последовательной линии и механическое повторение, — передается на все общество.
" Got thirteen channels of shit on the TV to choose from» (У меня есть сорок каналов дерьма по ТВ, чтоб было из чего выбирать) пел когда-то «PinkFloyd» («Nobody home»). Кто из нас, просмотрев вечерний выпуск новостей, хоть раз не задал себе вопрос: «А зачем мне это показали и рассказали?». Кто из нас не видел в топе Яндекса примерно такую подборку: теракт, убийство, поджог, взрыв и отравившийся. У каждого время от времени возникает ощущение, что новости собирают маньяки или выгнанные за пьянство патологоанатомы. Когда же люди хотят хоть как-то избавиться от такого рода «новостей» из морга, им тут же рассказывают: «Это не журналисты такие. Это жизнь такая. Мы только зеркало». На любой вопрос на эту тему мы видим с трудом сдерживаемую агрессивность по отношению к тем, кто задает элементарные, в сущности, вопросы по поводу качества продукции. Отсюда становится понятно, что позиция это не личная, а должностная.
Каналы пускают в эфир то, что похоже на их владельцев. В наших, разумеется, интересах. Дескать, они рады бы преподносить нам что-то серьезное и вечное, но это мы с вами настойчиво хотим смотреть и читать исключительно про убийства, жизнь «звезд» и прочую «осетрину второй свежести», а все остальное «всё равно не поймём». Простые рыбаки и мастеровые понимали то, что говорил им Христос, обычные, только вчера крещеные киевляне поняли со слуха сложнейшее «Слово о законе и благодати» Иллариона, просто прочитанное им в церкви, И.Сытин огромными тиражами печатал дешевые, по копейке за том, издания классиков для простых людей. Булгаковский Полиграф Полиграфович читал не Ната Пинкертона, а «Переписку Энгельса с Каутским»… Еще совсем недавно миллионы людей понимали и Высоцкого и Бродского и Пастернака и фильмы Тарковского и «PinkFloyd» с «EmersonL&P», покупали втридорога на черном книжном рынке Цветаеву и Н.Федорова - а сейчас вдруг оказались обречены на убогие «новости» о трупах и Малахова с Кеосаяном.
Новости сегодня больше чем новости – это инструмент управления не только людьми. Известно, что время бомбежек Югославии авиацией НАТО корректировалось по графику новостных выпусков CNN, а военная операция США «Буря в пустыне» осуществлялась как «война для телевидения». Определить свое отношение к новостям, к их все возрастающему месту в нашей жизни сегодня одна из самых актуальных задач самосохранения и выживания в условиях захлестывающего нас вала информационного мусора.
Для этого известным Аленом де Боттоном, британским писателем, философом и публицистом (многие его книги переведены у нас) была написана книга с характерным названием «Новости. Инструкция для пользователя». (М., 2015). Он задает важные вопросы – что такое новости, для чего мы их смотрим, что происходит в результате просмотра и можно ли их не смотреть. «Мы ставим наши жизни, - пишет он, - в зависимость от получения очередной дозы особо важной информации о самых значительных достижениях, катастрофах, преступлениях, эпидемиях и любовных неурядицах, выпавших на долю человечества в любом уголке нашей планеты после того, как мы узнали обо всем этом в прошлый раз. Данная книга – попытка показать, что эта повсеместно распространенная и знакомая привычка гораздо более неестественна и потенциально опасна, чем представляется». Новости сегодня имеют религиозный характер и «занимают положение, по меньшей мере равное тому, которое в прошлом отводилось религии: заутреня превратилась в информационный выпуск за завтраком, вечерняя молитва – в итоговый выпуск новостей. Новости … требуют, чтобы мы относились к ним с тем же благоговейным ожиданием, какое ранее испытывали к вере. Здесь тоже мы надеемся прикоснуться к откровениям, узнать, что хорошо и что плохо, понять глубину страданий и осознать логику существования. Здесь тоже отказ от участия в ритуалах может привести к обвинениям в ереси. Новости … создают в нашем сознании новую планету вкупе со своими, зачастую сильно разнящимися приоритетами». Книга небольшая и легко читается, а для тех, кто привык к электронным текстам, она есть в сети.
http://knijky.ru/books/novosti-instrukciya-dlya-polzovatelya?page=1
Феноменология повседневности в последнее время привлекает все больше внимания и в целом это очень новая тема, окончательное открытие которой произошло, во многом, благодаря французской «школе Анналов» (Февр, Блок, Бродель и т.д), участники которой начали изучать историю людей и подробности их жизни, а не экономические и политические процессы. В Россию интерес к повседневности пришел гораздо позже, потому что, в целом, не поощрялся официальной наукой. Сегодня «жизненный мир» как его называл Гуссерль, исследуется в самых различных аспектах. От особенностей цвета (Пастуро) до особенностей поведения и привычек (Серто). Сегодня тема повседневности чрезвычайно актуальна. Мы живем в мире, где на глазах меняется все – от социальных связей до деталей быта - и познание «жизненного мира» становится особенно актуальным в условиях, когда мы неожиданно выяснили, что не знаем сами себя, не знаем, на что способны, не отличаем шумы от сигналов. Неудивительно, что наш жизненный мир создают все подряд. Дети, которые прогрессивнее родителей и телеподозреватели, которые еженедельно открывают еще одну, неизведанную, грань человеческих пороков.
Повседневность это темпоральность. Время не имманентно, его ощущение рождается из нашей связи с вещами. Время это я плюс что-то из того, что меня окружает, поэтому в квартире, где годами ничего не меняется, время перестает существовать и наоборот, оно возникает и ускоряется там, где все время что-то движется, появляется и исчезает. Повседневность это также соотношение места и пространства, ибо пространство возникает там, где есть время и исчезает вместе со временем. Становится тесно потому, что останавливается время, а не потому, что не хватает квартирного метража. Повседневность это две важнейшие составляющие: «я делаю» и «со мной делается», то есть, то я управляю реальностью, то она управляет мной (я то забочусь, то мной овладевает озабоченность) и точное соотношение между этими двумя категориями и есть «идеальная повседневность». Повседневность, которая так же невозможна, как идеальный философ Пятигорского, но к которой следует стремиться.
Повседневность складывается из темпоральности и статики, сиюминутности и традиции. Последняя связывает нас с историей, утверждает горизонтальные и вертикальные связи, придает миру повседневности глубину. Все знают, что за праздничным столом нужно говорить тосты, а за повседневным молчать, что все надо есть с хлебом и нельзя его топтать и выбрасывать, что через порог не здороваются, а на дорожку присаживаются, что лучше не ронять вилки и ложки, если не хотим кормить лишние рты. Все знают, но почти никто не понимает, это то самое «коллективное бессознательное», в терминологии «школы Анналов», через которое времена и эпохи входят в нашу жизнь и делают ее интересной и разнообразной.
Сегодня на тему повседневности почти каждую неделю появляется что-то новое. Далеко не все можно читать – птичий научный, квазифилософский язык свидетельствует, что книга написана для своих, а не для всех остальных, поэтому не хочется вмешиваться в чужой разговор. После встречи с фразой «В феноменологической установке (благодаря феноменологической редукции) жизненный мир открывается как коррелят интенционально действующей субъективности, как сфера значений, конституированных трансцендентальной субъективностью» хочется выйти на свежий воздух и вспомнить Щедрина: «Никогда я так ясно не сознавал, что пора пить водку, как в эту минуту». Поэтому попробуем предложить на эту тему последнюю новинку «Феноменология повседневности» (Вильнюс., 2015), представляющую собой работы участников белорусско-норвежского проекта, посвященного исследованию повседневности. В книгу вошли работы историков, философов и социологов. Первая часть книги «создает базу», то есть рассматривает развитие темы повседневности в традиционной и нетрадиционной философии, а затем идут статьи, переосмысляющие отдельные аспекты повседневности – фотографию, медиа, спорт и его соотношение с властью, театр и живопись. Книга не проста в чтении, но необходима для понимания современного состояния феноменологии повседневности.
Проблема взаимопонимания сегодня становится одной из главных социальных проблем, комплексного решения которой не существует. Частный вопрос методологической школы «понимаете ли вы?» сегодня становится общим вопросом и даже общим местом, вопросом риторическим – ведь ясно, что нас чаще всего не понимают. Межвременье, в котором мы находимся, тем и опасно, что старое уже не помогает, а новое еще не работает. Поэтому трудно понять друг друга – один говорит на языке прошлого, второй настоящего, один на языке понятий, другой смутных воспоминаний, третий вещей, четвертый образов.
Особенно остро это ощущается во взаимоотношениях родителей и детей, тем более, что сегодня мы находимся в уникальном времени. Впервые в истории дети учат родителей, отчего выворачивается вверх дном вся привычная схема жизни и взаимоотношений и проблемы с ювенальной юстицией, которая целиком выросла из этого феномена, не самое здесь страшное. Не случайно уже возникают «школы родительских компетенций», в которых родителей учат общению с детьми. Как понять, кто прав и кто виноват, что можно говорить, а что нет, почему самое, на наш взгляд несущественное, оброненное, сделанное мимоходом, запомнится ребенком на всю жизнь, а главное, то, что мы внушаем, показываем и подчеркиваем, пройдет мимо.
Чужой опыт, здесь, безусловно, важен. Особенно если ребенок непростой и, повзрослев, хорошо помнит, что именно и как повлияло на него в родительском доме. Франц Кафка был именно таким ребенком. В ноябре 1919 года, когда Кафке было 36 лет и бОльшая часть жизни была уже прожита (хотя он об этом и не знал) он написал письмо отцу, в котором решил поговорить с ним, осмысляя и анализируя отношения всей жизни. Он послал это письмо матери с просьбой передать его отцу, но мать не сделала этого, а вернула письмо сыну «с несколькими успокаивающими словами».
Кафка в нем пишет несколько очень важных вещей: «как отец Ты был слишком сильным для меня, в особенности потому, что мои братья умерли маленькими, сестры родились намного позже меня, и потому мне пришлось выдержать первый натиск одному, а для этого я был слишком слаб». Проблема, как считает Кафка, в том, что отец, добрый и мягкий человек, скрывал эту доброту, а «не каждый ребенок способен терпеливо и безбоязненно доискиваться скрытой доброты» и, считая, что смелого и сильного юношу нужно воспитывать силой и резкостью, вел себя с ним жестко, вызывая противостояние. «Ты воздействовал на меня так, как Ты и должен был воздействовать, только перестань видеть какую — то особую мою злонамеренность в том, что я поддался этому воздействию». Кафка отмечает, как страшно для ребенка несоответствие между действием и реакцией – даже будучи маленьким, он хорошо понимал несправедливость этого несоответствия. Проблема отца была и в том, что он видел в маленьком ребенке только себя самого – ошибка, совершаемая сегодня наиболее часто и приводящая, как пишет Кафка, к сознанию собственного ничтожества, к отказу от самого себя. «Мне бы немножко ободрения, немножко дружелюбия, немножко возможности идти своим путем, а Ты загородил мне его, разумеется с самыми добрыми намерениями, полагая, что я должен пойти другим путем. Но для этого я не годился…».
Там есть еще много всего, но не будет преувеличением сказать, что всем родителям, страдающим от утраты понимания собственных детей, стоило бы прочесть это письмо - возможно, в нем есть ключ к решению проблем. Кроме того, перед тем, как начать читать произведения Кафки, нужно прочесть это его «письмо к отцу», тем более, что оно не очень большое. Тогда мы прикоснемся к одному из главных корней его творчества. И нам станут намного понятнее сумрачные интонации его текстов и страсть к кошмарам и снам, которые являются бесконечным выяснением отношений с самом собой и своими детскими страхами и сомнениями.
Вопрос о конце Новейшего времени отнюдь не праздный и требующий самого внимательного рассмотрения, ибо чем быстрее мы сумеем разобраться с окончанием одного, тем быстрее мы начнем следующее. Но дело не только в этом. В книге Бытия говорится о том, что, когда Бог привел к человеку животных «нарек человек имена всем скотам и птицам небесным и всем зверям полевым». Если вспомнить «Философию имени» Флоренского, то называние, наименование чего-либо в значительной степени означает понимание сущности явления субъекта или объекта, обозначение типологических, ключевых особенностей этой сущности.
Прилагая это к рассматриваемому вопросу, мы приходим к выводу, что тот, кто первым даст название наступающей эпохе, эпохе, сменяющей уходящее Новейшее время, тот отчасти станет «владеть» этим временем. Примером этому является история XIX столетия, когда европейские интеллектуалы построили, как сказал бы Хабермас «большой европейский нарратив», транслировав его обществу через историографию, прессу и школу и тем самым определили и создали Новейшее время. Однако история последнего столетия привела нынешних интеллектуалов в такое замешательство, что сегодняшние призывы к ним определить эпоху, идентичность переживаемого времени наталкиваются на активное сопротивление. Не так давно профессор Принстона Я.Мюллер обвинил тех, кто бросает такие призывы, в том, что они остаются «заложниками логики XIX столетия» и, по сути, призывают вернуться к катастрофам ушедшего века. Так что место остается вакантным.
Для того, чтобы терминологически обозначить наступающее время, нужно убедиться в том, что «прежнее прошло» (Откр. 21.4). Для этого можно воспользоваться определениями «сущностных явлений» Нового (Новейшего) времени, данных М.Хайдеггером в работе «Время картины мира» (наука, машинная техника, искусство, как выражение жизни человека, культура и обезбожение – подробнее говорилось выше), чтобы понять, что ни одно это явление в своем изначальном виде больше не существует. А, значит, Новейшее время закончено и необходимо назвать то время, в которое мы входим. Учитывая последние тенденции («постнаука», «постмодернизм», «постструктурализм» и т.д.) есть соблазн назвать наступающую эпоху «постновейшим временем». Однако здесь мы неизбежно сталкиваемся с тем, что базовое определение термина является только отрицательным или соотносительным: термин прежде всего указывает на то, что пришло после.
Кроме того, употребляя приставку «пост», мы неизбежно должны признать последовательную преемственность эпох и их ключевых признаков, а также вторичность нынешней эпохи по отношению к уходящей. А если вспомнить, какими смыслами нагружаются определения, приведенные выше (под постнаукой обычно подразумевают шарлатанство, упрощение и популяризацию, под постмодернизмом – агрессивное отрицание культуры и т.д.), то «постновейшее время» должно представляться как искажение или полное отрицание всего лучшего, что предложило Новейшее время.
Вопрос об истоках культуры, времени, человека сегодня ставится довольно часто. Не будучи в состоянии понять, что происходит сегодня, вынужденное объяснять одну плохо категорию с помощью другой, еще менее объясненной, человечество возвращается к истокам в поиске ответов на вопросы. Действительно, первобытность это точка бифуркации, большой взрыв, из которого образовалось человечество, время, накопившее огромную историческую энергию. Не случайно 99% истории человечества занимает первобытность.
Как формировались представления о мире в ту эпоху, о времени и пространстве? Понятия времени не было, так как ощущение его движения, течения создают изменения вещей и событий вокруг. В то время формы и типы топоров почти не меняются тысячелетиями, поэтому создается ощущение, что времени нет. А раз его нет, то вечность становится ближе, человек живет в ней. Поэтому каждый день начинался заново, воспринимался как один и тот же день и это представление легло затем в основу циклического восприятия времени, характерного не только для первобытности, но и для античности. То же самое касается пространства – оно очень ограничено и заключено в границы охоты и промысла. Не случайно изобретение лука резко расширило границы человечества – раненое небольшое животное или птица могли уйти очень далеко и за ними приходилось бежать. Тело было выражением души, место души было в голове, а не в сердце (мы, европейцы, когда говорим «я», прикладываем руку к груди (сердцу), а японцы до сих пор к носу (голове)). Развитие тела шло в тех областях, что были необходимы для жизни – руки, пальцы, челюстно-лицевой угол. Развитие мозга было связано именно с необходимостью думать, как изменить ситуацию? Поэтому не труд создал человека, как думал Энгельс, а человек создал труд, так как сначала человек думал, а потом делал. Развитие мысли создало в антропологии тезис «философствующий дикарь», о возможности существования которого спорят до сих пор.
Самый сложный вопрос это характер мышления человека истоков. Его особенностями были отсутствие четкой логики и связности событий (сегодня мы бы не поняли, о чем идет у них речь). Мышление носило конкретный, а не концептуальный, как сегодня, характер - один образ следовал за другим в связи, которой мы не знаем. То есть наше мышление построено на понятиях, а мышление того времени строилось на вещах.
Важнейшим шагом стало наименование окружающих предметов, то есть внесение в мир порядка, борьба с энтропией, новый взгляд на мир. Наименование стало первой попыткой проникнуть в тайну явления (животное не знает загадок). Так возникает абстрактное мышление, которое позволило приподняться над действительностью. Не случайно мы говорим «размышлять НАД чем-то», словно помещая себя над предметом. Отдельный вопрос о характере языка и речи. Они осваивали только окружающее пространство (примерно так в арабском языке сейчас есть десятки определений понятия «верблюд» и «Аллах», то есть тех, кого араб чаще всего видел под собой и над собой). Чего не видели, того не называли. Сначала возникло существительное (= вещь), потом глагол (высокая степень абстрагирования, фиксировавшая тип изменения вещи). Важный характер имели жесты, совпадавшие с понятиями, и внешние признаки вещи – очертания, формы, цвета, поэтому не было понятия «дерево» - были только понятия видов деревьев. Интонации заменяли определения – мы до сих пор, говоря «большой слон» или «маленькая мышь» понижением и повышением тона обозначаем размер, хотя для этого уже есть отдельное слово. Появление языка создает параллельную реальность.
Для понимания процессов и явлений, описанный выше, лучше всего подойдет классическая работа К.Леви Стросса «Первобытное мышление». (издавалась много раз, есть в сети, поэтому год издания не очень важен). Исследуя особенности мышления, мифологии и ритуального поведения людей «первобытных» обществ с позиций структурной антропологии, Леви-Строс раскрывает закономерности и особенности психики человека в различных социальных, прежде всего традиционных, системах. Поэтому книга полезна и для понимания мышления сегодняшнего человека.
Скорость развития цивилизации повысилась в разы и историческая ткань не выдерживает натяжения, которое создает убегающее будущее. Современные технологические и политические задачи решаются не в порядке продолжения истории, а в порядке ее преодоления. Поэтому во время политических переворотов громят музеи и памятники, а Интернет объявляет книгу ненужной. Возникает несовместимость нынешней эпохи с прошедшими. Это хорошо видно по религиозной живописи. Художники XII – XVIII веков рисовали Христа, Богоматерь, апостолов в костюмах и интерьерах или Античности, или современных живописцам эпох Средневековья, Ренессанса, Барокко. И это не вызывало и сегодня не вызывает отторжения, не создает ощущения диссонанса. Однако представить себе картину с Христом в джинсах, футболке или костюме, а Богоматерью на каблуках и свеггере в прозрачных офисных интерьерах невозможно. Разрыв уже слишком глубок, пропасть слишком широка для моста.
Поэтому вопрос о Спасении, скорее всего, с истории спасаемых будет перенесен на саму весть о Спасении, на вопрос «что это?» На понимание ее природы, действенности, форм, ибо только так можно будет понять, как эта весть распространяется и как она действует на современного человека. То есть речь пойдет о фундаментальных онтологических категориях, которые будут актуализированы и на их основе станут создавать новое «богословие Спасения».
И вот здесь, вполне возможно, на новом уровне окажется востребована идея о том, что история Спасения еще не завершена. Идея, достигшая своего апофеоза в учении Иоахима Флорского. Стоит напомнить, что Иоахим Флорский, живший на рубеже XII-XIII веков, был порождением «переломной» эпохи «кошмара 1000-го года» ((с) Мишле), когда Европа расстается вступает в эпоху Готики, когда две великие империи – китайская и мусульманская – выходят из игры и начинается эпоха Крестовых походов. Это было время споров, новой схоластики и богословия. Поэтому Флорский не случайно задумался о фундаментальных вещах. В эпоху глобальных трансформаций надо мыслить глобально и о глобальном, а не о мелочах ибо только в такие эпохи мысль освобождается от предрассудков и рамок прошлого, а думание о мелочах хорошо, когда ни о чем другом думать не позволяется.
Идеи Флорского произвели настолько ошеломляющее впечатление, что неоднократно осуждались. Да и сегодня, когда речь заходит о Флорском, все принято сводить к его трем эпохам (Ветхого и Нового Заветов и эпохе Духа), что чревато упрощениями и искажениями. Главная мысль Иоахима Флорского актуальности своей не утратила до сих пор. Он, вопреки традиционной доктрине о том, что Воплощение произошло и тем самым поставило точку в развитии Христианства, обусловив вечное возвращение от вершины к корню, считал, что догмат о воплощении не закрыт, а открыт к будущему. Флорский считал, что Спасение не уже совершилось, а совершается, история Спасения не завершена и не может быть завершена, ибо Спасение продолжается. Тем самым он описывал Христианство, как подвижную систему, тайна которой не уже сотворена, а непрерывно сотворяется, так же как в Троице Сын не родился от Отца, а вечно рождается, а Дух вечно исходит. Хотя учение Флорского было отвергнуто, по сути, именно по этому пути пошла Западная Церковь, истолковав возможность изменения внутренней природы Церкви в форме введения новых догматов.
Примечательно, что на рубеже прошлого и позапрошлого веков (то есть на переломе) наследие Флорского уже привлекло большое внимание. Достаточно вспомнить, как внимателен был к нему В.Соловьев или «религию Третьего Завета» З.Гиппиус и Д.Мережковского. Сегодня Флорский вновь актуален. Парадоксально, но серьезных книг, посвященных именно ему (без бесконечных сопоставлений «Флорский и…) в России сегодня не существует. Поэтому предлагается задача трудная, но благородная: взойти к истокам. Для этого отсылаем к антологии «Философия истории» (М., 1995), где содержится важнейшая работа Флорского «Книга о согласии Ветхого и Нового заветов». Через нее интересно понять, как будут решаться поставленные выше задачи в ближайшее время. Если, конечно, их будут решать.
#редкаякнига Первое советское издание Рождественской службы. Москва. 1947 год. Книга (брошюра) вышла, когда отношения с Церковью после войны стали получше - начал выпускаться (с 1943 года) Журнал Московской Патриархии, открылись богословские курсы (потом семинария), возвратили Троице-Сергиеву лавру. Во второй половине 1940-х - начале 1950-х годов Церковью было выпущено несколько книг (Русская Православная Церковь и Великая Отечественная война. Слова, статьи и выступления патриарха Алексия. Слова, статьи и выступления митрополита Николая (Ярушевича). Сборник церковных служб к 800-летию Москвы и т.д) и среди них эта брошюра. В 1956 году Церкви удалось впервые с 1917 года выпустить Библию. Затем отношения Церкви и государства вновь начали портиться. Сегодня все издания Московской Патриархии того времени являются библиографической редкостью.
Читать полностью…
Фото из альбома 1927 года. Встреча Ленина и Троцкого с красноармейцами.
Читать полностью…
Так фото выглядит в альбоме. На ступенях трибуны Каменев и Троцкий.
Читать полностью…
Календарь 1917 года - его можно вешать на стену вместо сегодняшнего.
Читать полностью…
В юбилейный год революции (даже календари 1917 и нынешнего года полностью совпадают) оживают старые темы, воскресают (точнее, воскрешают) тени людей, биографии которых когда-то знал каждый, а сегодня это всего лишь жупел, которым устрашают друг друга противоборствующие в Сети группы и группочки. Одна из таких фигур – Ленин. Не стоит пугаться, мы не станем говорить здесь о его «всемирно-исторической» роли или разоблачать «кровавые преступления». Нас интересует лишь феномен его «канонизации» общественным сознанием того времени, феномен культа Ленина, имеющий несомненно религиозную природу и до сих пор изученный довольно мало.
Культ Ленина оказался самым устойчивым из всех советских культов и продержался почти до крушения СССР. Истоки этого культа Г.Федотов видел еще в Московской Руси, в средневековой, порой весьма своеобразной, агиографии. Уже в 1920-е гг. к Ленину прилагали определение «Моисей» («… скончался Моисей, который дал свободу русским братьям, по морю Красному их вывел из цепей») и утверждали, что он «посохом предначертал путь от хаоса к Союзу и Расцвету, и был народом вознесен» (Ж.Русс). Представители различных форм искусства активно участвовали в создании нового культа, однако отмечалось, что образ Ленина в любом случае не поддается целостному описанию – можно изобразить лишь «отдельные черточки его характера». Нельзя не заметить здесь очевидных параллелей с преданием о царе Авгаре и его художнике, пытавшемся нарисовать Христа, но не сумевшем это сделать из-за изначальной неизобразимости Христа.
Стала формироваться вера в бессмертие Ленина. В подборке газетных и журнальных статей, вышедших в 1924 году и посвященных памяти Ленина («У великой могилы»), существует много текстов, указывающих на это. «Он с нами всегда, он из могилы будет нам диктовать, будет направлять нас... Он освободит всех». Могила Ленина названа колыбелью всего человечества, что буквально пересекается с пасхальным стихом «Гроб Твой, Христе, источник нашего воскресения». Смерть Ленина в пропаганде стала преподноситься, как жертва, принесенная за всех, как мученичество во имя великой и вечной идеи. «Ты к нам пришел, чтоб облегчить наши тяжкие мученья… нам не забыть твоих страданий, что перенес, ты, вождь, за нас». «Непобедимый вестник мира, венчанный терном клеветы, пророк, вонзивший меч в вампира, свершитель огненной мечты».
Образ Ленина начал очень быстро обретать божественные черты. С одной стороны, он простой земной человек, мягкий, демократичный в общении, любящий детей и животных. С другой это суровый вождь революции, грозный мессия, повелевающий судьбами мира. То есть налицо «богочеловечность» вождя, соединение в нем двух начал, божественного и человеческого. Тем более, что покушение на Ленина в 1918 году истолковывалось как сакральная жертва, еще больше приближавшая образ Ленина к Богу.
С точки зрения формального подхода, в европейском пространстве сегодня нет тоталитаризма в его традиционном представлении. Однако, если приглядеться, мы увидим, что на его место пришло множество маленьких, кусачих, злых и беспощадных тоталитаризмов в системе коммуникаций, технологий, торговли, сырьевых поставок, еды. Тоталитаризмов, решающих прежнюю задачу - управлять массами, держа их в повиновении и заставляя делать то, что нравится заказчику, но так, чтобы не нарушать иллюзию «свободы».
При этом указанные тоталитаризмы гораздо более беспощадны и безжалостны, чем любой из тоталитаризмов ушедшего столетия, ибо у этих тоталитаризмов нет вождя, нет руководящего органа, нет клевретов. Они рассеяны в культурном, политическом, экономическом, бытовом пространстве, проникают везде, как радиация и служителями этих тоталитаризмов становится не меньшинство, как ранее, а большинство – клерки, служащие, менеджеры, планктон, тунеядная моль, то есть тот самый новообразованный «прекариат». Тоталитаризмы постоянно умножают возможности, хотят знать в любом случае, что вы смотрите, читаете, покупаете, на чем ездите, с кем дружите, где бываете. И формировать эти вкусы, связи, предпочтения.
Одним из таких тоталитаризмов парадоксальным образом становится сегодня гастрономическая культура, которая, как и многое другое, претерпевает глобальные трансформации, все более формируя человеческую идентичность. Разумеется, не сегодня сказано «человек есть то, что он ест», но никогда эта максима не была так точна, как сегодня. Пища сегодня становится носителем множества символов и знаков, усваиваемых на уровне наиболее непосредственного телесного опыта и, таким образом, становится сложной системой коммуникативных связей. Не случайно проникновение иных культур в Россию сегодня идет, преимущественно, с помощью ресторанов и продуктов питания. И можно сколько угодно твердить о коварном Госдепартаменте и нацпредателях, пикетировать посольства, но нельзя при этом забывать, что главное американское посольство – Макдональдс – сегодня каждый день посещают по городам России сотни тысяч людей.
Еда сегодня гораздо больше, чем еда, как и телефон гораздо больше, чем телефон. Она чутко реагирует на все изменения – возникают новые пищевые страхи, трапеза воспроизводит социальную и культурную идентичность, восполняет ее недостаток. Не случайно фотографировать еду и выкладывать свои обеды и ужины в Инстаграм сегодня принято повсеместно. Поэтому в науке сегодня уже существует исследовательское направление, получившее название food studies, изучающее философию и семиотику гастрономической культуры. В ответ на ускоряющееся время, уплотняющееся пространство жизни возник феномен фастфуда – еды-символа, маркера глобализации, еды, нейтральной с точки зрения национальных гастрономических культур, но усиленно формирующей форматы взаимодействия людей и новый гендерный порядок. Фастфуд становится интереснейшим феноменом, который, с одной стороны отвергая императивы популярной худобы, с другой инициирует развитие альтернативных диетологических практик, поддерживающих эти императивы.
Фастфуд сегодня выполняет сразу несколько задач – деформирует семейные связи, базирующиеся на каждодневной общей трапезе и на гастрономическом авторстве, традиционно принадлежащем женщине – вместо нее человека кормит безликая машина. Фастфуд подчиняет человека, создавая полноту и ставя последнего в зависимость от своего тела и от пищи (худоба есть символ независимости от привычек, пищи и тела), он кормит человека анонимно, возвращая нас к мыли о том самом невидимом тоталитаризме, о котором шла речь выше.
Обо всем этом книга И.В.Сохань «Трансформации современной гастрономической культуры и тоталитет фастфуда». СПб., 2014 В ней осмысляется все то, о чем сказано выше, и многое другое. Взаимодействие человека и власти в рамках гастрономической культуры, худобу, как производство женской телесности, перспективы гастрономической культуры. Книга может быть интересна практически всем, так как если не каждый из нас читает или смотрит что-то серьезное, то ест то уж точно каждый.
Последним на сегодня периодом в мировой культуре, который является действительно периодом культуры, то есть сферы, охватывающей все сферы жизни, был модерн (ArtNouveau, Jugenstil), совпадающий у нас с Серебряным веком. Это время оказалось настолько плотно «набито» смыслами, образностью, нереализованными замыслами, прозрениями, что и сегодня нынешний обезлюженный, бескультурный, словно в «Ашане» купленный «постмодерн», продолжает спекулировать названием и всем тем, что открыла такая короткая, но необыкновенная эпоха. Это были очень странные, нервные, трагические и прекрасные годы, когда все могли писать, рисовать, играть, когда источником вдохновения были изогнутые линии цветов ириса, плющ, вьющийся по чугунной ограде, потемки, сгустившиеся в углах мира, страсть, увядание и жуткое очарование порока и смерти. Когда искрящаяся пена шампанского стекала мраморной лестницей в особняке Шехтеля под ноги Веры Холодной, когда красотой просто болели, мечась в испанке на кроватях, следя за ускользающей жизнью, как за меркнущей тенью вольтижера на театральном занавесе, который так и не открылся.
Вглядываясь в ту эпоху, видишь череду мыслителей, мистиков, мечтателей, визионеров, поэтов, музыкантов, всю радость и весь цвет мира, к которым нельзя не потянуться. Солнечная поэзия Бальмонта, нежная грусть лирики Блока, притушенные краски Сомова, Нестерова, Тулуз-Лотрека, Дени, Климта, Врубеля, утонченный эротизм Бердслея, манерные гостиные и спальни Мажореля, изящные вазы Галле, оплывающие линии Гимара, Валькотта, Орта и Гауди и сегодня так действуют на чуткое воображение, что можно потеряться в пространстве культуры и не захотеть возвращаться в сегодняшнее время.
Истоками модерна был кризис Европы, отразившийся и у Шпенглера там и в «Вехах» здесь, а сам кризис раскладывался на Мировую войну, перевороты в области политики, духа и техники (самолет, автомобиль, кинематограф, новые школы), усиливался идеей прогресса, наивной верой в то, что техника спасет человека, что новое по определению лучше старого. Поэтому гибель «Титаника» стала таким потрясением. Корабль, который не мог затонуть, затонул в первом же рейсе. Неужели нас обманывает наша вера? Поэтому культура модерна стала культурой решительного отказа от прежней культуры, когда сжигалось то, чему поклонялись и поклонялись тому, что сжигалось, при этом модерн парадоксальным образом бросил тело старой культуры, но не оставил его. Был отвергнут принцип мимесиса (подражания природе), традиционный для западной культуры со времен античности, и на его место был выдвинут принцип создания новых реальностей. Начались попытки создать язык эпохи, началось активное отрицание всего старого.
Отсюда базаровский (и не только) нигилизм, политический анархизм, сатанизм, отсюда Нечаев, Бакунин, Штирнер, Кроули, Маринетти, «ничевоки», кокаин, страсть к революциям, которые полностью не только отрицают старое, но и уничтожают его, чтобы никто не надумал вернуться. С одной стороны Вагнер и Ницше, сверхчеловечество и желание потрясти весь мир. С другой пессимизм Шопенгауэра, кошмары Бодлера, когда жизнь кажется «оазисом ужаса в песчаности тоски», пахнущие ладаном пальцы Вертинского, журналы «Весы» и «Аполлон», страсть к ирисам, которые вянут, не успев до конца расцвести. Без пряного воздуха модерна не было бы ни Бергсона с его интуитивизмом, ни Фрейда с его сновидениями и бессознательным.
И вновь о книге. О роли и значении книги в наше время активно спорят, не замечая, что спор о книге это всегда спор о сути нашей европейской цивилизации, христианской цивилизации, которая создала особую культуру книги, вмещавшую в себя все: от оформления до характера употребления. К книге обращались в любой жизненной ситуации, книга и отношение к ней были точным индикатором нравственного и общекультурного уровня цивилизации. Круг чтения формировал круг общения, любая политическая, социальная, возрастная группа имела свой круг авторов и текстов, создававших внутренние связи, темы для общения, ориентирующих на решение тех или иных задач. Уровень и содержание библиотек становились показателем уровня культуры общества и цивилизации в целом, способность «мыслить книгами» становилась показателем культуры и уровня цивилизованности.
Именно поэтому уничтожение александрийской библиотеки или рукописей майя было воспринято европейским сознанием, как катастрофа, как лишение человечества возможности открыть для себя еще одну сторону Божьего замысла о человеке. Поэтому фашизм прошел точку невозврата даже не после концлагерей, а после костров из книг, которые сегодня такой же символ нацистского «Entmenschlichung», как и газовые камеры. Именно возникновение письменного сознания, опиравшегося на установление причинно- следственных связей, привело, в конце концов, к появлению истории. Книга становилась началом и концом священного ритуала, началом и концом истории. «Слово», «нарратив» стоит у истоков истории, ее финалом становится снятие печатей с книги «в деснице у Сидящего на престоле… написанной внутри и отвне, запечатанной семью печатями». (Откр. 5.1). Книга в средневековье выражала опыт святости, как воплощенное в тексте богословие и благочестие.
Отсюда традиция особого оформления и украшения книги, расположения текста, разнообразие шрифтов и заставок. С помощью этих изобразительных средств раскрывались и подчеркивались различные смысловые оттенки текста.Ф.Фукуяма в одной из своих последних работ отмечает, что марксизм, а вместе ним и коммунизм сошел с исторической сцены не потому, что проиграл гонку вооружений. А потому, что к 1980-м годам, когда загорелись зарницы цифровой эры, исчезла социальная опора марксизма – пролетариат. Если быть абсолютно точным, то не исчезла, но перестала быть смыслообразующим, опорным социальным слоем. Сегодня, по мнению Фукуямы, такая же опасность грозит капитализму. Стремительно размывается, исчезает средний класс, который всегда был его опорой. Продолжая эти аналогии, можно констатировать, что сегодня европейской цивилизации угрожает серьезная опасность в виде исчезновения книжной культуры. На саммите в Давосе 2008 г. среди четырех важнейших событий ближайших 15 лет было названо исчезновение книг.
Но посткнижный мир это по определению мир, лишенный исторической памяти, а значит и связи времен. А значит и истории. От полноты бытия, состоящего из прошлого, настоящего и будущего (троичное, то есть совершенное время), остается только то время, в котором происходят нынешние события. То есть зыбкое и весьма неопределенное настоящее, поскольку оно есть балансирование на тончайшей, неуловимой грани между прошедшим и наступающим. Посткнижный мир это мир, где книга полностью поглощена компьютером, где она стала архаизмом, подобным каменному рубилу под музейным стеклом.
Безусловно, книга в айпаде это удобно, легко и практично (правда, большие объемы текста читать в электронном варианте сложно), с одной только разницей. Это уже не книга. Это голый текст, механическая функциональная основа, остов. В скелете тоже можно найти свою эстетику, он играет важнейшую роль, но едва ли кто-то будет спорить, что все-таки лучше, когда скелет покрыт плотью и еще красиво одет и обут. Не говоря уже о том, что скелет самостоятельно жить не способен.
Было бы ошибкой думать, что трансформация книги в планшет это формальное внешнее, не распознаваемое в системе социокультурных координат, действие, отражающее естественный процесс наступления цифровой эпохи.
Отступим ненадолго от серьезной тематики и на рубеже выходных и рабочей недели обратим внимание на книгу полегче, нежели наш основной материал. Это сборник воспоминаний о жизни знаменитого московского дома номер 17 по Большой Ордынке, где в квартире у известного писателя и сатирика Виктора Ардова в послевоенные годы подолгу жила Анна Ахматова. У нее бывали Зощенко, Пастернак, Бродский, Раневская и многие другие. Написал ее сын Виктора Ардова, Михаил, ныне здравствующий непосредственный участник и свидетель большинства описываемых событий. Эта книга принадлежит одновременно к нескольким жанрам – литературоведению, москвоведению, исторической географии, мемуаристике с прибавкой «занимательное…», хотя многие истории из книги сначала дают возможность посмеяться, а затем задуматься. В данную книгу, помимо, собственно, самой «Легендарной Ордынки» Михаила Ардова, вошли «Table-talks на Ордынке» Бориса Ардова (брата Михаила) и воспоминания «Рядом с Ахматовой» артиста Алексея Баталова. Книга есть в сети. Кстати, поскольку мы сегодня обращаемся к жанрам легковесным, можно также обратить внимание на несколько любопытных фактов из жизни Булгакова, найденных на канале @lit_kaif...
/channel/lit_kaif/9176
Сегодня мы представим здесь три фото книжных полок и стеллажей ведущих магазинов англоязычных книг Парижа. На полках представлены книги об истории и культуре России и, очевидно, данный набор книг исчерпывает весь круг вопросов и запросов западного общества, связанных с Россией. А также формирует основной комплекс идей и представлений о нашей стране и тех, кто в ней проживает. Итак:
Первое фото. Верхняя полка: «К огню. Империя, война и конец царской России», «Трагедия народов – русская революция. 1861-1924», «Русский путь к просветлению», «Дом смерти» (понятно о чем). Вторая полка: «Архив Митрохина» в двух томах (перебежчика из КГБ), Сталин, Аллилуева, «Рандеву в российских чайных комнатах», Сталин, но молодой, Молотов, «Разговоры со Сталиным», «Поворотные точки русской революции», «Десять дней которые потрясли мир» (то есть опять о революции). Третья полка: «Россия и Европа», Ленин, Троцкий, Сталин, Крым, некая опасная женщина, ближние и дальние соседи, дочь Сталина и просто Сталин, «Великий страх», «Дневник диссидента», Сталин. Четвертая полка: Революция, «дневник охранника Гулага», последние дни Сталина, Крым, СССР Горбачев - «Новая Россия», «Новый царь», «Очень дорогой яд», Сталинский англичанин, «Однажды в России», «Путинская клептократия», торговля в России. Российская полититка – «парадокс слабого государства». Пятая полка: «Зима наступает» (Каспаров), «Черный ветер, белый снег» (и так понятно), «советское мышление», «новая холодная война», Ворота Европы (Беларусь), «Меньше знаешь – лучше спишь», опять Беларусь, гражданская война.
Второе фото: книга о Славяно-греко-латинской академии, Революция, «Европеизированная элита России», «Россия против Наполеона», книга о городе Львове, «дневник охранника Гулага», Россия в революции, Ленин в поезде, «Сталин и ученые». Третье фото: Революция, ужасы в Сибири, Ленин в поезде, Сталин, Рузвельт и Сталин, «Дьявольский альянс», опять Сталин, Афганцы, «Ландшафты коммунизма», Алексиевич, «Советское столетие», Сибирь. Вот и все. Суммируя, можно сказать, что именно узнает читатель этих книг (или простой зритель у полок). Главная фигура России – Сталин, за ним Ленин, главное событие – революция, главное явление – Гулаг, главные регионы – Крым, Сибирь и Беларусь, главный город – Львов. Горбачев это новая Россия, а Путин клептократия. Да, еще Россия воевала с Наполеоном и в Афганистане. Вот, собственно, и все. Россия воспринимается в Старом Свете как Америка с бородой, то есть государство с двухсотлетней, но тёмной историей, да и эта история как в фокусе сошлась в сталинской эпохе, после чего при Горбачеве блеснул ненадолго свет и вновь все угасло. Мы на этих полках наглядно наблюдаем, по выражению П.Десаи, «кардинальные отличия в системном восприятии» Западом России. Хорошо это или плохо – не будем об этом говорить, чтобы удержаться на тонкой грани беспристрастия. Это источник. Это так. И каждый может подумать сам над этим.
Очевидно, что это не так. Речь идет о понимании, какое место в наступившем времени занимают машины, человек, религия, наука, культура, для чего многое в этих явлениях придется восстанавливать. Поэтому и руководствоваться нужно не принципом отталкивания, а принципом соотношения времен. Значит, необходимо искать определения наступающей эпохи, исходя из тех перемен, которые происходят.
Кратко эти перемены можно описать следующим образом. Необъявленные войны, идущие по всему земному шару и грозящие слиться в одну большую войну всех против всех вновь, остро поставили вопрос о ценности человека. Это означает возвращение человека в культуру, искусство, политику. Политика, которая приобрела в прошлом столетии религиозные черты, уходит из жизни, потому что привычные субъекты политики (война, государства, религии, регионы и пр.) перестают существовать (именно поэтому сегодня политика делается в ток шоу, а не в кабинетах). На их место вполне могут встать совершенно другие субъекты, например, как считает А.Пятигорский, знающие и невежды, и способом разрешения их противоречий будет не война, не экономическое давление, а игра или беседа.
Происходит деиерархизация и разрушение социальных структур (системы сегодня строятся по горизонтали), на месте которых создаются новые, весьма многочисленные образования с новыми внесоциальными элитами. Не случайно, один из современных аналитиков сегодня заявляет, что с Цукербергом надо говорить, как с президентом государства. Индивид в этих условиях приобретает (определяет) собственный статус, не связанный с социумом или группой. Отрегулировать эти отношения может теперь только справедливость, но уже не демократия, так как демократия это согласие мнений, а справедливость это согласие форм жизни. Демократия регулирует только отношения между людьми и социальными группами. Справедливость гармонизирует отношения человека и мира во всех его проявлениях, от вещей до растений (Б.Латур призывал быть более справедливыми к вещам).
Еще одна перемена – централизация. Расколоть и покорить есть фундаментальный принцип современной политики. Но расколы уже показали свою неэффективность и гибельность, единство предъявляет свои возможности и перспективы.
Разумеется, это далеко не все, но именно исходя из этих перемен и следует искать название новой эпохи.
Выше уже говорилось, что необходимо отказаться от противопоставления времен. Однако, возможно, придется отказаться и от самой категории и понятия «времени». Об этом свидетельствует указанная выше смена вертикальной, иерархической, установленной христианством, парадигмы развития на горизонтальную, а также описанное С.Капицей сжатие и ускорение исторического времени. Огромная скорость движения в космосе воспринимается как стояние на месте, предельная скорость времени отменяет его. Над всем этим еще необходимо думать. Помочь в этом могут две книги. М.Бэрроуз «Будущее: рассекречено. Каким будет мир в 2030 году» (М., 2015) и Д.Роуз «Будущее вещей. Как сказка и фантастика становятся реальностью». М., 2015 Автор первой книги долгое время участвовал в подготовке знаменитого доклада «Глобальные тенденции», ключевым современным футурологическим материалом, показавшим максимальную точность прогнозирования. Автор второй показывает, как вещи, трансформированные сетью, трансформируют нас и насколько мы близки к столетним мечтам человечества – всеведению, телепортации, бессмертию. Автор первой книги говорит об общем, а втор второй о частностях. Оба вместе могут помочь ответить на поставленный выше главный вопрос – как назвать ту эпоху, в которую мы вступаем и каковы будет ее ключевые характеристики.
#редкаякнига Книга, посвящённая Сталину с автографом Сталина из библиотеки Сталина. Сталин читал много и систематически - по несколько книг в день. Он сам говорил некоторым посетителям своего кабинета, показывая на свежую пачку книг на своем письменном столе: «Это моя дневная норма — страниц 500». В год набегало таким образом до тысячи книг. Вообще, культура книги, стремление к их собиранию, начитанность, что бы там ни говорили, были свойственны первой волне лидеров компартии и их окружению. Свидетельством этому являются большие, тщательно подобранные библиотеки Ленина, Бухарина, Троцкого, Зиновьева, Рыкова, Кагановича, Демьяна Бедного - библиотека последнего была, без преувеличения, уникальной.
Сталин начал собирать библиотеку в 1925 году и даже завёл у себя в штате должность библиотекаря. Книги в библиотеке были из самых разных областей знания - философия, психология, социология, политэкономия, финансы, промышленность, сельское хозяйство, русская и мировая история, дипломатия, военное дело, беллетристика, художественная критика, вся российская классика, журналы, словари, энциклопедии, мемуары. Огромные разделы были посвящены различным аспектам революционного движения и партийного устройства. К концу жизни Сталина общее число книг в его библиотеке превышало 20 тысяч, из которых на 5,5 тысячах книг имелся такой штамп, как выше: "Библиотека И.В. Сталина".
Значительная часть библиотеки находилась в больших шкафах в квартире Сталина в Кремле, другая часть в комнатах и в кабинете Сталина на его даче в Зубалово. Когда в 1935 году для Сталина была построена новая дача в Кунцево, сюда перевезли и все его книги из прежней дачи. Уже после войны дом Сталина в Кунцево был расширен, и здесь был построен специальный блок для библиотеки, на один этаж углубленный в землю. Книги хранились в определенной системе на длинных стеллажах из неструганых досок. Важно помнить, что все эти книги были внимательно прочитаны или тщательно просмотрены - на сотнях книг имеются многочисленные карандашные пометки. Сталин подчеркивал многие фразы и абзацы, делал комментарии на полях, оставлял закладки. Но Сталин пользовался не только своей библиотекой - он часто заказывал книги и журналы из главных государственных библиотек и из библиотеки ЦК ВКП(б).
Сегодня такая книга, как указана выше, в частных собраниях это исключительная редкость, так как вся библиотека Сталина в 1957 году была передана в библиотеку Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и в наши дни малодоступна.
Нашему каналу почти полгода и многие темы, которые обсуждались в самом начале, сегодня не знакомы большинству подписчиков. Поэтому время от времени мы будем к ним возвращаться. Сегодня возвращаемся к жутковатой теме – нацистским концентрационным лагерям в несколько непривычном ракурсе - как к феномену социальной жизни и общественной мысли Европы середины прошлого столетия. Почва для возникновения «феномена Освенцима» (назовем его так), считающегося сублимацией концлагеря, как явления, начала готовиться сразу после окончания Первой Мировой войны.
Система концлагерей была выстроена так, что смерть, которая обычно представляется, как некое мгновение перехода из временной жизни в вечную, как отрицание жизни, оказалась внесена непосредственно в жизнь и существовала в ней продолжительное время. То есть человека, которого раньше убивали (или он умирал) один раз в конце жизни, теперь убивали на протяжении жизни. В результате жизнь и смерть становились неразделимы между собой, смерть теряла признак конца жизни. В этой ситуации человек переставал понимать, жив он или мертв, и если жив, то можно ли назвать жизнью то, что хуже смерти.
«Ретроспективное существование» (по выражению Э.Фромма), то есть существование, когда все лучшее, все похожее на жизнь, осталось в прошлом, а будущего нет, лишь подчеркивали «пребывание в смерти». Одним из следствий системы концлагерей становится равнодушие к смерти. Человек оказывался постоянно находящимся между жизнью и смертью – он не имел сил и желания покончить с собой, но и не имел возможности жить. Возникала неизвестная ранее новая, «третья», пограничная форма существования, формировавшая новый тип человека, которого больше интересовало не «что произойдет», а «как произойдет». То есть боялись не смерти, а умирания и его форм.
Когда реальная смерть наступала, человек лишался последнего права – права оставить свой след, память о себе в этом мире. Еще при жизни в лагере человек лишался самоидентификации, имени, стереотипов поведения, способности мыслить, а после смерти превращался в пепел, не оставляя после себя даже могилы. В результате, Освенцим, по мнению Х.Арендт, впервые в истории предъявил миру парадоксальный «опыт несуществования», когда человек оказывался не нужен даже самому себе.
Провозгласив устами Ф.Ницше «смерть Бога», то есть абсолютного блага, Европа столкнулась в форме Освенцима с явлением Абсолютного Зла. Зла, которому нечего было противопоставить. В связи с этим после войны общественное сознание Европы столкнулась с неразрешимой задачей. Опыт религиозной оценки такого рода событий был к середине ХХ столетия утрачен, а описать и постичь произошедшее в обычных категориях оказалось невозможно, ибо то, что произошло, находилось за пределами любой рациональности и рассудительности, за границами любой науки. Поэтому данный феномен не понят и не осмыслен до сих пор.
Освенцим стал той чертой, перейдя которую, Европа изменилась навсегда. Исчезнув, «концентрационный мир», поставил перед европейским сознанием несколько вопросов, актуальных и сегодня. Первый сформулировал Т.Адорно, считавший, что Освенцим есть факт тотальной культурной катастрофы Запада. Он спрашивал, можно ли после Освенцима жить дальше? Ответ на этот вопрос давал С.Беккет, персонажи которого после Освенцима не столько «живут», сколько «выживают», словно на настоящую жизнь у них под гнетом памяти уже не хватает сил. Еще один вопрос - неужели нельзя было предвидеть этого? Кафка предвидел, но кто обратил на него внимание? И вопрос – если все тогда согласились с Освенцимом, значит ли это, что и я согласился бы? Попытку ответить на этот вопрос мы видим в конфликте поколений в 1960-е.
На эту тему не так много серьезных книг (П.Леви, Ж.Амери, Э.Фромм), но одна из лучших это «Просвещенное сердце» психолога Бруно Беттельхейма. Он в 1938-1939 годахсидел в Дахау и Бухенвальде и видел все своими глазами. Книга фрагментами выходила в давно не существующем журнале «Человек» в 1992 году (№ 2-6), а полностью есть только в сети (http://knigosite.org/library/read/5372). Книга очень актуальна и сегодня.
#редкаякнига Недавно во Франции была издана небольшая любопытная книга, посвящённая "туалетным знакам", то есть символам, обозначающим на дверках кабин мужские и женские отделения. Она интересна не только тем, что забавна, но и тем, что даёт возможность воспринимать эти знаки, как источник по особенностям менталитета тех или иных стран, а также показывает тонкости и своеобразие их чувства юмора. Стоит напомнить, что даже самые, казалось бы, легковесные, несерьёзные вещи могут оказаться источником по исследованию серьёзных процессов. Так, в 1998 году вышел сборник научных работ"Русский школьный фольклор. От `вызываний` Пиковой дамы до семейных рассказов". Авторы статей изучили в подробностях такие знакомые всем вещи, как надписи на партах и стенах туалетов, школьные рукописные анкеты и "садистские стишки" и пришли к очень интересным выводам относительно состояния общества и среды, в которых возникли эти явления. Так что стоит приглядеться и к табличкам на дверях туалетов.
Читать полностью…
Тотальное требование перемен и одновременно боязнь их – главный тренд современности. Отсюда все более умножающиеся войны – война это способ все изменить быстро и радикально, возможность ускорить историю, способ управления временем. Все, что не способно меняться, отбрасывается. В рамках пародийной постмодернистской «философии», для того, чтобы сохранить связь с предыдущим культурным слоем, достаточно сохранить формы, в рамках которых можно великовозрастным михрюткой «играть со смыслами». Поэтому нормой становится «новое прочтение» Баха, Вагнера, Толстого, Шекспира, постмодерн постоянно тянет из классики сюжеты, названия, имена, выворачивая их наизнанку. Форма в этих условиях становится реверансом в сторону тех, кто застрял в прошлом (и торговой маркой), а содержание – достоянием "продвинутых" (куда?). Это же касается и Церкви (и здесь и там). Причастие, упакованное как фастфуд, электронные свечи и записки, священники, служащие с лазерными мечами это и есть постмодерн. Форма сохранена (служба, проповедь, приобщение), а содержание полностью изменено. Такие примеры можно назвать крайностями, но это означает, что и то, что находится в границах крайностей, сдвинулось уже очень далеко.
В этих условиях все более актуальной проблемой Церкви становится необходимость сохранить и форму и содержание. Необходимость перемен осознается, но конкретные вопросы, в чем эти перемены должны состоять и как далеко могут зайти, вызывают страх и поэтому не обсуждаются. И это понятно – проблема глобальная, коренится в истоках. Заключается она в том, что сегодня необходимо не просто точное прочтение Евангельского Послания (назовем его так обобщенно), чтобы найти подходящую цитату к тому или иному событию. Необходимо точное понимание Послания. В силу того, что мы сегодня сталкиваемся со все большим количеством глобальных и сложных перемен (мировая политика сегодня демонстрирует симптомы глубокой растерянности, близкой к панике – отсюда стремление при любом вызове хвататься за оружие) Послание становится все менее понятно. Поэтому все более востребованы аллегории, а не конкретные тексты, так как последние уже с большим трудом напрямую подходят к происходящему. Как следствие, возникает массовая и вульгарная экзегеза, которой сегодня занимаются все, кому не лень, христианский талмудизм, толкующий толкования и толкования на толкования и находящий в итоге именно те ответы, которых ждут, а не которые правильны. То есть происходит попытка найти в Писании смысл, который раньше найти не удавалось, актуализировать Писание в рамках тех вызовов, которые сегодня всем бросает время.
Таким образом, проблема только усугубляется, так как толкования до бесконечности дробят смыслы, приходя к сверхмалым величинам, неразличимым ни глазом, ни разумом. «Что такое стул? Стул это ножки, спинка, сиденье. А что такое ножки? Ножки это дерево, краска, лак. А что такое дерево? Дерево это корни, ветви, листья, кора. А что такое ветви? Это…» И т.д. пока стул не будет превращен в пыль. Именно поэтому сегодня так популярна восточная мистика, которая стремится разложить человека на дхармы и увести от тревожной реальности в блаженное ничто, уравнивающее части и целое (можно вспомнить, как это «ничто» описывал Льюис). Почему так? Прежде всего, нет богословия, способного к глобальному осмыслению происходящего. Однако, даже если это богословие возникнет, сможет ли оно ответить на главный вопрос – как в нынешних условиях должно осуществляться Спасение? Все предыдущие эпохи история Спасения была историей спасаемых. Исторический пример был главным. Однако сегодня, в условиях девальвации традиции и ценностей, пример перестает что-либо значить. Все начинается с себя. На этой позиции становится не нужна история, то, что было прежде, ибо имеет значение только то, что есть и будет.
В заключение хотелось бы поздравить всех читателей (и не читателей) с Новым годом. Пусть наш следующий год будет лучше, чем этот, хотя, скорее всего, нас ждёт очень непростое время.
Но это не страшно. Испытания всегда предлагают выбор - закончить или продолжить, уйти или остаться - и нормальный, "наш" человек, придя в состояние покоя, очень быстро начинает скучать по тому времени, когда был выбор. В окончательном решении всегда есть какая-то эсхатологичность, решенный окончательно вопрос есть зародыш конца мира, который наступит, когда решатся все вопросы или станет ясно, что нет ни одного правильного ответа на них. Поэтому да здравствует недосказанность, без которой нет ни Фауста, ни Онегина, ни Мертвых душ ни нашей живой души в целом.
Кроме того, жизнь стоит затруднять и усложнять вполне сознательно, иногда нам, умным людям, скучно жить именно потому, что не хватает сложности, переживаний, дополнительных цветов, полутонов. Мы киснем и протухаем в благостной кисельной выгоревшей на свету благодати, к которой сегодня стремится большинство и куда нас тащат окружающие и никак не можем понять, что же это такое - все, наконец-то, хорошо, но почему же так скверно? Нам хочется или страдать страданиями других над старой книгой или любить безответно или ворваться к какому-нибудь герцогу во главе мятежной толпы и "покончить со всем этим" раз и навсегда, чтобы потом… нет, не успокоиться, а опять искать страданий и трудностей. Всякая дорога из Иерусалима должна быть дорогой в Иерусалим – сказано давно, но точно. Однако и увлекаться теми самыми полутонами не стоит - умный человек отличается от глупца тем, что первый видит полутона, а второй не видит ничего, кроме полутонов.
Поэтому хочется пожелать всем тревог и трудностей – это наждак, который счищает ржавчину с сердца. Пожелать не уронить того, что дано с неба - пусть время тащится сзади и подбирает за нами, а не мы за ним. Пожелать чувства вины, что не все сделано, а то, что сделано, далеко от совершенства. Ведь если нет чувства вины - нечего ждать перемен. Язычники принимали христианство именно и прежде всего потому, что томились ощущением вины и им хотелось исправиться. Пожелать, чтобы вот это «они не стоят слов – взгляни и мимо» было не про нас. Древний мудрец Рамбам считал, что когда человек ест один и радуется это нехорошая радость, это радость скелета. Так вот, пусть рядом будут те, с кем можно будет есть. И тогда красота нашей жизни будет подобна эталону красоты, описанному в Талмуде - серебряный бокал, только что вышедший из плавильной печи, наполненный зернами граната, обложенный розами и поставленный на границе света и тьмы.
С Новым Годом!