9048
Книжные обзоры, интересные статьи, новинки и старые книги, их авторы и владельцы. По вопросам сотрудничества @onlybars
В конце года хотелось бы подвести краткие итоги. Каналу полгода, но за это время он набрал пять с половиной тысяч подписчиков и стал одним из ведущих интеллектуальных ресурсов Телеграма - ссылки на материалы канала можно видеть в самых разных местах Сети. Хотелось бы искренне поблагодарить всех подписчиков, которые, собственно, и создали этот канал. Они же являются убедительным доказательством того, что интеллектуальный продукт сегодня востребован, как никогда. И это понятно - не рассуждать же о том, что считается сегодня политикой, о том, что отвергает самую возможность мысли или об "актуальном", то есть том, что навязано меньшинством большинству. И пусть попытки спрятаться в мысль, выглянуть из-за серьёзной идеи отдают некоторым эскапизмом - идти за загадочными "всеми" ("все это читают", "всем это нравится") или, как говорили древнерусские юродивые "ругатися миру", то есть сопротивляться ему - какая из задач благороднее?
О чем же мы успели поговорить? О многом. О том, что такое фотография, о феноменах кино, медицине, болезнях, труде и досуге, концлагерях, кризисе образования, урбанизме, политике, терроре, смерти, о Христе, о моде, дискуссиях и спорах, о проблемах интеллектуалов, о бунтарях-конформистах, о капитализме, СМИ и войне, о счастье и смысле жизни, о мобильном телефоне и торговых центрах, о религиозности, секуляризме, авангарде, демонологии, гостеприимстве, одиночестве, о языке, о русской культуре, культуре Египта, ислама и готики, о спорте, музеях, русском утопизме, сокращении исторического времени и конце времени Новейшего, о книгах.
Пронзительных, исповедальных книгах и хорошо написанных книгах, смешных книгах и книгах трагических. Знакомились с интеллектуальными журналами (Неприкосновенный запас, Rigas Laiks, Однако, Теория моды), редкими и необычными изданиями. Говорили серьёзно о, казалось бы, несерьезном, - котах, пьянстве, банях, Буратино, разбитых окнах, ставили вопросы к современности, которых с каждым днем становится все больше.
Пусть прочтено не все, не полностью, не до конца - никто не знает, в каком углу сознания или сердца осталось неприметное зернышко и когда оно даст росток. Цифры в этой сфере вообще не показатель: прочитавший 10 книг, как правило, не умнее прочитавшего пять, а за Христом пошло, в лучшем случае, несколько десятков человек (сегодня бы сказали, что он собрал ничтожное количество лайков и просмотров), но этих людей хватило, чтобы "заквасить всю вселенную". Поэтому будем читать далее, разговоры будут продолжены и, возможно, даже вынесены в офлайн - монолог хуже, чем диалог, "если двое лежат, то тепло им, а одному как согреться?"
Каждый из нас бывал в музее и не по одному разу. И, вероятно, многие, придя, по выражению Саши Черного «за полтинник щупать вечность за бока», ощущали скуку или даже тоску. Почему? И оттого, что «все это» посмотреть все равно нельзя, и оттого, что нельзя ни до чего дотронуться, объяснения на табличках мало что объясняют, а у смотрителей во взгляде читается невысказанный вопрос «и что вам дома не сидится», перекликающийся с вашим собственным вопросом: «что будет, если я это не посмотрю?»
Дискуссия о целесообразности музеев в том виде, в котором они существуют, в отечественном интеллектуальном пространстве была начала еще сто лет назад знаменитыми П.Флоренским и Н.Федоровым. Именно тогда впервые стал ощущаться кризис «музея новоевропейского типа», музея-коллекции. Позднее делались попытки создать новый тип музея и среди этих попыток нам наиболее удачными представляются две: музей Геологического Управления Центральных Районов (музей - научный кабинет), созданный классиком отечественной палеонтологии П.А.Герасимовым в 1970-е годы. И «Музей Библии», созданный в Иосифо-Волоколамском монастыре известным церковным историком, архимандритом Иннокентием (Просвирниным) в 1990-е – музей, в котором все можно было брать в руки. Ни тот ни другом музеи не дожили до нашего времени (на их месте сегодня существуют симулякры, оболочки), но, таким образом, мы понимаем, что кризис музея, как такового, возник не сегодня.
Что такое музей, особенно в наше время? Как и все вокруг, музейное пространство деформируется, теряет изначальные смыслы. Принципиально иной стала и публика. Музей всегда был особым пространством истории и культуры (одна и та же икона в храме и музее это две разные иконы), способом выстроить особый мир на основе той или иной концепции, но сегодня это видно даже «невооруженному» глазу. Сегодня экспонаты в пространстве музея утрачивают свое сугубо материальное значение, становясь комплексом значений, точкой схождения различных плоскостей культуры: исторической, эстетической, прагматической, функциональной, этической… Если следовать Р.Барту («От произведения к тексту») в наши дни произведение воспринимается как текст, артефакт исчезает, как нечто цельное и на смену наглядности приходит множественность смыслов, присущая тексту.
Произведение теперь обладает меньшей ценностью, чем его контекст. Здесь важно понимать, что произведение уже есть, а текст является деятельностью, процессом. И если текст (письмо) осуществляет коммуникацию между прошлым и будущим, то это же делает и музей, меняясь так же, как знамение текста. Параллельно развивается интерес к подлинности, к общепризнанным шедеврам, виртуальная составляющая экспозиции, которая, казалось, еще немного и вытеснит подлинник, отступает на второй план. И если еще 10 лет назад Дюшана и Рафаэля было принято уравнивать в художественном пространстве, то теперь растет потребность непосредственного контакта с произведениями, художественная ценность которых неоспорима для всех, чьи фамилии не Кулик, не Гельман, не Ротко и не Херст.
В этих стремительно меняющихся условиях нужно заново учиться ходить в музеи. Для этого книга Йохана Идема «Как ходить в музей. Советы о том, как сделать посещение по- настоящему запоминающимся» (М., 2016). Книга предлагает новые правила поведения в художественном музее и показывает, что в музейном этикете продиктовано здравым смыслом, а что - его отсутствием. Обычная концепция поведения в музее - «иди медленно, но продолжай идти», - едва ли себя оправдывает. Эта книга показывает, как сойти с проторенной дорожки и взять инициативу в свои руки, как сделать музейных смотрителей своими союзниками, как научиться отличать хорошее искусство от плохого, почему нужно прислушиваться к детям, когда они судят об искусстве. «Как ходить в музей» убедительно демонстрирует, что для похода в музей нужно быть творческим, креативным человеком, не ожидающим, что он идет на готовое. Ведь в конечном счете музей это то, что вы себе представляете.
Представленный здесь план издательства «AdMarginem» (http://plans.admarginem.ru/) показывает, насколько большое место в современном интеллектуальном поле стали занимать проблемы капитализма. П.Мэйсон, Т.Седлачек, Д.Грэбер, А.Левентхаупт (а до этого Т.Пикетти, У.Блум и пр.) всесторонне анализируют то, что происходит сегодня в том поле, что по старой памяти еще именуется «капитализмом» и приходят к неутешительным выводам. Рынок не расставил все по своим местам, не отрегулировал, не создал гармонию и что делать с этим сегодня, не очень понятно. Не случайно в западной интеллектуальной сфере растет интерес к марксизму – тот же «AdMarginem» планирует выпустить еще две книги, переосмысляющие Маркса (Р.Декалан, Д.Мари, Э.Мэрифилд), а в целом «левоуклонистской» литературы, приспосабливающей марксизм к современности, выпущенной за последние несколько лет, наберется уже приличная полка (одного А.Бадью вышло уже несколько книг).
В чем проблема нынешнего капитализма? Подошел к концу железный век, для которого было характерно материальное воплощение идеи или мечты, а также определенный тип производства. Каким бы ни представлялся дворец в сознании, он не мог формировать среду человека, пока не был построен. Иной (виртуальный) мир принадлежал Богу, земля – человеку. Сегодня мир реальности и мир виртуальности принадлежит только человеку и виртуальную реальность вовсе не обязательно облекать в плоть.
Вместе с этим окончилась технологическая эпоха, в основе которой лежал базовый энергоноситель с прилагаемой к нему политической системой. Поиск новых источников энергии означает непременную смену привычных политических и идеологических моделей. Вернее, либеральной западной модели, в основе которой лежит простая схема – поднимать уровень потребностей и удовлетворять. Сначала движение вперед (создание новой модели Iphone), потом замедление движения - расширение ( модификации, улучшение возможностей) и вновь движение. Главная задача власти в этой модели – создавать механизмы оживления потребления. Чтобы покупали не только Iphone, но и все модификации и программы к нему. Благодаря этой системе создается иллюзия стабильности. Во-первых, общество наблюдает процесс развития и совершенствования, а значит и движения вперед. Во-вторых, процесс удовлетворения спроса является механизмом покупки властью лояльности у населения. В-третьих, возникает жесткая связка между количеством денег (материальными благами) и количеством счастья, то есть каждая новая модель «Мерседеса» должна делать человека счастливее.
Однако все это больше не работает. Рост количества материальных благ оказался прямо пропорционален количеству времени и сил, затрачиваемых на их получение, постоянная боязнь отстать от моды и от времени порождает все большее количество стрессов. Наращивание потребностей и их удовлетворение одновременно наращивает безработицу, углубляет социальное неравенство и уродует окружающую среду. Потребление оживить не больше не удается.
Последние десятилетия эту отжившую модель пытались спасать путем постоянного расширения круга новых благопотребителей. Первый раз его расширили в 1960-е годы (деколонизация), второй раз – в 1990-е (распад социалистического лагеря. как видим, срок созревания кризиса 25-30 лет), сегодня пришла третья волна, которую пытались направить на Ближний Восток, но сделать это не удалось. Система производства благ работает вхолостую и отчетливым показателем этого являются огромные долги, поскольку возможности, которые больше нельзя наращивать в реальности, продолжают наращиваться в виртуальном пространстве. Печатаются ничем не обеспеченные деньги (отсюда мировой финансовый кризис), создающие иллюзию богатства, долги оплачиваются долгами или пустыми обязательствами, держащимися только на доверии. Не случайно главным субьектом современной мировой финансовой системы стал финансовый спекулянт. То есть главной проблемой системы стала сама система и выйти из нее можно только выбравшись из под развалин. Но для начала с помощью книг стоит разобраться в проблеме, ибо выбираться нужно не "вообще", в куда-то.
Продолжаем обзор находок с прошедшей ярмарки. Далее – С.З(С)онтаг «Сознание, прикованное к плоти» - дневники и записные книжки 1964-1980 годов. (М., 2014) К Зонтаг уже приходилось обращаться выше (рассматривалась ее «Болезнь, как метафора») и можно было убедиться, что все, что она пишет, глубоко, фундаментально и при этом тонко. Дневники и записные книжки – жанр своеобразный, альковный, как правило, не обусловленный присутствием зрителя, читателя и вообще постороннего наблюдателя. Именно поэтому, с одной стороны, он привлекателен для читателя, потому что позволяет максимально раскрыть личность и возможности пишущего. С другой - именно в краткой, набросочной, эскизной форме наиболее точно раскрываются талант и интеллект. Любой большой текст это монолог, заметки – диалог (пусть всего лишь с самим собой, своей тоской, скукой, озарениями и упованиями) и оттого они легче вовлекают читателя в себя, в структуру и смыслы текста. Договори… Додумай… Домысли… Это хорошо видно по заметкам и записям Ключевского, Гаспарова, Ельчанинова, Лихачева (последняя книга), видно и по «Опавшим листьям» Розанова и по «Роману без вранья» Мариенгофа. Теперь вот Зонтаг – читать, думать, додумывать.
Ну и, наконец, В.Беньямин «Краткая история фотографии». (М., 2013). Эта книга уже стала классикой и о ней нет смысла долго говорить. Но нельзя не сказать, что любому человеку, который хотел бы понять феномен фотографии (в темах данного канала был феномен фотографии) без Беньямина не обойтись, как экономисту не обойтись без А.Смита, а историку России без В.Ключевского.
Еще одна полезная книга – В.В.Долгов. Быт и нравы Древней Руси. Миры повседневности XI-XIIIвеков. (СПб., 2017). Масштабное исследование средневековой повседневности продолжает традицию социальной антропологии, начатую много десятков лет назад Б.Романовым, который за это немало пострадал. Сегодня никто за это не страдает, а поэтому вокруг много книг по данной теме, но большинство это либо научпоп, либо откровенные реконструкторские «фантазии на тему». Книга В.Долгова серьезная работа, она ставит вопрос о степени похожести средневекового человека на нас с вами, утверждает принцип «соучастного восприятия» средневековой повседневности, делает попытку раскрыть культурный код и восстановить контекст, в рамках которого станут понятны особенности ментальности и быта человека Древней и Средневековой Руси.
По выходным - необычные издания. Сегодня это "Перечень сведений, запрещенных к опубликованию в открытой печати, передачах по радио и телевидению. Сведения, предусмотренные ограничениями Перечня, запрещается приводить в материалах, предназначенных для открытого опубликования в открытой печати, передачах по телевидению и радио, оглашение на международных, зарубежных и открытых внутрисоюзных съездах, конференциях, совещаниях, симпозиумах, публичная защита диссертаций, демонстрация в кинофильмах, вывоз материалов за границу или передача их иностранным гражданам и т.д."
Перечень издан Главлитом - "регулирующим" органом, созданным в 1922 году и просуществовавшим до августа 1991 года. Вначале это было сокращение от Главного управления по делам литературы и издательств, затем вопреки правилам правописания Главлит стали расшифровывать как Главное управлением по охране гостайн в печати. Главлит занимался не только госсекретами в узком смысле, но и тем самым "регулированием".
Приведённый здесь "Перечень..." был Библией советских цензоров. Так, в 20-е годы не допускались к печати "статистические данные о беспризорных и безработных элементах, контрреволюционных налетах на правительственные учреждения", "о столкновении органов власти с крестьянами при проведении налоговых и фискальных мероприятий", "сведения о медицинской помощи в районах, охваченных неурожаем", "сведения о волнениях, забастовках, беспорядках, манифестациях, о политических настроениях в рабоче-крестьянских массах".
Данный документ гораздо шире.
Смотрим оглавление.
1. Общие положения
2. Вооруженные Силы СССР и оборона страны: Мобилизационные вопросы и сведение военного характера; Гражданская оборона СССР; Пограничные войска Комитета государственной безопасности СССР; Внутренние войска Министерства внутренних дел СССР; Организации, содействующие Вооруженным Силам СССР
3. Картография, гравиметрия, геодезия и гидрография
4. Гидрометерология и контроль природной среды
5. Открытия, изобретения, научно-исследовательские работы
6. Промышленность: Оборонная промышленность; Гражданская промышленность
7. Полезные ископаемые
8. Транспорт: Железнодорожный транспорт: Автомобильный транспорт; Водный транспорт; Воздушный транспорт; Трубопроводный транспорт
9. Связь
10. Агропромышленный комплекс
11. Финансы
12. Медико-санитарные вопросы
13. Разные сведения
Читать этот документ очень интересно. Например, нельзя было сравнивать покупательную способность рубля и иностранных валют, нельзя сравнивать зарплаты советских рабочих с зарплатами рабочих за рубежом, нельзя публиковать данные о размере и распределении зарплат в СССР, нельзя сообщать размеры премий, выплачиваемых советским олимпийцам, нельзя сообщать о беспорядках и конфликтах в армии на уровне роты и выше, нельзя сообщать, чем занимается советская колония на Шпицбергене, нельзя сообщать о крупных авариях на производстве и т.д. Перечнем предписывалось, как именно описывать события Великой Отечественной Войны (кое- что из этих рекомендаций в условиях сегодняшнего разгула Суворовых, Фоменко и Мединских, очень бы пригодилось). Сам Перечень являлся секретным документом и даже сегодня он труднодоступен.
Наше общественное сознание всегда отличалось сильным «оттенком» утопизма, следствием чего становится легковерие, наивность, непрактичность мышления. Именно поэтому у нас основная масса людей никогда не станут капиталистами (ничего не предпринимающими предпринимателями) – сознание не готово. А те, кто таковыми стали, должны были отвергнуть вообще все правила, лишиться внутренней самоатрибуции, разжаловать себя. Поэтому они с одинаковой легкостью живут и здесь и за границей, а рублевские особняки (как и новострой в Москве, создаваемый ими) не принадлежат ни к одному архитектурному стилю, вычеркнуты из эпохи и времени, в них отсутствует антропологизм, образ, мысль.
Достоевский говорил, что о человеке судят по тому, о чем он мечтает. Мечта народа и государства – это утопия. Утопия это образ далекого будущего, образ сверхъестественный, заранее несбыточный, мера внутренних сил, смелости людей, ибо для того, чтобы мечты были грандиозны, нужны широта и размах души, способность не бояться самих себя. Утопия необходима, чтобы отбежать в сторонку и посмотреть на самих себя, «обратный» взгляд из утопии важен, он помогает многие вещи увидеть совсем иначе, пересмотреть их. Об этом свидетельствуют Платон, Данте, Рабле, Мор, Кампанелла, Гете, Фенелон, Руссо, Жорес, Т. де Шарден и многие другие. Однако только наше общественное сознание не просто мечтало, а столетиями жило на грани реальности и утопии.
Грандиозная мечта о Москве, как третьем Риме, родившаяся в конце XV столетия (Филофей) дала мощный импульс к поиску собственного пути, смысла дальнейшего существования. Во многом именно эта утопическая идея влияла на восприятие общественным сознанием средневекового общества многих процессов русской и зарубежной политической истории. Эпоха Ивана Грозного стала временем активного воплощения этой мечты, о чем свидетельствуют парадоксы, достижения и даже ужасы - реформы, Четьи Минеи, Лицевой свод, Домострой, Стоглав, книгопечатание, Покровский собор и храмы в Коломенском (шатровый стиль в целом) и, наконец, опричнина.
В XVII столетии царь Алексей Михайлович всерьез мечтает освободить от Османского владычества Палестину, православный Восток и присоединить их к своему царству. В XVIII веке утопию воплощают Петр Первый (в образе правильного европейского государства с идеальным городом-столицей Петербургом) и особенно Екатерина Великая, сделавшая утопию главной творческой силой своего правления. Знаменитое путешествие Екатерины по Новороссии выстраивается как поездка через страну воплощенной мечты. Она прекрасно знала, что никаких «потемкинских деревень» нет – ей показывали цветущую и благодатную страну будущего. Близкий к Екатерине П.Зубов составил карту будущей Европы, на которой не было Швеции, Пруссии, Австрии, Польши, Дании, Турции. Они были включены в состав Российской империи с шестью столицами - Петербургом, Москвой, Астраханью, Веной, Константинополем и Берлином.
С воцарением Александра I утопия приобретает сугубо религиозный, мессианский характер. «Новый Александр Великий» хотел создать грандиозный христианский союз государств. Про «сверхъестественный» российский утопизм первой четверти ХХ века написано очень много. А потом, уже в конце 1980-х утопия съежилась до мечты о жизни в панельной «двушке» и поездок в лес на «москвиченке». Сегодня про это смешно говорить. Главная утопия – съездить на шашлык, главная мечта - чтобы курс доллара не рос, главное желание – все изменить, только чтобы ничего не менялось.
Понять утопическое сознание это понять нас в целом и себя в отдельности. На эту тему есть ряд книг, но хотелось бы обратить внимание на одну из лучших. Чистов К.В. Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд). СПб., 2011. Книга не новая, но лучше пока нет. В ней два блока, помогающих ответить на два основных вопроса – почему, зачем, где искали идеального правителя (и что это такое) и идеальную землю. Как видим, вопросы актуальны и по сей день. Только избрав, начинают проклинать, только уехав – ныть и рваться назад или еще куда-то. Почему так? Для понимания корней книга Чистова.
Интереснейшая тема - послесловия средневековых старопечатных (кириллических) изданий и рукописных книг. На тему отдельных послесловий (например, московских и львовских изданий Ивана Фёдорова), написаны специальные работы. Нас же предисловия интересуют, прежде всего, красотой слога и уважением к "чтущим сию книгу". Эстетизм (хотя это слово не очень точно), стремление даже мелочи выстроить и преподнести красиво (ведь красота, по средневековым представлениям, есть свойство Бога) показывают нам гармоническое единство жизни и культуры не только средневековой Руси и России, но и славянского мира.
Ведь мелочи не только укрытие для дьявола - это те детали, в которых способность к созданию красоты раскрывается особенно ярко и наглядно (как умный человек раскрывается в афоризмах лучше, чем в научном докладе). Кроме того, они показывают осознание автором (переписчиком) своей ответственности перед читателем - если книга испортит читателю впечатление, навредит ему, уведёт от сути, вместо того, чтобы открыть ее, вина за это ляжет на переписчика и последний страшится этого. Ниже - несколько послесловий:
"Если что будет с недостатками, то вы с любовью исправляйте ...потому что по своей воле или по какой либо нашей небрежности ни в одной черте здесь не было допущено ошибки. Однако если случится, что вы любите книгу и будете благодарны за эту книгу, то поистине вы подвигнете нас на ещё больший подвиг, чтобы другую часть книги с ещё большим старанием написать". Триодь цветная. Скадар. 1563 год.
"Молю вас всех на коленях и с умиленною душою, если погрешил я в чём рукой или языком, то простите меня, чтобы вам получить прощение от Господа Бога в день Страшного Суда. Благословен Бог во веки." Псалтирь с часословцем. Венеция. 1638 год.
"Воистину не для обмана и хвастовства создана эта книга, но для послушания. Христианской любви усердно просим всех читателей - не задумывать сгоряча возмездия, желая не платить злом за добро. Ибо не подобает это христианам, а только не знающим Бога". Сборник. Острог. 1588 год.
"Желающие эту книгу прочитать или переписать, с любовью молим вас Милостивы будьте к нам и не упрекайте в немощи ума и в неумении. Поскольку вы просите милости у Бога и людей, такому же прощению и нас удостойте. Богу же славимому в Троице, благословившему эту святую книгу начать и завершить подобает всякая слава, честь и поклонение от всех живущих. И теперь и всегда и во все благословенные века. Аминь". Октоих. Москва. 1594 год.
"Если найдёшь, читатель православный, те или иные ошибки в изображении житий этих святых, с любовью исправь, делавшим в мятежные времена прости, да и сам прощения жизни своей сподобишься от подателя жизни Христа". Патерик Печерский. Киев. 1661 год.
"А если найдёте ошибки, Бога ради исправляйте, а не осуждайте, поскольку писал не Дух Святой, не ангел, но рука бренная и тленная, как у прочих неучёных. Во славу Святой, Единосущной, Нераздельной и Животворящий Троицы, Отца и Сына и Святого Духа. Аминь". Апостол. Москва. 1564 год.
"И где сделал ошибку или не исправил недостатком ума моего, вы, братия, почитайте, исправляя, а меня, грешного, не проклинайте, ибо мысль моя колеблется во мне, как тростинка от сильного ветра, а вас Бог простит и подаст благость свою". Патерик Печерский. 1553 год.
В третьих, чрезвычайно любопытен рисунок, в котором на обложке представлена Компартия - это инфернальные образы людей и странных существ, у подножия которых мы видим мертвую голову, оплетённую "ветвями" загадочной природы. Любой из нынешних противников коммунистов легко усмотрит здесь сатанинские символы. Не вдаваясь в конспирологию, следует отметить, что изображение исключительно любопытно.
Читать полностью…
С 30 ноября до 4 декабря в Москве пройдёт традиционная ярмарка интеллектуальной литературы "Non fiction". Ярмарка обычно отражает весь спектр тенденций современной интеллектуальной жизни - будут новые серьёзные книги и переводы (типа указанной выше Зонтаг или Сеннета), будут интеллектуальные подделки (одна из самых значительных - обожаемый постмодернистами Фуко) будут книги, где самая важная и лучшая часть это оглавление в конце, будут работы, представляющие собой просто список прочитанных автором книг, будут забавные вещи типа тех, что выпускает "Красный матрос" или "скоропечатня Мамонт". К сожалению, отечественные современные философы и интеллектуалы или почти не пишут (Е.Островский) или пишут странные "поп-философские" вещи (Щедровицкий, Секацкий), так что придётся довольствоваться плодами западной мысли (например, недавно вышедшими набросками Ницше). Хочется надеяться, что будет много всего и будет интересно.
Что касается программы, то, на наш взгляд, вряд ли стоит тратить время на прослушивание откровений какой-нибудь Москвиной - завотдел культуры "Аргументов и фактов" это примерно как руководитель международной балетной студии овощной базы на Беляево. То же самое касается Веллера, который, как радиация, просачивается на все мероприятия, это просто какая-то шизофрения, которую кто-то пиарит и оплачивает с упорством, достойным лучшего применения. Сюда же отнесём мероприятие "Как читать книги" с Архангельским, Куприяновым и Юзефович. В принципе, для того, чтобы не ходить, хватило бы и одной из этих фамилий, так как учить нас читать книги будут те, кто уже 20 лет портит нам же литературный вкус, продвигая, главным образом, литературных маргиналов (достаточно посмотреть, что и о ком с придыханием пишет Юзефович последние несколько лет). Лучше вместо этого прочесть М.Адлера "Как читать книги" - и умнее и, несомненно, полезнее.
Разумеется, лучше обойти стороной "поэтессу" Веру Павлову, которая такая же поэтесса, как Сорокин и Ерофеев писатели. Всех их объединяет страсть к "телесному низу" (именно так стыдливо в восторженных рецензиях именуются сюжеты из журнала "Хастлер", перенесённые на литературную почву) и подняться из этого низа им не удаётся уже много лет. Удивительно, что на ярмарке нет Прилепина, который стал таким неистребимым мороком и наваждением последних лет, возникающим отовсюду, что уже боязно открывать консервы - вдруг и там...
Но не все скверно. Будет и много любопытного. Интересны темы "Традиции английского чаепития в глобальном мире" и "Еда в контексте межкультурной коммуникации" (на последнюю тему недавно вышла отдельная книга). Заслуживает некоторого внимания презентация новых книг издательства "Гешарим" "Вид с горы Скопус". Издательство занимается преимущественно изданиями в области еврейской истории и культуры, но участвует и в совместных проектах, книги издательства всегда высокого научного уровня. Возможно, потому, что директор издательства М.Л.Гринберг был ранее учителем истории, исследователем старообрядчества, ректором еврейского университета в Москве.
Журнал "Теория моды" (о нем шла речь выше) представит книгу "Черный. История цвета" - продолжение проекта французского историка Мишеля Пастуро, изучающего историю цвета в западноевропейской культуре, от Древнего Рима до XVIII века. Уже вышла подобная книга о синем цвете.
Интересен круглый стол "Новая русская кухня" Возрождение старорусских рецептов, использование местных продуктов, креативный русский фастфуд и т.д. - шеф-повара, журналисты, специалисты по продвижению ресторанов и историки обсудят эти актуальные вопросы. Стоит послушать известного знатока Шекспира А.Бартошевича и специалиста по Б.Пастернаку Н.Громову.
Фонд Пятигорского решил обсудить актуальную тему "Что такое литературная премия" (напомним, их сейчас 64!) и поставить вопрос: нужны ли премии? Сама постановка вопроса показательна и можно ответить на него уже сейчас "не нужны, так как по справедливому замечанию Ю.Полякова, они не имеют отношения к литературе", но все равно послушать аргументы можно.
Так что идти стоит.
Сегодня очень часто в общественном пространстве возникают вопросы о наказаниях, их степени, вине и ее критериях, вопросы, которые пытаются решить сравнительным методом – там, у НИХ, так, а у НАС сяк, им можно, нам нельзя, почему и.д. Выводы, как правило, рождаются вполне определенные: «Доколе», «До каких пор», выводы, с помощью которых можно звать на митинги или кухни (то и другое сегодня по сути ничем не отличается, задача одна и та же – «потрындеть», только в разных пространствах), но не разбираться в сути.
А разобраться, хотя бы в общих чертах, интересно. Хотя бы потому, что большинство категорий, которыми мы сегодня пользуемся, помечая их моральными и нравственными маркерами (насилие - плохо, свобода – хорошо) возникли сравнительно недавно, в эпоху Нового или новейшего времени. До этого насилие не считалось пороком, так как война была важнейшим двигателем цивилизации, ускорителем прогресса, способом культурного и технологического обмена, поэтому наказывать с помощью насилия было сложно. Мало того, насилие нередко поощрялось. Например, домашнее – достаточно открыть «Домострой».
Вопрос о лишении свободы также возник только в Новое время, когда свобода начинает осознаваться, как ценность, когда возникают ее категории. На протяжении тысяч лет человека сажали (лишали свободы) только чтобы добиться чего-то (вернуть долг и пр.). Мало того, если общество было на высоте в моральной плане, то тюрьмы были не нужны - спартанское общество знало тюрьмы только для рабов. Главной формой наказания были штрафы (см. Салическую и Русскую правду), то есть все имело материальный эквивалент, жизнь сама по себе, свобода сама по себе не имели ценности, таких категорий не знают. Соответственно, задача правосудия была исправить, а не предотвратить, заботиться о настоящем, а не будущем в категориях циклической, а не линейной координаты исторического времени.
Важнейшей формой наказания было т.н. «позорящее наказание», предусматривающее ответственность двух сторон – той, что карает и той, что сознает себя виновной и, как следствие, испытывает стыд и позор. Трудно наказать того, кто не испытывает стыда и позора. Позорящие наказания были возможны в условиях, когда средой существования была община (городская или сельская). Поэтому правовые нормы создавались социальными группами (цехами и пр.), в то время, которое принято сегодня считать апофеозом несвободы (средневековье) существовала плюралистическая цивилизация. Закон шел снизу, а не сверху и являлся выражением требований социальных институтов.
Наказание зачастую заключалось в обесславливании человека, что было страшнее тюрьмы, так как ставило человека вне общины (гражданский аналог церковной анафемы). Одна из главных задач обесславливания была избежать общественного скандала (сегодня все наоборот). Таким образом, государство и общество вместе следили за правосудием (государство «отвечало» за вину, общество - за позор). С уменьшением роли общества растет роль государства и, соответственно, насилия. Все большее значение приобретают тюрьмы и смертная казнь (примечательно, что роль смертной казни резко возрастает, когда складывается понятие о человеческой индивидуальности и личности. Не случайно «Русская правда» не знает смертной казни – она заменена выкупом). Причем задача смертной казни была показать, что государь (государство) имеет право распорядиться моим телом (в этом была суть и физических наказаний).
Сегодня, когда государство зачастую бессильно перед преступностью, опять возникает дискуссия (см. М.Нуссбаум) о необходимости возвращения к позорящим наказаниям вместо тюрьмы.
Обо всем этом и многом другом в сборнике статей «Вина и позор в контексте становления современных европейских государств XVI-XXвеков» (СПб., 2011). Статьи написаны как отечественными, так и зарубежными авторами и помогают понять, какое место в системе наказаний занимали вина и позор и почему сегодня многие технологии, которые в рамках «преступление –наказание» связывали человека и государство, сегодня уже не работают.
Сегодня, когда наступило состояние interregnum (в терминологии А.Грамши «новое еще не работает, старое уже не работает») в поисках спасительного «философского камня», который превратит всех нечестных в честных, богачей в расточителей и умножит мудрость премьера Медведева, начинают обращаться к «формальному методу» Шкловского. Методу, изобретенному почти столетие назад, но сегодня актуализирующемуся с каждым днем. Как известно, «формальный метод» родился в недрах ОПОЯЗа (общества изучения поэтического языка), созданного до 1920 года В.Шкловским. (К ОПОЯЗу имели отношение Б.Эйхенбаум, Ю.Тынянов Р.Якобсон, О.Брик и другие).
В своих работах «Воскрешение слова» и «Искусство как приём» Шкловский резко критиковал подход к искусству (и литературе, в частности) как к «системе образов» и выдвигал тезис об искусстве как сумме приёмов художника («формальный метод в литературоведении»). Он считал форму литературного произведения единственным реальным носителем специфики искусства, а содержание относил к «внехудожественной» категории. Для Шкловского «техника» писательского мастерства была интереснее текста, который, как считал создатель «формального метода» писатель мог бы и не писать. Сторонники «формального метода» рассматривали произведение как сумму приемов, которые только и нуждаются в изучении, предметом литературоведения они считали литературность, а не литературу, произведение не имеет никакой связи с автором, жизнью, идеологией – роман должен быть о романе, текст о тексте.
Важнейшим инструментом работы с текстом Шкловский считал «остранение», то есть придание изучаемому предмету странности, необычности с целью вывести его за пределы обыденности и после этого изучать без «автоматизма восприятия». Разумеется, «формальный метод» Шкловского вырос не на пустом месте – там есть и Гуссерль с его неразрывной связью вещи и наблюдателя, и символисты и А.Веселовский с его «поэтикой сюжетов». Одна из главных и интересных тем Шкловского – вещь в процессе создания и созданная вещь это не просто незавершенная и завершенная, а две принципиально разных вещи. Поэтому не стоит стремиться завершить вещь – длящаяся незавершенность оставляет перспективу, делает вещь живой, позволяет вовлечь в процесс ее создания самые разные элементы, причем, нередко, крайне далекие друг от друга. «Сопряжение далековатых идей», как говорил Ю.Тынянов, «несходство соединяемого» мы видим у Эйзенштейна, Татлина, Вертова, Лисицкого, Родченко и многих других. Шкловский называл формализм «первой русской теорией, охватившей или охватывающей мир» и это так и оказалось впоследствии.
Век формалистов оказался недолог. Главный конфликт возник не в недрах сторонников метода, а за пределами своего круга. Формалисты развивали науку, но аудиторию для науки развивали другие. Их перестали понимать, время стремительно их обгоняло. «У нас украли время» - скажет потом Шкловский. В результате у многих из них начинается тоска по несостоявшейся биографии, биографии, которая обернулась лишь списком прочитанных книг и перечнем «не взлетевших самолетов мечты». Спасая себя, теоретики становятся писателями и поэтами (Шкловский, Тынянов, Мандельштам), но помогло это не всем - формализм стал ругательством и бесплатной путевкой в Сибирь.
Однако формализм оказался живуч и перспективен. Всю вторую половину прошлого столетия он воскресает в семиотических школах, в западных интеллектуальных проектах, течениях, движениях, в теории жанров, в деконструктивистской архитектуре, в постмодернистской эстетике, в software studies. Его можно при желании видеть даже в одновременно мертвом и живом коте Шредингера.
На эту тему только что вышла трехтомная исчерпывающая трехтомная антология «Формальный метод» (Т.1. «Системы», Т.2. «Материалы», Т.3. «Технологии». М., 2016), включающая в себя программные статьи, интервью, рецензии ведущих «формалистов», сопровождаемые блестящими статьями известных современных исследователей. Антология готовилась много лет и сегодня это лучший инструмент для понимания формализма и вообще той странной и неоцененной эпохи.
В культуре ислама (как и в культуре иудаизма) нет образа, как посредника и вообще нет посредников ни в виде святых, ни в виде духовенства, ни в виде храма – мечеть никак не освящается, духовенство отличается от простых верующих лишь специальным образованием. Поэтому в исламском мире не сложилось и светской изобразительной культуры, там нет художественных школ и нет знаменитых художников. Если в христианстве все нисходит от абстрактного, непостижимого к конкретному и осязаемому чувствами, то исламская культура – культура восходящая от конкретного к абстрактному, от разнообразия образов к полному их отсутствию.
В результате отсутствия художественного образа, задача преображения человека (то есть вывода его за пределы субьективности) в культуре ислама возлагается на архитектуру и орнаментику. Причем термин «орнаментика» в том значении, в котором он употребляется в музыке (способ украшения мелодии в музыке и учение о способах украшения мелодий при помощи специальных музыкальных приёмов) подходит больше всего. Архитектура в культуре ислама становится изобразительным приемом, а орнамент начинает звучать, очень точно передавая определенные состояния души.
У многих сторонних наблюдателей обилие орнамента в культуре ислама, его почти нарочитый геометризм может вызвать аналогии с абстрактным искусством. Если подразумевать под абстракцией попытку изобразить неизобразимое, заглянуть за спину конкретного образа, то тогда это абстракция. И именно в этом ключевое отличие «той» абстракции от современного абстрактного искусства. Сегодняшнее абстрактное искусство есть ответ на сиюминутные потребности моды, рынка, крайних степеней социального индивидуализма, когда «я так вижу… я так считаю… мне так нужно» является точкой бифуркации, из которой возникает поведение, реакции и пр. Сегодняшнее абстрактное искусство это, прежде всего, импульсы сознания отдельного человека.
Для мусульманина «абстракция» орнамента есть микросхема бытия, отражение Бога в этом мире, изображение установленных им правил. «Абстракции» исламского искусства ставят важнейший вопрос, который стоял у истоков всех фундаментальных поворотов мировой культуры и стал особенно актуален после изобретения фотографии – зачем изображать то, что есть и так? То, что мы видим. Бог уже это сделал лучше, чем мы, неужели нужны дурные копии? И исламская культура тут же отвечает на него: задача человека, как творца, состоит в том, чтобы не повторять, а облагораживать. Орнамент в исламской культуре это форма, в которую можно вписать хаос окружающего мира, это возможность извлечь из этого хаоса неизменное и постоянное. В этой форме везде есть место Богу. Не случайно в орнаментальные мотивы мечетей и мавзолеев обычно многократно и в разных вариациях вплетается الله (Аллах).
Важнейшей задачей орнамента является передача ритма времени, движения, жизни, фразы. Не случайно в декоре памятников архитектуры ислама тексты занимают важнейшее место, принимая на себя функции орнамента и наполняя содержанием ритм арабески, основного украшения стен. При этом почерки сульс (плавная графика букв) и куфи (угловатые, геометричные формы письма) отражают своими очертаниями, помимо всего прочего, борьбу стихий, характеров, природ в этом мире. Западный психолог Арнхейм как-то попросил своих слушателей изобразить счастливый и несчастливый брак в виде линий. В результате счастливый брак был изображен в виде округлых, плавных форм, несчастливый изломанными, рваными линиями с изобилием углов и острых концов. Когда два этих почерка сплетаются в одном орнаментальном мотиве, невозможно представить себе лучшую аллегорию борьбы двух основных начал в этом мире.
Данные положения описывают главную мысль уже классической книги О.Грабара «Формирование исламского искусства». (М.2016). На тему особенностей исламской культуры и искусства вообще немного заслуживающих внимания «неискусствоведческих» работ (среди них книги Буркхардта и Шукурова) и на сегодня это одна из лучших книг по генезису и особенностям исламской культуры, а не только искусства, во всех сферах – от города до «земли ислама».
Сегодняшняя тема – Россия и Крым. Не стоит в ужасе отшатываться «вот и сюда пробралось», никакой политической риторики, «крымнашей» и тем более, стремления кого-то в чем-то убедить, не будет. Нас интересует Крым, как территория в поисках истории, как симптом, «как метафора», как сказала бы С.Зонтаг, как возможность сравнительным методом понять, что происходит в обществе. Случившееся требует от нас понимания, осмысления, увязки с историческим и символическим контекстом, иначе Крым так останется питательной средой для политических лозунгов.
Начать следует с того, что Крым уже несколько столетий является симптомом обращения к «византизму» (в самом положительном, а не интриганском смысле), прежде всего, во внешней политике. Этот «византизм» оказывался востребованным и актуализированным в эпохи кризисов и нестабильности, поскольку Крым в общественном сознании всегда был преддверием Греции. Актуализация крымской темы означала, что исторические связи России и древнейшим центром христианства вновь необходимы. Для того, чтобы лучше понять это, стоит напомнить, что присоединение Крыма в XVIII веке стало частью «греческого проекта» Екатерины, метанимическим «замещением» в общественном, политическом и географическом пространстве XVIII столетия Греции-Константинополя.
Этот «греческий проект» стал основой новой национальной идеологии, окончательно оформившей и в русском, и в европейском сознании новую концепцию русского политического мессианизма. Во многом источником ее была «Москва-Третий Рим» - опять же, без Константинополя не обошлось. Всерьез обсуждался замысел освобождения Византии, который вдохновлял соотечественников и имел широкий резонанс в Европе. При этом считалось, что Россия, хранившая греческие духовные смыслы и ценности, в Крыму возвращает их, делая Крым если не большей, то уж не меньшей Грецией, чем сама Греция. Не случайно старым крымским городам давали новые, грецизированные названия: Левкополь, Севастополь, Симферополь, Феодосия (Кафа) и т. д. После присоединения Крыма в 1788 году в Царском Селе был выстроен Софийский собор, в чем уже современники Екатерины усмотрели прямое уподобление константинопольской Софии и претензию на византийское наследство. А внук Екатерины (отказавшийся позднее от престола) получил имя Константин. Напомним, что вся история Византии лежала между Константинами - Константин был первым императором Восточно-Римской Империи и Константин стал последним (погиб при штурме Константинополя в 1453 году). Кроме того, существовало предание, что восстановит империю тоже Константин.
Путешествовавший с Екатериной по Новороссии французский посланник Сегюр говорил: «Вам нужен Очаков и Аккерман: это почти то же, что требовать Константинополь». И не только. Утвержденные на крымской византийской теме политические идеи императрицы, в итоге, стали настолько масштабны, что в Европе всерьез поговаривали о претензиях России на мировое господство. И не случайно - близкий к Екатерине П.Зубов составил карту будущей Европы, на которой не было Швеции, Пруссии, Австрии, Польши, Дании, Турции. Они были включены в состав Российской империи с шестью столицами - Петербургом, Москвой, Астраханью, Веной, Константинополем и Берлином (представьте сейчас презентацию такой карты даже в шутку). Естественным продолжением «крымской политики» Екатерины стала особая «крымская тема» русской литературы. В Крым начали ездить за несбывшимися надеждами, за иной жизнью, он стал последним берегом, который видели с уходящих за горизонт пароходов, переполненных эмигрантами. И присоединение и возвращение Крыма меняло географию России, точки координат, еще более погружало ее в себя, приближало к пониманию личной идентичности.
Для понимания этих процессов полезно ознакомиться со сборником статей научной конференции «Крымский текст в русской культуре». (СПб., 2008.) (http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=8917). Безусловно, понадобится не всё, но несколько статей (прежде всего, О.Гончаровой) помогут лучше понять преемственность процессов в истории, культуре и общественном сознании.
Сегодня у нас пойдет речь о книгах очень разных, но объединенных великолепным языком. То есть мы поговорим о хорошо написанных книгах. В наши дни принято не обращать на это внимание, воспринимать хороший язык книги, как бонус, не относиться к нему всерьез. Во многом это происходит потому, что уже почти два десятилетия делается все возможное, чтобы приучить читающего человека к тому, что грязь и пошлость в книгах и суконный, заборный, занозистый язык, доведенный до того уровня примитивизма, когда он перестает быть языком, это нормально. Что войти в литературу можно, как в собес, со справками о таланте.
Это фирменный стиль прилепиных и прохановых (и не только), которые писать не умеют и мысли у них заводятся, как вши, от бедности. Бедности ума и воображения. Писать им хочется, но не о чем, но раз их широко рекламируют (стоит задуматься – кто и зачем), то, стало быть, это хорошо, просто мы чего-то не понимаем. Понимаем. Они просто не умеют писать, а нам сознательно портят вкус, опускают до их уровня, вот и все. Надо помнить, что это чисто рыночная стратегия. Их никто не будет покупать и читать, пока не будут вывернуты наизнанку критерии, чтобы отвратительный текст считался хорошим, а бездарность талантом.
Итак. Первая книга - Юрий Карабчиевский «Воскресение Маяковского» - одна из лучших книг о трагедии Маяковского. Нет сомнения, что сегодня какого-нибудь Быкова о Маяковском читают только потому, что не читали Карабчиевского. Парадокс книги в том, что она написана человеком, который не любит Маяковского, но не может не признать его гениальности и согласиться с его смертью. Карабчиевский не любит, но сострадает Маяковскому, находящемуся за пределами всякого воображения, он верует в него, как Хэмингуэй в Бога – иногда, по ночам – и пытается разобраться в существе своей веры и своей нелюбви. Ведь если главное дело поэзии – вносить в мир любовь, то есть свет, который дает ясно видеть предметы и явления жизни сразу со всех сторон, а поэзия Маяковского это нечто иное, то тогда как он мог существовать? Но существовал же. Как же это так? Это не книга о книге, как часто бывает – это книга о живом человеке, что бывает нечасто.
Вторая – Георгий Флоровский «Пути Русского богословия». Название не должно пугать. Эта книга не о богословских проблемах, а о путях русской мысли от истоков до Гоголя, об изгибах национального характера. Понимая, что, говоря о мысли, самое главное не объяснить ни словами, ни наукой, а можно только почувствовать, оно прикасается к сердцу и уму, как дуновение – коснулось и отлетело, Флоровский только намечает путь, по которому пускает читателя. Он приглашает читающего думать вместе с ним, додумывать мысли, многие из которых заканчиваются многоточием. Он автор не для потребителя, а для производителя, как, например, Хлебников в поэзии, который, кстати, многие стихи тоже заканчивал своим знаменитым «и так далее».
Третья – Иустин Попович «Философские пропасти». Книга о трагедии безрелигиозного и вообще безыдейного человека. Книга написана горько и, не побоимся этого слова, страстно: «Трагично быть человеком, ибо человек стал средоточием трагизма, средоточием всего, что трагично и в горнем, и в дольнем мире, и во внешней, и во внутренней бесконечности. Через человека прозрела всякая боль, в нем разболелась всякая тварь, через его око проплакало горе всякого существа. Он больной, несущий на своих плечах болезнь всеобщего существования. В нем, как в линзе, собран весь трагизм мира, и он беспомощно сжимается и мечется на одре своей немощи». Хватит странствовать и скитаться по своей жизни - вернитесь к себе. Домой. Это главный призыв автора, который изо всех сил сдерживает сильную боль.
Пока всё, хотя есть и еще. Эти книги объединяет то, что в них нет суеты проповедничества, скуки дидактики, страсти принуждения, нетерпимости и менторства – они честны, их авторам хочется, чтобы мы поняли и задумались. Поэтому там нет того самого вечно вчерашнего языка, который всегда прозябал на стенах общественных ретирад, а теперь вылился на страницы «модных писателей». А есть язык, которым хочется говорить и думать.
Очень трудно советовать на эту тему нечто исчерпывающее – такой книги просто нет. Поэтому две работы – старая и новая. Старая - это великолепно изданная работа: «Эллинская культура в изложении Фр. Баумгартена, Фр. Поланда, Рих. Вагнера». (СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1906). Авторы этого труда представили всестороннюю картину эллинизма, обобщив и систематизировав огромный фактический материал. Подобных работ до выхода этой книги в Европе не существовало. «Эллинская культура» впервые вышла в Германии в 1905 году и сразу же была переведена на русский язык. Важно, что именно в этой книге впервые в научной практике была связана эволюция римской и эллинистической культуры, показана преемственность двух культур и эпох. Вторая книга современного культуролога Г.С.Кнабе (к его работам еще придется обращаться). «Древо познания и древо жизни». М., 2006. Часть этой книги посвящена античному Риму и особенностям его культуры – метафизика тесноты, отчуждение и письмо, рождение экзистенциального человека – эти и другие темы раскрываются на самом серьезном уровне и помогают понять те вещи, которые в обычных обзорах по культуре обычно упускаются.
Читать полностью…
Поговорим об истории. Как науке. Сегодня эта наука - привал дилетантов, и всяк - от Мединского до Задорнова - ведёт себя с ней с уверенностью уличного ловеласа, убеждённого в том, что нет женщин, которые не отдаются - есть мужчины, которые не могут взять. Если же говорить серьёзно, то история одна из самых прикладных наук, напрямую связанная с обстоятельствами жизни, феноменами общественного бытия. Поэтому "история истории" невозможна - восприятие истории, ее ощущение (наличие "инстинкта истории" очень важно) напрямую связано с базовыми социальными, ментальными концептами. Почему сегодня у России почти нет истории? Во-первых, нет глобального, государственого представления о месте России в современном мире. Германия – это машины. Италия и Франция – это красивый образ жизни. Япония – электроника. США – технологии. Что такое Россия, с чем она ассоциируется в современном мире, каково ее место в нем? Внятных ответов на эти вопросы пока нет, как нет и стратегического видения места России в мире.
Общество стратифицировано, нет общей платформы и идеологии (а история всегда идеологична). Поэтому у каждого страта свои представления об истории, ее приоритетах. И идеология каждого страта закономерно уже и мельче, чем идеология государственная (которой нет) и даже в совокупности все эти локальные идеологии дают не яркую палитру мнений, а «смазанную карту будня», которая никак не напоминает карту государства. Вместо истории сегодня есть навязанное СМИ бессмысленное «стремление к достижению исторической правды» без внятного представления о том, что такое «историческая правда». Кроме того, часто отсутствует способность к осмыслению того, что считается этой «правдой» и, главное, адекватному восприятию этой «правды», если вдруг она не соответствует ожиданиям. Поэтому этот ключевой вопрос каждый решает по-своему.
Кроме того, нет четкого определения и понимания цели истории. К чему она стремится? Информировать? Учить? Воспитывать? На эти и десятки других вопросов ответов нет, а тем временем история заменяется историями, мифами, научными имитациями, вызывающими в памяти Степана Трофимовича Верховенского, «защитившего блестящую диссертацию о возникшем было гражданском и ганаеатическом значении немецкого города Ганау, в эпоху между 1413 и 1428 годами, а вместе с тем и о тех обстоятельствах и неясных причинах, почему это значение совсем не состоялось».
Нет истории - нет историков. Носителей и хранителей истории. Врачевателей мысли и чувства, знающих, когда, кому и сколько истории потребно, чтобы в одном случае удовлетворить простое любопытство, а в другом разрешить тяжелую мировоззренческую проблему. Дать ориентир, зажечь, перефразируя М.Зощенко «хотя бы небольшой, вроде лучины, фонарь, при свете которого некоторым людям стало бы заметно, что для них хорошо, что плохо, а что посредственно». Нет понимания, как вернуться к истокам, с чего начать, чтобы понять, что такое настоящая история и как ей пользоваться в обычной жизни.
Попробуем предложить книгу, которая играет роль исторического букваря, инструкции для сборки исторического мышления. Эта книга та самая печка, от которой должен плясать всякий, кто хотел бы увлечься историей и вообще понять, как все в ней работает. Она написана знаменитым французским медиевистом Марком Блоком. Находясь в оккупированном фашистами Париже, не имея книг и документов, Блок пишет свою последнюю книгу, которая стала признанием в любви к предмету его интеллектуальной страсти и не случайно именуется "Апологией истории". Он чувствовал , что дни его сочтены и действительно, в марте 1944 года он, как участник Сопротивления, был арестован гестапо, выдержал пытки и 16 июня того же года был расстрелян вместе с группой своих товарищей. Так "Апология истории" стала его завещанием и словом утешения всем, кто думал, что если возможен фашизм, гестапо, Освенцим, значит, история их обманула. Поэтому она и сегодня полезна тем, кто думает, что сегодня нет истории, а есть всего лишь хронологическая таблица, дополняющая айфон, бутик и топ новостей Google.
О философии и внутренних смыслах кинематографа писали многие – от Ж.Делеза и З.Кракауэра до В.Беньямина, Ж.Бодрийяра и Ю.Лотмана. Но лишь недавно вышла книга «О кино» (М., 2016) Карла Дрейера, датского режиссера-новатора, одного из наиболее значительных мастеров европейского киноискусства. Дрейер глубоко и разносторонне подходит к кинематографу, рассматривая его, как новую философию языка и действия. Важнейшее завоевание кинематографа – способность к фиксации и формированию движения, то есть кино создает особый, незакрепленный образ, образ, лишенный места, а, значит, лишенный ценности. Так как одним из главных постулатов культуры всегда было соотношение места и вещи (порядок это когда вещь на месте), место делало вещь, образ сакральными, придавало им статус (одна и та же икона в музее и в храме это две разные иконы). Теперь же главным становится не сам образ, а его состояние, не статика, а движение. Также важно понимать, что кинематограф не является дубликатом реальности – он ее воссоздает. То есть создание кинематографа стало первым опытом виртуализации мира и именно благодаря кинематографу виртуальное оказывается не противопоставленным реальному, но становится его составной частью. То есть без кинематографа сегодня не было бы интернета.
Кинематограф стал первым видом искусства, который был невозможен без техники. Социальная потребность кинематографа была окончательно сформирована в конце позапрошлого столетия, но не могла быть удовлетворена в условиях существовавшей художественной культуры. Техника, которая занимала в социуме все больше места, до этого момента не участвовала в создании искусства, но теперь все меняется - она восполняет недостаток культуры. И текущие линии архитектуры модерна и кинематограф и фотография стали средством реализации возможностей техники (ещё через 50 лет техника станет необходимым условием возникновения рок-культуры).
Кроме того, кино стало, в значительной степени (впервые в такой значительной степени), развлекательным искусством, которое не предусматривает возможность осмысления череды впечатлений, так как между сюжетами картины нет пауз. В классической культуре действие и пауза необходимы друг другу («Тема судьбы» из первой части пятой симфонии Бетховена, «Утоли болезни» Львовского в исполнении хора архимандрита Матфея (Мормыля), «Средь шумного бала» Чайковского, садово-парковая архитектура и т.д.), чтобы полученное впечатление было осмыслено, осознано, уложено в память и сердце. Пауза это переход из одного состояния в другое, из одного завершенного сюжета в другой. Кинематограф в первые в истории искусства «обгоняет» впечатления, смешивает их, ведет, заставляет подчиняться своей логике и ритму (так же сейчас работает Интернет –обгон возможностей человека, как основной принцип, лежит в основе). Не случайно прошло некоторое время, прежде чем зрители привыкли к этому – в некоторых западных кинематографах были специальные люди с длинными указками, которые, водя последними по экрану, объясняли зрителям, что происходит. Кино стало первым видом искусства для масс, оно, в отличие от Рафаэля или Ренуара, доступно всем. Примечательно, что именно в кино человек впервые выступил, как потребитель искусства. До этого искусство потребляло человека (поэтому говорят «погружение в образ»), теперь же человек погружает образ внутрь себя.
Наконец, кино стало первым видом искусства, сблизившегося с политикой, стало ретранслятором национальных, политических, классовых идей. Наиболее ярко это видно на примере США, Германии, СССР. Нет никакого сомнения, что эстетический успех нацистского режима был невозможен без Лени Рифеншталь. Кино впервые позволило запечатлевать масштабные социальные события, а также дало возможность массам взглянуть на себя со стороны, то есть стало средством социальной организации.
Обо всем этом можно еще долго говорить, но лучше прочесть Дрейера, тем более, что это сборник статей и эссе.
Обзор находок с книжной ярмарки (окончание) Продолжающиеся и завершенные издания. Все-таки продолжено издание альманаха «Казус. Индивидуальное и уникальное в истории» (М., 2016.) – его не было уже три года и сбывались самые худшие подозрения. Но все обошлось. В одиннадцатом выпуске альманаха рассматривается геноцид, как вневременной феномен, проявляющийся в самые разные эпохи и в самых разных странах мира. Следующая группа статей посвящена «близким людям» европейских правителей эпохи Средневековья и Нового времени, то есть особым группам приближенных того или иного монарха, формировавшимся не в соответствии с родственными, религиозными или политическими интересами, но по весьма специфическим и не всегда привычным для современного человека принципам. Еще одна группа статей Объединенных названием «Уж замуж невтерпеж» исследует феномены супругов, желающих упрочить свои браки или, напротив, прекратить их, девушек, стремящихся выйти замуж, и придворных, вынужденных решать свои личные проблемы тайком. Заключают альманах дискуссии о различных аспектах истории.
Продолжает выходить журнал «Государство. Религия. Церковь в России и за рубежом» - на выставке было представлено сразу два номера (2,3) уходящего года. Главной темой второго номера является «Религия и общество на Кавказе: постсоветская динамика», а третьего «Католицизм в современной Польше: гегемония и ее пределы» (главные темы есть в каждом номере). Как обычно, представлены статьи российских и зарубежных исследователей, написанные на хорошем уровне (у Д.Узланера, руководящего журналом, все обычно на хорошем уровне). Журнал труднодоступен, но необходим тем, кто всерьез занимается проблемами постсекулярного мира в целом и современной проблематикой религий в частности.
Завершено издание академического трехтомника «История еврейского народа в России». (М-Иерусалим., 2017) Первый том (От древности до раннего нового времени) вышел в 2010 году, второй (От разделов Польши до падения Российской империи в 1917 году) в 2012 и вот финал – от 1917 до 1991 года . Последний труд такого рода был начат в первой четверти прошлого столетия и не окончен – вышло только полтора тома. Данный трехтомник представляет собой, по сути, сборник статей ведущих российских и зарубежных исследователей, в подробностях рассмотревших историю российских евреев на протяжении тысячи лет. Для человека, который хотел бы иметь хотя бы одно надежное, научное, подробное издание, посвященное данному вопросу (религиоведам, историкам, социологам и т.д.), нет и, наверное, еще несколько десятков лет не будет издано ничего лучше, чем этот трехтомник.
Это только часть того, что попалось в руки на этот раз. Было и еще кое-что – книга А.Шмемана «Богословие и богослужение» (статьи), интересный сборник «Образ и символ в христианской, иудейской и мусульманской традициях», работа Л.Виноградовой, посвященная мифологическим аспектам славянской фольклорной традиции, какие-то мелочи типа книжечки Х.М.Энценсбергера, но обо всем не скажешь. В целом же охота была удачной. Теперь время читать.
Итак, завершилась очередная ярмарка интеллектуальной книги NonFiction. В этот раз было много самой разной литературы, но тем интереснее и в один пост обзор не уложить. Начнем с книги историка архитектуры, профессора, доктора искусствоведения А.Л.Баталова «Собор Покрова Богородицы на Рву: история и иконография архитектуры» (М., 2016). Со времени появления похожей книги Н.И.Брунова «Собор Василия Блаженного в Москве. Покровский собор». (М., 1988) прошло почти 30 лет и данная монография вместила в себя все самые последние сведения, касающиеся этого уникального памятника, одного из самых загадочных явлений русской средневековой архитектуры. Почему место для строительства храма было выбрано за пределами Кремля у рва, как формировалась идейная и архитектурная программа сооружения собора, кА соединяются на одном основании девять отдельных церквей, каким святым и почему они посвящены. Покровский собор у Баталова становится источником для раскрытия особенностей общественного сознания XVI века, что встречается в работах по архитектуре нечасто – архитектуру вообще редко рассматривают, как источник для уяснения политических, идеологических и ментальных тенденций того или иного периода.
Как уже говорилось в анонсе ярмарки (см. выше) была презентована книга французского историка М.Пастуро «Черный. История цвета» (М., 2017). Книга из «библиотеки журнала «Теория моды» (о нем уже шла речь обзорах данного канала). Предыдущая книга вышла в этом году и была посвящена синему цвету. Черный цвет в западноевропейской культуре это и свет первозданной тьмы и черной смерти и черного рыцаря, цвет монашеских одежд и в целом цвет с весьма определенными символическим оттенками (не случайно в иконописи, например, черный цвет почти не встречается). В более позднее время черный цвет маркирует сословия юристов и коммерсантов, означает меланхолию и грусть, а позднее становится маркером элегантности и шика, утрачивая свои символические черты и сложную семиотику. На очереди следующие книги о цветах.
Совсем недавно здесь шел разговор об уникальном «греческом проекте» Екатерины Второй. Для тех, кого зацепила эта тема, книга Е.Б.Смилянской «Греческие острова Екатерины Второй. Опыты имперской политики России в Средиземноморье» (М., 2015). В книге рассматривается российское присутствие на греческих островах Эгейского моря, отторгнутых у Османской империи в 1770-е годы, социокультурная и политическая жизнь островов, вступивших в подданство Екатерины II. С помощью книги возможно расширить понимание масштаба и глубины недооцененного «греческого проекта» императрицы, разобраться в перспективах утверждения России в Средиземноморье. Это важно, потому что даже нереализованные планы (особенно возникшие на развилках исторических путей) не исчезают бесследно, сослагательное наклонение истории продолжает сказываться на тех идеях и направлениях, которые завоевали право на существование.
Интеллектуальный сегмент пополнился долгожданной книгой В.Флюссера «О положении вещей». (М., 2016) Флюссер долго находился за пределами академических кругов, пока не заявил о себе, как предвестнике эпохи виртуальных миров и теоретике особой, беспредметной изобразительности. Будучи последователем феноменологии Гуссерля, Флюссер стремился анализировать видимые изменения вещей и на этом основании выявлять частные и общие различия. В данном сборнике эссе разных лет Флюссер в форме кратких и ярких заметок раскрывает смысловые структуры повседневного мира и происходящих с ними трансформаций. Оказывается, что не важных, не актуальных вещей вокруг нас нет. Дизайн и городская планировка, зонт и шатер, ковры, горшки и колеса – все это феномены бытия, показатели сложных культурных и коммуникационных процессов. Эти феномены грозят исчезнуть перед лицом цифровой эпохи, так как чистая цифровая форма истребляет вещественность окружающего мира.
(Продолжение следует)
В ближайшее время - подробный отчёт о новинках "Non fiction". В этом году много интересного.
Читать полностью…
Послесловие к Патерику Печерскому. 1553 год. Рукопись.
Читать полностью…
И, наконец, интересно то, что на журнале под собственным фото оставил "с искренним товарищеским приветом" автограф Л.Троцкий.
Читать полностью…
#редкаякнига По выходным - редкости. Очень редкое издание первых лет советской власти - журнал "Красный офицер", 1918 год. Интересно в нем многое. Во-первых, выходил он (в Киеве) очень недолго - известно лишь четыре номера (данный номер - третий). Во-вторых, чрезвычайно необычно само название журнала. Как известно, офицерское звание советской властью было не просто отменено - за это звание сотни офицеров расстались с жизнью (достаточно вспомнить фильм "Оптимистическая трагедия"). Восстановлено оно было только в годы войны, до этого же были "красные командиры". Здесь же мы видим крамольное звание на обложке журнала.
Читать полностью…
Вопрос о болезни всегда был одним из тех вопросов, который касался каждого, невзирая на лица, счета и социальный статус. Сегодня, когда одной из главных проблем становится поиск места каждого человека, сообщества, явления, вещи в изменившемся мире, вопрос о болезни престает быть просто проблемой здоровья отдельного человека и его близких. Если приглядеться внимательнее, то любая болезнь это общественный феномен, «глобальные» болезни маркируют те или иные эпохи, возникают и исчезают вместе с ними, являются метафорами худшего, что есть во времени. Так, туберкулез есть болезнь-символ XIX века, рак – парадигматическая болезнь века ХХ-го, а СПИД – нынешних времен. Все эти болезни связаны с личными психологическими чертами, окружены культурными мифами, которые воздействуют на врача, пациента, общество. Достаточно вспомнить, что тот же туберкулез был романтизирован в позапрошлом столетии (чахоточные красавицы), а сегодня маргинализирован (бомжи, заключенные).
Мифы, окружающие болезни, являются отражением эпохи. Рак символизирует страх перед миром, невозможность построить нормальное общество, смерть и обреченность. СПИД, по мысли Д.Кримпа, не существует отдельно от практик его концептуализации и репрезентации, индивидуального и общественного реагирования на болезнь. То есть болезни – метафоры зла, всегда были есть и будут. И когда исчезнет рак, то возникнет что-то другое. Причем эти метафоры и есть то, что заполняет ландшафт общественного пространства. Можно обратить внимание на то, что на болезнь переносятся объекты наших глубинных страхов (разложение, гниение, бессилие, обреченность, непоправимость), то есть на болезнь проецируется наше восприятие зла. После чего болезнь, уже обогащенная смысловыми оттенками, становится взглядом, вновь проецируется на мир. Само отношение к болезни это феномен уже исключительно социальный. Если болезнь есть явление биологического порядка, то отношение к ней - социального и психологического.
Болезнь есть новая форма взаимоотношений человека и его тела. В болезни человек перестает знать, что значит его тело, у него исчезает ранее бывший твердый способ означивания, истолкования своего тела. Он стремится понять заново, что же значит его тело. Поэтому сегодня, в эпоху культа производства здорового тела, эпоху технологий пользования телом, когда оно уже не просто оболочка, а поле политики и культуры, отношение к болезни, нарушающей привычные контакты человека и тела, стремительно меняется, ведет к панике, поиску виновных и панацей.
Болезнь неотделима от боли и последняя сегодня также становится феноменом, который шире самого явления, так как нередко больнее бывает чувство человека, а не состояние. Боль отрицает язык, а абсолютная боль упраздняет язык, не случайно, описывая боль, человек использует сравнения: «это как будто…». Боль является сублимацией одиночества, так как никто не может испытать боль за другого. Боль как и болезнь создает собственный мир, который есть не продукт мысли человека, а вторжение иного мира в меня, мира, который отличается от других по ощущениям.
Болезнь всегда протекает в рамках субъективного времени, пространства и даже языка, - и конструирует их. Как долго длится боль и сколько еще надо ждать, чтобы она прошла? Сколько я могу сегодня пройти, чтобы не устать? Как мне лучше объяснить врачу, как у меня болит? Эти вопросы и связывают болезнь непосредственно с жизненным миром - миром «под рукой» - пациентов. Болезнь влияет на три измерения жизненного мира: время, пространство и язык.
Как ни удивительно, работ на эту тему пока еще очень мало. Но одна из лучших это Сьюзен Зонтаг «Болезнь как метафора», наконец-то вышедшая в России (М., 2016). Зонтаг, смертельно больная раком, сумела даже свою болезнь превратить в поле изучения, рассмотреть ее общественные и политические смыслы. Затем у упомянутому выше эссе добавилось еще одно «Спид и его метафоры». Обе работы изданы под одной обложкой и, по совести, их стоило бы включить в обязательный курс для студентов медицинских факультетов и не только.
В Москве у Боровицких ворот поставлен памятник князю Владимиру. И вновь политики в этом событии больше чем истории и здравого смысла. Надо... не надо... тому поставили или не тому... здесь или не здесь. Все в координате между Прохановым и Архнадзором и с этой маргинальной дорожки никто не собирается сворачивать. Мы же попробуем посмотреть не на памятник, а на первообраз, который недавно отметил 1000 лет со дня кончины.
За 1000 лет русской истории у нас было не так много государственных деятелей, которых можно было бы уподобить князю Владимиру. Он был строителем новых городов, а город это не только главнейший признак цивилизации, но и центр политической (резиденция князя), духовной власти (монастыри в домонгольской Руси были городские или пригородные), торгово-финансовой жизни. Он впервые обозначил границы Русского государства – многие исследователи считают, что знаменитые «Змиевы валы» принадлежат ему. Он учреждал школы, присоединял земли, ходил в походы…
Но, главное, он крестился сам и сделал Христианство государственной религией Руси. Сейчас легко рассуждать о том, почему он это сделал, строить предположения и выдвигать гипотезы, так как для всех нас Христианство уже тысячу лет есть заданность. А для князя Владимира оно было делом сложнейшего выбора.
Мы не знаем, что предшествовало его обращению, какая внутренняя борьба велась в душе князя. Но можно с уверенностью утверждать, что это была очень серьезная борьба и решение креститься далось ему очень непросто. Ведь для него, язычника, для скандинавов, которые окружали его, христианство было полной противоположностью всему их жизненному укладу, тому, к чему они привыкли. Вся языческая (особенно скандинавская) культура зиждилась на воинских достоинствах, храбрости, силе, гордости, стремлении управлять и подчинять. С языческим богом-идолом можно было договориться, его можно было подкупить или обмануть, а в случае конфликта – уничтожить и создать другого. В истории язычника не было ни начала, ни конца, она двигалась по кругу, бесконечно воспроизводя как хорошее, так и дурное. Ничего этого нет в христианстве. Оно говорит о самоуничижении, смирении, беззаветной отдаче себя, о том, что добро побеждает зло и добра больше, чем зла, о любви. То есть с точки зрения язычника стать христианином означало только одно - разжаловать себя, потерять уважение к самому себе, согласиться на максиму епископа Ремигия: «сжечь все, чему поклонялся и поклониться всему, что сжигал», то есть на крушение всего привычного образа жизни, на выход за пределы магического круговращения Космоса.
Не менее важно понимать и то обстоятельство, что в отличие от многих предшественников (Хлодвиг крестил свое войско после поражения, Карл Великий крестил саксонцев, а святой Стефан венгров силой), князь Владимир крестил verbis non verberibus - словом, а не ударами, доброй волей, а не насилием. Безусловно, не всегда и не везде процесс крещения проходил гладко. Но никаких массовых насилий, пролития крови, жертв… В качестве доказательства того, что христианство вводилось, якобы, насилием, обычно приводится известная летописная фраза: «Путята крестил мечом, а Добрыня — огнем». При этом приводившие эту фразу не обращали внимания на то, что Иоакимовская летопись, содержащая ее, - произведение… XVII века! В данном случае лучшим доказательством правильности выбора веры князем Владимиром является ее необыкновенно глубокая укорененность в народном сознании.
Сегодня о князе Владимире существует множество книг. Большинство из них это пересказы благочестивых сказаний о Владимире Красно Солнышко, земном ангеле и небесном человеке. В этих книгах столько патоки, что их можно класть в чай вместо сахара. Мы же по обыкновению обратимся к литературе более серьёзной, научным книгам ранним и поздним, которые и стоит читать вместо новостных лент, где два надоевших до изжоги персонажа с важным видом спорят о вещах, в которых не понимают совсем ничего.
#редкаякнига На выходных - редкие издания. Сегодня - журнал "Старые годы» - одно из лучших изданий по русской культуре и искусству. Он издавался в 1907—1916 гг. в Петербурге и именовался «ежемесячник для любителей искусства и старины». Журнал возник по инициативе искусствоведа П.Вейнера. Одним из лучших авторов журнала был барон Н.Н.Врангель. В целом же редакция состояла из профессиональных художников, критиков, историков искусства. Журнал печатал материалы по истории русского искусства, давал описания частных и общественных коллекций; информировал об аукционах и частных продажах произведений искусства в России и за рубежом с указанием картин и цен, знакомил с деятельностью музеев. Большое внимание в журнале уделялось проблемам сохранения памятников искусства и старины России. Каждый год осенью выходил тройной тематический номер журнала. Один из лучших таких номеров вышел в 1910 году и был посвящён старинным усадьбам. Часть номеров журнала бесплатно раздавалась гимназиям и библиотекам. Журнал издавался на великолепной бумаге, был прекрасно оформлен и сам по себе являлся произведением искусства. Сегодня ни один человек, который хочет серьёзно ознакомиться с подробностями культурного процесса России за XVII- XIX века, не сможет обойтись без этого издания, которое просто приятно подержать в руках. В 2007 году в Петербурге вышла хронологическая роспись номеров журнала, которая очень помогает тем, кто хочет понять содержание журнала и найти нужные статьи. Полный комплект "Старых годов"сегодня большая редкость.
Читать полностью…
Сегодня, благодаря активному вторжению мигрантов, в культурное пространство как Запада, так и России, вольно или невольно происходит диффузия исламской культуры, которая рано или поздно создаст прослойку европейских «туземцев», которых «притянет» культура ислама. И отвечать на эти запросы неизбежно придется. Можно вспомнить, что иконоборческие споры более чем тысячелетней давности были во многом вызваны экспансией ислама, отрицающего образность. А вторжение поляков-католиков в Москву в начале XVII века, пребывание их там и, как следствие, вынужденное знакомство многих местных жителей с западной (католической) культурой привело к сначала внутреннему, а затем, во второй половине столетия и внешнему расколу общества. Расколу на тех, кто испугался и тех, кого «притянула» западная культура. Среди последних, кстати, оказалось много представителей элиты.
В наши дни многие, сталкивающиеся с мигрантами-мусульманами, ужасаются исламу и его культуре, так как судят о последних по невежественным носителям. В действительности же исламская культура (прежде всего, художественная культура, лучше всего отражающая ментальность), как показывает представленная ниже книга, представляет собой чрезвычайно интересный феномен, понимание которого хотя бы в основных чертах необходимо хотя бы для того, чтобы разобраться в таких явлениях, как ИГИЛ. И не только.
Самого главное - в исламской культуре нет образов. Это культура отсутствующего и только подразумеваемого образа. Поэтому нет изображений Бога, святых, реальных живых существ. Стремление к исключению образа возникло в исламской культуре как оппозиция язычеству, в котором образ (идол) был сублимацией божества, торжеством материи над духом. То есть любой образ Бога в исламе становился вольной или невольной уступкой язычеству. Кроме того, отсутствие изображений проистекало из уважения (преклонения) к неповторимости. Как Бога, так и человека. Это же можно видеть и в иудаизме и в христианстве, где запрещено упоминание имени Бога «напрасно» - случайное, регулярное, к месту и не к месту повторение имени Бога приводит к тому, что чувство благоговения портится и стирается, так как встречи со святынями становятся слишком частыми. Обыденность побеждает трепет, личность уступает место лицу.
Любая копия мельчит первообраз, размывает гомогенность культурного и духовного пространства, ставит вопрос как о ценности подлинности, так и о ценности копии. Это хорошо видно на примере прошлого столетия. Культуру опошлили, измельчили не экзерсисы авангардистов, не Дюшан, Ротко, Уорхолл или Бойс, а ксерокс и магнитофон. Возникшие возможности бесконечного копирования и тиражирования (картин, музыки и т.д.) истребили ценность первообраза, сделали его общедоступным «распивочно и на вынос», превратили в привычное и малоценное пятно на стене современности. Те, кто бывал в Берлине, Париже или Вене, знают, что в первом нельзя спастись от Нефертити, во втором от Джоконды, а в третьей от Моцарта.
Кроме того, изображение по определению бездушно, а поэтому оно неизбежно является идолом. Лишь Бог может дать душу и отсутствие образов есть преклонение перед подлинным Творцом всего живого. Ведь ни один художник или скульптор не может вложить душу своим творениям. В результате отсутствие образов оставляет идеальную пустоту, идеальный образ, Пустоту Пустоты, в которой царствует Бог. Говоря об отсутствии образов культуре ислама, нельзя забывать о неизобразимости Сущности Бога по определению. Если ее нельзя изобразить в целостности, зачем изображать в частностях, которые непременно приведут к заблуждению, ибо часть будет восприниматься, как целое?
Кроме того, не следует забывать, что образ есть посредник между Богом и человеком. Вся культура христианства выстроена на посредничестве. Посредничестве храма, святых, реликвий, духовенства. Вся живопись Запада выросла из посредничества образа, отсюда такое стремление его к точности и выразительности, достоверности деталей, желание вызвать в человеке при знакомстве с образом те же чувства, которые возникают при настоящей молитве, стремление искусством привести человека к теосису.
Возникновение Кириенко на месте Володина отсылает нас напрямую к выстроенному А.Бадью «загадочному соотношению философии и политики». В данном случае мы используем здесь Кириенко, как метафору, отсылающую нас к Московскому Методологическому кружку, представители которого всегда находились около назначенца и пытались формировать его взгляды и повестку, чтобы он не уподоблялся описанному Кантом негру, «не испытывающему нужды в рефлексии».
Может быть, мы сейчас начнем наблюдать указанное выше соотношение и его степени. И это будет интересно, так как впервые за долгие годы в опетросяненном и засиженном галустянами публичном, как сказал бы Платон, лишенном эйдосов, пространстве, возможно, возникнет осмысленное высказывание, люди, не имитирующие аналитику, а действительно к ней способные.
Что представляет из себя Московский Методологический кружок в общих чертах? Он возник, как реакция общественной группы интеллектуалов (Зиновьев, Щедровицкий, Ладенко, Алексеев и пр.) на начинающуюся интеллектуальную деградацию и безмыслие советского социума после 1950-х годов. В основе кружка лежал, перефразируя философа В.Соловьева «протестантизм советского предания», то есть стремление очистить Маркса от позднейших наслоений, вернуться к подлиннику и разобраться, как мыслил Маркс. Отсюда возникли принципы работы кружка. Они заключались в стремлении к чёткой и ясной форме понятийных различений, образующих между собой в процессе рассуждения определённую содержательную смысловую структуру. Поэтому наиболее распространённой фразой, с которой начинался во время дискуссии ответ оппоненту, было «Различаете ли вы…». При помощи подобного вопроса докладчику демонстрировалось, что предлагаемые им набор различений недостаточен для выявления структуры объекта мысли, который и является предметом изложения. Важно помнить, что задачей дискуссии было не загнать оппонента в угол, не переспорить его, а выявить особенности его мышления и понимания тех или иных процессов. Не случайно А.Пятигорский постоянно говорил о необходимости «мыслить о мышлении».
Создатели кружка впервые начали изучать мышление, как феномен, и разработали оригинальное представление об устройстве и способах организации мышления. С одной стороны это изображение мышления в форме объекта, чтобы понять объективное устройство различных типов и видов мышления. С другой - это техники, методы, приемы и способы организовать мышление, включить себя в процесс мышления, осуществить мышление, как сложную дифференцирующую работу. Все это было необходимо для того, чтобы научиться мыслить. Сначала члены кружка выделили основные типы мышления, затем начали методологическую работу, сущность которой заключалась в построении норм мышления, как деятельности. То есть от специфики объекта познания они переключили свое внимание на способы, которыми объект познается.
То есть, например, от исследования психики они перешли к анализу того, как психолог мыслит, работает, такими понятиями пользуется, какие задачи решает и т.д. На практике новые принципы апробировались через «организационно-деятельностные игры» (ОДИ). То есть речь шла о своеобразном «интеллектуальном искусстве», формирующим и разрабатывающим методы построения мышления и систем знания для решения определённой практической задачи. Это в очень общих чертах.
Для того, чтобы понять, в каких формах может начаться осмысление политической и исторической действительности, стоит обратиться к одному из выпусков журнала «Однако» (к сожалению, упраздненного). М.Леонтьеву удалось собрать вокруг себя кружок интеллектуалов, большинство из которых (Сергейцев, Куликов и пр.) были из «щедровитян». Почему и аналитика «Однако» была одной из самых глубоких, хотя и не без дугинских ноомахий, актогей и рефлексирующих рефлексий. Выпуск называется «Русский урок истории» (номер 170. Окт-нояб. 2013 г.) и представляет собой первый опыт методологического осмысления различных процессов истории России. Получилось интересно, серьезно, глубоко и было бы полезно всем, кто хотел бы всерьез разобраться в некоторых проблемных моментах, а не только профессиональным историкам.
#редкаякнига на выходных - необычные книги. Эта книга Алексея Толстого, скорее всего, последний подарок, который получил легендарный Олег Кошевой, один из организаторов подпольной молодёжной организации "Молодая Гвардия". В августе 1942 года в Краснодоне эту книгу ему подарил его дядя Николай. В январе 1943 организация была раскрыта, а 9 февраля 1943 года Олег Кошевой был расстрелян.
Читать полностью…
Как следствие, античность пассивна и созерцательна, геометрична и математична. Гомеровский гимн выстроен очень спокойно, как некое отражение материи, а не жизни. Вместо человека, как в постмодерне, в античности представлена схема, ибо настоящий человек есть движение, экспрессия, непредсказуемость, порыв. Поэтому в великолепно развитой философии не возникло представление о совести – «Даймон» Сократа лишь подтверждает это. То есть опять же не произошло движения вглубь, познание коснулось лишь поверхности, греки были поверхностны из глубины. Поэтому такое внимание уделяется телесным, «слишком человеческим радостям», в обсуждении которых нет закрытых тем – на посуде акты совокупления изображаются открыто. В философии нет запретных тем, не подлежащих обсуждению. Поэтому античная культура избежала ключевого конфликта – между внешним и внутренним, уйдя в конфликт аполлонического и дионисийского начал (он получил наиболее глубокое истолкование в работе Ф.Ницше «Рождение трагедии из духа музыки»). То есть в конфликт между искусством образов и искусством музыки, где аполлоническое начало есть мера, форма, разум, а дионисийское – хаос, содержание, инстинкт. Сублимацией борьбы этих начал стала античная трагедия.
Важнейшую роль в культуре античности играет состязательное начало. Именно отсюда берет свои истоки демократия, олимпийские игры, законотворчество. «Демократизм» культуры выражался в предельной открытости (города не имели стен), в формировании полисной городской системы не вокруг технических достижений (как в Риме), а вокруг общения. Именно отсюда страсть античной культуры к риторике и дидактике, как средству поддержания порядка и укрепления фундамента цивилизации. Каждая точка зрения может быть подвергнута критике, и всякий взгляд на вещи может соперничать с любым другим, пока не нарушит традицию и закон. Именно поэтому центром города является агора – площадь для городских собраний.
По отношению к Греции Рим оказывается вторичен и более рационалистичен и здесь удобно сравнивать два типа культуры. Если для греков было характерно творчество, то для римской культуры типично заимствование и тиражирование. Римляне охотно копировали греческие статуи, заимствовали мифологию. Для грека игра (ума или на стадионе) была необходима для славы и известности, а для римлянина она существовала лишь с военно-утилитарными целями. Греки любили философию, как самоценность, как мышление о мышлении, как поиск истины, римляне же считали, что философствование есть праздное занятие и заниматься нужно, прежде всего, хозяйством, а не философией. Не случайно Понтий Пилат насмешливо спрашивает у Христа: «что есть истина?» и даже не ждет ответа – для него, римлянина, скептика (а рациональное мышление всегда скептично), «свидетельствующий об истине» представляется наивным чудаком, достойным нескольких плетей для вразумления. Именно отсюда римские успехи в политике и юриспруденции, именно поэтому с римлян начинаются деньги как явление. Греки любят театр, римляне цирк, греки представляют себе мир, как космос, а римляне – как государство, греки мечтатели и теоретики, римляне реалисты и практики, греки не воюют, римляне создают империю. Можно понимать греков, не понимая их хозяйственных отношений. Римлян понимают только через эти отношения. Греки Дон-Кихоты, а римляне Санчо Пансы.
Возвращаясь к началу, необходимо повторить - многие сегодняшние процессы воскрешают античные формы цивилизации. Как и в античную эпоху, сегодня решения принимаются в нескольких городах, вокруг культ тела и развлечений, социальное расслоение, презрение элит к крестьянству (трудящемуся), конфликт цивилизации (Америка) и варварского мира (всех остальных), стремление жить одним днем, не думая о времени. Есть и другие сходства, замечая которые, можно отчасти понять, что происходит вокруг.